Такую бы энергию — да в мирных целях…
Море плескалось почти у самой линии ограждения замка, с вялым интересом изучая возведенное сооружение. Издалека уже доносились голоса первых утренних посетителей пляжа. За прошедшие тринадцать дней Иван настолько привык к этим голосам, что стал даже узнавать их. Низкий, чуть хрипловатый басок с раскатистым и долгим «р» — это мужчина в синих плавках, с большими залысинами на голове, отвисшим лягушачьим брюшком и короткими мускулистыми ногами бывшего штангиста. Наверняка удачливый бизнесмен. Тихий, грудной и мелодичный голосок — это его дочка, девчонка лет четырнадцати с формами, воспетыми Рубенсом, и прической в стиле самых продвинутых диджеев MTV — Вирсавия Зеленовласая. Высокий и тонкий голос — жена бизнесмена, наверняка оперная певица, капризная дама с мощной грудной клеткой и тонкими пальцами аристократки в пятом поколении. Пальцы унизаны перстнями в худших традициях директрис овощных магазинов доперестроечных времен, однако «беломорина», с непринужденным изяществом зажатая .между большим и средним, создает некую богемную ауру, в то же время категорически отрицая принадлежность дамы к оперному искусству. Нет, оперная певица никогда в жизни не позволила бы себе курить, да еще и «Беломор», да еще и в таких количествах.
В общем, поди разберись.
— Доброе утро, — повернувшись, первым поздоровался Иван.
— Доброе утро, — прозвучал разрозненный хор голосов, в котором несостоявшаяся оперная певица явно исполняла сольную партию.
— Как водичка? — поинтересовался удачливый бизнесмен, на котором в это утро были не синие, а оранжевые плавки в тонкую черную полоску.
— Блеск, — ответил Иван и для убедительности поднял большой палец.
В тот же миг мимо него пулей промчалась дочка удачливого бизнесмена, подразнила круглыми ягодицами цвета ряженки в мелких ямочках уже проглядывающего раннего целлюлита. Бежевая треугольная тряпочка на фоне слегка загорелого тела казалась совсем уж неразличимой, попа выглядела абсолютно голой. Эх, будь Иван на месте удачливого бизнесмена в оранжевых плавках — надрал бы он эту попу ремнем и приодел бы в купальник, более соответствующий возрасту. В нормальные человеческие трусы, а не в эти символические веревочки, по сравнению с которыми даже фиговый листочек показался бы вполне достойным монашеским убранством. Ну никакой девичьей скромности у этих современных подростков нету. Вот ведь времена настали.
Впрочем, и в былые времена… Вере-то ведь вообще тринадцать было, когда она…
Не думать о Вере, напомнил он себе снова, почти спокойно, и почти с легкостью думать о Вере перестал. Девчонка с бритым наголо затылком и короткими, абсолютно зелеными волосами на макушке уже показалась на поверхности, радостно отплевываясь.
— Ма-а-ам! — не проговорила, а пропела, и тут же вслед за ней мимо Ивана пронеслась еще одна пуля, на этот раз — более крупнокалиберная, да и не пуля вовсе, а настоящее пушечное ядро. Слегка припадая на левую ногу, сиганул в воду и бизнесмен-штангист. Мелькнули на поверхности оранжевые плавки, розовые пятки, море у берега стало совсем разноцветным, похожим на летний овощной салат — укропно-зеленые волосы дочки, помидорно-красные чашечки бюстгальтера мамаши и майонезная белизна тела главы семейства.
— А-а-а! — разнеслось над берегом пронзительное колоратурное сопрано несостоявшейся оперной певицы в тот момент, когда муж легко, как пушинку, подхватил ее на руки, перекинул через плечо и с размаху бросил в воду. После чего довольно крякнул: — Так тебе, Ма-ар-р-руся! Так тебе! — и расхохотался вместе со своей сексуально распущенной дочкой, которая в этот момент восторженно ему аплодировала, подпрыгивая на одном месте.
Иван молча улыбался, глядя на все это безобразие и думая о том, что эта семья так непохожих друг на друга людей наверняка счастливая, если уж так охотно, дружно и весело впадает в детство в присутствии абсолютно постороннего человека. Поднявшись, он мысленно пожелал удачливому бизнесмену дальнейших успехов в бизнесе, его дочери — пятерок в школе, его жене Марусе — простого женского счастья, потому что ничего более подходящего придумать не смог, так и не определившись с ее профессиональной принадлежностью.
— Уходите уже? — поинтересовалась богемная Маруся, на мгновение прекратившая бесплодные попытки утопить мужа.
— Ухожу, — кивнул в ответ Иван, продолжая улыбаться. — Я ж здесь с пяти утра.
— Там сегодня на завтрак совер-р-ршенно обалденные пир-р-рожные! — восторженно прорычал бизнесмен.
— Учту, — пообещал Иван, как обычно по утрам абсолютно не ощущающий голода, заранее зная, что весь его завтрак будет состоять из двух чашек кофе и одного бутерброда. Но все же бизнесмена поблагодарил: — Спасибо!
— А вечером стриптиз будет! Придете? — дерзко поинтересовалась Вирсавия, захихикала и тут же ушла под воду, скрываясь от возмездия богемной Маруси, возмущенно пропевшей: «Ангели-и-ина! Ка-а-ак ты себя ведешь?!»
Удачливый бизнесмен, улучив момент, пока женская половина была занята междоусобными разборками, злокозненно подмигнул Ивану. Иван подмигнул в ответ, выразив мужскую солидарность.
Слегка обтершись желтым отельным полотенцем, он перекинул его через плечо вместе с шортами, махнул на прощание рукой веселому семейству и направился вверх по деревянным мосткам, предусмотрительно разложенным вдоль всего пляжа — чтобы мелкие камушки не создавали дискомфорта, попадая под нежные ступни отдыхающих граждан. И дальше — по любимой своей тропинке, дав себе слово, что не в последний раз, что вечером непременно снова придет на пляж искупаться, так что в запасе есть еще целых два раза.
В ресторане было многолюдно. Здесь атмосфера была уже совершенно иной, по-настоящему интернациональной, хотя ничуть не менее оживленной и веселой. Те же любители утреннего плавания, с которыми Иван неоднократно встречался на пляже, торопливо и радостно доедали свои завтраки, сидя за столиками уже с полотенцами наготове и в пляжной одежде. Торопливо и радостно хвалили ресторанную кухню, весело жаловались на головную боль после вчерашнего похмелья. Русские дети объедались шоколадной пастой, намазанной на крошечные булочки или вообще ни на что не намазанной, французские дети чинно поедали овсяные хлопья, залитые молоком. Французские дети по большей части были чистыми, но в глазах у них плясали точно такие же бесенята, как и у перемазанных шоколадной пастой русских детей.
Главный повар стоял у стола с десертами и сиял улыбкой, как начищенный до блеска самовар, символизируя собой безусловные преимущества системы «все включено». Бесшумные и почти невидимые официанты улыбались посетителям, посетители улыбались бесшумным и почти невидимым официантам, главному повару и друг другу. Отовсюду только и слышно было: «приятного аппетита», «bon appetit», «спасибо», «merci». И изредка — «тешеккюрлер», на совершенно безобразном, но очень искреннем турецком, от тех отдыхающих, коих благодарность переполняла прямо-таки через край. В общем, одна большая, дружная и веселая семья.
Девчонки с тугими косами и сине-зелеными глазами в ресторане не было. Иван долго искал ее взглядом, ругая себя за это и в то же время успокаивая тем, что это все-таки лучше, чем думать о Вере и искать взглядом Веру. Искать, заранее зная, что не найдешь, и все равно искать, и снова запрещать себе думать о Вере.
Желтое полотенце — очевидное свидетельство принадлежности девчонки к интернациональной отельной семье. Он ясно видел, как она перекидывала через плечо это желтое отельное полотенце. Следовательно, искать ее среди отдыхаюших — не такое уж бесполезное занятие. В том смысле, что результат очень даже может оказаться положительным. Правда, не совсем понятно, для чего вообще ее искать. Разве что спросить, напомнил себе Иван, в какой именно детско-юношеской спортивной школе она занимается и с каким результатом проплывает стометровку. И почему у нее глаза точно такого же цвета, как море. Впрочем, на этот вопрос девчонка вряд ли ответит.
Девчонка. Сколько ей лет, интересно? С виду — так больше семнадцати и не дашь. Ну, от силы, может быть, восемнадцать — это если ее одеть и накрасить. И причесать нормально, расплести эти косы дурацкие, расплести, расплести, расплести, чтобы не думать о Вере.
Вот ведь как. Иван усмехнулся. Вероятно, в глубине души все еще живет тот самый семилетний мальчишка-первоклассник, который влюбился двадцать лет назад в такую же семилетнюю девчонку с двумя тугими косичками. Наверное, прав был Фрейд, когда толковал о каких-то образах, к которым человек всегда подсознательно стремится. Получается, не заплети незнакомая сегодняшняя девчонка этих дурацких кос — не возникло бы этого дурацкого ассоциативного ряда, и проплыл бы он себе спокойно мимо этой сегодняшней девчонки, и совсем бы ему было неинтересно, в какой именно детско-юношеской спортивной школе…
Да нет, вряд ли. Глаза-то у девчонки сине-зеленые. Цвета моря.
В ресторане ее точно не было. Наверное, успела уже позавтракать. А может, и вовсе не завтракала, а прямо с пляжа нырнула в долмуш и умчалась себе с ветерком в аквапарк в Анталью. Там-то ей и место — катается себе с этих дурацких разноцветных горок, визжит и захлебывается, вылетая с восторгом из немыслимых дурацких туннелей, любуется на ручных дельфинов в дельфинарии.
Девчонка ведь.
Он все-таки поискал ее у бассейна. Побережье искусственного водоема было процентов на девяносто французским. Каждый француз лежал в своем шезлонге, в том самом, в котором лежал вчера и будет лежать завтра, являя собой образец истинно немецкой педантичности. Французские дети вперемежку с русскими детьми плескались в теплом джакузи, с визгами сигали в прохладную воду общего бассейна.
Среди педантичных французов девчонки не было. Среди французских и русских детей — тоже. У дальнего края водоема уже собиралась интернациональная команда толстушек, взирающих снизу вверх, как на богиню, на инструктора по аэробике — русскую студентку Аню, с ослепительной улыбкой Шэрон Стоун и интонациями привокзальной торговки пирожками зазывающую народ на очередной сеанс аква-джима.
Среди интернациональных толстушек девчонки не оказалось.
И на волейбольной площадке, и на теннисном корте не оказалось тоже.
Иван хотел было уже от отчаяния запереться в тренажерный зал и совершить пятикилометровый заезд на велотренажере. А заодно потягать штангу и поискать девчонку в тренажерном зале, раз уж он туда забрел, преследуя благородные спортивные цели.
Но потом разозлился и плюхнулся в первый попавшийся свободный шезлонг, дав себе железное обещание больше не искать девчонку и не думать ни о ней, ни о Вере, а добросовестно лежать и добросовестно смотреть на виртуозную акробатику, демонстрируемую интернациональными толстушками во главе с русской студенткой Аней.
Зрелище оказалось слишком трогательным, чтобы выдержать его более пяти минут, не пролив слез умиления. К тому же от мыслей о девчонке не спасало, поэтому Иван потихоньку прикрыл глаза, освободив себя от визуальных впечатлений. Теперь остался только голос Анечки: и — un! и — deux! и — trois… Можно было бы изучать французские числительные, если бы Иван не изучил их еще лет семнадцать назад, будучи учеником четвертого класса французской спецшколы.
Вырубить звук оказалось намного сложнее, чем убрать изображение, но он все-таки сумел отвлечься от французских числительных и переключиться на музыку. Музыка по утрам была замечательной — никаких навязчивых турецких мотивов, только ленивый классический джаз. Если не видеть огромных колонок, стоящих по обе стороны сцены, и маленьких колонок, подвешенных тут и там, — легко можно было бы представить себе огромный старый патефон вместо современного музыкального центра «Панасоник». Или даже самого Луи Армстронга в компании Эллы Фицджеральд, сидящих неподалеку на пластмассовых белых стульях за пластмассовым белым столом и только ради собственного удовольствия напевающих свою «Колыбельную». Да хоть самого Гершвина можно было себе представить, настолько живым казался сейчас этот старый джаз. Хотя традиция ежеутреинего прослушивания «Колыбельной» и выглядела несколько своеобразной.
Луи Армстронг на некоторое время покинул подружку, дав ей возможность спеть соло. Иван так и видел ее перед глазами — большую черную Эллу с черной шапкой коротких кудрявых волос на голове, в белом платье и белой шелковой накидке, небрежно спущенной с плеч. Абсолютно совершенная женщина с абсолютно божественным голосом. Все эти песни он знал наизусть — и лиричную «Love is Here to Stay», и бесшабашную «Something's Gotta Give», и философски мудрую «Why Was I Born», и множество других песен из тех, что в это утро она спеть не успела. Теперь он видел уже и музыкантов — таких же черных, с белозубыми улыбками, в черных пиджаках, черных галстуках и белых рубашках.
Неожиданный и такой приятный сеанс черно-белого фильма прервался внезапно — музыка стихла, и голос отельного конферансье заставил Ивана вздрогнуть и открыть глаза. Самого конферансье, как и Эллы Фицджеральд с ее джаз-бандом, на сцене не было — был только его голос, льющийся из динамиков. Иван без труда представил себе и его — высокого и плотного француза с черными цыганскими глазами, черными цыганскими волосами и бледно-восковым именем Анис, позаимствованным у осеннего сорта российских яблок.
Анис объявлял программу развлечений на предстоящий День. По окончании сеанса аква-джима всех желающих приглашали сыграть в бочку, затем ждали на сеанс африканских танцев — вполне традиционный и неинтересный перечень отельных забав, в которых Иван никогда не принимал участия. Объявление о вечернем стриптизе было встречено бурными аплодисментами — Иван сразу же вспомнил пышногрудую Ангелину, возмущенную Марусю и главу почтенного семейства, лукаво подмигнувшего ему на прощание. Он ведь тоже подмигнул в ответ, что, видимо, означало согласие прийти на вечернее шоу и разделить восторги по поводу заезжей группы французских стриптизерш. Хотя вовсе не собирался он никуда идти, и уже тем более никакого желания не испытывал смотреть на ночь стриптиз, поскольку для нормального мужика, отдыхающего на курорте в одиночку, без спутницы, подобное шоу может грозить в лучшем случае бессонницей. Главе семейства проще — у него под боком есть живая и теплая Маруся, а у Ивана, кроме одуряющих воспоминаний о прошлом и такого же одуряющего желания от них избавиться, больше ничего нет.
Впрочем, есть еще светлый образ русалки из детско-юношеской спортивной школы. Что тоже не утешает.
Поднявшись, он уже по привычке поискал ее глазами вокруг бассейна, снова не нашел и отправился в номер, где его поджидал ноутбук с незаконченным проектом дизайна интерьера нового гостиничного комплекса, строительство которого затеяли в Саратове и уже почти довели до конца предприимчивые застройщики из столицы. И еще два не таких крупных, но тоже достаточно срочных проекта. Один — для загородной резиденции заместителя главы местного правительства, другой — для богатой дамы, помешанной на фэн-шуй.
Жаркие дневные часы Иван чаще всего заполнял работой. Во-первых, потому, что работу свою любил. Во-вторых, потому, что заказы были срочные. Ну и в-третьих, потому, что при шестидесятиградусной дневной жаре здесь вообще больше нечего было делать. Разве что сидеть у бассейна или за столиком в кафе, накачиваясь разбавленным вином, растворимым кофе или местным самогонным напитком ракия, как и поступала примерно треть отдыхающих. Другая треть в это время летала на парашютах над бескрайним морским простором и ныряла с аквалангами на дно. Третья треть в автобусах, долмушах или автомобилях, взятых напрокат в конторе неподалеку от отеля, отправлялась в шоп-тур на кожаную фабрику в Анталью. Или же посмотреть наскальные могилы, затонувший город, купель Афродиты. Все то, что Иван уже видел. Да и на парашюте он успел полетать, даже не подозревая в себе раньше таких экстремальных наклонностей, и на дно моря уже опускался. Турецкие кожаные куртки не интересовали его в принципе, ракия показалась на вкус гораздо менее приятной, чем отечественный самогон, которым частенько угощал Ивана сосед по лестничной площадке. Растворимый кофе он не любил, а любому вину еще с тринадцати лет предпочитал бутылочное пиво.
В общем, как ни крути, а придется пойти поработать. Несмотря на то что сегодняшний день — последний и по-хорошему просто грешно заниматься работой в этот последний день, но послезавтра дама, помешанная на фэн-шуй, уже ждет от него готовый проект. Дама, кроме страсти ко всему китайскому, обладала также твердым характером президента Путина, деловой сноровкой Билла Гейтса и внешностью принцессы Брунгильды из скандинавского эпоса.
1 2 3 4 5
Море плескалось почти у самой линии ограждения замка, с вялым интересом изучая возведенное сооружение. Издалека уже доносились голоса первых утренних посетителей пляжа. За прошедшие тринадцать дней Иван настолько привык к этим голосам, что стал даже узнавать их. Низкий, чуть хрипловатый басок с раскатистым и долгим «р» — это мужчина в синих плавках, с большими залысинами на голове, отвисшим лягушачьим брюшком и короткими мускулистыми ногами бывшего штангиста. Наверняка удачливый бизнесмен. Тихий, грудной и мелодичный голосок — это его дочка, девчонка лет четырнадцати с формами, воспетыми Рубенсом, и прической в стиле самых продвинутых диджеев MTV — Вирсавия Зеленовласая. Высокий и тонкий голос — жена бизнесмена, наверняка оперная певица, капризная дама с мощной грудной клеткой и тонкими пальцами аристократки в пятом поколении. Пальцы унизаны перстнями в худших традициях директрис овощных магазинов доперестроечных времен, однако «беломорина», с непринужденным изяществом зажатая .между большим и средним, создает некую богемную ауру, в то же время категорически отрицая принадлежность дамы к оперному искусству. Нет, оперная певица никогда в жизни не позволила бы себе курить, да еще и «Беломор», да еще и в таких количествах.
В общем, поди разберись.
— Доброе утро, — повернувшись, первым поздоровался Иван.
— Доброе утро, — прозвучал разрозненный хор голосов, в котором несостоявшаяся оперная певица явно исполняла сольную партию.
— Как водичка? — поинтересовался удачливый бизнесмен, на котором в это утро были не синие, а оранжевые плавки в тонкую черную полоску.
— Блеск, — ответил Иван и для убедительности поднял большой палец.
В тот же миг мимо него пулей промчалась дочка удачливого бизнесмена, подразнила круглыми ягодицами цвета ряженки в мелких ямочках уже проглядывающего раннего целлюлита. Бежевая треугольная тряпочка на фоне слегка загорелого тела казалась совсем уж неразличимой, попа выглядела абсолютно голой. Эх, будь Иван на месте удачливого бизнесмена в оранжевых плавках — надрал бы он эту попу ремнем и приодел бы в купальник, более соответствующий возрасту. В нормальные человеческие трусы, а не в эти символические веревочки, по сравнению с которыми даже фиговый листочек показался бы вполне достойным монашеским убранством. Ну никакой девичьей скромности у этих современных подростков нету. Вот ведь времена настали.
Впрочем, и в былые времена… Вере-то ведь вообще тринадцать было, когда она…
Не думать о Вере, напомнил он себе снова, почти спокойно, и почти с легкостью думать о Вере перестал. Девчонка с бритым наголо затылком и короткими, абсолютно зелеными волосами на макушке уже показалась на поверхности, радостно отплевываясь.
— Ма-а-ам! — не проговорила, а пропела, и тут же вслед за ней мимо Ивана пронеслась еще одна пуля, на этот раз — более крупнокалиберная, да и не пуля вовсе, а настоящее пушечное ядро. Слегка припадая на левую ногу, сиганул в воду и бизнесмен-штангист. Мелькнули на поверхности оранжевые плавки, розовые пятки, море у берега стало совсем разноцветным, похожим на летний овощной салат — укропно-зеленые волосы дочки, помидорно-красные чашечки бюстгальтера мамаши и майонезная белизна тела главы семейства.
— А-а-а! — разнеслось над берегом пронзительное колоратурное сопрано несостоявшейся оперной певицы в тот момент, когда муж легко, как пушинку, подхватил ее на руки, перекинул через плечо и с размаху бросил в воду. После чего довольно крякнул: — Так тебе, Ма-ар-р-руся! Так тебе! — и расхохотался вместе со своей сексуально распущенной дочкой, которая в этот момент восторженно ему аплодировала, подпрыгивая на одном месте.
Иван молча улыбался, глядя на все это безобразие и думая о том, что эта семья так непохожих друг на друга людей наверняка счастливая, если уж так охотно, дружно и весело впадает в детство в присутствии абсолютно постороннего человека. Поднявшись, он мысленно пожелал удачливому бизнесмену дальнейших успехов в бизнесе, его дочери — пятерок в школе, его жене Марусе — простого женского счастья, потому что ничего более подходящего придумать не смог, так и не определившись с ее профессиональной принадлежностью.
— Уходите уже? — поинтересовалась богемная Маруся, на мгновение прекратившая бесплодные попытки утопить мужа.
— Ухожу, — кивнул в ответ Иван, продолжая улыбаться. — Я ж здесь с пяти утра.
— Там сегодня на завтрак совер-р-ршенно обалденные пир-р-рожные! — восторженно прорычал бизнесмен.
— Учту, — пообещал Иван, как обычно по утрам абсолютно не ощущающий голода, заранее зная, что весь его завтрак будет состоять из двух чашек кофе и одного бутерброда. Но все же бизнесмена поблагодарил: — Спасибо!
— А вечером стриптиз будет! Придете? — дерзко поинтересовалась Вирсавия, захихикала и тут же ушла под воду, скрываясь от возмездия богемной Маруси, возмущенно пропевшей: «Ангели-и-ина! Ка-а-ак ты себя ведешь?!»
Удачливый бизнесмен, улучив момент, пока женская половина была занята междоусобными разборками, злокозненно подмигнул Ивану. Иван подмигнул в ответ, выразив мужскую солидарность.
Слегка обтершись желтым отельным полотенцем, он перекинул его через плечо вместе с шортами, махнул на прощание рукой веселому семейству и направился вверх по деревянным мосткам, предусмотрительно разложенным вдоль всего пляжа — чтобы мелкие камушки не создавали дискомфорта, попадая под нежные ступни отдыхающих граждан. И дальше — по любимой своей тропинке, дав себе слово, что не в последний раз, что вечером непременно снова придет на пляж искупаться, так что в запасе есть еще целых два раза.
В ресторане было многолюдно. Здесь атмосфера была уже совершенно иной, по-настоящему интернациональной, хотя ничуть не менее оживленной и веселой. Те же любители утреннего плавания, с которыми Иван неоднократно встречался на пляже, торопливо и радостно доедали свои завтраки, сидя за столиками уже с полотенцами наготове и в пляжной одежде. Торопливо и радостно хвалили ресторанную кухню, весело жаловались на головную боль после вчерашнего похмелья. Русские дети объедались шоколадной пастой, намазанной на крошечные булочки или вообще ни на что не намазанной, французские дети чинно поедали овсяные хлопья, залитые молоком. Французские дети по большей части были чистыми, но в глазах у них плясали точно такие же бесенята, как и у перемазанных шоколадной пастой русских детей.
Главный повар стоял у стола с десертами и сиял улыбкой, как начищенный до блеска самовар, символизируя собой безусловные преимущества системы «все включено». Бесшумные и почти невидимые официанты улыбались посетителям, посетители улыбались бесшумным и почти невидимым официантам, главному повару и друг другу. Отовсюду только и слышно было: «приятного аппетита», «bon appetit», «спасибо», «merci». И изредка — «тешеккюрлер», на совершенно безобразном, но очень искреннем турецком, от тех отдыхающих, коих благодарность переполняла прямо-таки через край. В общем, одна большая, дружная и веселая семья.
Девчонки с тугими косами и сине-зелеными глазами в ресторане не было. Иван долго искал ее взглядом, ругая себя за это и в то же время успокаивая тем, что это все-таки лучше, чем думать о Вере и искать взглядом Веру. Искать, заранее зная, что не найдешь, и все равно искать, и снова запрещать себе думать о Вере.
Желтое полотенце — очевидное свидетельство принадлежности девчонки к интернациональной отельной семье. Он ясно видел, как она перекидывала через плечо это желтое отельное полотенце. Следовательно, искать ее среди отдыхаюших — не такое уж бесполезное занятие. В том смысле, что результат очень даже может оказаться положительным. Правда, не совсем понятно, для чего вообще ее искать. Разве что спросить, напомнил себе Иван, в какой именно детско-юношеской спортивной школе она занимается и с каким результатом проплывает стометровку. И почему у нее глаза точно такого же цвета, как море. Впрочем, на этот вопрос девчонка вряд ли ответит.
Девчонка. Сколько ей лет, интересно? С виду — так больше семнадцати и не дашь. Ну, от силы, может быть, восемнадцать — это если ее одеть и накрасить. И причесать нормально, расплести эти косы дурацкие, расплести, расплести, расплести, чтобы не думать о Вере.
Вот ведь как. Иван усмехнулся. Вероятно, в глубине души все еще живет тот самый семилетний мальчишка-первоклассник, который влюбился двадцать лет назад в такую же семилетнюю девчонку с двумя тугими косичками. Наверное, прав был Фрейд, когда толковал о каких-то образах, к которым человек всегда подсознательно стремится. Получается, не заплети незнакомая сегодняшняя девчонка этих дурацких кос — не возникло бы этого дурацкого ассоциативного ряда, и проплыл бы он себе спокойно мимо этой сегодняшней девчонки, и совсем бы ему было неинтересно, в какой именно детско-юношеской спортивной школе…
Да нет, вряд ли. Глаза-то у девчонки сине-зеленые. Цвета моря.
В ресторане ее точно не было. Наверное, успела уже позавтракать. А может, и вовсе не завтракала, а прямо с пляжа нырнула в долмуш и умчалась себе с ветерком в аквапарк в Анталью. Там-то ей и место — катается себе с этих дурацких разноцветных горок, визжит и захлебывается, вылетая с восторгом из немыслимых дурацких туннелей, любуется на ручных дельфинов в дельфинарии.
Девчонка ведь.
Он все-таки поискал ее у бассейна. Побережье искусственного водоема было процентов на девяносто французским. Каждый француз лежал в своем шезлонге, в том самом, в котором лежал вчера и будет лежать завтра, являя собой образец истинно немецкой педантичности. Французские дети вперемежку с русскими детьми плескались в теплом джакузи, с визгами сигали в прохладную воду общего бассейна.
Среди педантичных французов девчонки не было. Среди французских и русских детей — тоже. У дальнего края водоема уже собиралась интернациональная команда толстушек, взирающих снизу вверх, как на богиню, на инструктора по аэробике — русскую студентку Аню, с ослепительной улыбкой Шэрон Стоун и интонациями привокзальной торговки пирожками зазывающую народ на очередной сеанс аква-джима.
Среди интернациональных толстушек девчонки не оказалось.
И на волейбольной площадке, и на теннисном корте не оказалось тоже.
Иван хотел было уже от отчаяния запереться в тренажерный зал и совершить пятикилометровый заезд на велотренажере. А заодно потягать штангу и поискать девчонку в тренажерном зале, раз уж он туда забрел, преследуя благородные спортивные цели.
Но потом разозлился и плюхнулся в первый попавшийся свободный шезлонг, дав себе железное обещание больше не искать девчонку и не думать ни о ней, ни о Вере, а добросовестно лежать и добросовестно смотреть на виртуозную акробатику, демонстрируемую интернациональными толстушками во главе с русской студенткой Аней.
Зрелище оказалось слишком трогательным, чтобы выдержать его более пяти минут, не пролив слез умиления. К тому же от мыслей о девчонке не спасало, поэтому Иван потихоньку прикрыл глаза, освободив себя от визуальных впечатлений. Теперь остался только голос Анечки: и — un! и — deux! и — trois… Можно было бы изучать французские числительные, если бы Иван не изучил их еще лет семнадцать назад, будучи учеником четвертого класса французской спецшколы.
Вырубить звук оказалось намного сложнее, чем убрать изображение, но он все-таки сумел отвлечься от французских числительных и переключиться на музыку. Музыка по утрам была замечательной — никаких навязчивых турецких мотивов, только ленивый классический джаз. Если не видеть огромных колонок, стоящих по обе стороны сцены, и маленьких колонок, подвешенных тут и там, — легко можно было бы представить себе огромный старый патефон вместо современного музыкального центра «Панасоник». Или даже самого Луи Армстронга в компании Эллы Фицджеральд, сидящих неподалеку на пластмассовых белых стульях за пластмассовым белым столом и только ради собственного удовольствия напевающих свою «Колыбельную». Да хоть самого Гершвина можно было себе представить, настолько живым казался сейчас этот старый джаз. Хотя традиция ежеутреинего прослушивания «Колыбельной» и выглядела несколько своеобразной.
Луи Армстронг на некоторое время покинул подружку, дав ей возможность спеть соло. Иван так и видел ее перед глазами — большую черную Эллу с черной шапкой коротких кудрявых волос на голове, в белом платье и белой шелковой накидке, небрежно спущенной с плеч. Абсолютно совершенная женщина с абсолютно божественным голосом. Все эти песни он знал наизусть — и лиричную «Love is Here to Stay», и бесшабашную «Something's Gotta Give», и философски мудрую «Why Was I Born», и множество других песен из тех, что в это утро она спеть не успела. Теперь он видел уже и музыкантов — таких же черных, с белозубыми улыбками, в черных пиджаках, черных галстуках и белых рубашках.
Неожиданный и такой приятный сеанс черно-белого фильма прервался внезапно — музыка стихла, и голос отельного конферансье заставил Ивана вздрогнуть и открыть глаза. Самого конферансье, как и Эллы Фицджеральд с ее джаз-бандом, на сцене не было — был только его голос, льющийся из динамиков. Иван без труда представил себе и его — высокого и плотного француза с черными цыганскими глазами, черными цыганскими волосами и бледно-восковым именем Анис, позаимствованным у осеннего сорта российских яблок.
Анис объявлял программу развлечений на предстоящий День. По окончании сеанса аква-джима всех желающих приглашали сыграть в бочку, затем ждали на сеанс африканских танцев — вполне традиционный и неинтересный перечень отельных забав, в которых Иван никогда не принимал участия. Объявление о вечернем стриптизе было встречено бурными аплодисментами — Иван сразу же вспомнил пышногрудую Ангелину, возмущенную Марусю и главу почтенного семейства, лукаво подмигнувшего ему на прощание. Он ведь тоже подмигнул в ответ, что, видимо, означало согласие прийти на вечернее шоу и разделить восторги по поводу заезжей группы французских стриптизерш. Хотя вовсе не собирался он никуда идти, и уже тем более никакого желания не испытывал смотреть на ночь стриптиз, поскольку для нормального мужика, отдыхающего на курорте в одиночку, без спутницы, подобное шоу может грозить в лучшем случае бессонницей. Главе семейства проще — у него под боком есть живая и теплая Маруся, а у Ивана, кроме одуряющих воспоминаний о прошлом и такого же одуряющего желания от них избавиться, больше ничего нет.
Впрочем, есть еще светлый образ русалки из детско-юношеской спортивной школы. Что тоже не утешает.
Поднявшись, он уже по привычке поискал ее глазами вокруг бассейна, снова не нашел и отправился в номер, где его поджидал ноутбук с незаконченным проектом дизайна интерьера нового гостиничного комплекса, строительство которого затеяли в Саратове и уже почти довели до конца предприимчивые застройщики из столицы. И еще два не таких крупных, но тоже достаточно срочных проекта. Один — для загородной резиденции заместителя главы местного правительства, другой — для богатой дамы, помешанной на фэн-шуй.
Жаркие дневные часы Иван чаще всего заполнял работой. Во-первых, потому, что работу свою любил. Во-вторых, потому, что заказы были срочные. Ну и в-третьих, потому, что при шестидесятиградусной дневной жаре здесь вообще больше нечего было делать. Разве что сидеть у бассейна или за столиком в кафе, накачиваясь разбавленным вином, растворимым кофе или местным самогонным напитком ракия, как и поступала примерно треть отдыхающих. Другая треть в это время летала на парашютах над бескрайним морским простором и ныряла с аквалангами на дно. Третья треть в автобусах, долмушах или автомобилях, взятых напрокат в конторе неподалеку от отеля, отправлялась в шоп-тур на кожаную фабрику в Анталью. Или же посмотреть наскальные могилы, затонувший город, купель Афродиты. Все то, что Иван уже видел. Да и на парашюте он успел полетать, даже не подозревая в себе раньше таких экстремальных наклонностей, и на дно моря уже опускался. Турецкие кожаные куртки не интересовали его в принципе, ракия показалась на вкус гораздо менее приятной, чем отечественный самогон, которым частенько угощал Ивана сосед по лестничной площадке. Растворимый кофе он не любил, а любому вину еще с тринадцати лет предпочитал бутылочное пиво.
В общем, как ни крути, а придется пойти поработать. Несмотря на то что сегодняшний день — последний и по-хорошему просто грешно заниматься работой в этот последний день, но послезавтра дама, помешанная на фэн-шуй, уже ждет от него готовый проект. Дама, кроме страсти ко всему китайскому, обладала также твердым характером президента Путина, деловой сноровкой Билла Гейтса и внешностью принцессы Брунгильды из скандинавского эпоса.
1 2 3 4 5