Смесь одержимости и своекорыстия – вот это ближе.
– Знаешь, почему шемахоя смеялись над «караиба»?
– Ну, расскажи, Кайяпи-друг…
– Есть два Смеха, Пи-эр.
– Какие же?
– Есть смех, которым смеется Душа. Это Смех Души. А есть Праздное Зубоскальство. Так смеются дети, чей ум еще незрел. И старики, чей ум уже перезрел и загнил. И женщины. Шемахоя презирают такой смех.
– Поэтому они и смеялись над пасторами – презирая их?
– Нет!
– Почему же, Кайяпи? Скажи мне, я ведь тоже «караиба». И не знаю этого.
– Зато ты знаешь много другого, Пи-эр. Твоя коробка, которая говорит слово за словом, рассказывает тебе.
– Так скажи мне и ты, Кайяпи-друг, чтобы я узнал еще больше.
– Пусть будет так. Тогда был Душевный Смех, а не Праздное Зубоскальство – таким смехом мы, шемахоя, смеемся над «караиба». Смех не такая простая вещь, как тебе кажется, Пи-эр. Когда мужчина открывает рот, он должен быть внимателен не только к тому, что выходит, но и к тому, что входит туда. После Праздного Зубоскальства может вползти что-то недоброе. Это смех слабый. Никакие злые силы не могут войти в человека после Смеха Души. Смех Души – сильный-сильный. Вот почему мужчина никогда не смеется праздно.
– И все-таки – что же это такое: Смех Души? Однако Кайяпи уже потерял интерес к разговору.
И пошел себе слоняться по затопленным джунглям. Я бы даже сказал «пошлепал» – точно ребенок. Пасторам наверняка бы пришлось по душе такое определение, ведь они видели в дикарях лишь простоту. Однако мне достаточно довелось пожить среди индейцев, чтобы оценить некоторые тонкости в их поведении и знать, на что они способны.
Небольшое замечание о социальных взаимоотношениях внутри племени шемахоя. Что касается законов родства, то запретов на внутрисемейные браки весьма мало. Напротив: шемахоя склонны к инцеcтy – в широчайшем культурном смысле. Здесь практикуются внутриплеменные браки, и супруг всякий раз переселяется в хижину жены. Если же он обзаводится двумя женами, вторая, как правило, переходит жить под кров первой. Таким образом, индейцы шемахоя представляют собой громадную, разросшуюся, но, тем не менее, единую семью, внутри которой почти все браки в той или иной степени являются инцестом. Вероятно, располагают они и неким социальным механизмом – либо мирных похищений, либо налетов на соседние племена – с целью пополнения генофонда новой кровью, спасающей их род от деградации.
К несчастью для Кайяпи, он является продуктом экзогамного союза. То есть брака, заключенного вне семейного группового круга шемахоя. Подобно тому, как в любой другой культуре родиться от инцеста считается позорным, здесь пятно позора ложится на рожденного в экзогамном браке. Вот что в буквальном смысле слова раздавило его честолюбие.
Интересно, кто же в племени шемахоя приходится ему отцом? Надо бы спросить Кайяпи.
Еще мне крайне интересно, имеется ли какая-либо связь между данной родовой структурой и «внедренной» речью шемахоя Б, языком их ритуала – наркотической оргии.
…День ото дня я все больше узнавал об этих замечательных и обреченных людях. Когда я писал то письмо в Англию, в приступе гнева и сострадания – как мало я еще знал о подлинном положении дел!
Каждый день появлялось все больше ключей к тайнам уникального языка шемахоя Б. Лишь Брухо в состоянии наркотического транса способен владеть им в совершенстве. Лишь люди, танцующие в состоянии наркотического транса возле костра, способны ухватить его суть.
Их мифы закодированы в этом чудном языке и сохраняются в Брухо. Глубокая Речь и Наркотический Танец высвобождают эти мифы, превращая их в живую реальность. Для всех этих людей это происходит в великом эйфорическом акте племенного празднества, причем на таком подъеме, что они накрепко убеждены: наводнение – только деталь их целостного мифологического цикла, и сам Брухо, вместе с ребенком, внедренным в утробу женщины, которая живет в табуированной хижине, непостижимым образом станет Великим Ответом.
Кайяпи, например, совершенно убежден в этом.
– Вода поднимается каждый день. Почему ты не уходишь отсюда?
Он пожимает плечами. Сплевывает на затопленную землю с показной бравадой – или равнодушием?
– Видишь, я намочил ее еще больше. Я прибавил воды к мокрому. Может, мне еще пописать на нее? Ты думаешь, меня волнует эта вода?
– Но почему ты так уверен?
– Я слышал слова Брухо – разве ты не слышал их? Ты держишь их в этой говорящей коробке. Но разве ты не храпишь их в своей голове?
– Я не присоединялся к Наркотическому Танцу. Может, поэтому я и не думаю о них. А могу я танцевать с вами? Могу я принимать наркотики вместе со всеми?
– Не знаю. Ты должен разговаривать на языке шемахоя и быть шемахоя. Иначе полет птиц выжжет твои мозги, и они разлетятся на все четыре стороны, заблудятся и никогда не найдут дороги обратно.
Мы с Кайяпи по-прежнему общались на португальском. (Единственному из шемахоя – вследствие своего незаконного рождения – Кайяпи пришлось постранствовать по свету и научиться общаться на чужом языке.) И, тем не менее, все больше слов из лексикона шемахоя проскальзывало в наших беседах.
…Таким образом, «мака-и» – как называл этот наркотик Брухо – является разновидностью плесени, растущей на подстилке джунглей, у корней некоего дерева. Кайяпи не говорит (или просто не знает), у какого именно. Брухо вместе со своим помощником собирают его раз в год, соблюдая определенный ритуал, сушат и растирают в пыль.
Местные индейцы принимают его, как и другой наркотик растительного происхождения, распространенный среди индейцев к северу от Манауса. Этот наркотик носит название «абана». После приема «абаны» тело ощущается, словно некий механизм – вроде подвижных рыцарских доспехов. Однако при этом сохраняется острота зрения и ясность рассудка, а память о прошедших событиях предстает в виде мультфильмов. Подобно «абане» или кокаину, «мака-и» тоже нюхают. Брухо всыпает крошечную дозу этой высушенной плесени в камышовый стебель и затем «вдувает» в соплеменника.
Женщины, похоже, этот наркотик не принимают. Однако мне казалось, что женщина в табуированой хижине является исключением – вероятно, я ошибался.
– Кайяпи, а почему женщины не принимают мака-и?
– Потому что женщины неправильно смеются, Пи-эр.
– Что значит – неправильно?
– Я говорил тебе о том, что есть два смеха.
При этом он смотрел на меня как на идиота, как будто для здорового человека подобная забывчивость была непростительной. По моему глубокому убеждению, все социальные антропологи – профессиональные идиоты. Они постоянно задают вопросы, ответить на которые может даже ребенок. Проблема только в том, что очень часто эти вопросы являются жизненно важными.
– Значит, ты хочешь сказать – женщины не смеются Смехом Души?
– Подумай сам, Пи-эр, что есть женщина и что – мужчина. Когда мужчина открывает рот, чтобы засмеяться, то, если у него не хватит сил для Душевного Смеха, это может обернуться плохо для него. Злое может прорваться за его язык, пока он будет занят смехом, а не словами. А что раскрывает женщину, спрошу я тебя? Кроме рта? Ее ноги. Вот где она хранит слово души, хранит так, чтобы никакое несчастье не ворвалось туда. Во рту она хранить не может. Поэтому она позволяет себе хихикать.
Я задумался. Может, плесень мака-и уродует плод? Или действует как контрацептив? Или вызывает выкидыши? Но при их-то постоянном сокращении численности – к чему им противозачаточные средства, к чему им прерывание беременности?!
– Ты хочешь сказать, что мака-и делает плохих детей?
Он отрицательно покачал головой.
– Это дитя, ребенок мака-и – он не нужен.
– Не нужен? Ты хочешь сказать: мака-и остановит ребенка, когда он будет выходить в мир?
– Говорю тебе – этот ребенок не нужен! А придет то, что будет нужно. Тогда женщина засмеется и даст рождение.
Я все равно ничего не понял. Кайяпи покачал головой, дивясь моей редкостной тупости, и побрел прочь, оставив меня в прежнем недоумении. Ногами он загребал воду. Я промотал на диктофоне немного шемахойской речи – А и Б вариантов – местный бытовой диалект и запутанный имбеддинг наркотинеского транса с его мифами, в которые они свято верили, как верил всегда исторический Человек в своей вечной попытке примириться с непримиримой действительностью.
– Кайяпи, а где оно растет – это дерево с плесенью?
Он все больше тяготел к местной речи, удаляясь от языка матери и всего внешнего. Португальский он почти забыл, и мне волей-неволей приходилось приспосабливаться к общению на шемахоя.
Возможность общения с соплеменниками, возраставшая по мере того, как вода поднималась, все сильнее вовлекала его в заботы и мысли племени. Да и самому Кайяпи, по-видимому, опостылело положение шакала, подбирающего объедки в стороне от Большой Еды.
По счастью, я уже успел овладеть достаточным запасом слов бытового лексикона шемахоя, чтобы поддерживать общение с Кайяпи на его родном языке.
Больше всего я боялся отпугнуть своего единственного товарища.
Даже людей из племени маконде, что в Мозамбике, мне было легче понять, чем здешний народ. Ведь там наши мозговые передатчики были настроены на одну волну. Другое дело – здесь, где мне пришлось столкнуться с совершенно иным взглядом на мир, с иной вселенной, включающей в себя совершенно непривычные понятия. Впечатление такое, будто попал в другое измерение. Самое настоящее политическое преступление совершил по отношению к этому племени американский капитализм в сговоре с бразильским шовинизмом. И даже АК-47 с гранатометами здесь слабое подспорье. В отличие от Мозамбика, вероятность того, что здешние события когда-нибудь получат огласку, равна нулю. И все же моя бессильная ярость стихает при мысли об удивительной проницательности людей этого племени. Разумеется, настаивает мой рассудок-рационалист, все это – лишь иллюзия. Не более!
– Что это за дерево, Кайяпи? – спросил я, стараясь придерживаться бытового диалекта шемахоя.
Он пожал плечами, отводя глаза в сторону.
– Вода убьет мака-и?
– Мака-и живет в маленьком месте. Вот такая ширина…
Он развел руки, демонстрируя «ширину».
– Здесь – и здесь – так много мест…
Он поднял ладонь в жесте, обозначающем у соплеменников его матери «много» – пять растопыренных пальцев. Однако с шемахоя дело обстоит иначе – вот почему жест Кайяпи меня несколько озадачил.
Язык шемахоя, уникальный даже среди племенных языков, имеет богатый словарь для выражения чисел. Эти слова обозначают носителей количества: так, например, крыло попугая макао содержит определенное число перьев. Получается, что каждая птица может символизировать собой определенное число.
Они охотятся на этих птиц, употребляя их мясо в пищу, а перьями украшают себя во время Наркотического Танца. Так что перьевая система исчисления проходит красной нитью через всю их жизнь. Чего, увы, не могу сказать о своей. Кайяпи с явным отвращением взглянул на свои пальцы, изображающие «много», и, сердито хлопнув ими по бедру, произнес заветное числительное на шемахоя.
Я не слышал о такой птице. А если б и слышал, понятия не имел бы о том, сколько у нее перьев в хвостовом оперении и откуда следовало начинать отсчет, окажись она у меня в руках. Я попытался обратиться к нему за разъяснениями, но безрезультатно.
– Значит, думаешь, мака-и погибнет?
– Потоп приходит, потоп уходит, мака-и спит.
– Этот потоп не уйдет. Это – навсегда.
– Может быть.
– А если Брухо возьмет нож и выкопает мака-и, и отнесет его в другое место, и там посадит снова?
– Выкопает дерево? Выкопает джунгли? Вот что я скажу тебе: с мака-и надо быть очень-очень осторожным. Или он уйдет совсем. Он сам себе выбирает, где жить, – много мест.
Он снова взмахнул рукой и снова, поколебавшись, назвал птичье числительное. Однако откуда мне знать: может, у этой птицы всего пять примечательных перьев, а остальные ни на что не годятся и поэтому в расчет не принимаются? Может быть, эта плесень нашла себе в дебрях джунглей всего пять мест, пригодных для обитания? Откуда мне знать?!
– Покажи мне… – я выговорил название птицы. – Покажи мне это число где-нибудь в деревне. Покажи мне по хижинам – сколько их, таких мест?
Я надеялся, что поселение шемахоя не подразделяется на тотемные участки и что сама эта птица не является одним из тотемов. В противном случае Кайяпи мог лишь указать мне на хижины этого тотема, представляющего собой птицу, вместо того чтобы указать мне число, соответствующее числу птичьих перьев.
Однако он с неопределенным жестом махнул в сторону деревни и потряс головой.
– Где живет шемахоя, мака-и всегда живет рядом, – произнес Кайяпи после некоторого размышления. – Мы едим ту же почву, что и мака-и. Он ест также нашу почву.
Последними словами Кайяпи хотел указать на то, что имеются два различных вида почвы: земля и экскременты.
Шемахоя относятся к племенам, которые употребляют в пищу почву, не всякую, разумеется, но определенный ее сорт: крапчатую глину, содержащую минеральные вещества, необходимые для нормальной жизнедеятельности. Мне доводилось попробовать эту глину, когда Кайяпи показывал мне одно из мест ее залегания. При этом сам он съел целую пригоршню. По вкусу глина напоминала холодный концентрат мучного супа – конечно, если не думать о ней при этом как о «грязи».
Неужели он имел в виду, что шемахоя не только ели землю с места обитания плесени, но и унавоживали ее своими нечистотами? Судя по его недвусмысленному замечанию, дело обстояло именно так: они жили в симбиозе с плесенью. Точно так же, как поддерживали экологический симбиоз с окружающей их средой – глиной и корнями деревьев.
– Кайяпи, вы кормите мака-и почвой от своего тела?
Он кивнул с довольной улыбкой. Очевидно, в этот раз я проявил себя весьма прозорливым идиотом.
– Брухо или его парень кормят мака-и. Они знают, как предлагать пищу, чтобы мака-и не обиделся. Но кормят его обязательно почвой от всех шемахоя.
– И твоей тоже?
Откровенно глупый вопрос. Я задел чувствительный нерв моего собеседника. Он сразу выключился из нашей дискуссии.
И так до очередной огненной пляски.
Мужчины племени в этот раз танцевали без «подогрева», на одном голом энтузиазме. Один только Брухо находился в необычайно высоком наркотическом подъеме, распевая всякие легенды. Пока он так распевал, я все время неотступно следовал за ним, записывая в диктофон бессвязную путаницу слов. Чтобы потом довести их до ума.
Кайяпи тоже вертелся поблизости – танцевал, не обращая на меня внимания.
На воде плясали языки пламени – туземцы смастерили платформы для костров. Сверкающей рябью красного и желтого свет струился по ногам, мелькавшим в непрерывном, безостановочном движении.
По прошествии часа Брухо повел всех из деревни к табуированной хижине, в которой укрывалась женщина, трудившаяся над сотворением ребенка.
Сегодня Кайяпи простил меня. Может, его великодушие вызвано тем, что после давешнего ночного танца он набрал достаточно очков перед соплеменниками, а значит, почувствовал себя в большей безопасности и обрел нечто вроде «крыши»?
– Я расскажу тебе одну историю, Пи-эр.
– Это та самая история, которую Брухо рассказывал прошлой ночью?
– Откуда я могу знать, что рассказывал Брухо? Ведь мака-и был в нем, а не в нас.
– Но ведь ты говорил – мака-и хватит на всех…
– Ей нужно очень много. Наверное, Брухо бережет мака-и для нее.
– Ей? Но ты же говорил, что женщины не принимают мака-и!
Кайяпи кивнул.
– Она ведь беременная, Кайяпи!
– Ты говоришь, точно ребенок, который нашел в небе солнце.
– Извини, Кайяпи. Я просто глупый караиба. Не шемахоя, как ты. Надо многому научиться.
– Расскажу тебе одну историю, Пи-эр. Слушай и учись.
И я стал слушать и записывать историю Кайяпи.
– Я рассказывал тебе о Смехе Души и Праздном Зубоскальстве. Помнишь? И вот, многие злые создания хотят заставить мужчину рассмеяться Праздным Зубоскальством, чтобы забраться в него, за преграду языка, когда он перестает быть повелителем слов. И обезьяны начинают кривляться на деревьях и выкидывать всякие штуки, чтобы рассмешить нас. Но мы не смеялись. Только один раз мы обрушили на них стрелы презрительного Смеха Души, отчего они сразу разбежались врассыпную.
Знаешь ли ты, Пи-эр, как был сделан человек? Он был сделан из пустой колоды и пустого камня, которые сложили вместе. Некоторые говорят – из круглой тыквы, но это не так. И вот лежала пустая колода на земле, и однажды проползали мимо нее две змеи: мужчина-змей и женщина-змея. Женщина-змея захотела жить в колоде, но она никак не могла найти входа. Потому что колода была пустой только в середине. А по сторонам – закрыта. И не было в ней ни одной дырки от сучка. Змея очень огорчилась. Она спросила своего змея, как ей забраться в колоду. Он подумал, что знает решение.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26
– Знаешь, почему шемахоя смеялись над «караиба»?
– Ну, расскажи, Кайяпи-друг…
– Есть два Смеха, Пи-эр.
– Какие же?
– Есть смех, которым смеется Душа. Это Смех Души. А есть Праздное Зубоскальство. Так смеются дети, чей ум еще незрел. И старики, чей ум уже перезрел и загнил. И женщины. Шемахоя презирают такой смех.
– Поэтому они и смеялись над пасторами – презирая их?
– Нет!
– Почему же, Кайяпи? Скажи мне, я ведь тоже «караиба». И не знаю этого.
– Зато ты знаешь много другого, Пи-эр. Твоя коробка, которая говорит слово за словом, рассказывает тебе.
– Так скажи мне и ты, Кайяпи-друг, чтобы я узнал еще больше.
– Пусть будет так. Тогда был Душевный Смех, а не Праздное Зубоскальство – таким смехом мы, шемахоя, смеемся над «караиба». Смех не такая простая вещь, как тебе кажется, Пи-эр. Когда мужчина открывает рот, он должен быть внимателен не только к тому, что выходит, но и к тому, что входит туда. После Праздного Зубоскальства может вползти что-то недоброе. Это смех слабый. Никакие злые силы не могут войти в человека после Смеха Души. Смех Души – сильный-сильный. Вот почему мужчина никогда не смеется праздно.
– И все-таки – что же это такое: Смех Души? Однако Кайяпи уже потерял интерес к разговору.
И пошел себе слоняться по затопленным джунглям. Я бы даже сказал «пошлепал» – точно ребенок. Пасторам наверняка бы пришлось по душе такое определение, ведь они видели в дикарях лишь простоту. Однако мне достаточно довелось пожить среди индейцев, чтобы оценить некоторые тонкости в их поведении и знать, на что они способны.
Небольшое замечание о социальных взаимоотношениях внутри племени шемахоя. Что касается законов родства, то запретов на внутрисемейные браки весьма мало. Напротив: шемахоя склонны к инцеcтy – в широчайшем культурном смысле. Здесь практикуются внутриплеменные браки, и супруг всякий раз переселяется в хижину жены. Если же он обзаводится двумя женами, вторая, как правило, переходит жить под кров первой. Таким образом, индейцы шемахоя представляют собой громадную, разросшуюся, но, тем не менее, единую семью, внутри которой почти все браки в той или иной степени являются инцестом. Вероятно, располагают они и неким социальным механизмом – либо мирных похищений, либо налетов на соседние племена – с целью пополнения генофонда новой кровью, спасающей их род от деградации.
К несчастью для Кайяпи, он является продуктом экзогамного союза. То есть брака, заключенного вне семейного группового круга шемахоя. Подобно тому, как в любой другой культуре родиться от инцеста считается позорным, здесь пятно позора ложится на рожденного в экзогамном браке. Вот что в буквальном смысле слова раздавило его честолюбие.
Интересно, кто же в племени шемахоя приходится ему отцом? Надо бы спросить Кайяпи.
Еще мне крайне интересно, имеется ли какая-либо связь между данной родовой структурой и «внедренной» речью шемахоя Б, языком их ритуала – наркотической оргии.
…День ото дня я все больше узнавал об этих замечательных и обреченных людях. Когда я писал то письмо в Англию, в приступе гнева и сострадания – как мало я еще знал о подлинном положении дел!
Каждый день появлялось все больше ключей к тайнам уникального языка шемахоя Б. Лишь Брухо в состоянии наркотического транса способен владеть им в совершенстве. Лишь люди, танцующие в состоянии наркотического транса возле костра, способны ухватить его суть.
Их мифы закодированы в этом чудном языке и сохраняются в Брухо. Глубокая Речь и Наркотический Танец высвобождают эти мифы, превращая их в живую реальность. Для всех этих людей это происходит в великом эйфорическом акте племенного празднества, причем на таком подъеме, что они накрепко убеждены: наводнение – только деталь их целостного мифологического цикла, и сам Брухо, вместе с ребенком, внедренным в утробу женщины, которая живет в табуированной хижине, непостижимым образом станет Великим Ответом.
Кайяпи, например, совершенно убежден в этом.
– Вода поднимается каждый день. Почему ты не уходишь отсюда?
Он пожимает плечами. Сплевывает на затопленную землю с показной бравадой – или равнодушием?
– Видишь, я намочил ее еще больше. Я прибавил воды к мокрому. Может, мне еще пописать на нее? Ты думаешь, меня волнует эта вода?
– Но почему ты так уверен?
– Я слышал слова Брухо – разве ты не слышал их? Ты держишь их в этой говорящей коробке. Но разве ты не храпишь их в своей голове?
– Я не присоединялся к Наркотическому Танцу. Может, поэтому я и не думаю о них. А могу я танцевать с вами? Могу я принимать наркотики вместе со всеми?
– Не знаю. Ты должен разговаривать на языке шемахоя и быть шемахоя. Иначе полет птиц выжжет твои мозги, и они разлетятся на все четыре стороны, заблудятся и никогда не найдут дороги обратно.
Мы с Кайяпи по-прежнему общались на португальском. (Единственному из шемахоя – вследствие своего незаконного рождения – Кайяпи пришлось постранствовать по свету и научиться общаться на чужом языке.) И, тем не менее, все больше слов из лексикона шемахоя проскальзывало в наших беседах.
…Таким образом, «мака-и» – как называл этот наркотик Брухо – является разновидностью плесени, растущей на подстилке джунглей, у корней некоего дерева. Кайяпи не говорит (или просто не знает), у какого именно. Брухо вместе со своим помощником собирают его раз в год, соблюдая определенный ритуал, сушат и растирают в пыль.
Местные индейцы принимают его, как и другой наркотик растительного происхождения, распространенный среди индейцев к северу от Манауса. Этот наркотик носит название «абана». После приема «абаны» тело ощущается, словно некий механизм – вроде подвижных рыцарских доспехов. Однако при этом сохраняется острота зрения и ясность рассудка, а память о прошедших событиях предстает в виде мультфильмов. Подобно «абане» или кокаину, «мака-и» тоже нюхают. Брухо всыпает крошечную дозу этой высушенной плесени в камышовый стебель и затем «вдувает» в соплеменника.
Женщины, похоже, этот наркотик не принимают. Однако мне казалось, что женщина в табуированой хижине является исключением – вероятно, я ошибался.
– Кайяпи, а почему женщины не принимают мака-и?
– Потому что женщины неправильно смеются, Пи-эр.
– Что значит – неправильно?
– Я говорил тебе о том, что есть два смеха.
При этом он смотрел на меня как на идиота, как будто для здорового человека подобная забывчивость была непростительной. По моему глубокому убеждению, все социальные антропологи – профессиональные идиоты. Они постоянно задают вопросы, ответить на которые может даже ребенок. Проблема только в том, что очень часто эти вопросы являются жизненно важными.
– Значит, ты хочешь сказать – женщины не смеются Смехом Души?
– Подумай сам, Пи-эр, что есть женщина и что – мужчина. Когда мужчина открывает рот, чтобы засмеяться, то, если у него не хватит сил для Душевного Смеха, это может обернуться плохо для него. Злое может прорваться за его язык, пока он будет занят смехом, а не словами. А что раскрывает женщину, спрошу я тебя? Кроме рта? Ее ноги. Вот где она хранит слово души, хранит так, чтобы никакое несчастье не ворвалось туда. Во рту она хранить не может. Поэтому она позволяет себе хихикать.
Я задумался. Может, плесень мака-и уродует плод? Или действует как контрацептив? Или вызывает выкидыши? Но при их-то постоянном сокращении численности – к чему им противозачаточные средства, к чему им прерывание беременности?!
– Ты хочешь сказать, что мака-и делает плохих детей?
Он отрицательно покачал головой.
– Это дитя, ребенок мака-и – он не нужен.
– Не нужен? Ты хочешь сказать: мака-и остановит ребенка, когда он будет выходить в мир?
– Говорю тебе – этот ребенок не нужен! А придет то, что будет нужно. Тогда женщина засмеется и даст рождение.
Я все равно ничего не понял. Кайяпи покачал головой, дивясь моей редкостной тупости, и побрел прочь, оставив меня в прежнем недоумении. Ногами он загребал воду. Я промотал на диктофоне немного шемахойской речи – А и Б вариантов – местный бытовой диалект и запутанный имбеддинг наркотинеского транса с его мифами, в которые они свято верили, как верил всегда исторический Человек в своей вечной попытке примириться с непримиримой действительностью.
– Кайяпи, а где оно растет – это дерево с плесенью?
Он все больше тяготел к местной речи, удаляясь от языка матери и всего внешнего. Португальский он почти забыл, и мне волей-неволей приходилось приспосабливаться к общению на шемахоя.
Возможность общения с соплеменниками, возраставшая по мере того, как вода поднималась, все сильнее вовлекала его в заботы и мысли племени. Да и самому Кайяпи, по-видимому, опостылело положение шакала, подбирающего объедки в стороне от Большой Еды.
По счастью, я уже успел овладеть достаточным запасом слов бытового лексикона шемахоя, чтобы поддерживать общение с Кайяпи на его родном языке.
Больше всего я боялся отпугнуть своего единственного товарища.
Даже людей из племени маконде, что в Мозамбике, мне было легче понять, чем здешний народ. Ведь там наши мозговые передатчики были настроены на одну волну. Другое дело – здесь, где мне пришлось столкнуться с совершенно иным взглядом на мир, с иной вселенной, включающей в себя совершенно непривычные понятия. Впечатление такое, будто попал в другое измерение. Самое настоящее политическое преступление совершил по отношению к этому племени американский капитализм в сговоре с бразильским шовинизмом. И даже АК-47 с гранатометами здесь слабое подспорье. В отличие от Мозамбика, вероятность того, что здешние события когда-нибудь получат огласку, равна нулю. И все же моя бессильная ярость стихает при мысли об удивительной проницательности людей этого племени. Разумеется, настаивает мой рассудок-рационалист, все это – лишь иллюзия. Не более!
– Что это за дерево, Кайяпи? – спросил я, стараясь придерживаться бытового диалекта шемахоя.
Он пожал плечами, отводя глаза в сторону.
– Вода убьет мака-и?
– Мака-и живет в маленьком месте. Вот такая ширина…
Он развел руки, демонстрируя «ширину».
– Здесь – и здесь – так много мест…
Он поднял ладонь в жесте, обозначающем у соплеменников его матери «много» – пять растопыренных пальцев. Однако с шемахоя дело обстоит иначе – вот почему жест Кайяпи меня несколько озадачил.
Язык шемахоя, уникальный даже среди племенных языков, имеет богатый словарь для выражения чисел. Эти слова обозначают носителей количества: так, например, крыло попугая макао содержит определенное число перьев. Получается, что каждая птица может символизировать собой определенное число.
Они охотятся на этих птиц, употребляя их мясо в пищу, а перьями украшают себя во время Наркотического Танца. Так что перьевая система исчисления проходит красной нитью через всю их жизнь. Чего, увы, не могу сказать о своей. Кайяпи с явным отвращением взглянул на свои пальцы, изображающие «много», и, сердито хлопнув ими по бедру, произнес заветное числительное на шемахоя.
Я не слышал о такой птице. А если б и слышал, понятия не имел бы о том, сколько у нее перьев в хвостовом оперении и откуда следовало начинать отсчет, окажись она у меня в руках. Я попытался обратиться к нему за разъяснениями, но безрезультатно.
– Значит, думаешь, мака-и погибнет?
– Потоп приходит, потоп уходит, мака-и спит.
– Этот потоп не уйдет. Это – навсегда.
– Может быть.
– А если Брухо возьмет нож и выкопает мака-и, и отнесет его в другое место, и там посадит снова?
– Выкопает дерево? Выкопает джунгли? Вот что я скажу тебе: с мака-и надо быть очень-очень осторожным. Или он уйдет совсем. Он сам себе выбирает, где жить, – много мест.
Он снова взмахнул рукой и снова, поколебавшись, назвал птичье числительное. Однако откуда мне знать: может, у этой птицы всего пять примечательных перьев, а остальные ни на что не годятся и поэтому в расчет не принимаются? Может быть, эта плесень нашла себе в дебрях джунглей всего пять мест, пригодных для обитания? Откуда мне знать?!
– Покажи мне… – я выговорил название птицы. – Покажи мне это число где-нибудь в деревне. Покажи мне по хижинам – сколько их, таких мест?
Я надеялся, что поселение шемахоя не подразделяется на тотемные участки и что сама эта птица не является одним из тотемов. В противном случае Кайяпи мог лишь указать мне на хижины этого тотема, представляющего собой птицу, вместо того чтобы указать мне число, соответствующее числу птичьих перьев.
Однако он с неопределенным жестом махнул в сторону деревни и потряс головой.
– Где живет шемахоя, мака-и всегда живет рядом, – произнес Кайяпи после некоторого размышления. – Мы едим ту же почву, что и мака-и. Он ест также нашу почву.
Последними словами Кайяпи хотел указать на то, что имеются два различных вида почвы: земля и экскременты.
Шемахоя относятся к племенам, которые употребляют в пищу почву, не всякую, разумеется, но определенный ее сорт: крапчатую глину, содержащую минеральные вещества, необходимые для нормальной жизнедеятельности. Мне доводилось попробовать эту глину, когда Кайяпи показывал мне одно из мест ее залегания. При этом сам он съел целую пригоршню. По вкусу глина напоминала холодный концентрат мучного супа – конечно, если не думать о ней при этом как о «грязи».
Неужели он имел в виду, что шемахоя не только ели землю с места обитания плесени, но и унавоживали ее своими нечистотами? Судя по его недвусмысленному замечанию, дело обстояло именно так: они жили в симбиозе с плесенью. Точно так же, как поддерживали экологический симбиоз с окружающей их средой – глиной и корнями деревьев.
– Кайяпи, вы кормите мака-и почвой от своего тела?
Он кивнул с довольной улыбкой. Очевидно, в этот раз я проявил себя весьма прозорливым идиотом.
– Брухо или его парень кормят мака-и. Они знают, как предлагать пищу, чтобы мака-и не обиделся. Но кормят его обязательно почвой от всех шемахоя.
– И твоей тоже?
Откровенно глупый вопрос. Я задел чувствительный нерв моего собеседника. Он сразу выключился из нашей дискуссии.
И так до очередной огненной пляски.
Мужчины племени в этот раз танцевали без «подогрева», на одном голом энтузиазме. Один только Брухо находился в необычайно высоком наркотическом подъеме, распевая всякие легенды. Пока он так распевал, я все время неотступно следовал за ним, записывая в диктофон бессвязную путаницу слов. Чтобы потом довести их до ума.
Кайяпи тоже вертелся поблизости – танцевал, не обращая на меня внимания.
На воде плясали языки пламени – туземцы смастерили платформы для костров. Сверкающей рябью красного и желтого свет струился по ногам, мелькавшим в непрерывном, безостановочном движении.
По прошествии часа Брухо повел всех из деревни к табуированной хижине, в которой укрывалась женщина, трудившаяся над сотворением ребенка.
Сегодня Кайяпи простил меня. Может, его великодушие вызвано тем, что после давешнего ночного танца он набрал достаточно очков перед соплеменниками, а значит, почувствовал себя в большей безопасности и обрел нечто вроде «крыши»?
– Я расскажу тебе одну историю, Пи-эр.
– Это та самая история, которую Брухо рассказывал прошлой ночью?
– Откуда я могу знать, что рассказывал Брухо? Ведь мака-и был в нем, а не в нас.
– Но ведь ты говорил – мака-и хватит на всех…
– Ей нужно очень много. Наверное, Брухо бережет мака-и для нее.
– Ей? Но ты же говорил, что женщины не принимают мака-и!
Кайяпи кивнул.
– Она ведь беременная, Кайяпи!
– Ты говоришь, точно ребенок, который нашел в небе солнце.
– Извини, Кайяпи. Я просто глупый караиба. Не шемахоя, как ты. Надо многому научиться.
– Расскажу тебе одну историю, Пи-эр. Слушай и учись.
И я стал слушать и записывать историю Кайяпи.
– Я рассказывал тебе о Смехе Души и Праздном Зубоскальстве. Помнишь? И вот, многие злые создания хотят заставить мужчину рассмеяться Праздным Зубоскальством, чтобы забраться в него, за преграду языка, когда он перестает быть повелителем слов. И обезьяны начинают кривляться на деревьях и выкидывать всякие штуки, чтобы рассмешить нас. Но мы не смеялись. Только один раз мы обрушили на них стрелы презрительного Смеха Души, отчего они сразу разбежались врассыпную.
Знаешь ли ты, Пи-эр, как был сделан человек? Он был сделан из пустой колоды и пустого камня, которые сложили вместе. Некоторые говорят – из круглой тыквы, но это не так. И вот лежала пустая колода на земле, и однажды проползали мимо нее две змеи: мужчина-змей и женщина-змея. Женщина-змея захотела жить в колоде, но она никак не могла найти входа. Потому что колода была пустой только в середине. А по сторонам – закрыта. И не было в ней ни одной дырки от сучка. Змея очень огорчилась. Она спросила своего змея, как ей забраться в колоду. Он подумал, что знает решение.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26