- Ун-Клейн нуждается в помощи. Возможно, он просто оказался не в той обстановке. Достаточно ее сменить, и все придет в полный порядок. Ты хорошо сделал, рассказав мне обо всем. Германия должна гордиться такими сынами. Пока они есть у нее, у рейха есть будущее.
Ганс ушел успокоенным и не знал, что после того, как за ним закрылась дверь, камрад Вернер поднял трубку телефона и набрал номер.
– Вы уверены? - спросил невидимый собеседник.
– Да, - подтвердил камрад Вернер. - Меня беспокоит, что он помнит свое прежнее имя и обстоятельства отъезда в Германию. Его надо изолировать. Нам здесь не нужны задумывающиеся. Тем, кто задумывается, место в бараках, вместе с остальной неарийской швалью. Он плохо влияет на остальных.
Вечером, когда Ганс ун-Леббель вернулся в свою комнату, ун-Клейна в ней не было. На его постели сидел крепкий паренек в тренировочном костюме. У новенького было длинное, вытянутое лицо, над которым щетинился рыжеватый ежик волос.
– Густав, - представился новый сосед и протянул руку для пожатия. - Густав ун-Лемке.
Гансу было стыдно. Ему было очень стыдно. Словно он что-то украл.
Но камрад Вернер вызывал его на внеочередные уроки правдивости, успокаивал, приводил примеры, говорил, что ун-Клейна направили в другой бюргер и смена обстановки подействует на него благотворно.
В конце концов Ганс решил, что он просто выполнил свой долг. С этого дня он зарекся беседовать с кем-либо по душам. Так было спокойнее.
Печальная женщина больше не посещала его.
***
– Тебе пора взрослеть, дружок! Тогда тебя не станут мучить сомнения, - сказал камрад Вернер и отложил в сторону еженедельник «Das Schwarze Korps». - Ты уже был с женщиной?
Женщины оставались для Ганса загадкой.
Все общение с ними сводилось к странному волнующему случаю, произошедшему в имении дядюшки Пауля, когда он остался наедине с девятилетней дочкой хозяина. Они долго смотрели друг на друга, потом Марта глупо хихикнула, взялась за подол платья и задрала его, обнажив худенькие ноги и живот, между которыми светились белые трусики.
– Хочешь потрогать? - заговорщицким шепотом спросила она. Ганс хотел, но в это время на лестнице послышались шаги, Марта снова хихикнула, вскинула руки к голове и принялась поправлять затейливую прическу с пышными бантами. От всего этого осталось только ощущение запретного и стыдного, но рассказывать об этом случае Ганс ун-Леббель камраду Вернеру не стал.
В выходной день, выписав Гансу увольнительную, камрад Вернер повез его в город.
– У нас здесь хороший выбор, - сказал он. - И чешки, и француженки, и русские, и китаянки. Нет только евреек. И заметь - ни одной уродины. И это правильно, победитель имеет право на все!
В публичном доме Ганс робел.
Камрад Вернер смотрел, как он листает альбом, наклонялся, дыша в затылок Ганса, и тыкал коротким пальцем:
– Бери эту, Гансик. Смотри, какие у нее буфера! Нет-нет, лучше вот эту - у нее аппетитная попка!
Ганс краснел, торопливо листая альбом с обнаженными красотками.
– У него еще молоко на губах не обсохло, - сказала хозяйка борделя, - а ты тащишь его в мое заведение. Что он будет делать с бабой?
– Приказ Грюммеля, - сказал Вернер. Мадам замолчала.
Ганс выбрал тоненькую светловолосую женщину с огромными печальными глазами. Чем-то она напоминала женщину из его снов.
– Ну и вкусы у тебя! - фыркнул камрад Вернер.
Ганса ун-Леббеля провели в комнату, где ему предстояло стать мужчиной.
Вблизи женщина оказалась еще более симпатичной. Она была ненамного старше Ганса, на вид не более восемнадцати лет. Она помогла смущающемуся косноязычному посетителю раздеться, уложила его на постель, сбросила халат и все сделала сама, ун-Леббелю даже напрягаться и готовиться не пришлось.
Некоторое время он лежал неподвижно, прислушиваясь к собственным ощущениям. Нельзя сказать, что произошедшее ему не понравилось, нет, но все было непривычно, и он постоянно поглядывал на дверь, словно опасаясь прихода какого-то начальника, который обязательно посчитает его пребывание здесь предосудительным.
– Как тебя зовут? - нарушил он обоюдное молчание. Женщина усмехнулась краешками губ. Улыбка была печальной.
– Здесь меня зовут Стефанией.
– А до этого? - настаивал Ганс. Она вздохнула.
– А до этого меня звали Барбарой.
– Ты - русская? - приподнял голову Ганс.
– Я - полька, - сказала его первая женщина. - Раньше я жила в Кракове.
– Ты сама приехала сюда работать? - подросток сел, по-детски поджимая ноги под себя.
– Ты глупый, - сказала женщина. - Разве можно добровольно выбрать себе такую работу?
– Что ж так? - спросил Ганс.
– Мал ты еще, - женщина без особого задора щелкнула его по носу. - Только одно и вымахало. У меня семья там. В заложниках. Вот и корячусь, как прикажут.
Она встала, накинула халат и, не застегивая его, подошла к маленькому столику в углу комнаты, налила себе в стакан из пузатой темной бутылки и одним глотком выпила.
– Ты пойдешь или останешься на ночь? - не оборачиваясь, спросила она.
Гансу очень хотелось остаться на ночь, но почему-то было стыдно признаться в этом.
– Спасибо, - сказал он. - Я, пожалуй, пойду, - и потянулся за брюками, хотя знал, что уже ночью он станет жалеть о своем решении.
Зима - весна 1958 года
ВОСТОЧНЫЙ ПРОТЕКТОРАТ
Учеба в школе люфтваффе перемежалась караулами, дежурствами и редкими увольнениями в город. Впрочем, в город Ганс отправлялся лишь для того, чтобы посидеть в читальном зале библиотеки. Однажды он зашел в русский отдел хранилища. Там было множество книг, отпечатанных с использованием странного, непривычного для глаза алфавита. Ганс полистал одну из них, пожал плечами и поставил на полку. Оказывается, русские владели письменностью и даже печатали книги. Изобретение великого немца Гуттенберга дошло и до них. Похоже, что это был не такой уж дикий народ, как его представляла официальная пропаганда.
Изредка ун-Леббель ходил в кино, а веселых заведений избегал, за что получил от товарищей кличку «Терпеливый Ганс». Но дело было совсем не в этом и даже не в том, что Ганс боялся женщин. Нет, он их не боялся, просто не хотел пачкать воспоминаний о своей первой женщине, Стефании-Барбаре, да и боялся сравнений, которые ему неизбежно пришлось бы сделать.
Курсанты учили материальную часть самолетов, на тренажерах обучались навыкам полета, и уже дважды Гансу приходилось прыгать с парашютом.
– Катапульта может отказать, - объяснял инструктор Рудель. - Не сработают пиропатроны или колпак заклинит. И что тогда? Каждая минута растерянности грозит вам смертью. Машина - это просто груда железа, она ничто без пилота. Пилот - вот самое ценное имущество люфтваффе, поэтому вы не должны бояться бросить неуправляемую машину. Но для этого вам потребуется сохранять хладнокровие.
Сверху земля была великолепна. Снега было много, и приземляться приходилось в сугробы.
Однажды курсанта ун-Штромберга отнесло в лес. Поисковая группа нашла его на пятый час блужданий в лесной чаще. Ун-Штромберг висел на парашютной стропе с фанеркой на груди. На фанерке криво было что-то нацарапано теми же странными буквами.
– Сучье вымя эти партизаны! - зло сплюнул инструктор Диксталь. - Какого парня сгубили!
Партизанами в Восточном протекторате называли участников русского Сопротивления. Их было мало, но они были, и с ними приходилось считаться. Черные СС жестко отвечали на каждую вылазку партизан, но время от времени кто-то погибал, или где-то на проселочной дороге подрывалась машина с солдатами, или просто в той или иной деревне находили старосту, повешенного на нехитрой виселице. О листовках говорить не приходилось, в иные дни ими были обклеены все базарные столбы. Ун-Леббель искренне не понимал, какого черта партизаны подставляют под удар мирное население, если немцы наконец-то принесли на их землю образцовый порядок?
Сам он однажды видел, как полицаи из местных сил самообороны схватили партизана, расклеивавшего листовки. Полицаи обошлись без суда. Они просто поставили пленника у базарной кирпичной стены и деловито, без излишней жестокости расстреляли его из карабинов. И правильно - любое сопротивление должно подавляться, в противном случае население провинций однажды сядет на голову метрополии, и тогда придет конец империи. Власть должна быть сильной и жесткой, если она хочет удержаться наверху и руководить миром.
Занятия в школе люфтваффе продолжались.
Пока курсанты изучали материальную часть «мессершмиттов» и «хейнкелей», осваивали взлет и посадку на тренажерах. Взлететь оказалось непросто, а приземлиться - еще труднее. Первые пять полетов ун-Леббель бесславно разбивался при посадке. Впрочем, у других дела обстояли не лучше. И это успокаивало.
Постепенно Ганс овладевал полетными навыками.
Любимой его книгой стали воспоминания знаменитого Германа Графа «Непобедимый», в которой истребитель рассказывал о своих воздушных победах.
Обстановка в мире оставалась неспокойной.
«Американские евреи не оставляют попыток сбросить на территорию Свободной Европы свою секретную бомбу, - сообщило берлинское радио. - Вчера над Атлантикой доблестными летчиками люфтваффе был сбит очередной американский стервятник. В беседе с представителями германского народа на заводе «Веркенграф» фюрер отметил, что подобные выходки народам Европы начинают надоедать, поэтому недалек тот день, когда вместо дипломатов заговорят пушки. Мы ничего не имеем против американского народа, - сказал вождь. - Но мы никогда не найдем и не станем искать общий язык с оседлавшими этот народ еврейским капиталом и еврейскими крючкотворами от политики. Освобождение американского народа от еврейского засилья - вот задача, которую ставит перед собой германский вермахт в ближайшем будущем. Немцы выгнали евреев из Европы, наши японские союзники изгнали их из Азии. Настало время освободить от них мир окончательно».
Квантунская армия японцев завязла в позиционных боях с русскими в Северном Китае. Верный долгу союзничества, фюрер отправил на помощь японцам около двух сотен летчиков. Но что-то странное происходило на Востоке - или Судьба отвернулась от немецких асов, или русские научились воевать в воздухе, но в Германию стали прибывать цинковые гробы. Об этом Гансу по секрету рассказал приехавший из командировки в рейх Фридрих ун-Лахузен.
– Ничего, - сказал Ганс. - Скоро мы зададим этим русским жару!
Через несколько дней на бетонную полосу аэродрома школы люфтваффе приземлился необычный самолет. Собственно, его и самолетом нельзя было назвать, так - две суповые тарелки, наложенные друг на друга. Дно верхней застеклено, а в нижней расположено убирающееся шасси в виде трех опор. И садился самолет странно - без пробежки. Просто диск завис над полем, выпустил треногу и, мягко покачнувшись, утвердил себя на земле.
– Здорово, - воскликнул Фридрих. - Вот это техника! Ей не нужны аэродромы, она может приземлиться на любом поле!
К аппарату не подпускали, но и со стороны было видно, что корпус выполнен из металла, совсем не похожего на дюраль.
– Классная машина, - сказал всезнающий Фридрих. - Обалденные летные характеристики. Представляешь, она может ходить на двадцати тысячах, чуть ниже «зенгера». А уж скорость! Вот на таких мы будем летать. Американцы и русские окажутся в заднице, Ганс!
– Непонятно, - подумал вслух ун-Леббель. - Где у него пушки?
– Это испытательная модель, - объяснил Фридрих. - Ее собрали в Бреслау, а теперь гоняют над рейхом. У нее скорость больше трех тысяч километров в час, ей тесно над Германией.
Тарелкообразная боевая машина улетела на следующий день, но разговоры о ней продолжались почти неделю. Кто-то даже врал, что сидел в кабине истребителя и видел панель управления. Ерунда, конечно, кто бы этих вралей туда пустил! Однако Мюнхгаузены везде случаются, поэтому ун-Леббель переносил эти сказки без особого раздражения. Понятное дело, кому не хочется похвастать, что он сидел в кабине совершенно секретного истребителя? Гансу ун-Леббелю этого тоже ужасно хотелось, но врать он не любил, а потому слушал вралей с едва заметной усмешкой: гору лжи и гномы не перелопатят!
***
А вот в кабине Me-262U он сидел уже через два месяца.
– Почему-то курсанты думают, что едва их выпустят в полет, они сразу начнут кувыркаться в воздухе, как акробаты, - сказал грузный инструктор Рудель, бывший легендарный летчик, гроза французского и русского неба, закончивший летать, но не потерявший желания подняться в воздух. Скоростные машины были не для него, поэтому Рудель завидовал курсантам, как завидует домашний гусь, наблюдающий с земли за полетом своих диких собратьев. - Никаких отступлений, Ганс! Взлет, набор высоты до полутора тысяч метров, потом полет по кругу и по команде - посадка. Ты меня понял?
– Так точно, господин майор, - вытянулся ун-Леббель.
– И без фокусов, - погрозил пальцем Рудель. - Выполнить полетное задание и сесть. Запомни, Ганс, те, кто пренебрегал инструкциями и приказами, давно гниют в земле. Небеса любят рассудительных и умных.
Ганс едва не запел, когда тяжелая, но послушная машина, повинуясь рулю высоты, оторвалась от земли. Тысяча чертей вырвалась из сопла ее двигателя. Тысяча чертей орудовала в реактивной топке так, что машина трепетала подобно норовистому коню, набирая скорость и пожирая пространство.
– Молодец, Ганс, - послышался в наушниках голос Руделя. - Полторы тысячи, ты меня слышал? И полет по большому кольцу вокруг аэродрома.
Внизу был лес, сосны и ели выделялись ярко-зелеными пятнами. Небеса были синими, и с правой стороны в светофильтр колпака ударяли лучи солнца.
С левой стороны простирался аэродром. Вокруг бетонной линейки взлетно-посадочной полосы зеленела майская трава, справа, там, где горбились ангары, серебрились такие же сильные птицы, как та, в которой сейчас сидел Ганс. Истребитель набрал заданную высоту, послушно лег на курс, и ун-Леббель ощутил себя всемогущим властелином. Это была та самая эйфория, о недопустимости которой предупреждал Рудель.
– Прекрасно, малыш, - снова одобрительно сказал Рудель. - А теперь вспомни, как надо садиться. Следи за разметкой посадочной полосы, у машины слишком большая посадочная скорость, ты можешь не рассчитать.
Как же! Ганс весело хмыкнул. Не для того он зубрил инструкции и проводил личное время на тренажерах, чтобы в первом же самостоятельном полете дать пенку!
Он сбросил скорость.
Машина клюнула носом и заметно пошла на снижение.
Нельзя сказать, что посадку ун-Леббель совершил без погрешностей, но все-таки приземлился он куда лучше многих из его группы и ориентиры выдержал так, что обошлось без выпуска тормозного парашюта, уменьшающего скорость пробежки при посадке.
Заглушив двигатель и пользуясь инерционной скоростью машины, чтобы вырулить со взлетно-посадочной полосы в ряд стоящих у ангаров машин, ун-Леббель откинул колпак кабины и радостным жадным глотком схватил свежий воздух.
Он сделал это! Он летал самостоятельно и почти без ошибок! Выбравшись из машины, он одобрительно похлопал по прохладному корпусу ладонью, благодаря за то, что он его не подвел и дал возможность показать мастерство.
Радостный и возбужденный, он прошел на пункт управления полетами, ожидая похвалы инструктора. В ПУПе царила мрачная растерянная тишина. Рудель кивнул ун-Леббелю, сделал неопределенный жест, показывая, что полет прошел нормально и довольно чисто, а потом отвел взгляд в сторону.
– Что-нибудь случилось? - недоуменно спросил ун-Леббель.
– Фюрер умер! - выдохнул унтер-офицер Шрайнер, обеспечивающий в этот день связь. - Берлин передал… В одиннадцать часов десять минут по берлинскому времени!
***
Империя исключает демократию.
Во главе империи всегда стоит сильная личность. Демократические институты в империи сохраняются больше для видимости, чтобы придать власти характер народности, хотя, скорее, правы те, кто утверждает незыблемость золотого правила - народ жаждет того, чего хочет вождь. При желании эти понятия можно поменять местами, но суть не изменится. Вождь лучше своего народа знает, чего тому следует хотеть. Империи авторитарны - метрополии должны управлять колониями. Придание колониям какой-либо самостоятельности снижает роль метрополии и приводит к утрате метрополией своей лидирующей роли. В свою очередь, чтобы жестко проводить эту линию в жизнь, власть метрополии тоже должна быть авторитарной. Один фюрер - один народ. При наличии множества лидеров в народе начинаются шатания, которые приводят к развалу империи.
Империя - это вождь. Он может называться царем или деспотом, он может именоваться проконсулом или императором, генеральным секретарем или президентом - неважно, как он именует себя, важно то, что это сильная личность, которая держит в жестких руках свору сановников, не давая им грызться между собой и направляя их энергию на благо империи.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11
Ганс ушел успокоенным и не знал, что после того, как за ним закрылась дверь, камрад Вернер поднял трубку телефона и набрал номер.
– Вы уверены? - спросил невидимый собеседник.
– Да, - подтвердил камрад Вернер. - Меня беспокоит, что он помнит свое прежнее имя и обстоятельства отъезда в Германию. Его надо изолировать. Нам здесь не нужны задумывающиеся. Тем, кто задумывается, место в бараках, вместе с остальной неарийской швалью. Он плохо влияет на остальных.
Вечером, когда Ганс ун-Леббель вернулся в свою комнату, ун-Клейна в ней не было. На его постели сидел крепкий паренек в тренировочном костюме. У новенького было длинное, вытянутое лицо, над которым щетинился рыжеватый ежик волос.
– Густав, - представился новый сосед и протянул руку для пожатия. - Густав ун-Лемке.
Гансу было стыдно. Ему было очень стыдно. Словно он что-то украл.
Но камрад Вернер вызывал его на внеочередные уроки правдивости, успокаивал, приводил примеры, говорил, что ун-Клейна направили в другой бюргер и смена обстановки подействует на него благотворно.
В конце концов Ганс решил, что он просто выполнил свой долг. С этого дня он зарекся беседовать с кем-либо по душам. Так было спокойнее.
Печальная женщина больше не посещала его.
***
– Тебе пора взрослеть, дружок! Тогда тебя не станут мучить сомнения, - сказал камрад Вернер и отложил в сторону еженедельник «Das Schwarze Korps». - Ты уже был с женщиной?
Женщины оставались для Ганса загадкой.
Все общение с ними сводилось к странному волнующему случаю, произошедшему в имении дядюшки Пауля, когда он остался наедине с девятилетней дочкой хозяина. Они долго смотрели друг на друга, потом Марта глупо хихикнула, взялась за подол платья и задрала его, обнажив худенькие ноги и живот, между которыми светились белые трусики.
– Хочешь потрогать? - заговорщицким шепотом спросила она. Ганс хотел, но в это время на лестнице послышались шаги, Марта снова хихикнула, вскинула руки к голове и принялась поправлять затейливую прическу с пышными бантами. От всего этого осталось только ощущение запретного и стыдного, но рассказывать об этом случае Ганс ун-Леббель камраду Вернеру не стал.
В выходной день, выписав Гансу увольнительную, камрад Вернер повез его в город.
– У нас здесь хороший выбор, - сказал он. - И чешки, и француженки, и русские, и китаянки. Нет только евреек. И заметь - ни одной уродины. И это правильно, победитель имеет право на все!
В публичном доме Ганс робел.
Камрад Вернер смотрел, как он листает альбом, наклонялся, дыша в затылок Ганса, и тыкал коротким пальцем:
– Бери эту, Гансик. Смотри, какие у нее буфера! Нет-нет, лучше вот эту - у нее аппетитная попка!
Ганс краснел, торопливо листая альбом с обнаженными красотками.
– У него еще молоко на губах не обсохло, - сказала хозяйка борделя, - а ты тащишь его в мое заведение. Что он будет делать с бабой?
– Приказ Грюммеля, - сказал Вернер. Мадам замолчала.
Ганс выбрал тоненькую светловолосую женщину с огромными печальными глазами. Чем-то она напоминала женщину из его снов.
– Ну и вкусы у тебя! - фыркнул камрад Вернер.
Ганса ун-Леббеля провели в комнату, где ему предстояло стать мужчиной.
Вблизи женщина оказалась еще более симпатичной. Она была ненамного старше Ганса, на вид не более восемнадцати лет. Она помогла смущающемуся косноязычному посетителю раздеться, уложила его на постель, сбросила халат и все сделала сама, ун-Леббелю даже напрягаться и готовиться не пришлось.
Некоторое время он лежал неподвижно, прислушиваясь к собственным ощущениям. Нельзя сказать, что произошедшее ему не понравилось, нет, но все было непривычно, и он постоянно поглядывал на дверь, словно опасаясь прихода какого-то начальника, который обязательно посчитает его пребывание здесь предосудительным.
– Как тебя зовут? - нарушил он обоюдное молчание. Женщина усмехнулась краешками губ. Улыбка была печальной.
– Здесь меня зовут Стефанией.
– А до этого? - настаивал Ганс. Она вздохнула.
– А до этого меня звали Барбарой.
– Ты - русская? - приподнял голову Ганс.
– Я - полька, - сказала его первая женщина. - Раньше я жила в Кракове.
– Ты сама приехала сюда работать? - подросток сел, по-детски поджимая ноги под себя.
– Ты глупый, - сказала женщина. - Разве можно добровольно выбрать себе такую работу?
– Что ж так? - спросил Ганс.
– Мал ты еще, - женщина без особого задора щелкнула его по носу. - Только одно и вымахало. У меня семья там. В заложниках. Вот и корячусь, как прикажут.
Она встала, накинула халат и, не застегивая его, подошла к маленькому столику в углу комнаты, налила себе в стакан из пузатой темной бутылки и одним глотком выпила.
– Ты пойдешь или останешься на ночь? - не оборачиваясь, спросила она.
Гансу очень хотелось остаться на ночь, но почему-то было стыдно признаться в этом.
– Спасибо, - сказал он. - Я, пожалуй, пойду, - и потянулся за брюками, хотя знал, что уже ночью он станет жалеть о своем решении.
Зима - весна 1958 года
ВОСТОЧНЫЙ ПРОТЕКТОРАТ
Учеба в школе люфтваффе перемежалась караулами, дежурствами и редкими увольнениями в город. Впрочем, в город Ганс отправлялся лишь для того, чтобы посидеть в читальном зале библиотеки. Однажды он зашел в русский отдел хранилища. Там было множество книг, отпечатанных с использованием странного, непривычного для глаза алфавита. Ганс полистал одну из них, пожал плечами и поставил на полку. Оказывается, русские владели письменностью и даже печатали книги. Изобретение великого немца Гуттенберга дошло и до них. Похоже, что это был не такой уж дикий народ, как его представляла официальная пропаганда.
Изредка ун-Леббель ходил в кино, а веселых заведений избегал, за что получил от товарищей кличку «Терпеливый Ганс». Но дело было совсем не в этом и даже не в том, что Ганс боялся женщин. Нет, он их не боялся, просто не хотел пачкать воспоминаний о своей первой женщине, Стефании-Барбаре, да и боялся сравнений, которые ему неизбежно пришлось бы сделать.
Курсанты учили материальную часть самолетов, на тренажерах обучались навыкам полета, и уже дважды Гансу приходилось прыгать с парашютом.
– Катапульта может отказать, - объяснял инструктор Рудель. - Не сработают пиропатроны или колпак заклинит. И что тогда? Каждая минута растерянности грозит вам смертью. Машина - это просто груда железа, она ничто без пилота. Пилот - вот самое ценное имущество люфтваффе, поэтому вы не должны бояться бросить неуправляемую машину. Но для этого вам потребуется сохранять хладнокровие.
Сверху земля была великолепна. Снега было много, и приземляться приходилось в сугробы.
Однажды курсанта ун-Штромберга отнесло в лес. Поисковая группа нашла его на пятый час блужданий в лесной чаще. Ун-Штромберг висел на парашютной стропе с фанеркой на груди. На фанерке криво было что-то нацарапано теми же странными буквами.
– Сучье вымя эти партизаны! - зло сплюнул инструктор Диксталь. - Какого парня сгубили!
Партизанами в Восточном протекторате называли участников русского Сопротивления. Их было мало, но они были, и с ними приходилось считаться. Черные СС жестко отвечали на каждую вылазку партизан, но время от времени кто-то погибал, или где-то на проселочной дороге подрывалась машина с солдатами, или просто в той или иной деревне находили старосту, повешенного на нехитрой виселице. О листовках говорить не приходилось, в иные дни ими были обклеены все базарные столбы. Ун-Леббель искренне не понимал, какого черта партизаны подставляют под удар мирное население, если немцы наконец-то принесли на их землю образцовый порядок?
Сам он однажды видел, как полицаи из местных сил самообороны схватили партизана, расклеивавшего листовки. Полицаи обошлись без суда. Они просто поставили пленника у базарной кирпичной стены и деловито, без излишней жестокости расстреляли его из карабинов. И правильно - любое сопротивление должно подавляться, в противном случае население провинций однажды сядет на голову метрополии, и тогда придет конец империи. Власть должна быть сильной и жесткой, если она хочет удержаться наверху и руководить миром.
Занятия в школе люфтваффе продолжались.
Пока курсанты изучали материальную часть «мессершмиттов» и «хейнкелей», осваивали взлет и посадку на тренажерах. Взлететь оказалось непросто, а приземлиться - еще труднее. Первые пять полетов ун-Леббель бесславно разбивался при посадке. Впрочем, у других дела обстояли не лучше. И это успокаивало.
Постепенно Ганс овладевал полетными навыками.
Любимой его книгой стали воспоминания знаменитого Германа Графа «Непобедимый», в которой истребитель рассказывал о своих воздушных победах.
Обстановка в мире оставалась неспокойной.
«Американские евреи не оставляют попыток сбросить на территорию Свободной Европы свою секретную бомбу, - сообщило берлинское радио. - Вчера над Атлантикой доблестными летчиками люфтваффе был сбит очередной американский стервятник. В беседе с представителями германского народа на заводе «Веркенграф» фюрер отметил, что подобные выходки народам Европы начинают надоедать, поэтому недалек тот день, когда вместо дипломатов заговорят пушки. Мы ничего не имеем против американского народа, - сказал вождь. - Но мы никогда не найдем и не станем искать общий язык с оседлавшими этот народ еврейским капиталом и еврейскими крючкотворами от политики. Освобождение американского народа от еврейского засилья - вот задача, которую ставит перед собой германский вермахт в ближайшем будущем. Немцы выгнали евреев из Европы, наши японские союзники изгнали их из Азии. Настало время освободить от них мир окончательно».
Квантунская армия японцев завязла в позиционных боях с русскими в Северном Китае. Верный долгу союзничества, фюрер отправил на помощь японцам около двух сотен летчиков. Но что-то странное происходило на Востоке - или Судьба отвернулась от немецких асов, или русские научились воевать в воздухе, но в Германию стали прибывать цинковые гробы. Об этом Гансу по секрету рассказал приехавший из командировки в рейх Фридрих ун-Лахузен.
– Ничего, - сказал Ганс. - Скоро мы зададим этим русским жару!
Через несколько дней на бетонную полосу аэродрома школы люфтваффе приземлился необычный самолет. Собственно, его и самолетом нельзя было назвать, так - две суповые тарелки, наложенные друг на друга. Дно верхней застеклено, а в нижней расположено убирающееся шасси в виде трех опор. И садился самолет странно - без пробежки. Просто диск завис над полем, выпустил треногу и, мягко покачнувшись, утвердил себя на земле.
– Здорово, - воскликнул Фридрих. - Вот это техника! Ей не нужны аэродромы, она может приземлиться на любом поле!
К аппарату не подпускали, но и со стороны было видно, что корпус выполнен из металла, совсем не похожего на дюраль.
– Классная машина, - сказал всезнающий Фридрих. - Обалденные летные характеристики. Представляешь, она может ходить на двадцати тысячах, чуть ниже «зенгера». А уж скорость! Вот на таких мы будем летать. Американцы и русские окажутся в заднице, Ганс!
– Непонятно, - подумал вслух ун-Леббель. - Где у него пушки?
– Это испытательная модель, - объяснил Фридрих. - Ее собрали в Бреслау, а теперь гоняют над рейхом. У нее скорость больше трех тысяч километров в час, ей тесно над Германией.
Тарелкообразная боевая машина улетела на следующий день, но разговоры о ней продолжались почти неделю. Кто-то даже врал, что сидел в кабине истребителя и видел панель управления. Ерунда, конечно, кто бы этих вралей туда пустил! Однако Мюнхгаузены везде случаются, поэтому ун-Леббель переносил эти сказки без особого раздражения. Понятное дело, кому не хочется похвастать, что он сидел в кабине совершенно секретного истребителя? Гансу ун-Леббелю этого тоже ужасно хотелось, но врать он не любил, а потому слушал вралей с едва заметной усмешкой: гору лжи и гномы не перелопатят!
***
А вот в кабине Me-262U он сидел уже через два месяца.
– Почему-то курсанты думают, что едва их выпустят в полет, они сразу начнут кувыркаться в воздухе, как акробаты, - сказал грузный инструктор Рудель, бывший легендарный летчик, гроза французского и русского неба, закончивший летать, но не потерявший желания подняться в воздух. Скоростные машины были не для него, поэтому Рудель завидовал курсантам, как завидует домашний гусь, наблюдающий с земли за полетом своих диких собратьев. - Никаких отступлений, Ганс! Взлет, набор высоты до полутора тысяч метров, потом полет по кругу и по команде - посадка. Ты меня понял?
– Так точно, господин майор, - вытянулся ун-Леббель.
– И без фокусов, - погрозил пальцем Рудель. - Выполнить полетное задание и сесть. Запомни, Ганс, те, кто пренебрегал инструкциями и приказами, давно гниют в земле. Небеса любят рассудительных и умных.
Ганс едва не запел, когда тяжелая, но послушная машина, повинуясь рулю высоты, оторвалась от земли. Тысяча чертей вырвалась из сопла ее двигателя. Тысяча чертей орудовала в реактивной топке так, что машина трепетала подобно норовистому коню, набирая скорость и пожирая пространство.
– Молодец, Ганс, - послышался в наушниках голос Руделя. - Полторы тысячи, ты меня слышал? И полет по большому кольцу вокруг аэродрома.
Внизу был лес, сосны и ели выделялись ярко-зелеными пятнами. Небеса были синими, и с правой стороны в светофильтр колпака ударяли лучи солнца.
С левой стороны простирался аэродром. Вокруг бетонной линейки взлетно-посадочной полосы зеленела майская трава, справа, там, где горбились ангары, серебрились такие же сильные птицы, как та, в которой сейчас сидел Ганс. Истребитель набрал заданную высоту, послушно лег на курс, и ун-Леббель ощутил себя всемогущим властелином. Это была та самая эйфория, о недопустимости которой предупреждал Рудель.
– Прекрасно, малыш, - снова одобрительно сказал Рудель. - А теперь вспомни, как надо садиться. Следи за разметкой посадочной полосы, у машины слишком большая посадочная скорость, ты можешь не рассчитать.
Как же! Ганс весело хмыкнул. Не для того он зубрил инструкции и проводил личное время на тренажерах, чтобы в первом же самостоятельном полете дать пенку!
Он сбросил скорость.
Машина клюнула носом и заметно пошла на снижение.
Нельзя сказать, что посадку ун-Леббель совершил без погрешностей, но все-таки приземлился он куда лучше многих из его группы и ориентиры выдержал так, что обошлось без выпуска тормозного парашюта, уменьшающего скорость пробежки при посадке.
Заглушив двигатель и пользуясь инерционной скоростью машины, чтобы вырулить со взлетно-посадочной полосы в ряд стоящих у ангаров машин, ун-Леббель откинул колпак кабины и радостным жадным глотком схватил свежий воздух.
Он сделал это! Он летал самостоятельно и почти без ошибок! Выбравшись из машины, он одобрительно похлопал по прохладному корпусу ладонью, благодаря за то, что он его не подвел и дал возможность показать мастерство.
Радостный и возбужденный, он прошел на пункт управления полетами, ожидая похвалы инструктора. В ПУПе царила мрачная растерянная тишина. Рудель кивнул ун-Леббелю, сделал неопределенный жест, показывая, что полет прошел нормально и довольно чисто, а потом отвел взгляд в сторону.
– Что-нибудь случилось? - недоуменно спросил ун-Леббель.
– Фюрер умер! - выдохнул унтер-офицер Шрайнер, обеспечивающий в этот день связь. - Берлин передал… В одиннадцать часов десять минут по берлинскому времени!
***
Империя исключает демократию.
Во главе империи всегда стоит сильная личность. Демократические институты в империи сохраняются больше для видимости, чтобы придать власти характер народности, хотя, скорее, правы те, кто утверждает незыблемость золотого правила - народ жаждет того, чего хочет вождь. При желании эти понятия можно поменять местами, но суть не изменится. Вождь лучше своего народа знает, чего тому следует хотеть. Империи авторитарны - метрополии должны управлять колониями. Придание колониям какой-либо самостоятельности снижает роль метрополии и приводит к утрате метрополией своей лидирующей роли. В свою очередь, чтобы жестко проводить эту линию в жизнь, власть метрополии тоже должна быть авторитарной. Один фюрер - один народ. При наличии множества лидеров в народе начинаются шатания, которые приводят к развалу империи.
Империя - это вождь. Он может называться царем или деспотом, он может именоваться проконсулом или императором, генеральным секретарем или президентом - неважно, как он именует себя, важно то, что это сильная личность, которая держит в жестких руках свору сановников, не давая им грызться между собой и направляя их энергию на благо империи.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11