«Журнал "Если", №3, 2005»:
Сергей Синякин
ПОЛУКРОВКА
(Der Halbblutling)
Октябрь 1957 года
СЕВЕРНАЯ КАЗАКИЯ
Вереница машин торжественно проследовала мимо развалин, миновала универмаг, скалящийся разбитыми витринами, и остановилась в десятке метров от обелиска. Площадь не переименовывали, она так и носила прежнее название - площадь Павших Борцов. На гранитном обелиске, украшенном чугунными барельефами с символическими изображениями немецких солдат, павших в бою за Сталинград, золотом отсвечивали готические буквы, из черного чугунного венка вырывалось неровное голубовато-рыжее пламя, колеблющееся на ветру. Над обелиском пронзительно голубело осеннее небо, казалось, что пламя стремится обжечь небеса.
Вдоль гранитного периметра фундамента, на котором был установлен обелиск, стояли молодые ребята из ваффен СС.
Неловко держа букет, фельдмаршал Паулюс выбрался из машины и неторопливо двинулся к обелиску. Перед Вечным огнем он остановился. Сопровождающие почтительно выстроились за ним. Фельдмаршал передал цветы адъютанту, отдал честь павшим солдатам и начал стягивать черные кожаные перчатки. Сняв их, он принял от адъютанта букет и, шагнув вперед, не без труда наклонился, укладывая цветы на специальную подставку прямо перед венком, над которым трепетало и изгибалось пламя.
Возложив цветы к памятнику, Паулюс некоторое время стоял рядом с Вечным огнем. Лицо фельдмаршала было мрачновато-задумчивым, словно сейчас он мысленно перенесся назад, в далекий и яростный сорок второй год, когда каждая развалина этого страшного города плевалась огнем и металлом. Фюрер был прав - восстанавливать город не стоило. Сталинград должен был оставаться развалинами, напоминающими всему миру о непобедимой мужественности немецкого солдата. Сталинград должен был оставаться развалинами, чтобы загнанные в Сибирь русские знали - по эту сторону Волги их ожидает смерть. Только смерть и ничего, кроме смерти.
Грянул залп, за ним еще один, и еще, и еще - торжественный караул действовал слаженно и отточенно, - выстрелы из десятков карабинов сливались в сухой короткий треск. Лица у бойцов из ваффен СС были каменно неподвижны и невозмутимы, словно у нибелунгов. Паулюс повернулся к машине. Все от него ожидали какого-то особенного выступления, ведь не каждый день отмечается пятнадцать лет со дня величайшей битвы в истории человечества, кому как не победителю, одержавшему верх в этом невероятном сражении, найти подобающие случаю слова. Но Паулюс промолчал. Лицо его вновь стало меланхоличным и невозмутимым, он шел к машине, медленно натягивая перчатки, словно его длинные сухие пальцы и впрямь мерзли от свежего ветра, доносящего дыхание Волги до окруженной развалинами площади.
Оркестр заиграл военный марш.
У машины Паулюс остановился. Генерал-лейтенант Кройцер отдал ему честь, высоко и красиво вскинув к небу руку. Фельдмаршал, вежливо откозырял, стеклышко монокля несколько высокомерно поблескивало на его застывшем лице, сверкали Железный крест с дубовыми листьями и лакированный козырек фельдмаршальской фуражки. Адъютант услужливо открыл заднюю дверь «BMW», Паулюс пожал командующему руку и сел в машину. Фельдмаршал - покоритель России, Ирака, Египта, Швеции и Великобритании - отправился на Мамаев курган, где по эскизу мюнхенского скульптора Торака на самой вершине была водружена исполинская фигура немецкого солдата, стоящего лицом на восток и преграждающего своей могучей грудью путь азиатским ордам в Европу. Именно там, согласно личному завещанию, был похоронен Гудериан, быстроногий Гейнц, чьи танковые лихие атаки в немалой мере способствовали блистательным победам Паулюса, и именно ему фельдмаршал торопился отдать солдатский долг.
– Вольно, - скомандовал гауптштурмфюрер СС Дитерикс, командовавший почетным караулом.
Строй колыхнулся, и каменные лица солдат наконец-то приобрели простые человеческие выражения.
– В колонну по четыре становись! - зычно подал команду гауптштурмфюрер.
Праздник еще не закончился.
В казармах их всех ожидал крепчайший русский шнапс с изображением Кремля на этикетке и праздничный обед - тушеная зайчатина, жареная осетрина и изобилие черной икры, которую, не скупясь, доставляли с каспийских низовий, где у Астрахани бывшая русская река Волга распадалась на несколько десятков самостоятельных рукавов и где, по слухам, осетры ворочались в зарослях камыша, совсем как крокодилы в африканских реках - огромные, неподъемные, с отвисшими брюхами, туго набитыми этим зернистым деликатесом, достойным храброго немецкого солдата.
Ганс ун-Леббель шагал в строю. Слева было крепкое плечо товарища, и справа было крепкое плечо товарища, и в затылок жарко дышал камрад, способный отдать за ун-Леббеля жизнь, как это сделал бы сам ун-Леббель, возникни такая необходимость во время боевых действий, да и просто в трудных обстоятельствах, на которые горазда солдатская жизнь.

***
А утром их подняли по тревоге.
Неожиданности в армейскую размеренную жизнь вносят учения или редкие боевые операции, которые, впрочем, боевыми можно назвать только с известной натяжкой. Усмирять сиволапых русских колхозников или отлавливать скрывающихся в их селах редких иудеев куда проще, чем лежать на открытой местности в ожидании грозно приближающегося «королевского тигра». Такие выезды давали маленькие радости - можно было прихватить бесхозно похрюкивающего в грязи поросенка или придушить парочку-другую горделивых русских гусаков, плавающих в лужах возле грунтовых дорог.
Неделей раньше прошли дожди, проселки превратились в липкую грязевую реку, по которой с трудом, скользя из стороны в сторону и завывая дизелями, плыли бронетранспортеры с командой и два легких танка огневой поддержки: один - снабженный огнеметом, другой - с короткоствольной пушкой и направляющими «панцерфаустов». Танки использовались для устрашения, и еще у них была важная задача - при необходимости вытянуть застрявший бронетранспортер из грязевого озера. В тесных коробках транспортеров никто не курил.
Ганс ун-Леббель сидел между товарищами. Его охватывало чувство необычайной легкости. В команде он был всемогущ. Команда была силой, которой никто не мог противостоять. Что еще нужно солдату, кроме уверенности в себе, в своем оружии и в своих товарищах? И еще были командиры. Заботливые, внимательные командиры, которые свято блюли заповеди великого фюрера об офицерской чести и офицерском достоинстве. За командой стоял рейх.
В бога Ганс ун-Леббель не верил, как и подавляющее большинство его камрадов. Солдат не имеет права надеяться на чудо, солдат должен надеяться только на себя и на помощь друзей. Нравственные постулаты за солдата решает вождь. Ганс ун-Леббель был с этим полностью согласен. Солдат не думает, он живет и умирает во славу рейха.
Все солдаты были в боевых шлемах, и оттого их головы казались огромными. Шлем предусматривал защиту если не от всех внешних опасностей, то от многих из них. Вмонтированный в шлем компактмедик Керстнера позволял усилием воли ввести в организм антидот или мощное возбуждающее, антибиотики или питательный раствор, позволяющий бойцу продержаться без пищи более двух недель. Да и рабочие комбинезоны были под стать остальной экипировке - однажды ун-Леббель сам видел, как один из остеров неосторожно попал под струю огнемета, а когда пламя сбили, оказалось, что остер не получил ожогов. Да и от пуль, если они не были выпущены в упор, комбинезон неплохо спасал. Многочисленные карманы комбинезона были заполнены многочисленными полезными вещами: от кусачек, позволяющих перекусить легированную сталь, до последнего изобретения химиков из «ИГ Фарбениндустри» - таблеток, обеззараживающих и одновременно охлаждающих воду, и набора баллончиков с аэрозольными смесями антисептического и боевого применения. Рейх заботился о своих солдатах. Одно это наполняло ун-Леббеля гордостью за империю. Правда, еще ни разу никому из команды не приходилось пользоваться всеми возможностями униформы. Чаще всего работа сводилась к оцеплению определенных СД и гестапо участков и патрулированию по периметру, в то время как специальная айнзатцгруппа выполняла в населенном пункте поставленные перед ней задачи. Какие это были задачи, ун-Леббеля не интересовало. Меньше задумываться, больше действовать - так понимал свои задачи эсэсман ун-Леббель. Солдатская жизнь его обещала быть долгой, по неписаным правилам рейха полукровки должны служить, пока не заслужат право на гражданство и звание немца подвигом или долгой добросовестной службой во славу рейха. Ситуации для подвига не предвиделось, поэтому приходилось надеяться на добросовестную службу. Как всякий полукровка, ун-Леббель тайно надеялся на военный конфликт. Ему было все равно, когда и где он случится, кто будет противником в этой войне, главное - она давала возможность показать свои лучшие качества, заслужить в короткий срок гражданство рейха и право называться немцем. Что будет потом, ун-Леббель не задумывался. По крайней мере, в ближайшие десять лет он не собирался уходить из армии. Если, оговаривался он, не исполнится его мечта. Ваффен СС были элитой, пусть даже часть, в которой служил Ганс, относилась к протекторатным войскам. Здесь ун-Леббель чувствовал себя настоящим мужчиной. И все-таки у него имелась заветная мечта. Ему исполнилось восемнадцать лет, и он уже знал и умел все, что должен знать и уметь настоящий солдат.
– Внимание, камрады! - раздался в наушниках голос командира команды. Он прервал легкие размышления ун-Леббеля, заставив его сосредоточиться и внимательно прислушаться. - Маршрут команды - два километра южнее поселка Мариновка. Первая двойка блокирует квадрат аб-11, вторая - аб-12, третья и четвертая двойки обеспечивают блокирование и охрану железнодорожного моста…
Ун-Леббель входил в третью двойку, поэтому отвлекаться на дальнейшее распределение маршрутов он не стал, а просто опустил щиток своего шлема, вывел на него топографическую карту района намеченной операции и принялся внимательно изучать ее - едва ли не самая главная задача хорошего солдата: знать район, в котором ему предстоит действовать. Ун-Леббель был хорошим солдатом. Как каждый из команды, в которую он входил.

***
Было тепло.
Стояла прекрасная погода, которую русские почему-то окрестили бабьим летом. Бабами они называли своих женщин, но почему теплые дни октября именовались их летом, ун-Леббель не мог взять в толк. Педагоги в школе были правы: русские - глупый и непоследовательный народ. В жизни этого странного народа важную роль играли две несовместимые вещи - водка и женщины. По крайней мере, все истории, которые ун-Леббель слышал о русских, касались именно водки и женщин. И драк. Русские числили себя умелыми бойцами, хотя ун-Леббель без труда мог уложить в рукопашном бою с десяток нападавших, если они будут русскими. Впрочем, и среди них имелись уникальные экземпляры, обладающие медвежьей силой и змеиной верткостью. Однажды в увольнении ун-Леббелю и товарищам пришлось оказывать помощь гражданским властям в задержании одного буйного русского. Ганс так и не понял, являлся ли этот русский городским партизаном, которых, правда, с каждым годом становилось все меньше, или он просто вступил в конфликт с вспомогательной полицией по пьяной лавочке. Но факт остается фактом - прежде чем Ганс и пятеро камрадов из команды сумели скрутить буйного русского, он уложил шестерых гражданских, да и двоих товарищей ун-Леббеля тоже пришлось отправить в госпиталь с переломами рук и сотрясением мозга. Тем не менее такие среди русских были редкостью, да и трезвых среди них было мало - водка для русских продавалась в каждом магазине и даже в уличных киосках и стоила сущие пфенниги.
Железнодорожное полотно у моста плотно усеивал гравий, и ун-Леббель порадовался, что их двойке не придется месить грязь. Выпрыгнув из бронетранспортера, они с Фридрихом ун-Битцем быстро поднялись на насыпь и заняли, как того требовал устав, входы и выходы с противоположных сторон моста - Ганс с северной стороны, а Фридрих с южной.
Небо было синим, и с запада на восток шли два «хейнкеля», оставляя за собой пушистые хвосты инверсионных следов. Ун-Леббель с удовольствием поменял бы «шмайссер» с подствольником для «фаустпатрона» на кабину такой вот грозной машины. Быть летчиком империи престижно - фюрер не раз заявлял, что исход любой войны решает авиация. Именно истребителям-перехватчикам Германия была обязана тем, что на ее территории в последние годы не упала ни одна бомба. Дивизионы грозных машин, обосновавшись на оккупированной Кубе, надежно блокировали летающие крепости американцев, а ответов, аналогичных немецким «фау» и «штернспитце», хваленая до Воcточной войны американская наука еще не придумала. Говорили, что подводники рейха несколько раз фиксировали неудачные испытания американских ракет на тихоокеанском побережье, но пока это все не выходило за рамки экспериментальных работ. А им не суждено было завершиться, ведь фюрер, выступая перед немецким народом в апреле этого года, четко сказал о необходимости покончить с зажиревшими американскими плутократами до намеченного на пятьдесят восьмой год Европейского дня молодежи, к которому уже обстоятельно готовились и Берлин, и вся Германия, и дружественные страны. Ун-Леббель подал рапорт начальству с просьбой направить его в авиационную школу, но рассмотрение подобных рапортов, поступивших от «хальбблутлингов» обычно затягивалось в связи с многочисленными и обязательными проверками, и вполне вероятно, что Последнюю войну ун-Леббелю придется дослуживать в команде. Это было хорошо и плохо одновременно. Хорошо тем, что рядом будут камрады, с которыми себя можно показать с наилучшей стороны, а плохо, что исполнение мечты Ганса отодвигалось на неопределенное время.
Перехватчики ушли далеко на восток, а у белых домиков Мариновки было тихо. Потом, разбрасывая красные искры, в синее безоблачное небо устремилась сигнальная ракета, и сразу все изменилось - у домиков появились люди в черном, до моста донесся хриплый лай собак, потом хлопнул одиночный выстрел, за ним другой, ударила автоматная очередь, и все стихло.
Ун-Леббель не одобрял жестокости черных. Впрочем, он этой жестокости и не осуждал. Каждый выполняет свою работу. Перед каждым поставлена определенная задача, и ее надлежит выполнить в полном объеме. Если черным положено кого-то хватать или сразу на месте ставить к стенке, какое дело до этого ун-Леббелю и его камрадам? Ведь перед ними поставлена совсем иная задача - из блокированного района никто не должен вырваться. И эту задачу команда выполнит обязательно, иначе и быть не может.
В размышлениях ун-Леббель не забывал контролировать прилегающую к мосту местность, поэтому сухую фигурку пробирающегося по насыпи человека заметил сразу. Но останавливать его не торопился. Особой опасности этот человек не представлял, а для того чтобы взять его живым, человека требовалось подпустить поближе. Не видя наставленного автомата, задержанный мог совершить попытку к бегству. Совсем иное дело, когда нарушитель приблизится и взглянет в черный зрачок автоматного дула. Страх парализует его. Автоматный ствол завораживает. При одной мысли, что из черного летка сейчас вырвутся злые пчелы пуль, задержанный человек становится слабым и беспомощным. В том, что это был житель Мариновки, ун-Леббель не сомневался. До ближайшего леса расстояние было изрядным, да и оружия у мужчины, торопливо бегущего по хрустящей насыпи, не имелось.
Неизвестный приблизился, и ун-Леббель заметил, что он одет в старую униформу вермахта, ту, героическую, времен Великой войны. Один рукав кителя был небрежно заткнут за ремень, пилотки на седой голове не было.
– Стой! - ун-Леббель приказывающе повел стволом автомата. Неизвестный остановился.
Это был мужчина лет шестидесяти. Темное лицо его извилистыми окопами и траншеями изрезали глубокие морщины, лицо блестело от пота, и человек судорожно и сипло, с присвистом дышал. Мужчина выпрямился, поднял единственную руку, но страха в его глазах ун-Леббель не увидел. Неизвестный держался так, словно только что выполнял тяжелую работу, от которой его неожиданно отвлекли.
– Спиной ко мне! - приказал Ганс и поторопил старика, явно не спешащего выполнять его команду: - Быстрее! Ну!
– Помощь нужна? - спросил с другой стороны моста невидимый Фридрих.
– Справлюсь, - небрежно сказал Ганс. - Какой-то старик. Похоже, он безопасен. На нем наша старая форма.
– Откуда он взялся? - удивился ун-Битц.
– Какая разница! - Ганс внимательно наблюдал за задержанным. - Пусть гестапо выясняет, кто он такой и что здесь делает.
– Разумно! - сказал ун-Битц.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11