– Весь наш материк вот-вот должен погибнуть – уйти под воду. Необратимые тектонические процессы, сдвиг несущих пластов – все, все было рассчитано учеными с точностью до дней. И все, кто мог, давно уже бежали – трансверсировались на другие планеты. Ведь на нашей только один материк.
– Ну а вы-то почему остались? – недоумевал Степан.
– Мы люди простые, бедные, – терпеливо объяснил старик. – Нет у нас таких средств, чтобы скакнуть куда-нибудь, сбежать от смерти.
«А что, на это разве нужны средства?» – хотел спросить Степан, но встретился взглядом с Туа-зой и обратился к ней, чуть изменив постановку вопроса:
– Разве Галактическая Служба Спасения берет плату за свои услуги?
Она пожала плечами:
– На планетах империи ежедневно происходят миллионы катастроф, спасать население не входит в компетенцию чрезвычайки – это забота планетарных властей.
– Но ведь Острову они пытались как-то помочь?
– Да, но только самому Острову как уникальному живому организму, единственному в своем роде. Вам же известно, что людей с него не спасали.
– Вот у вас, значит, как поставлено, – сказал Степан, не скрывая злости. – Спасение утопающих – дело рук самих утопающих?
– Это вы в самую точку, – кивнул старик. – Это про нас. Я уже стар, мне утопать не страшно – все равно ведь помирать. Дочку жалко. Танцует, дурочка, перед этими наслажденцами в чем мать родила, надеется кому-нибудь из них приглянуться – все уповает, что заберут ее отсюда. Я бы ей не позволил, да ведь и вправду – единственный шанс…
– Да кой черт – единственный! – вскипел Степан. – Им же вас эвакуировать – только рукой махнуть! Сами не хотят, так заставьте – оружие у вас какое-нибудь есть?
Старик только горестно вздохнул и не ответил.
– Какой смысл пугать оружием людей, способных в любую секунду трансверсироваться? – зло заметила Туаза. Похоже, она была озабочена не столько спасением «утопающих», сколько проблемой собственного бегства из этого проклятого края.
– Пугать? А кто сказал пугать? – проворчал Степан, т– Пристукнуть парочку наслажденцев и снять с них браслеты.
Туаза и старик разом вскинули глаза, она – с явным интересом, он – с недоверчивым испугом.
– Ладно, не беря греха на душу, – сказал Степан, поняв вдруг, что впервые за время своей эпопеи всерьез думал об убийстве – и не бандитов каких-нибудь, не убийц, а просто богатых скучающих людей, слетевшихся, как слепни на запах близкой крови, чтобы насладиться агонией целого мира и его обитателей. Обреченные еще надеются, что их станут спасать? Не-ет, так будет неинтересно. – Хватать их и снимать браслеты, – сказал он и почувствовал, как Туаза ткнула его локтем в бок. Степан оглянулся – действительно, кругом там и сям уже вальяжно раскинулись вновь явившиеся созерцатели. И им вряд ли следовало слышать его предложения касательно превращения их из наслажденцев в невозвращенцы.
– Знаете, – сказал он старику, ощущая в то же время под собой новую дрожь ступени, но это воспринималось уже привычно, вроде как в поезде. – А я бы у вас тут остался. – И пояснил в ответ на мудрый, недоверчивый взгляд: – Уж очень мне везет – ни пули не берут, ни лазеры. И в этом свете вот что интересно – как со мной справится ваш катаклизм?
– Боюсь, что вам скоро предстоит это узнать, – грустно сказал старик. – Никто здесь вам не поможет, если у вас нет при себе трансверсора или кругленькой суммы в имперских кредах.
Степан только махнул рукой, откидываясь на ступень – он вновь почувствовал чудовищную усталость, веки слипались. И эта жара…
– Туаза, – еще позвал он, – вы пока поразмыслите над моими предложениями. А мне надо немного отдохнуть. Если раздобудете браслет, то разбудите. – «А впрочем, зачем?..» – домыслил он уже про себя, погружаясь в сон.
Он ехал в плацкартном вагоне, полном почему-то голых баб. Они шныряли мимо туда и сюда, но рядом сидела Туаза, одетая, и отпускала на их счет разные критические замечания. Потом она сообщила, что этот поезд идет прямиком к разбитому мосту, но им-то, мол, нечего бояться, и многозначительно постучала по браслету на своем запястье. Степан пришел в ужас, что погибнет столько женщин, и даже поймал одну проходившую за бедро с намерением ее спасти, но вредная Туаза сказала, что он может эту телку прямо здесь, но только не при ней, после чего исчезла, гордо взмахнув своим трансверсором. Это было несправедливо, и Степан подумал, что раз так, раз уж все равно погибать, то, может, ему и правда прямо здесь – тем более что пойманная дама его к этому склоняла. Но в этот момент его стали бесцеремонно будить. Оказалось – та же несносная Туаза.
– Просыпайтесь, да просыпайтесь же! – зудела она в ухо, тряся Степу за плечо до тех пор, пока он не открыл глаза. – Послушайте, что мне удалось выяснить, – сразу перешла она к делу: – Трансверсировать нас эти окорока отказываются, уговоры, угрозы – все бесполезно, они даже не слушают. А забрать прибор силой будет не так-то просто – у каждого защитное энергополе, при малейшем намеке на опасность оно включается. Я только резко шагнула к одному доблоху, и меня шибануло так, что до сих пор волосы дыбом.
Степан покосился на ее волосы – они были, как всегда, аккуратно зачесаны и забраны на затылке заколкой в виде серебристого иероглифа.
– Интересные дела, – сказал он сипло, – а когда мы сыпались по лестнице, пихая их во что ни попадя, я что-то ничего подобного не ощутил.
– Вы что, еще не проснулись?
– Да, не совсем, – признался он.
– То-то я и гляжу, что вы туго соображаете.
Обижаться на Бяксу не имело смысла, к тому же она была права – соображал он туго. И главное – в данную минуту был не очень-то склонен соображать. Ну зачем ему этот трансверсор? Весь народ отсюда с его помощью все равно не спасешь – как-никак, целый материк. А самому ему и тут неплохо. Да черт с ними, с наслажденцами, – пусть созерцают. Катастрофа не за горами, и у него имеется наконец реальная возможность в ней поучаствовать. Померяться силами – но это к «зверю», пускай-ка попробует, если сможет, остановить локальный Армагеддон. А пока он надвигается, остается время еще чуть-чуть подавить на массу. Что Степан и сделал, оставив заносчивую Туазу с ее проблемами.
Он ехал в том же поезде, только на сей раз вместо женщин мимо шныряли псифы розовой расцветки. То есть – надо понимать – тоже женщины и тоже в некотором роде раздетые, но такая «обнаженка» Степана совершенно не вдохновляла. Поднявшись, он пошел по вагону и шел до тех пор, пока не увидел в одном из купе свою тетушку: та сидела, пригорюнясь, напротив псифицы и рассказывала ей, что племянник, мол, ее пропал – не иначе как бандиты убили из-за денег, а деньги эти – американские доллары – лежат у нее в кухонном столе, она к ним прикоснуться-то боится и подумывает, не отнести ли их в милицию. Степан схватил ее за руку:
– Да что ты, теть Паш, вот же я, живой!
Тетя в ответ вцепилась в него с неожиданной силой, и тут словно пелена спала с его глаз: он увидел, что никакая это на самом деле не тетя, а лысый интриган Экселенц.
– Ну что, Степан Геннадиевич, попались? – сказал Экселенц с ласковой ехидцей. – Знаем, на что вас брать!
– А чего это псифы так суетятся? – спросил Степан, в надежде отвлечь его внимание и вырваться тем часом из цепких лап.
– А это пожар, – радостно объяснил Экселенц. Тут только Степан обратил внимание, что сильно тянет гарью. Тут же и псифы заорали по-кошачьи на разные голоса, а вагон заходил ходуном, немилосердно тряся его и толкая. Степа сразу вспомнил, что этот «поезд в огне» должен, кроме всего прочего, еще и рухнуть с раздолбанного моста. Но не успел он вновь озаботиться спасением особей женского пола, пускай на сей раз и в шерсти, как понял, что причина тряски кроется в другом. Оказалось, что это его будят, и на сей раз куда более бесцеремонно.
Открыв глаза, он, к своему удивлению, не увидел обожаемой Бяксы. Зато узрел ТАКОЕ!!! Свет ему застили две фантастически-роскошные груди, колыхавшиеся чуть ли не перед самым его носом. В прошлый раз при пробуждении его лишили чего-то подобного во сне, теперь же, наоборот, преподнесли наяву, как говорится, в натуре. Он как завороженный уставился в чьи-то налитые перси, не обращая внимания на окружившую его плотную толпу полуголых граждан.
– Я говорю вам – это он, тот самый! Он был с ней! – сказали умопомрачительные буфера, вернее, конечно, сказала где-то над ними их счастливая обладательница, всего-навсего склонившаяся в таком замечательном для Степана ракурсе, чтобы его опознать. Не будучи полностью уверенным, что проснулся, он протянул руку и поймал в нее это трепещущее чудо. Дама задохнулась и смолкла, глядя в немом изумлении на свою плененную персь, тем временем он, все еще сомневаясь, решительно взялся и за другую, произнеся с хрипловатым восторгом:
– Вот это да!
– Хам! – как-то неуверенно сказала она, почему-то однако не препятствуя жадному овладению хамом своими сокровищами. Степан с удовольствием бы продолжил это увлекательное занятие, а там, глядишь бы, и развил, но тут его грубо поставили на ноги, оторвав от таких упоительных и уже вроде бы оприходованных им молочных желез. Их хозяйка отступила, бормоча с растерянным видом:
– Однако это странно… Что с моей защитой?..
Дернувшись было, как намагниченный, за нею, Степан только теперь обратил внимание, что препятствуют ему в этом деле два раскормленных атлета, крепко ухвативших его за плечи. Еще он понял, что запах гари ему не приснился, действительно, пахло близким пожаром, мало того – сверху падали серым снегопадом редкие хлопья пепла. А вожделенные прелести окончательно скрылись из поля его зрения, загороженные неэстетичными мужскими жирами: вперед выступил лысый муж средних лет в перекинутой через плечо алой простыне, делающей его похожим на патриция.
– За прикосновение к благородной даме ты понесешь наказание, грязный смерд! – напыщенно произнес лысый. Отсутствие у Степана трасверсора, видимо, давало им право считать его одним из местных обреченных, к тому же его одежда действительно не отличалась чистотой после ползания по коммуникациям на станции псифов. – Но сначала ты нам скажешь, – продолжал величественно «патриций», – где могла спрятаться эта преступная стерва, твоя подружка!
Ситуация прояснялась: пока он спал, Бякса что-то тут натворила, возможно даже, что ей удалось отсюда смыться, завладев чужим трансверсором и оставив напарника расхлебывать заваренную кашу. «Что ж, будем расхлебывать. Выбора-то нет».
– Сейчас я вам покажу, – ответил он лысому и попросил его: – Посторонитесь-ка, дорогой товарищ! – Пузо удивленно откачнулось в сторону, вновь явив глазам Степана уплывшие из его рук роскошные перси. – Вот! – сказал он, очень довольный открывшимся видом. – Прежняя девушка меня покинула, но эта нравится мне гораздо больше, так что можете считать ее моей и, если хотите, преступницей и стервой.
– Ты презренный гравк, забывший свое место! – загремел «патриций», побагровев от злости и обильно потея.
– Прошу прощения, я не презренный, я бешеный, – поправил Степан, в доказательство слегка ощерясь. – И советую всем вам, пока целы, немедленно удалиться от этого – МОЕГО – места на сто шагов. А благородной даме, – сказал он мягче, – я рекомендую остаться и подойти поближе.
Гудевшие вокруг наслажденцы смолкли, потрясенные такой неслыханной наглостью; на некоторое время воцарилась тишина, которой Степан воспользовался, чтобы обратиться к другой приглянувшейся ему в толпе благородной даме – белокожей и пластично-узкой, призывно глядевшей на него парой круглых высоких грудок, так и просящихся в ладонь, и, кроме того, конечно, широко открытыми бархатными глазами:
– И ты, да, ты, с родинкой повыше киски, – тут его голос перешел в ласковую хрипотцу: – Ты тоже подойди сюда.
Он не играл на публику, исподволь толкая противника к решительным действиям. Ему действительно чертовски, до челюстного хруста хотелось – эту и ту. Эту, нещупаную, даже больше, она была в его вкусе, он глядел на нее и видел как наяву эти розовые соски в плену своих пальцев – мнущих, ласкающих, мучающих медовую плоть, скользящих затем ниже, по шелку живота, через бугорок родинки к стройным, разведенным в мучительном желании ногам, видел, как она замирает, не дыша, наконец ощутив его, и как счастливо выгибается навстречу первому медленному толчку. Видел ее вскинутый подбородок, припухшие от страсти губы и расширяющиеся навстречу ему зрачки.
Он готов был взять ее здесь и сейчас – если бы еще «зверь» очистил близлежащую территорию от зевак, самому-то их точно не разогнать. Растравили они его до крайности своею обнаженкой! Его бывшая невеста сразу, безошибочно улавливала этот тусклый блеск в его глазах, называя это состояние спермотоксикозом, только почему-то теряла от этого голову.
Вот и «узкую», похоже, зацепило: во взгляде – протест, а в теле незримая миру революция под лозунгом: «Долой гнет верхов, вся власть низам!» Знаем мы такое «смятение у трона». Наши победят.
И ведь шагнула! Ступила вперед, забыв об окружающих, словно по шатким мосткам над пропастью.
Протянуть ей руку со своей стороны…
– Взять его! – задыхаясь, хрипло рявкнул «патриций».
И тут их словно прорвало – на Степана бросилась со всех сторон разъяренная орава полуголых мужчин: рыхлые и тощие, высокие, приземистые, лысеющие и поросшие волосами устремились к нему, и во всех глазах жгучая, обнаженная ненависть. Одержимые, нелюди.
– В жертву его! Проглоту в пасть! Смерть негодяю! – неслось пронзительно со всех сторон.
Его схватило множество рук; он уж подумал, не разорвать ли они его собираются тут же, на месте, – вот это было бы кстати! Но они только подняли его и понесли вниз, где сбились в тревоге девушки, прервавшие танец. За их спинами лежал асфальтовой гладью серый океан – зыбкая ловушка проглота, страшная в своей недвижимости, и слепые небеса осыпались на их юные головы медленным пеплом скорби по ним, еще живым, но уже мертвым.
– Танцуйте, дочери ужаса!!! – ревел спускавшийся впереди «патриций». – Пляшите, пойте, ликуйте, чертовы шлюхи! Сегодня мы приносим жертву проглоту-всепожирателю!!!
Но они как будто не слышали – стояли, молча подняв лица, безвольно уронив руки, всматриваясь слезящимися от пепла глазами – кого там опять несут?.. Не моего ли?.. Не из моих ли?.. Если бы только в их силах было помочь, укрыть, подарить этому несчастному бесценное сокровище – лишний денек, всего лишь один… Ведь каждый их день был теперь равноценен целой жизни, где новое утро становилось бесценным подарком, подобным рождению, а каждый обнявший землю вечер был последним. Но что они могли?.. Ничего. И медленно расступились, пропуская процессию к воде.
Степан в принципе не прочь был искупаться, вот только ему совсем не мечталось закончить свой славный путь в желудке у проглота, а он не очень представлял себе, каким способом его «зверь» мог бы расправиться с такой тварью. Поэтому он ожидал от «зверя» каких-либо решительных действий еще на берегу, пока его несли, и потом, когда уже раскачивали, – до последней минуты, до последней секунды ждал, что вот сейчас вновь обрушится камнепад и вся толпа трусливо исчезнет, или у них случится массовый перелом рук и ног под его тяжестью. Но, увы: ноги наслажден-цев поднесли его к краю набережной без малейшего для себя ущерба, а руки раскачали как следует, чтобы закинуть подальше, и, оставшись-таки невредимыми, бросили. Степан под общий торжествующий вопль полетел в черную воду, на лету очень и очень сожалея, что его «зверь» обошел этих ленивых отъевшихся скотов, пьяных вседозволенностью в погибающем мире, своим вниманием.
Окунувшись, он вынырнул и медленно поплыл от берега, не желая видеть их потную толпу, застывшую в сладострастном предвкушении зрелища. Вскоре его тела под водой коснулось что-то, и он невольно быстрее заработал руками, но они тоже наткнулись на это «что-то», а потом в него уперлись и ноги. Оно было огромно и поднималось прямо под ним, так что через какое-то время он оказался лежащим на скользкой вершине большого покатого острова, судя по всему – плавучего, притом явно органического происхождения. Поднявшись на ноги и пройдясь, Степан очень скоро определил, что находится на туше проглота, похоже, увы и ах – дохлого. «А что мы сегодня кушаньки? А, вкусного красного паучка и желтую кошечку? Ну, чему ж тут удивляться, когда даже детишек в садике учат: „Красный цвет – дороги нет! Желтый – приготовиться!“ Эти существа из другого мира могли быть в принципе не пригодны в пищу местному чудовищу, а может быть, дело было в паучьем яде – кто теперь разберет, да и какая разница! Важен был результат.
Стоя поверх той самой утробы, куда наслажденцы хотели его упечь, Степан наконец посмотрел на берег – неплохо было бы сорвать с них гром рукоплесканий, подумалось ему, еще приятней – бурю бессильных проклятий, но широкая аудитория, осыпавшая всю лестницу вширь и ввысь, встретила его триумф гробовым молчанием.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29
– Ну а вы-то почему остались? – недоумевал Степан.
– Мы люди простые, бедные, – терпеливо объяснил старик. – Нет у нас таких средств, чтобы скакнуть куда-нибудь, сбежать от смерти.
«А что, на это разве нужны средства?» – хотел спросить Степан, но встретился взглядом с Туа-зой и обратился к ней, чуть изменив постановку вопроса:
– Разве Галактическая Служба Спасения берет плату за свои услуги?
Она пожала плечами:
– На планетах империи ежедневно происходят миллионы катастроф, спасать население не входит в компетенцию чрезвычайки – это забота планетарных властей.
– Но ведь Острову они пытались как-то помочь?
– Да, но только самому Острову как уникальному живому организму, единственному в своем роде. Вам же известно, что людей с него не спасали.
– Вот у вас, значит, как поставлено, – сказал Степан, не скрывая злости. – Спасение утопающих – дело рук самих утопающих?
– Это вы в самую точку, – кивнул старик. – Это про нас. Я уже стар, мне утопать не страшно – все равно ведь помирать. Дочку жалко. Танцует, дурочка, перед этими наслажденцами в чем мать родила, надеется кому-нибудь из них приглянуться – все уповает, что заберут ее отсюда. Я бы ей не позволил, да ведь и вправду – единственный шанс…
– Да кой черт – единственный! – вскипел Степан. – Им же вас эвакуировать – только рукой махнуть! Сами не хотят, так заставьте – оружие у вас какое-нибудь есть?
Старик только горестно вздохнул и не ответил.
– Какой смысл пугать оружием людей, способных в любую секунду трансверсироваться? – зло заметила Туаза. Похоже, она была озабочена не столько спасением «утопающих», сколько проблемой собственного бегства из этого проклятого края.
– Пугать? А кто сказал пугать? – проворчал Степан, т– Пристукнуть парочку наслажденцев и снять с них браслеты.
Туаза и старик разом вскинули глаза, она – с явным интересом, он – с недоверчивым испугом.
– Ладно, не беря греха на душу, – сказал Степан, поняв вдруг, что впервые за время своей эпопеи всерьез думал об убийстве – и не бандитов каких-нибудь, не убийц, а просто богатых скучающих людей, слетевшихся, как слепни на запах близкой крови, чтобы насладиться агонией целого мира и его обитателей. Обреченные еще надеются, что их станут спасать? Не-ет, так будет неинтересно. – Хватать их и снимать браслеты, – сказал он и почувствовал, как Туаза ткнула его локтем в бок. Степан оглянулся – действительно, кругом там и сям уже вальяжно раскинулись вновь явившиеся созерцатели. И им вряд ли следовало слышать его предложения касательно превращения их из наслажденцев в невозвращенцы.
– Знаете, – сказал он старику, ощущая в то же время под собой новую дрожь ступени, но это воспринималось уже привычно, вроде как в поезде. – А я бы у вас тут остался. – И пояснил в ответ на мудрый, недоверчивый взгляд: – Уж очень мне везет – ни пули не берут, ни лазеры. И в этом свете вот что интересно – как со мной справится ваш катаклизм?
– Боюсь, что вам скоро предстоит это узнать, – грустно сказал старик. – Никто здесь вам не поможет, если у вас нет при себе трансверсора или кругленькой суммы в имперских кредах.
Степан только махнул рукой, откидываясь на ступень – он вновь почувствовал чудовищную усталость, веки слипались. И эта жара…
– Туаза, – еще позвал он, – вы пока поразмыслите над моими предложениями. А мне надо немного отдохнуть. Если раздобудете браслет, то разбудите. – «А впрочем, зачем?..» – домыслил он уже про себя, погружаясь в сон.
Он ехал в плацкартном вагоне, полном почему-то голых баб. Они шныряли мимо туда и сюда, но рядом сидела Туаза, одетая, и отпускала на их счет разные критические замечания. Потом она сообщила, что этот поезд идет прямиком к разбитому мосту, но им-то, мол, нечего бояться, и многозначительно постучала по браслету на своем запястье. Степан пришел в ужас, что погибнет столько женщин, и даже поймал одну проходившую за бедро с намерением ее спасти, но вредная Туаза сказала, что он может эту телку прямо здесь, но только не при ней, после чего исчезла, гордо взмахнув своим трансверсором. Это было несправедливо, и Степан подумал, что раз так, раз уж все равно погибать, то, может, ему и правда прямо здесь – тем более что пойманная дама его к этому склоняла. Но в этот момент его стали бесцеремонно будить. Оказалось – та же несносная Туаза.
– Просыпайтесь, да просыпайтесь же! – зудела она в ухо, тряся Степу за плечо до тех пор, пока он не открыл глаза. – Послушайте, что мне удалось выяснить, – сразу перешла она к делу: – Трансверсировать нас эти окорока отказываются, уговоры, угрозы – все бесполезно, они даже не слушают. А забрать прибор силой будет не так-то просто – у каждого защитное энергополе, при малейшем намеке на опасность оно включается. Я только резко шагнула к одному доблоху, и меня шибануло так, что до сих пор волосы дыбом.
Степан покосился на ее волосы – они были, как всегда, аккуратно зачесаны и забраны на затылке заколкой в виде серебристого иероглифа.
– Интересные дела, – сказал он сипло, – а когда мы сыпались по лестнице, пихая их во что ни попадя, я что-то ничего подобного не ощутил.
– Вы что, еще не проснулись?
– Да, не совсем, – признался он.
– То-то я и гляжу, что вы туго соображаете.
Обижаться на Бяксу не имело смысла, к тому же она была права – соображал он туго. И главное – в данную минуту был не очень-то склонен соображать. Ну зачем ему этот трансверсор? Весь народ отсюда с его помощью все равно не спасешь – как-никак, целый материк. А самому ему и тут неплохо. Да черт с ними, с наслажденцами, – пусть созерцают. Катастрофа не за горами, и у него имеется наконец реальная возможность в ней поучаствовать. Померяться силами – но это к «зверю», пускай-ка попробует, если сможет, остановить локальный Армагеддон. А пока он надвигается, остается время еще чуть-чуть подавить на массу. Что Степан и сделал, оставив заносчивую Туазу с ее проблемами.
Он ехал в том же поезде, только на сей раз вместо женщин мимо шныряли псифы розовой расцветки. То есть – надо понимать – тоже женщины и тоже в некотором роде раздетые, но такая «обнаженка» Степана совершенно не вдохновляла. Поднявшись, он пошел по вагону и шел до тех пор, пока не увидел в одном из купе свою тетушку: та сидела, пригорюнясь, напротив псифицы и рассказывала ей, что племянник, мол, ее пропал – не иначе как бандиты убили из-за денег, а деньги эти – американские доллары – лежат у нее в кухонном столе, она к ним прикоснуться-то боится и подумывает, не отнести ли их в милицию. Степан схватил ее за руку:
– Да что ты, теть Паш, вот же я, живой!
Тетя в ответ вцепилась в него с неожиданной силой, и тут словно пелена спала с его глаз: он увидел, что никакая это на самом деле не тетя, а лысый интриган Экселенц.
– Ну что, Степан Геннадиевич, попались? – сказал Экселенц с ласковой ехидцей. – Знаем, на что вас брать!
– А чего это псифы так суетятся? – спросил Степан, в надежде отвлечь его внимание и вырваться тем часом из цепких лап.
– А это пожар, – радостно объяснил Экселенц. Тут только Степан обратил внимание, что сильно тянет гарью. Тут же и псифы заорали по-кошачьи на разные голоса, а вагон заходил ходуном, немилосердно тряся его и толкая. Степа сразу вспомнил, что этот «поезд в огне» должен, кроме всего прочего, еще и рухнуть с раздолбанного моста. Но не успел он вновь озаботиться спасением особей женского пола, пускай на сей раз и в шерсти, как понял, что причина тряски кроется в другом. Оказалось, что это его будят, и на сей раз куда более бесцеремонно.
Открыв глаза, он, к своему удивлению, не увидел обожаемой Бяксы. Зато узрел ТАКОЕ!!! Свет ему застили две фантастически-роскошные груди, колыхавшиеся чуть ли не перед самым его носом. В прошлый раз при пробуждении его лишили чего-то подобного во сне, теперь же, наоборот, преподнесли наяву, как говорится, в натуре. Он как завороженный уставился в чьи-то налитые перси, не обращая внимания на окружившую его плотную толпу полуголых граждан.
– Я говорю вам – это он, тот самый! Он был с ней! – сказали умопомрачительные буфера, вернее, конечно, сказала где-то над ними их счастливая обладательница, всего-навсего склонившаяся в таком замечательном для Степана ракурсе, чтобы его опознать. Не будучи полностью уверенным, что проснулся, он протянул руку и поймал в нее это трепещущее чудо. Дама задохнулась и смолкла, глядя в немом изумлении на свою плененную персь, тем временем он, все еще сомневаясь, решительно взялся и за другую, произнеся с хрипловатым восторгом:
– Вот это да!
– Хам! – как-то неуверенно сказала она, почему-то однако не препятствуя жадному овладению хамом своими сокровищами. Степан с удовольствием бы продолжил это увлекательное занятие, а там, глядишь бы, и развил, но тут его грубо поставили на ноги, оторвав от таких упоительных и уже вроде бы оприходованных им молочных желез. Их хозяйка отступила, бормоча с растерянным видом:
– Однако это странно… Что с моей защитой?..
Дернувшись было, как намагниченный, за нею, Степан только теперь обратил внимание, что препятствуют ему в этом деле два раскормленных атлета, крепко ухвативших его за плечи. Еще он понял, что запах гари ему не приснился, действительно, пахло близким пожаром, мало того – сверху падали серым снегопадом редкие хлопья пепла. А вожделенные прелести окончательно скрылись из поля его зрения, загороженные неэстетичными мужскими жирами: вперед выступил лысый муж средних лет в перекинутой через плечо алой простыне, делающей его похожим на патриция.
– За прикосновение к благородной даме ты понесешь наказание, грязный смерд! – напыщенно произнес лысый. Отсутствие у Степана трасверсора, видимо, давало им право считать его одним из местных обреченных, к тому же его одежда действительно не отличалась чистотой после ползания по коммуникациям на станции псифов. – Но сначала ты нам скажешь, – продолжал величественно «патриций», – где могла спрятаться эта преступная стерва, твоя подружка!
Ситуация прояснялась: пока он спал, Бякса что-то тут натворила, возможно даже, что ей удалось отсюда смыться, завладев чужим трансверсором и оставив напарника расхлебывать заваренную кашу. «Что ж, будем расхлебывать. Выбора-то нет».
– Сейчас я вам покажу, – ответил он лысому и попросил его: – Посторонитесь-ка, дорогой товарищ! – Пузо удивленно откачнулось в сторону, вновь явив глазам Степана уплывшие из его рук роскошные перси. – Вот! – сказал он, очень довольный открывшимся видом. – Прежняя девушка меня покинула, но эта нравится мне гораздо больше, так что можете считать ее моей и, если хотите, преступницей и стервой.
– Ты презренный гравк, забывший свое место! – загремел «патриций», побагровев от злости и обильно потея.
– Прошу прощения, я не презренный, я бешеный, – поправил Степан, в доказательство слегка ощерясь. – И советую всем вам, пока целы, немедленно удалиться от этого – МОЕГО – места на сто шагов. А благородной даме, – сказал он мягче, – я рекомендую остаться и подойти поближе.
Гудевшие вокруг наслажденцы смолкли, потрясенные такой неслыханной наглостью; на некоторое время воцарилась тишина, которой Степан воспользовался, чтобы обратиться к другой приглянувшейся ему в толпе благородной даме – белокожей и пластично-узкой, призывно глядевшей на него парой круглых высоких грудок, так и просящихся в ладонь, и, кроме того, конечно, широко открытыми бархатными глазами:
– И ты, да, ты, с родинкой повыше киски, – тут его голос перешел в ласковую хрипотцу: – Ты тоже подойди сюда.
Он не играл на публику, исподволь толкая противника к решительным действиям. Ему действительно чертовски, до челюстного хруста хотелось – эту и ту. Эту, нещупаную, даже больше, она была в его вкусе, он глядел на нее и видел как наяву эти розовые соски в плену своих пальцев – мнущих, ласкающих, мучающих медовую плоть, скользящих затем ниже, по шелку живота, через бугорок родинки к стройным, разведенным в мучительном желании ногам, видел, как она замирает, не дыша, наконец ощутив его, и как счастливо выгибается навстречу первому медленному толчку. Видел ее вскинутый подбородок, припухшие от страсти губы и расширяющиеся навстречу ему зрачки.
Он готов был взять ее здесь и сейчас – если бы еще «зверь» очистил близлежащую территорию от зевак, самому-то их точно не разогнать. Растравили они его до крайности своею обнаженкой! Его бывшая невеста сразу, безошибочно улавливала этот тусклый блеск в его глазах, называя это состояние спермотоксикозом, только почему-то теряла от этого голову.
Вот и «узкую», похоже, зацепило: во взгляде – протест, а в теле незримая миру революция под лозунгом: «Долой гнет верхов, вся власть низам!» Знаем мы такое «смятение у трона». Наши победят.
И ведь шагнула! Ступила вперед, забыв об окружающих, словно по шатким мосткам над пропастью.
Протянуть ей руку со своей стороны…
– Взять его! – задыхаясь, хрипло рявкнул «патриций».
И тут их словно прорвало – на Степана бросилась со всех сторон разъяренная орава полуголых мужчин: рыхлые и тощие, высокие, приземистые, лысеющие и поросшие волосами устремились к нему, и во всех глазах жгучая, обнаженная ненависть. Одержимые, нелюди.
– В жертву его! Проглоту в пасть! Смерть негодяю! – неслось пронзительно со всех сторон.
Его схватило множество рук; он уж подумал, не разорвать ли они его собираются тут же, на месте, – вот это было бы кстати! Но они только подняли его и понесли вниз, где сбились в тревоге девушки, прервавшие танец. За их спинами лежал асфальтовой гладью серый океан – зыбкая ловушка проглота, страшная в своей недвижимости, и слепые небеса осыпались на их юные головы медленным пеплом скорби по ним, еще живым, но уже мертвым.
– Танцуйте, дочери ужаса!!! – ревел спускавшийся впереди «патриций». – Пляшите, пойте, ликуйте, чертовы шлюхи! Сегодня мы приносим жертву проглоту-всепожирателю!!!
Но они как будто не слышали – стояли, молча подняв лица, безвольно уронив руки, всматриваясь слезящимися от пепла глазами – кого там опять несут?.. Не моего ли?.. Не из моих ли?.. Если бы только в их силах было помочь, укрыть, подарить этому несчастному бесценное сокровище – лишний денек, всего лишь один… Ведь каждый их день был теперь равноценен целой жизни, где новое утро становилось бесценным подарком, подобным рождению, а каждый обнявший землю вечер был последним. Но что они могли?.. Ничего. И медленно расступились, пропуская процессию к воде.
Степан в принципе не прочь был искупаться, вот только ему совсем не мечталось закончить свой славный путь в желудке у проглота, а он не очень представлял себе, каким способом его «зверь» мог бы расправиться с такой тварью. Поэтому он ожидал от «зверя» каких-либо решительных действий еще на берегу, пока его несли, и потом, когда уже раскачивали, – до последней минуты, до последней секунды ждал, что вот сейчас вновь обрушится камнепад и вся толпа трусливо исчезнет, или у них случится массовый перелом рук и ног под его тяжестью. Но, увы: ноги наслажден-цев поднесли его к краю набережной без малейшего для себя ущерба, а руки раскачали как следует, чтобы закинуть подальше, и, оставшись-таки невредимыми, бросили. Степан под общий торжествующий вопль полетел в черную воду, на лету очень и очень сожалея, что его «зверь» обошел этих ленивых отъевшихся скотов, пьяных вседозволенностью в погибающем мире, своим вниманием.
Окунувшись, он вынырнул и медленно поплыл от берега, не желая видеть их потную толпу, застывшую в сладострастном предвкушении зрелища. Вскоре его тела под водой коснулось что-то, и он невольно быстрее заработал руками, но они тоже наткнулись на это «что-то», а потом в него уперлись и ноги. Оно было огромно и поднималось прямо под ним, так что через какое-то время он оказался лежащим на скользкой вершине большого покатого острова, судя по всему – плавучего, притом явно органического происхождения. Поднявшись на ноги и пройдясь, Степан очень скоро определил, что находится на туше проглота, похоже, увы и ах – дохлого. «А что мы сегодня кушаньки? А, вкусного красного паучка и желтую кошечку? Ну, чему ж тут удивляться, когда даже детишек в садике учат: „Красный цвет – дороги нет! Желтый – приготовиться!“ Эти существа из другого мира могли быть в принципе не пригодны в пищу местному чудовищу, а может быть, дело было в паучьем яде – кто теперь разберет, да и какая разница! Важен был результат.
Стоя поверх той самой утробы, куда наслажденцы хотели его упечь, Степан наконец посмотрел на берег – неплохо было бы сорвать с них гром рукоплесканий, подумалось ему, еще приятней – бурю бессильных проклятий, но широкая аудитория, осыпавшая всю лестницу вширь и ввысь, встретила его триумф гробовым молчанием.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29