Под холодным и хмурым небом
Так и зажили мы рядком.
Я его подкармливал хлебом,
Он делился со мной медком.

Путь его мне теперь неведом,
Но одно я запомнил впредь:
Основное – быть человеком,
Даже ежели ты медведь.



Для того ли?
(Василий Журавлев)

Для того ль
Мичурину
усталость
не давала роздыха в пути,
чтобы ныне
вдруг такое сталось:
яблока в Тамбове не найти?!
Василий Журавлев


Нету яблок!
Братцы, вот несчастье!
Мочи нету взять такое в толк.
Где-то слышал я,
что в одночасье
яблоки пожрал тамбовский волк.

Для того ль
ловили наши уши
песню молодых горячих душ
«Расцветали яблони и груши»,
если нет
ни яблок
и ни груш?!

Для того ль
Мичурин,
сын России,
скрещивал плоды в родном краю,
чтобы
из Марокко апельсины
оскорбляли
внутренность мою?!

Нету яблок!
Я вконец запутан,
разобраться не могу никак.
Ведь за что-то
греб зарплату
Ньютон,
он же, извиняюсь, Исаак!

И от всей души землепроходца восклицаю:
«Надо ж понимать, что-то нынче
яблочка мне хотца – очередь
не хотца
занимать!»



Сердце, полное бумаг
(Алексей Заурих)


Работа на почте.
Рассвет.
Этажи.
Я нес пробуждение в сонные души.
И, словно цветные – в окне – витражи,
Горели мои
вдохновенные уши.

Мне мало платили,
но я не хотел
Работы другой,
заявляю железно.
Я так восхитительно-крупно потел,
Себя ощутив
молодым и полезным.

В одном переулке,
в заветном окне,
Девчонка знакомая мне улыбалась,
Мечтая всю ночь напролет обо мне…
Недаром же мне
постоянно
икалось!

Меня уважали,
кормили треской,
На кухню пускали,
поили бульоном…
А ныне сижу,
напевая с тоской:
«Когда я на почте служил… почтальоном!»



Кому нужна гитара
(Александр Кушнер)

Еще чего, гитара!
Засученный рукав.
Любезная отрава.
Засунь ее за шкаф.

Пускай на ней играет
Григорьев по ночам,
Как это подобает
Разгульным москвичам.
Александр Кушнер


Спасибо, Кушнер Саша,
Спасибо за совет.
Тебе столица наша
Передает привет.

Хотел я ту гитару
Подруге подарить…
Да ну ее, отраву!
Еще начнет корить.

Нет, подарю другое…
И, вмиг решив вопрос,
Я трепетной рукою
Твой сборник преподнес.

Она вскричала: – Браво!
Ты, безусловно, прав.
Какая прелесть, право!
Засунь его за шкаф!



Пушка
(Сергей Островой)

Вижу давних времен опушку.
Плачут кони. Горят дома.
Разрядите меня, как пушку,
А не то я сойду с ума.
Сергей Островой


Слышу в дальнем лесу кукушку.
Вижу пламя. Чего-то жгут.
Заряжают меня, как пушку.
Плачут кони. И люди ржут.

Я немного того… от счастья,
Но при деле зато всегда.
Заряжаюсь с казенной части
И стреляю туда-сюда.

Предо мной лежит панорама.
Я готов начинать обстрел.
Отойдите. Осечка. Мама!
Неужели я отсырел?!

Я стрелять хочу. Я упрямый.
Жаль, увозит жена домой.
(Я жену называю мамой,
А она меня – мальчик мой.)

Скоро выстрелю в вас поэму.
Привкус пороха на губах.
Я устал. Закрываю тему.
Разрядите меня. Ба-бах!



Заколдованный круг
(Юрий Ряшенцев)

Площадь круга… Площадь круга… Два пи эр.
– Где вы служите, подруга?
– В АПН.
Юрий Ряшенцев


Говорит моя подруга, чуть дыша:
– Где учился ты, голуба, в ЦПШ[ Церковноприходская школа

]?

Чашу знаний осушил ты не до дна,
Два пи эр – не площадь круга, а длина,

И не круга, а окружности притом;
Учат в классе это, кажется, в шестом.

Ну поэты! Удивительный народ!
И наука их, как видно, не берет.

Их в банальности никак не упрекнешь,
Никаким ключом их тайн не отомкнешь.

Все б резвиться им, голубчикам, дерзать.
Образованность все хочут показать…



Орех
(Вадим Сикорский)

Мне больше прочих интересен – я.
Не надо иронических усмешек.
Объект для изученья бытия
я сам себе. Я крепенький орешек.
Вадим Сикорский


Не смейтесь! Не впадайте в этот грех.
Не кролик я, не мышь, не кот ангорский.
Я убедился в том, что я – орех.
Не грецкий, не кокосовый – Сикорский!

Приятно говорить с самим собой,
Впитать себя в себя подобно губке.
Вселенная открыта пред тобой,
Когда пофилософствуешь в скорлупке,

Когда порассуждаешь о мирах
Без видимых физических усилий…
Но временами наползает страх –
Боюсь, как бы меня не раскусили.



Береза
(Ирина Снегова)

Березы – это женщины земли…
Ирина Снегова


Да, я береза. Ласковая сень
Моя –
приют заманчивый до всхлипа.
Мне безразлично, что какой-то пень
Сказал, что не береза я, а липа.

И нипочем ни стужа мне, ни зной,
Я все расту; пускай погода злится.
Я наливаюсь каждою весной,
Чтоб в «Августе»[ «Август» – книга стихов И. Снеговой.

] талантливо излиться.

Пусть критик
на плетень наводит тень,
Пусть шевелит зловредными губами.
Мы, женщины-березы,
каждый день
Общаемся с мужчинами-дубами.



Разговор с вороном
(Николай Тряпкин)

Говорят – промчатся годы,
и кругом померкнут воды,
И восходы и закаты
запакуются в багаж;
И фотонные ковчеги
прорыдают в мертвом снеге,
А потом за пылью Млечной
промерцают, как мираж.
Николай Тряпкин


Как-то в полночь за деревней
я сидел на лавке древней,
И, чего-то вспоминая,
кой о чем подумал я.

Вдруг летит из мрака птица,
на плечо ко мне садится,
И скажу я вам, ребята,
обмерла душа моя.

Я сказал ей: «Птичка божья,
ты на всех чертей похожа,
На испуг берешь поэта,
чтоб тебя, нечистый дух!

Отвечай-ка мне без спора,
буду ль я прославлен скоро,
И когда по всей России
обо мне промчится слух?»

Погрустнела ворон-птица,
головою вниз клонится,
Жутко стало отчего-то;
темнота вокруг и тишь…

Наконец, расправив перья,
скрипнув клювом, точно дверью, –
Nevermore! – прокаркал ворон,
что по-русски значит «шиш».



Чудеса перевода

Где ты, где я?
(Михаил Квливидзе / Белла Ахмадулина)

О, уезжай! Играй, играй
в отъезд. Он нас не разлучает.

О глупенькая! Рви цветы,
спи сладко иль вставай с постели.
Ты думаешь, что это ты
идешь проспектом Руставели?

А это я.
Михаил Квливидзе. Из стихотворения «Я и ты» в переводе Беллы Ахмадулиной


Читатель мой! Ты взят в полон,
ты на дуэль талантов вызван.
Ты думаешь, что это – он,
грузинский лирик М. Квливидзе!

Но здесь и не было его.
Кавказский дух его не бродит
меж этих строк. И оттого
здесь чудеса. Здесь переводят!

О, размышляй, идя домой,
кто все так дивно усложняет!
Кого тебе, читатель мой,
все это – о! – напоминает?

Здесь горестно рука моя
прошлась по подлиннику смело…
Сие писал не он, а я,
о Ахмадулина, о Белла!



Песня о наших делах
(Сильва Капутикян / Евгений Евтушенко)

А где-то праздничные, разные,
забившись тихо в уголки,
в земле таились камни радости,
как бы под пеплом угольки.
Сильва Капутикян. Из стихотворения «Песня о наших камнях» в переводе Евгения Евтушенко


Мы занимались переводами,
переводя друзей своих.
И появились в периодике
стихи –
не наши и не их.

А мы поэзию армянскую
переводили – кто бы знал! –
и люди плакали, как маленькие,
влюбленные в оригинал.

А мы, натруженные, разные
и где-то праздные вразрез,
вгоняли в строфы рифмы радостные,
как будто только с Братской ГЭС!



Моя топография
(Матвей Грубиан / Ярослав Смеляков)

Не ради шутки в общем разговоре,
Не для того, чтоб удивить семью,
Хотел бы я на побережье моря
Поставить типографию свою.
Матвей Грубиан. Из стихотворения «Моя типография» в переводе Ярослава Смелякова


Не ради перевыполненья плана,
Не для того, чтоб прокормить семью,
Хочу в стихи Матвея Грубиана
Поставить интонацию свою.

Его стихи я строго обстругаю,
Сначала, впрочем, строго подпилю,
Где надо – по-отцовски обругаю,
Где надо – безответно полюблю.

Тогда сосредоточенно и рьяно
Заговорит под грохот молотков
Стихами Ярослава Грубиана
Поэт Матвей Васильич Смеляков!





Из книги «Откуда что…» (1975)

Хлопцы и Шекспиры
(Михаил Годенко)

Не надо, хлопцы, ждать Шекспиров,
Шекспиры больше не придут.
Берите циркули, секиры,
Чините перья – и за труд.

…Про Дездемону и Отелло
С фуфайкой ватной на плече.
Михаил Годенко


Не надо, хлопцы, нам Шекспиров,
Они мой вызывают гнев.
Не надо гениев, кумиров,
Ни просто гениев, ни «евг».

Неужто не найдем поэта,
Не воспитаем молодца,
Чтоб сочинил он про Гамлета
И тень евонного отца.

Да мы, уж коль такое дело,
Не хуже тех, что в старину…
И мы напишем, как Отелло
Зазря прихлопнуло жену.

Все эти творческие муки
В двадцатом веке не с руки.
Все пишут нынче! Ноги в руки,
Точи секиру – и секи!

Вот как навалимся всем миром,
Нам одиночки не нужны!
И станем все одним Шекспиром,
Не зря у нас усе равны!



Я к вам пишу
(Майя Борисова)

Во сне я вижу:
приезжает Пушкин.
Ко мне.
На светло-сером «Москвиче».
Майя Борисова


«Я к вам пишу…» –
так начала письмо я,
Тем переплюнув многих поэтесс.
А дальше – от себя.
Писала стоя.
И надписала:
«Пушкину А. С.»

И дождалась!
У моего подъезда
Остановились как-то «Жигули».
Суров как месть,
неотвратим как бездна,
Выходит Пушкин вместе с Натали.

Кудряв как бог,
стремительный,
в крылатке,
Жену оставив «Жигули» стеречь,
Он снял цилиндр,
небрежно смял перчатки
И, морщась,
произнес такую речь:

– Сударыня, пардон,
я знаю женщин
И воздаю им должное, ценя,
Но прибыл вас просить,
дабы в дальнейшем
Вы не рассчитывали на меня… –

Стояла я
и теребила локон,
Несчастней всех несчастных поэтесс,
И вижу вдруг,
что едет мимо окон
И делает мне ручкою
Дантес.



Бабы
(Владимир Цыбин)


В деревне,
где вокруг одни ухабы,
в родимых избах испокон веков
живут себе,
на жизнь не ропщут бабы,
совсем одни живут, без мужиков.

Одни встречают, бедные, рассветы и дотемна – пахать, косить и жать.
– А мужики-то где?
– Ушли в поэты…
Все в городе, язви их душу мать!

Ядрены,
хоть никем не обогреты,
с утра до ночи всё у них дела…
В столице –
тридцать тыщ одних поэтов,
принес их леший в город из села!

Эх, бабы вы мои! Родные бабы!
И мне без вас не жизнь
и свет не свет…
Да я бы вас! Я всех бы вас!..
Да я бы!
Вот только жаль,
что я и сам поэт.



Мужчина на проверке
(Игорь Кобзев)

Ну так чем же мужчину проверить:
Юбкой? Брюками? Краской ТЭЖЭ?
Или тем лишь, что ходите в двери,
Где написано «M», a не «Ж»!..

Ах, если б я любил людей поменьше,
Мне не было б так в жизни тяжело
Игорь Кобзев


Все мои беды из-за альтруизма,
Из-за наивной веры в красоту.
Я подорвал две трети организма,
Воюя против зла за доброту.

Девчонка без любви поцеловалась
И глазками кокетливо косит.
Я видел это! Сердце оборвалось
И с той поры на ниточке висит.

Не оборвите ниточку, злодеи!
Я хоть и рыцарь, но не юн уже…
Не опошляйте голубой идеи
О чистой дружбе между «М» и «Ж»!

Люблю людей. Люблю мужчин и женщин,
Детей и стариков, и даже тещ.
Ах, если б я любил людей поменьше,
Я не был бы так бледен, зол и тощ…

Я в брюки не засовываю руки,
Рукам я с детства воли не даю.
Я на мужчинах уважаю брюки,
На девушках лишь юбки признаю.


Я телом и душою чист, поверьте.
Живу как на последнем рубеже.
Я буду в «М» ходить до самой смерти,
Хотя меня и посылают в «Ж».


Михалыч
(Олег Дмитриев)

До того великолепен сад,
До того величественны дали,
Будто здесь всего лишь час назад
Александр Сергеича видали!
Олег Дмитриев


Я иду, поэт Олег Михалыч,
Весь в наградах, важен, знаменит.
А навстречу Гавриил Романыч
По дорожке мелко семенит.

А за ним – Крылов Иван Андреич
Вышел и почтительно глядит.
Тут, конечно, Александр Сергеич:
«Не побрезгуй нами», – говорит.

Отчего ж? Могу. Остановились.
Речь неторопливую ведем.
Вдруг Сергей Владимыч появились
С Константин Михалычем вдвоем.

Подошли они и ну стараться –
Мне хвалу возносят в унисон.
…Просто не хотелось просыпаться,
До того великолепен сон!



Интерес к С.
(Дмитрий Сухарев)

К поэту С. питаю интерес,
Особый род влюбленности питаю…
Дмитрий Сухарев


К поэту С. питаю интерес,
Особый род влюбленности питаю,
Его непревзойденным я считаю
Во всем, к чему ни прикоснется С.

Чудесно пишет. Дьявольски умен.
А как красив! Фигура Аполлона.
Изящен, как коринфская колонна,
И редким интеллектом наделен.

Высокий лоб, почти что римский нос,
Глаза грустны, но взор по-детски ясен.
Остановись, мгновенье, он прекрасен! –
Не помню кто, но кто-то произнес.

К нему понятен общий интерес,
Я этим фактом просто наслаждаюсь,
У зеркала еще раз убеждаюсь,
Как бесподобен этот самый С.!



Инцидент
(Марк Лисянский)

В лучах готическая арка,
Колонны в мраморном строю.
На площади святого Марка
Я, грешный Марк, в толпе стою.
Марк Лисянский


Прекрасен Рим. Народу масса,
Толпа струится как река.
И вдруг я вижу Марка Красса,
Что уничтожил Спартака.

На площади святого Марка
Колонны в мраморном строю.
Мы повстречались с ним, два Марка,
Вот он идет, а я стою.

Подумайте: такая сволочь!
Шагает, тогу теребя…
Вдруг говорит он: «Марк Самойлыч,
Ты здесь! Приветствую тебя!»

Но я сказал, держась надменно:
– От имени широких масс
Я говорю вам откровенно:
«Вы негодяй, товарищ Красс!»

Был мой удар подобен смерчу,
И Красс в бутылку не полез,
Пробормотал: «Ариведерчи,
Синьор Лисянский!» – и исчез.

О резкости не сожалею,
Да, я суров, непримирим,
С тех пор я за «Спартак» болею
И не поеду больше в Рим…



Узы
(Сергей Поликарпов)

Давно не дразнят сверстники меня.
Как некогда,
Рязанцем косопузым.
Неужто же
Слабей день ото дня
Роднящие с землею отчей узы?
Сергей Поликарпов


Все сверстники мои
Вперед ушли,
Во мне ж печальный поворот свершился.
Давно я оторвался
От земли,
Но так и ни к чему и не пришился.

Мне горько жаль
С землей роднящих уз;
Ослабли узы, отгорел румянец…
Неужто больше я не косопуз?
А может быть,
Я больше не рязанец?

Мой отчий край зовет меня, зовет…
Чтоб кладовые чувств не оскудели,
К земле я припадаю
Каждый год,
Буквально каждый год.
На две недели.



Брат и я
(Игорь Шкляревский)

Мой младший брат меня сильнее.
Мой младший брат меня умнее,
мой младший брат меня добрее,
решительнее и храбрее!
Игорь Шкляревский


Мой младший брат меня умнее:
на мир не смотрит столбенея,
не знает, что такое грусть,
и крепок, как осенний груздь.

Мой младший брат не бил окошек,
мой младший брат не мучил кошек,
умом гораздо крепче брат:
он, дьявол, хитрый, – не женат.

Тщеславный, злой, чему ж я рад, –
тому, что брат меня сильнее?
Нет, мой любимый младший брат
стихов не пишет! Он умнее…



Следы на снегу
(Степан Щипачев)

А на дворе
ночного снега
нетронутая белизна,
где даже пес еще не бегал
с нуждой собачьей после сна.
Степан Щипачев


Зима. Рассвет.
Морозно. Снежно.
Уняла ночь метельный бег.
И вот по-щипачевски нежно
ступаю я на белый снег.

Как утреннее солнце брызжет!
Какая белизна везде!
Со мною вместе
песик рыжий
выходит. Может, по нужде.

Ну так и есть. Задравши лапку,
остановился у куста.
А я смотрю. На сердце сладко,
какая в этом чистота!

Как это мудро, сильно, просто,
загадочнее звезд во мгле.
Вот песик. Небольшого роста –
частица жизни на земле.

Иду, от радости хмелея,
я удовлетворен вполне.
Жить стало легче, веселее
ему. А стало быть, и мне.



Профессор, поэт и Анна
(Давид Самойлов)

Профессор Уильям Росс Эшби
Считает мозг негибкой системой.
Профессор, наверное, прав.
Давид Самойлов


Профессор фон Остен-Бакен,
Женатый на Инге Зайонц,
Считает, что мозга не существует,
А вместо него – опилки.
Профессор фон Остен-Бакен,
Конечно, большой ученый,
И я бы с ним согласился,
Когда б не соседка Анна.
Узнав об этом случайно,
Ко мне прибежала Анна,
Похожая на мадонну
Истопница нашего жэка.
– Какой-то там Остен-Бакен, –
Кричала мадонна Анна, –
Отрицает наличие мозга,
А значит, и интеллекта!
Да что же это такое,
Объясните, мосье Самойлов?
– Ах, боже, прошу вас, Анна, –
Сказал я как можно спокойней, –
Не стоит так волноваться.
Присядьте, мы все обсудим. –
Мы долго с ней рассуждали
Об экзистенциализме,
О Сартре и контрапункте,
Барокко и эклектизме.
И наконец решили:
Да хрен с ним, с профессором этим!
Не стоит о нем и думать,
Иначе наши опилки,
Того гляди, отсыреют!
1 2 3 4 5 6 7 8