Естественно, тут же начались бесконечные совещания, встречи и звонки. Уже надев верхнюю одежду, я полчаса бегал по офису, доделывая хотя бы самые срочные дела.
«Приеду, все расскажу! – в отчаянии думал я, продираясь через пробки. – Пусть убьет, пусть скандал закатит. Не могу так дальше!»
Дверь открывал своим ключом, подозревая, что Катя еще спит. Действительно, света в квартире не было. Как и спящей Катерины Ивановны.
Я обошел комнаты два раза, проверил ванную и решил, что признаваться такой наглой симулянтке ни в чем не буду. Поставил греться чайник и сел ждать. Даже телевизор не включил от злости.
Но когда Катерина заявилась домой, понял, что срывать зло на ней не буду. Потому что все зло мира на этом измотанном существе уже сорвано. Я собрал волю в кулак и стал изображать радушного хозяина.
Катя моего нравственного подвига не оценила, потому что не заметила.
**
Когда я проснулась, тошнило меня немилосердно. Организм подумал и начал категорически возражать против того, чтобы пирожки находились внутри.
Часов в девять утра наконец-то слегка отпустило, и я даже была в состоянии съесть сухарик с чаем, который Сергей приволок мне в постель.
– Какая выставка! Никуда ты не поедешь в таком состоянии! – категорически заявил мой мужчина.
Иногда так приятно, для разнообразия, не спорить, а просто подчиниться. Что я и сделала, немедленно уснув.
Правда, на выставку я к обеду все-таки приехала. Мне было заметно лучше, но есть я по-прежнему ничего не могла. Зато появилась аристократическая бледность, что очень гармонировало с рыжими волосами.
Выставка протекала крайне плодотворно, то есть толпы народу бессмысленно шлялись по павильону и искали «что-нибудь новенькое», приставая к нам с идиотскими вопросами. Правда, если бы ко мне приставали даже с самыми умными вопросами, легче бы не было. Раздражало все: и люди и книжки. До этой выставки я всегда славилась тем, что не выхожу из себя, даже если клиент откровенно хамит.
Есть такая странная порода покупателей, которые ходят по выставке исключительно скандалить. Если дать такому человеку волю и, не дай бог, вступить с ним в дискуссию, то он будет час толкаться, мешать, раздражать, не давать ни с кем другим разговаривать, привлекать к себе всеобщее внимание.
– Сколько можно издавать этого Булгакова! – вещает какой-нибудь отставной военный. – Куда ни плюнь, везде Булгаков! А у меня есть товарищ, пишет гораздо лучше, так вы его издавать не захотели, захотели опять этого… А ваш Булгаков, между прочим, еврей!
Если начать спорить, то можно узнать массу интересных подробностей из жизни не только Булгакова, но и Пушкина, причем выяснится, что светило русской поэзии тоже был махровым евреем, а лучшие стихи за него написал простой русский парень Запупыркин, которого гадкие сионисты держали в заточении многие годы. И только истинные патриоты это знают.
– Здравствуйте, я поэт! – сообщает очередной посетитель. – Поэзию издаете?
Узнав, что только за счет автора, начинает бушевать:
– Вот из-за таких, как вы, талантливейшие люди и умирают в нищете! Вы заморили Моцарта, отрезали ухо Ван Гогу…
Шуток такие люди не понимают, отрезвить их сарказмом невозможно. Если начать ехидно интересоваться, уверен ли он, что Моцарта заморила лично я, мне немедленно объяснят, что я невежда и что он жил пару веков назад. Правда, попутно вполне может выясниться, что посетитель убежден – Моцарт был поэтом…
Если издательство не хочет вести на стенде розничную торговлю, то даже повесить самый огромный плакат и написать на нем «Книги не продаются» недостаточно. Нужно обязательно ставить рядом с плакатом специального человека, который будет повторять это заклинание каждому второму посетителю.
– Сколько стоит?
– Мы не продаем книги.
– А если бы продавали, сколько бы стоила? Это не анекдот, это суровая правда жизни.
– Девушка, у меня подруга на прошлой ярмарке купила книжечку… Такая красненькая… Там про это… Ну… Роман, короче. Там героиня на обложке нарисована. Ее рекламу еще по телевизору крутили. На каком стенде ее можно купить?
– Девушка, у вас есть «Вентиляционные и аспира-ционные установки для предприятий хлебопродуктов»? Как нет? Почему нет? А что тогда есть?
– Девушка, а где ваше руководство? У меня есть новый бестселлер!
Обычно при этом из сумки вынимается замызганная тетрадь, исписанная мелким убористым почерком.
– Если вы это издадите, это будет бомба! Ведь знаете, нам про фашистов все врут. Среди них были образованные, высоконравственные люди…
Если бы я себя нормально чувствовала, то, не раздражаясь и мило улыбаясь, отработанными интонациями посылала бы всех по разным адресам, как простым, так и электронным. Но я себя чувствовала просто отвратительно. Последний раз мне было так плохо в стройотряде, где я съела какую-то гадость и местный врач ставил мне последовательно диагнозы от ангины и аппендицита до дифтерии. Тогда я неделю жила на минералке, которую практически невозможно было достать, и не ходила на работу. Сейчас к моим услугам хоть вся минералка города Москвы, но на работу нужно ходить обязательно. Терпения катастрофически не хватало. Я сорвалась на каком-то мужике, который долго ругал книгу: мол, обложка отвратная, подборка авторов ужасная, бумага газетная, цена запредельная… Дайте мне три штуки.
Я сказала, что не дам. Что у него лицо несимпатичное, руки грязные и мерзкий характер. И мне будет очень неприятно, если у него дома будут наши книги. Мужик три минуты ловил воздух ртом и ушел.
Меня отправили в буфет пить чай.
Я приезжала с выставки к Сергею, выжатая как лимон. Причем уже засохший и заплесневевший. Как назло, его, как видного аналитика, заставляли сидеть в офисе, и мне приходилось каждый раз добираться на метро в самый час пик. Странная получилась поездка. Сексом мы не занимались: я каждый раз засыпала, едва упав на подушку. Утром извинялась, а что толку… Поговорить тоже не получилось, по той же причине, да и меня так глодало чувство вины за мой очередной неудавшийся роман, что при всех попытках меня пожалеть и приласкать на глаза накатывались слезы.
Даже с Наташкой я больше практически не поболтала, пару раз вместе в буфет сходили.
Я слегка оклемалась только в последний день перед отъездом, впихнула в себя за обедом куриный суп с булочкой и перестала рычать на покупателей. Сергей приехал за мной, отвез на вокзал. Надо сказать, что он тоже неважно выглядел – под глазами синяки, как будто не спал ночами. Я попыталась проститься с ним как можно ласковее, сказала, что в следующий раз все будет иначе. И услышала в ответ примерно следующее:
– Целую, Коша. Береги себя, все будет хорошо. И еще: не принимай никаких необдуманных решений. Я все устрою.
Что он имел в виду? Может, решил, что я собираюсь его бросить?
**
Так оно и повелось: я каждый день ждал, что уж сегодня-то мы и поговорим, и наладим прочие отношения – отведем, так сказать, душу и тело. Вместо этого вечером приходилось довольствоваться только телом, да и то неактивным. Над Катей можно было бы совершить любое интимное действие, но вряд ли она проснулась бы. Поскольку труположество в мои планы не входило, приходилось сжимать зубы и подавлять желание – я имею в виду желание встряхнуть лежащую рядом женщину и спросить: «Что, собственно, происходит? Али не люб я тебе, девица, али не пригож, красная?»
Удерживало то, что Катю красной назвать было никак невозможно – даже по утрам она представляла собой бледную немочь. Вечером она не представляла ничего. Просто валилась в постель ничком и отрубалась. Не помню, чтобы прошлые выставки так ее выматывали.
На работе ситуация в эту неделю была нервной. Вместо выбывшей по беременности бухгалтерши взяли новую. И каково же было негодование начальства, когда выяснилось, что та тоже на сносях. На третьем месяце, ничего не заметно, но ведь через квартал ее тоже придется менять! Виктор Владимирович устроил нагоняй кадровику, потребовал найти главбуха-мужчину и почти всерьез предупредил о поголовном гинекологическом осмотре персонала. Наша руководительница проектов Ольга предупреждение встретила нервно, побледнела, целый день отвечала невпопад, куда-то исчезла, а вечером со слезами повисла почему-то на мне.
– Он положительный! – рыдала она, явно требуя поддержки и участия. – Положительный!
Я попытался придумать, как утешить коллегу, но растерялся. Я всегда считал «положительный» хорошим словом. Возможно, Оля имела в виду своего поклонника? А тот бросил ее, молодую, холостую, красивую?
– Ничего, – сказал я, – раз положительный, все будет хорошо. Ой обязательно вернется.
– Кто вернется? – руководительница проектов оторвалась от моей жилетки (пиджака) и обиженно задрожала губами. – Ты что, издеваешься? Тест на беременность положительный!
– Это же здорово! – по американским фильмам я знал, что мужчина в такой ситуации должен радоваться, поднимать женщину на руки и глядеть на нее влюбленными глазами.
Поскольку мужем Ольги я не являлся, то последние два действия решил не осуществлять. Видимо, моя беременная коллега на это очень рассчитывала, потому что обиделась еще больше.
– Здорово? А растить ее кто будет? А моя карьера? Я же только-только в люди выбилась! У меня же перспективы! И вообще, кто меня будет обеспечивать все это время?
– Но у ребенка ведь есть отец? – предположил я, напряженно вспоминая, что нам там говорили на уроках анатомии.
Эту глупость даже не стали комментировать, обозвали дураком и – без перехода – уткнулись в еще сухое плечо. Тогда я высказал еще одну мысль, которая показалась мне логичной:
– Раз ты только что узнала, значит, еще не поздно сделать аборт.
Ольга взвыла и умчалась в туалет доревывать. Я остался в недоумении. Перебрав в уме варианты развития событий, понял, что их всего два: рожать или не рожать. Нужно просто посидеть, все взвесить и принять решение. Реветь-то зачем? Раньше надо было думать.
По дороге из офиса я обратил внимание, что беременные красотки и молодые мамки заполняют половину полезной площади дворов и улиц. Как это я раньше не видел? Или сегодня день такой – Всемирный День Будущей и Начинающей Матери? Или Чубайс веерными отключениями в прошлом году достиг своей тайной цели?
Выяснить что-либо у Кати не удалось по причине глубокого сна последней. Пришлось добывать информацию на работе.
В качестве информатора я выбрал тетю Зою – интеллигентную уборщицу, которая из детородного возраста вышла лет десять назад.
– Как же вы не знаете, Сережа? – покачала она головой. – Сейчас в России бум рождаемости, так называемый «беби-бум». Вы газеты не читаете?
– И телевизор не смотрю, – признался я. – Только боевики и футбол.
– Так вот, демографическая ситуация изменяется волнообразно, – тетя Зоя явно кого-то цитировала. – Несколько лет назад был спад рождаемости, а теперь наоборот. Это связано с социальными… и иными причинами. Жить стало лучше. Вот и у меня тоже…
Я похолодел и уставился на хрупкую старушку, ожидая признания в тайной беременности от председателя районного совета пенсионеров.
– …у невестки в Астрахани скоро будет ребеночек. Говорят, девочка. Но мне кажется…
Тонкостей определения пола на расстоянии я не узнал, так как меня срочно позвал шеф.
– Геннадий в Нижнем, – грозно спросил он, – твой протеже?
– Не совсем. Но нашел его я.
– Обнаглел совсем. Через все головы связался со мной, требует увеличения жалования. Он, видите ли, женился, у него жене, видите ли, через полгода рожать…
Я признал вину, обещал накрутить хвост Геннадию в Нижнем, посетовал на распущенность современных девушек, которые замуж идут уже не девушками, и поклялся на «Книжном бизнесе», что отучу подчиненных обращаться наверх напрямую.
Так продолжалось всю неделю.
И только в последний день Катиного визита до меня дошло. Как я раньше не сообразил! Тетушке Судьбе пришлось подсовывать мне под нос сто подсказок, прежде чем я смог сделать очевидный вывод. Всю ночь я придумывал слова ободрения и поддержки для моей любимой женщины, но на прощанье смог выдавить только:
– Береги себя. Я все понял, все будет хорошо, ты, главное, не волнуйся.
И уехал волноваться сам.
Отцовский инстинкт
**
Я лежал на диване и готовился стать отцом.
Теперь-то я понимал, что означали Катины бледность, нервозность и постоянная усталость. В ее состоянии это было так естественно! Я порылся в памяти, разыскивая дополнительную информацию о беременных. Сексом ей заниматься нельзя. Я загрустил. Девять месяцев – это много. А ведь после родов тоже, наверное, недели две придется сохранять интимный мораторий.
А еще беременным хочется солененького. Хотелось ли солененького Кате? Ей ничего не хотелось, ее тошнило. Это называется токсикоз.
«И что же теперь делать?» – подумал я, повернулся к телевизору и включил «Евроспорт». Показывали драматический матч между сборными Голландии и СССР. Посмотрев немного, я вернулся к обдумыванию. Требовалось принять – а затем и осуществить – настоящее мужское решение.
Проще всего было бы заставить Катю с потомством переехать к себе. Проще? Как бы не так! Снова начнутся разговоры о регистрации и справках, о школах и поликлиниках. Кроме того, в «двушке» мы не разместимся. Нужно расширяться. Кроме собственно денег на обмен требовались средства на переезд, ремонт, мебель. И все это на фоне Катиной беременности.
Я понял, что предстоящее отцовство наполняет меня не только гордостью, но и кислым компотом из раздражения, тоски и обиды. Она, видите ли, решила завести ребенка! А меня спросили? Чего она ждет – пока срок не станет критическим, а пузо очевидным? Сейчас еще можно сделать аборт…
Меня передернуло. Со всей отчетливостью я понял, что аборта не хочу. Хочу, чтобы у меня был свой законный ребенок. Как Маша у Кати. Только мальчик. Скажем, Саша. Александр. Александр Сергеевич.
А что? Чем мы не Пушкины-Грибоедовы? Буду учить его кататься на велике, а потом – работать на компьютере. С математикой буду помогать. Хотя, скорее всего, он пойдет в родителей и сам будет в этом деле способным. На работе буду рассказывать о его успехах в школе.
Я вздохнул: жизненный опыт подсказывал, что дети не сразу начинают овладевать велосипедом и персональным компьютером. Первые несколько лет они бессмысленны. И беспощадны. Даже говорить не умеют. Только едят и едят. Не понимаю, что в этом такого великолепного? Не далее как сегодня утром я подслушал хвастовство культурного вида мамаши: «Никита только что покакал!» На весь двор. Если я заявлю что-нибудь подобное про себя, в лучшем случае вызовут скорую психиатрическую помощь.
А ведь мне с этим жить. Год или даже два. Потом дети хоть читать начинают. Хотя нет: я обучился грамоте в пять лет, и это было рекордом бабушкиной деревни.
Захотелось напиться. Чтобы не думать о печальном будущем, пришлось думать о печальном настоящем. Следовало обеспечить, во-первых, воссоединение семьи, во-вторых, нормальное самочувствие будущей матери моего сына. Я поглядел на часы. Последний сеанс связи с Катей состоялся три часа назад, пора было еще раз поддержать беременную женщину.
– Мяу! – очень бодро сказал я в трубку и даже сел. – Как ты себя чувствуешь?
**
Я вернулась домой в препоганом настроении. Все-таки в наших отношениях с Сергеем все неправильно! Жить в разных городах – это ненормально. Если бы жили вместе, поболела бы недельку и все… Когда я теперь в Москву выберусь? А вдруг Сергей себе кого-нибудь все-таки найдет? Кроме того, у меня началось традиционное месячное жертвоприношение, которое на фоне всех отравлений и нервного стресса проходило особенно бурно. Нужно отдать должное Сергею, он меня всегда в этих ситуациях очень жалеет. Вот и сейчас звонит буквально каждые три часа, спрашивает, как я себя чувствую. Ужасно жалко, что его нет рядом, прилег бы вечером рядом, принес чаю в постель, погладил бы по пузу, глядишь, и полегчало бы.
Как обычно, после выставки дома полный разгром – есть нечего, Машка соскученная, работы невпроворот. И в голову лезут разные мысли о том, что разрываться между ребенком и любимым мужчиной, которые живут на расстоянии 750 километров друг от друга, это неправильно. Любимые люди должны жить вместе/так, чтобы, отдавая кусочек любви одному, не обделять другого. Я страшно устала все время выбирать, с кем провести выходные: с Машей или с Сергеем. Хочется покоя. Хочется просто поваляться на диване, чтобы с одного бока Маша, а с другого Сергей.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17
«Приеду, все расскажу! – в отчаянии думал я, продираясь через пробки. – Пусть убьет, пусть скандал закатит. Не могу так дальше!»
Дверь открывал своим ключом, подозревая, что Катя еще спит. Действительно, света в квартире не было. Как и спящей Катерины Ивановны.
Я обошел комнаты два раза, проверил ванную и решил, что признаваться такой наглой симулянтке ни в чем не буду. Поставил греться чайник и сел ждать. Даже телевизор не включил от злости.
Но когда Катерина заявилась домой, понял, что срывать зло на ней не буду. Потому что все зло мира на этом измотанном существе уже сорвано. Я собрал волю в кулак и стал изображать радушного хозяина.
Катя моего нравственного подвига не оценила, потому что не заметила.
**
Когда я проснулась, тошнило меня немилосердно. Организм подумал и начал категорически возражать против того, чтобы пирожки находились внутри.
Часов в девять утра наконец-то слегка отпустило, и я даже была в состоянии съесть сухарик с чаем, который Сергей приволок мне в постель.
– Какая выставка! Никуда ты не поедешь в таком состоянии! – категорически заявил мой мужчина.
Иногда так приятно, для разнообразия, не спорить, а просто подчиниться. Что я и сделала, немедленно уснув.
Правда, на выставку я к обеду все-таки приехала. Мне было заметно лучше, но есть я по-прежнему ничего не могла. Зато появилась аристократическая бледность, что очень гармонировало с рыжими волосами.
Выставка протекала крайне плодотворно, то есть толпы народу бессмысленно шлялись по павильону и искали «что-нибудь новенькое», приставая к нам с идиотскими вопросами. Правда, если бы ко мне приставали даже с самыми умными вопросами, легче бы не было. Раздражало все: и люди и книжки. До этой выставки я всегда славилась тем, что не выхожу из себя, даже если клиент откровенно хамит.
Есть такая странная порода покупателей, которые ходят по выставке исключительно скандалить. Если дать такому человеку волю и, не дай бог, вступить с ним в дискуссию, то он будет час толкаться, мешать, раздражать, не давать ни с кем другим разговаривать, привлекать к себе всеобщее внимание.
– Сколько можно издавать этого Булгакова! – вещает какой-нибудь отставной военный. – Куда ни плюнь, везде Булгаков! А у меня есть товарищ, пишет гораздо лучше, так вы его издавать не захотели, захотели опять этого… А ваш Булгаков, между прочим, еврей!
Если начать спорить, то можно узнать массу интересных подробностей из жизни не только Булгакова, но и Пушкина, причем выяснится, что светило русской поэзии тоже был махровым евреем, а лучшие стихи за него написал простой русский парень Запупыркин, которого гадкие сионисты держали в заточении многие годы. И только истинные патриоты это знают.
– Здравствуйте, я поэт! – сообщает очередной посетитель. – Поэзию издаете?
Узнав, что только за счет автора, начинает бушевать:
– Вот из-за таких, как вы, талантливейшие люди и умирают в нищете! Вы заморили Моцарта, отрезали ухо Ван Гогу…
Шуток такие люди не понимают, отрезвить их сарказмом невозможно. Если начать ехидно интересоваться, уверен ли он, что Моцарта заморила лично я, мне немедленно объяснят, что я невежда и что он жил пару веков назад. Правда, попутно вполне может выясниться, что посетитель убежден – Моцарт был поэтом…
Если издательство не хочет вести на стенде розничную торговлю, то даже повесить самый огромный плакат и написать на нем «Книги не продаются» недостаточно. Нужно обязательно ставить рядом с плакатом специального человека, который будет повторять это заклинание каждому второму посетителю.
– Сколько стоит?
– Мы не продаем книги.
– А если бы продавали, сколько бы стоила? Это не анекдот, это суровая правда жизни.
– Девушка, у меня подруга на прошлой ярмарке купила книжечку… Такая красненькая… Там про это… Ну… Роман, короче. Там героиня на обложке нарисована. Ее рекламу еще по телевизору крутили. На каком стенде ее можно купить?
– Девушка, у вас есть «Вентиляционные и аспира-ционные установки для предприятий хлебопродуктов»? Как нет? Почему нет? А что тогда есть?
– Девушка, а где ваше руководство? У меня есть новый бестселлер!
Обычно при этом из сумки вынимается замызганная тетрадь, исписанная мелким убористым почерком.
– Если вы это издадите, это будет бомба! Ведь знаете, нам про фашистов все врут. Среди них были образованные, высоконравственные люди…
Если бы я себя нормально чувствовала, то, не раздражаясь и мило улыбаясь, отработанными интонациями посылала бы всех по разным адресам, как простым, так и электронным. Но я себя чувствовала просто отвратительно. Последний раз мне было так плохо в стройотряде, где я съела какую-то гадость и местный врач ставил мне последовательно диагнозы от ангины и аппендицита до дифтерии. Тогда я неделю жила на минералке, которую практически невозможно было достать, и не ходила на работу. Сейчас к моим услугам хоть вся минералка города Москвы, но на работу нужно ходить обязательно. Терпения катастрофически не хватало. Я сорвалась на каком-то мужике, который долго ругал книгу: мол, обложка отвратная, подборка авторов ужасная, бумага газетная, цена запредельная… Дайте мне три штуки.
Я сказала, что не дам. Что у него лицо несимпатичное, руки грязные и мерзкий характер. И мне будет очень неприятно, если у него дома будут наши книги. Мужик три минуты ловил воздух ртом и ушел.
Меня отправили в буфет пить чай.
Я приезжала с выставки к Сергею, выжатая как лимон. Причем уже засохший и заплесневевший. Как назло, его, как видного аналитика, заставляли сидеть в офисе, и мне приходилось каждый раз добираться на метро в самый час пик. Странная получилась поездка. Сексом мы не занимались: я каждый раз засыпала, едва упав на подушку. Утром извинялась, а что толку… Поговорить тоже не получилось, по той же причине, да и меня так глодало чувство вины за мой очередной неудавшийся роман, что при всех попытках меня пожалеть и приласкать на глаза накатывались слезы.
Даже с Наташкой я больше практически не поболтала, пару раз вместе в буфет сходили.
Я слегка оклемалась только в последний день перед отъездом, впихнула в себя за обедом куриный суп с булочкой и перестала рычать на покупателей. Сергей приехал за мной, отвез на вокзал. Надо сказать, что он тоже неважно выглядел – под глазами синяки, как будто не спал ночами. Я попыталась проститься с ним как можно ласковее, сказала, что в следующий раз все будет иначе. И услышала в ответ примерно следующее:
– Целую, Коша. Береги себя, все будет хорошо. И еще: не принимай никаких необдуманных решений. Я все устрою.
Что он имел в виду? Может, решил, что я собираюсь его бросить?
**
Так оно и повелось: я каждый день ждал, что уж сегодня-то мы и поговорим, и наладим прочие отношения – отведем, так сказать, душу и тело. Вместо этого вечером приходилось довольствоваться только телом, да и то неактивным. Над Катей можно было бы совершить любое интимное действие, но вряд ли она проснулась бы. Поскольку труположество в мои планы не входило, приходилось сжимать зубы и подавлять желание – я имею в виду желание встряхнуть лежащую рядом женщину и спросить: «Что, собственно, происходит? Али не люб я тебе, девица, али не пригож, красная?»
Удерживало то, что Катю красной назвать было никак невозможно – даже по утрам она представляла собой бледную немочь. Вечером она не представляла ничего. Просто валилась в постель ничком и отрубалась. Не помню, чтобы прошлые выставки так ее выматывали.
На работе ситуация в эту неделю была нервной. Вместо выбывшей по беременности бухгалтерши взяли новую. И каково же было негодование начальства, когда выяснилось, что та тоже на сносях. На третьем месяце, ничего не заметно, но ведь через квартал ее тоже придется менять! Виктор Владимирович устроил нагоняй кадровику, потребовал найти главбуха-мужчину и почти всерьез предупредил о поголовном гинекологическом осмотре персонала. Наша руководительница проектов Ольга предупреждение встретила нервно, побледнела, целый день отвечала невпопад, куда-то исчезла, а вечером со слезами повисла почему-то на мне.
– Он положительный! – рыдала она, явно требуя поддержки и участия. – Положительный!
Я попытался придумать, как утешить коллегу, но растерялся. Я всегда считал «положительный» хорошим словом. Возможно, Оля имела в виду своего поклонника? А тот бросил ее, молодую, холостую, красивую?
– Ничего, – сказал я, – раз положительный, все будет хорошо. Ой обязательно вернется.
– Кто вернется? – руководительница проектов оторвалась от моей жилетки (пиджака) и обиженно задрожала губами. – Ты что, издеваешься? Тест на беременность положительный!
– Это же здорово! – по американским фильмам я знал, что мужчина в такой ситуации должен радоваться, поднимать женщину на руки и глядеть на нее влюбленными глазами.
Поскольку мужем Ольги я не являлся, то последние два действия решил не осуществлять. Видимо, моя беременная коллега на это очень рассчитывала, потому что обиделась еще больше.
– Здорово? А растить ее кто будет? А моя карьера? Я же только-только в люди выбилась! У меня же перспективы! И вообще, кто меня будет обеспечивать все это время?
– Но у ребенка ведь есть отец? – предположил я, напряженно вспоминая, что нам там говорили на уроках анатомии.
Эту глупость даже не стали комментировать, обозвали дураком и – без перехода – уткнулись в еще сухое плечо. Тогда я высказал еще одну мысль, которая показалась мне логичной:
– Раз ты только что узнала, значит, еще не поздно сделать аборт.
Ольга взвыла и умчалась в туалет доревывать. Я остался в недоумении. Перебрав в уме варианты развития событий, понял, что их всего два: рожать или не рожать. Нужно просто посидеть, все взвесить и принять решение. Реветь-то зачем? Раньше надо было думать.
По дороге из офиса я обратил внимание, что беременные красотки и молодые мамки заполняют половину полезной площади дворов и улиц. Как это я раньше не видел? Или сегодня день такой – Всемирный День Будущей и Начинающей Матери? Или Чубайс веерными отключениями в прошлом году достиг своей тайной цели?
Выяснить что-либо у Кати не удалось по причине глубокого сна последней. Пришлось добывать информацию на работе.
В качестве информатора я выбрал тетю Зою – интеллигентную уборщицу, которая из детородного возраста вышла лет десять назад.
– Как же вы не знаете, Сережа? – покачала она головой. – Сейчас в России бум рождаемости, так называемый «беби-бум». Вы газеты не читаете?
– И телевизор не смотрю, – признался я. – Только боевики и футбол.
– Так вот, демографическая ситуация изменяется волнообразно, – тетя Зоя явно кого-то цитировала. – Несколько лет назад был спад рождаемости, а теперь наоборот. Это связано с социальными… и иными причинами. Жить стало лучше. Вот и у меня тоже…
Я похолодел и уставился на хрупкую старушку, ожидая признания в тайной беременности от председателя районного совета пенсионеров.
– …у невестки в Астрахани скоро будет ребеночек. Говорят, девочка. Но мне кажется…
Тонкостей определения пола на расстоянии я не узнал, так как меня срочно позвал шеф.
– Геннадий в Нижнем, – грозно спросил он, – твой протеже?
– Не совсем. Но нашел его я.
– Обнаглел совсем. Через все головы связался со мной, требует увеличения жалования. Он, видите ли, женился, у него жене, видите ли, через полгода рожать…
Я признал вину, обещал накрутить хвост Геннадию в Нижнем, посетовал на распущенность современных девушек, которые замуж идут уже не девушками, и поклялся на «Книжном бизнесе», что отучу подчиненных обращаться наверх напрямую.
Так продолжалось всю неделю.
И только в последний день Катиного визита до меня дошло. Как я раньше не сообразил! Тетушке Судьбе пришлось подсовывать мне под нос сто подсказок, прежде чем я смог сделать очевидный вывод. Всю ночь я придумывал слова ободрения и поддержки для моей любимой женщины, но на прощанье смог выдавить только:
– Береги себя. Я все понял, все будет хорошо, ты, главное, не волнуйся.
И уехал волноваться сам.
Отцовский инстинкт
**
Я лежал на диване и готовился стать отцом.
Теперь-то я понимал, что означали Катины бледность, нервозность и постоянная усталость. В ее состоянии это было так естественно! Я порылся в памяти, разыскивая дополнительную информацию о беременных. Сексом ей заниматься нельзя. Я загрустил. Девять месяцев – это много. А ведь после родов тоже, наверное, недели две придется сохранять интимный мораторий.
А еще беременным хочется солененького. Хотелось ли солененького Кате? Ей ничего не хотелось, ее тошнило. Это называется токсикоз.
«И что же теперь делать?» – подумал я, повернулся к телевизору и включил «Евроспорт». Показывали драматический матч между сборными Голландии и СССР. Посмотрев немного, я вернулся к обдумыванию. Требовалось принять – а затем и осуществить – настоящее мужское решение.
Проще всего было бы заставить Катю с потомством переехать к себе. Проще? Как бы не так! Снова начнутся разговоры о регистрации и справках, о школах и поликлиниках. Кроме того, в «двушке» мы не разместимся. Нужно расширяться. Кроме собственно денег на обмен требовались средства на переезд, ремонт, мебель. И все это на фоне Катиной беременности.
Я понял, что предстоящее отцовство наполняет меня не только гордостью, но и кислым компотом из раздражения, тоски и обиды. Она, видите ли, решила завести ребенка! А меня спросили? Чего она ждет – пока срок не станет критическим, а пузо очевидным? Сейчас еще можно сделать аборт…
Меня передернуло. Со всей отчетливостью я понял, что аборта не хочу. Хочу, чтобы у меня был свой законный ребенок. Как Маша у Кати. Только мальчик. Скажем, Саша. Александр. Александр Сергеевич.
А что? Чем мы не Пушкины-Грибоедовы? Буду учить его кататься на велике, а потом – работать на компьютере. С математикой буду помогать. Хотя, скорее всего, он пойдет в родителей и сам будет в этом деле способным. На работе буду рассказывать о его успехах в школе.
Я вздохнул: жизненный опыт подсказывал, что дети не сразу начинают овладевать велосипедом и персональным компьютером. Первые несколько лет они бессмысленны. И беспощадны. Даже говорить не умеют. Только едят и едят. Не понимаю, что в этом такого великолепного? Не далее как сегодня утром я подслушал хвастовство культурного вида мамаши: «Никита только что покакал!» На весь двор. Если я заявлю что-нибудь подобное про себя, в лучшем случае вызовут скорую психиатрическую помощь.
А ведь мне с этим жить. Год или даже два. Потом дети хоть читать начинают. Хотя нет: я обучился грамоте в пять лет, и это было рекордом бабушкиной деревни.
Захотелось напиться. Чтобы не думать о печальном будущем, пришлось думать о печальном настоящем. Следовало обеспечить, во-первых, воссоединение семьи, во-вторых, нормальное самочувствие будущей матери моего сына. Я поглядел на часы. Последний сеанс связи с Катей состоялся три часа назад, пора было еще раз поддержать беременную женщину.
– Мяу! – очень бодро сказал я в трубку и даже сел. – Как ты себя чувствуешь?
**
Я вернулась домой в препоганом настроении. Все-таки в наших отношениях с Сергеем все неправильно! Жить в разных городах – это ненормально. Если бы жили вместе, поболела бы недельку и все… Когда я теперь в Москву выберусь? А вдруг Сергей себе кого-нибудь все-таки найдет? Кроме того, у меня началось традиционное месячное жертвоприношение, которое на фоне всех отравлений и нервного стресса проходило особенно бурно. Нужно отдать должное Сергею, он меня всегда в этих ситуациях очень жалеет. Вот и сейчас звонит буквально каждые три часа, спрашивает, как я себя чувствую. Ужасно жалко, что его нет рядом, прилег бы вечером рядом, принес чаю в постель, погладил бы по пузу, глядишь, и полегчало бы.
Как обычно, после выставки дома полный разгром – есть нечего, Машка соскученная, работы невпроворот. И в голову лезут разные мысли о том, что разрываться между ребенком и любимым мужчиной, которые живут на расстоянии 750 километров друг от друга, это неправильно. Любимые люди должны жить вместе/так, чтобы, отдавая кусочек любви одному, не обделять другого. Я страшно устала все время выбирать, с кем провести выходные: с Машей или с Сергеем. Хочется покоя. Хочется просто поваляться на диване, чтобы с одного бока Маша, а с другого Сергей.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17