И кара за это, должно быть, положена соответствующая. Не будучи умственно отсталым, Эгин понимал это без дополнительных разъяснений. И все-таки желал Овель исс Тамай. И любил ее самой грязной, самой страстной, небесной, неистощимой, необъяснимой и ненасытной человеческой любовью.
x 9 x
В тот день Эгин вернулся из Свода, ошарашенный новым назначением, а также посланием, подписанным лично гнорром. В нем содержались точные, но скупые предписания касательно того, что и как именно ему придется делать в захолустье, где, не исключено, назревает весьма опасный нарыв на теле Великого Княжества.
Эгин был зол, хмур и, вопреки обыкновения, груб – огрел по шее конюха, разбил о стену хрустальную чернильницу и извел зазря бутыль гортело, которую собирался осушить, дабы скоротать вечер. Отпив глоток, Эгин, неожиданно испытал третий за день приступ ярости и вылил ее на постель, собираясь было уже поджечь крепчайший напиток…
Как вдруг к нему в дверь постучали. «Шмель»-посыльный принес письмо. Точнее, короткую записку.
Эгин не знал почерка Овель, ибо у него никогда не было возможности иметь с ней переписку. Но, даже не прибегая к искусствам аррума, Эгин смог безошибочно определить Овель по слогу. И, главное, по запаху.
Он пропитал бумагу и наполнил спальню Эгина ароматом одного воспоминания, который приносил арруму Опоры Вещей то неожиданный прилив сил и жизнелюбия, то, напротив, мрачный философический запой. Овель, невесть откуда проведавшая о новом назначении Эгина, обещала ему встречу в публичных садах Пиннарина, дабы попрощаться, попрощаться, попрощаться…
Он пришел в сады за час до назначенного времени. Он был одет так же, как и при первой встрече с Овель – как чиновник второй ступени Иноземного Дома. Он был идеально гладко выбрит, глаза его горели сумрачным пламенем неудовлетворенной страсти, длинный меч аррума, настоящий «облачный» клинок, о котором мечтает каждый офицер по обоим берегам Ориса и по обе стороны Хелтанских гор, выглядывал из-под темно-синего плаща с изумрудной окантовкой.
Она появилась с небольшим опозданием. Семь грудастых теток (приживалок? товарок? родственниц?) шли по обе стороны от нее, создавая при помощи своих вееров такой сквозняк, какой не часто встретишь и в горах. Охраны тоже было достаточно – пятеро офицеров Опоры Единства скучали поодаль, высматривая злоумышляющих. Да плевать он на них хотел! Плевать!
Эгин, скроив светскую мину, мягким кошачьим шагом столичного кавалера ринулся вперед. О чем они болтали тогда с женой гнорра и как долго это продолжалось, каковы были влажные ресницы Овель, когда она желала офицеру счастливого пути, каковы были банальности, которые без умолку говорил Эгин – не важно. Все равно воспоминания о полудне в публичных садах Эгину пришлось сжечь так же, как он сжег полученную записку.
Сжечь, а затем развеять пепел по ветру, стоя лицом на восток и сжимая в правой руке массивное золотое кольцо. И бросая вслед пеплу одно за другим тяжелые заклинания Запрета на Восход. Эти предосторожности были отнюдь не праздными, ибо талантов гнорра хватило бы на то, чтобы при желании восстановить бумагу из пепла.
Нет, ничего не произошло. Ровным счетом ничего. И в записке тоже не было никаких особых признаний. Всего лишь две формулы светской вежливости. Но каждое слово, выведенное неустойчивым почерком Овель, каждый ее жест во время их бессмысленной болтовни в публичных садах, говорили арруму: «Я хочу тебя, человек с льняными волосами; хочу алчно, бесстыдно и неутолимо».
Тогда Эгин не посмел даже коснуться подола платья госпожи Овель краем своего плаща. Не посмел даже улыбнуться ей так, как мужчины улыбаются женщинам. Не набрался самоубийственной смелости попросить у нее что-то на память. Платочек, веер или еще какую-нибудь ерунду. Но, покидая госпожу Овель исс Тамай, продолжившую любование лебедями в публичных садах, Эгин чувствовал себя так, как, верно, чувствует себя человек, свершивший Крайнее Обращение.
Он чувствовал себя прелюбодеем. Преступником. Обреченным. И даже ссылка казалась ему теперь лучшим исходом. Ибо водить шашни с женой гнорра Свода Равновесия – это все равно что пытаться печь кренделя в священном огне Жерла Серебряной Чистоты.
x 10 x
Между тем, гнорр требовал от Эгина служебного рвения.
Во-первых, Эгин должен был установить, кто убил рах-саванна и расправиться с убийцей по всей строгости варанских законов, но с учетом местных предпочтений. Последнее значило, что Эгин может казнить виновного через отсечение головы, если тот окажется благородным, через удушение, если тот окажется выходцем из среднего сословия, или же через голодную яму, если тот окажется кем угодно еще. Но, с другой стороны, чтобы кара не казалась легкой, а назидательность – неполной, Эгин мог, например, устроить местному люду потеху в соответствии с устоявшимися вкусами. Например, привязать убийцу за руки и за ноги к норовистым коням и поддать им по бокам плетью.
А, во-вторых, Эгин должен был пристально следить, нет ли в уезде Медовый Берег таких, кто балуется запретными Вещами и Писаниями, кто верит в Отраженных или Звезднорожденных, кто соприкасается с Измененной тканью бытия или пестует Измененных тварей. Это как всегда. Но было одно, как бы совершенно незначительное добавление.
Один подозрительный в уезде Медовый Берег почти наверняка имелся и гнорр – надо же! – знал, как его зовут.
Если с обычными преступниками Эгину рекомендовалось расправляться на месте и со всей возможной «справедливостью», то человека по прозвищу Прокаженный гнорр велел беречь, не допекать, но лишь держать в поле зрения. А для того, чтобы держать его в поле зрения, нужно было по меньшей мере найти его. И, главное: найдя жилье Прокаженного, Эгину было предписано открыть медальон, выданный ему гнорром со строжайшим запретом пытаться вскрыть сию изящную вещицу прежде времени. «Впрочем, – пожал плечами Лагха, – медальон все равно не откроется; но сломать его можно; и если вы, Эгин, его сломаете или потеряете – я убью вас как государственного преступника.»
– Прокаженный? Да чур вас, милостивый гиазир! Про этого лучше забудьте. А то как язвы по лицу пойдут, так ни одна девка к вам и за лигу не подойдет! Или вот он может скотину уморить. Только взглянет на нее – и все, копытами кверху брык! – прошептал градоуправитель Вица.
Судя по крупным каплям пота, выступившим у него на лбу, он действительно верил в то, что говорил. Редкий случай для градоуправителя.
– А он действительно болен проказой? – поинтересовался Эгин, следя краем глаза за певчим дроздом с подрезанными крыльями, любимцем градоуправителя. Тот расхаживал по столу, нахохлившись, и казался очень недовольным.
– А Шилол его разберет. Кто его видел, так он, милостивый гиазир, все в тряпье таком и с колпаком на голове, только одни прорези для глаз. Чего он там скрывает – может, болячки, а может уши какие ослиные… Тут уж я не скажу. Не видел. Вот попомните мои слова, это он нашего голубка порешил… – Вица закатил глаза к потолку и страдальчески сложил руки на толстом животе.
«Нашего «голубка»! Пожалуй, Гларта так ни одна девка не сообразила бы назвать!» – фыркнул про себя Эгин. Нет, кем бы ни был этот Прокаженный, он займется им после…
Но не успел Эгин сказать Вице какую-нибудь утешительную глупость, как земля под ногами задрожала, словно бы во глубине недр пробежал тысячеголовый грютский табун. Певчий дрозд затрепыхал крыльями и спрыгнул со стола с беспомощным писком.
– Опять… – сказал Вица, вытаращив глаза на дрозда.
– Что «опять»?
Эгин насторожился. Вица живет в Вае по его словам пятнадцать лет, а к землетрясениям еще не привык. А дрозд? Этого что – первый раз трясет, что ли? Чего это у Вицы такая перепуганная рожа?
– Что «опять»? – с нажимом повторил Эгин.
– А Шилол его знает! – отвечал Вица, до крови закусив нижнюю губу.
Певчий дрозд бесновался на полу, мечась из угла в угол и подметая крыльями пол. Клекотал, клевал землю, бешено вертел своей глупой головой. «Все в этой сраной Вае какие-то нервные, даже птицы», – заключил Эгин в немалом раздражении.
x 11 x
С чего начать поиск убийцы Эгин решил быстро.
Тот, кто отрезал Гларту руку и вырвал сердце, оказал Эгину одну услугу. Он отрезал именно левую руку с Внутренней Секирой. Плоть может сгнить. Ее можно сжечь, разрезав на кусочки. Скормить червям или свиньям. Но вот Внутреннюю Секиру с Сорока Отметинами Огня не переплавить и не уничтожить. Ее можно только Изменить. Но сделать это так, чтобы ее не смог отыскать пес, выпестованный Опорой Безгласых Тварей, очень и очень сложно. Пес едва ли найдет отрезанную не то чтобы вчера руку. Но вот Секиру он найдет.
– Найде-ет, – заверил Эгина Есмар с авторитетным видом бывалого шарлатана. – Если только она вообще на Медовом Берегу. Вначале будем искать в городе, затем на Сером Холме, потом в Кедровой Усадьбе.
– Начнем сегодня же, – сказал Эгин, окидывая Есмара взглядом ретивого служаки.
– Да хоть сейчас, – покладистый Есмар с готовностью вскочил. Тут же, откликаясь на хозяйский свист, в двери показалась узкая и хищная морда Логи.
«Ушлая гадина», – Эгин невольно поморщился от отвращения. Однажды такие вот кобели вроде Логи едва не сожрали его заживо в трех минутах ходьбы от собственного дома. А в другой раз он видел, как такие же, только чуть более изощренные питомцы Опоры Безгласых Тварей, штурмовали крепость смегов. Они упорно лезли вверх по отвесным стенам, как если бы были ящерицами. Да… Если они умеют такое, то найти какую-то там Секиру для них должно быть, как для людей высморкаться.
x 12 x
Они прошли по городу вдоль и поперек, останавливаясь у каждого дома, но Лога был спокоен, словно каменное изваяние.
Затем они направились к Серому Холму. Тот был ближе к городу и потому решили начать с него. Была и еще одна причина. Серый Холм со слов градоуправителя представлялся Эгину средоточием мерзости и порока. И действительно, на это намекало все – начиная от зловещей архитектуры и оканчивая лицами крестьян. Злыми, сосредоточенными, неприветливыми. Отчего бы им и не убить рах-саванна просто так, из врожденной кровожадности, которой, казалось, дышит Серый Холм?
Эгину не очень хотелось идти внутрь замка, но этого делать и не пришлось – Есмар был совершенно уверен в том, что Секиры там нет и быть не может. Эта уверенность, по словам Есмара, читалась у Логи в глазах. «Ну и хорошо», – подумал про себя Эгин, с неудовольствием отмечая, что, может, не сегодня, но завтра или послезавтра, обязательно придется нанести визит вежливости хозяину Серого Холма гиазиру Багиду Вакку, которого за глаза величали не иначе как Черноногом.
Зато на следующий день их ожидала быстрая победа. Еще на подходе к пастушьему поселению, отделенному от Кедровой Усадьбы небольшой миндальной рощей, Лога сделал стойку, зафыркал и стал нетерпеливо скрести лапами сухую чуть желтоватую землю.
– Мы на верном пути, – заключил довольный Есмар.
Пастушья деревня была настолько мала, что обойти ее всю не составляло большого труда. Но и от этого труда избавил их Лога. У крайнего, самого вшивого и низенького домика, Лога забеспокоился и ринулся к двери. Есмар, преисполнившись чувством собственной значительности – он все-таки не кто-нибудь, а секретарь тайного советника и, значит, второе лицо в уезде – застучал в дверь.
Им долго не открывали, хотя внутри явно происходило некое движение. Не привыкший топтаться у хижин смердов по полчаса, Есмар крепко наподдал двери плечом. Дверь, не выдержав его молодецкой удали, сорвалась с петель и грохнулась на пол.
– Добро пожаловать, милостивые гиазиры, – пролепетал плешивый и очень худой мужичок в пастушьей рубахе. Лицо его было перекошено страхом, будто бы не тайный советник со своим помощником и псом пожаловали к нему, а по меньшей мере сама смерть с арканом и мешком.
x 13 x
Ушлый Лога кружил по комнате, принюхиваясь к очагу, в котором тлели подернутые пеплом уголья. Хижина топилась по-черному, а потому ее стены и потолок, закопченные до крайнего предела, выглядели словно стены пещеры. Единственное окно под потолком было затянуто бычьим пузырем.
На дырявой циновке была в беспорядке разбросана незамысловатая кухонная утварь. В грубом горшке дымилось какое-то кушание. Маленькая плошка, наполненная тем же, что и горшок, стояла перед янтарной фигуркой Девкатры. Этой чудовищной твари до сих пор поклонялись и приносили жертвы не только на Медовом Берегу, но и, по слухам, в сельской глухомани соседнего Аюта. Было понятно, что хозяин только что трапезничал и не преминул поделиться снедью со своим прожорливым божеством.
Лога покрутился подле горшка и, тщательно принюхавшись, остановился перед ним как вкопанный. «Голодный, скотина!» – злорадно отметил Эгин. А Есмар одобрительно кивнул псу, не то позволяя ему сожрать все подчистую, не то просто так, для поддержания разговора.
– Что ты знаешь об убийстве тайного советника, человек? – начал Эгин, положив руку на яблоко меча.
– Ничего, милостивый гиазир! Ровным счетом ничего! – затараторил смерд, закрывая голову руками, как будто в случае, если Эгин решит рубануть по ней мечом, такая защита хоть чем-то поможет ему.
– А отчего ты прячешься здесь, словно болотная крыса, и не открываешь нам, а?
– Я не успел, могу поклясться, не успел!
– Что ты не успел?
– Открыть не успел, – блеял пастух, вжимаясь в закопченную стену.
И в этот момент Эгину стало смертельно скучно. Ему вдруг подумалось, а зачем, собственно, они вломились к этому забитому пастуху и требуют от него чего-то этакого. Такого, чего он, в силу своего невежества и дикости, запросто может и не знать. Может, пес и вправду ошибся. Он что – Зрак Истины, что ли, чтобы не ошибаться?
Пока Эгин вяло допрашивал пастуха, Есмар возился с Логой и, похоже, не интересовался ходом дознания. Пастух казался настолько жалким и безответным, что к разговору с ним Эгин начал испытывать непреодолимое отвращение. И к его бедному жилищу – тоже.
– Милостивый гиазир Йен, Лога нашел! – сказал вдруг Есмар. – Она здесь!
Эгин вздрогнул. Так просто?
– Здесь, в горшке! – Есмар поглаживал псину по голове, склонившись над дымящимся горшком.
– Да это ж еда моя, это ж просто еда… – подал голос мужик.
– Я вижу, что еда, – процедил Есмар и, подняв горшок на высоту груди, грянул его оземь.
Каша из измельченных овощей рассыпалась по полу неаппетитной кучей. Запахло сельдереем и помоями. Эгин с недоумением отступил, чтобы не забрызгать свой шикарный плащ. Лога сел на задние лапы и приподнял передние. Что твоя белка. А его псиная харя сияла почти человечьим счастьем. Плешивый пастух безысходно заскулил в своем углу.
А скулить ему было от чего. В центре кучи того, что еще недавно было горшком с завтраком или обедом, красовалась Внутренняя Секира рах-саванна Опоры Вещей Гларта.
x 14 x
Разводить волокиту Эгин был не намерен.
– Где, когда и при каких обстоятельствах ты совершил убийство?
Кинжал Эгина подрагивал вместе с пульсацией артерии на шее пастуха.
– Это не я, милостивый гиазир, не я!
– Где, когда и при каких обстоятельствах…
Жадный до крови кинжал слегка прокусил кожу у берега пульсирующей реки. Железная хватка Эгина не давала смерду не то что кивать головой, а вообще двигаться.
– Убейте, гиазир, убейте. Я хоть на Девкатре поклянусь, хоть пепел буду жрать, хоть детей вам отдам – все что хотите, но не я!
– Где, когда и при каких обстоятельствах…
Струйка крови, пока что маленькая, потекла по шее пастуха, стекая за ворот. Плешивый и маленький человек – потный, грязный, несчастный – не сопротивлялся.
– Не я это был, я только руку отрезал, думал, правду говорят, у вас внутри кости золотые…
– У кого это «у вас»?
Кинжал отстранился, а зрачки Эгина, словно два стальных буравчика, ввинтились в блеклые глаза пастуха. Нет, этот несчастный придурок не похож на матерого колдуна. Он не похож и на убийцу. Он слишком жалок и слишком труслив, чтобы поднять руку на офицера Свода Равновесия. Нет, этот идиот поклоняется Девкатре, скармливая своему божеству вареные овощи и отруби с сельдереем. Куда уж ему вырезать сердца и оживлять мертвых! Эгин спрятал свое разочарование вместе с кинжалом.
– Рассказывай, как все было, – сказал он ледяным тоном.
x 15 x
– Вот, значит, шел я к руднику. То было на рассвете. Смотрю, а там он, ну, мертвый. И весь такой, в кровище. Страшный, рот перекошенный, одежда на нем вся порватая, он еще и, простите, гиазиры, обмочился, как то у них, у мертвых, случается. Ну я его сразу узнал. Я ему частенько по поручению хозяина носил всякую снедь – сыр, молоко, а то, бывало, и свежатину. То есть не ему, а его кухарке. Я узнал, конечно. Ну там стрела у него в спине торчала. У нас вообще стрелы метят обычно, чтоб добычу на охоте делить проще было.
1 2 3 4 5 6 7
x 9 x
В тот день Эгин вернулся из Свода, ошарашенный новым назначением, а также посланием, подписанным лично гнорром. В нем содержались точные, но скупые предписания касательно того, что и как именно ему придется делать в захолустье, где, не исключено, назревает весьма опасный нарыв на теле Великого Княжества.
Эгин был зол, хмур и, вопреки обыкновения, груб – огрел по шее конюха, разбил о стену хрустальную чернильницу и извел зазря бутыль гортело, которую собирался осушить, дабы скоротать вечер. Отпив глоток, Эгин, неожиданно испытал третий за день приступ ярости и вылил ее на постель, собираясь было уже поджечь крепчайший напиток…
Как вдруг к нему в дверь постучали. «Шмель»-посыльный принес письмо. Точнее, короткую записку.
Эгин не знал почерка Овель, ибо у него никогда не было возможности иметь с ней переписку. Но, даже не прибегая к искусствам аррума, Эгин смог безошибочно определить Овель по слогу. И, главное, по запаху.
Он пропитал бумагу и наполнил спальню Эгина ароматом одного воспоминания, который приносил арруму Опоры Вещей то неожиданный прилив сил и жизнелюбия, то, напротив, мрачный философический запой. Овель, невесть откуда проведавшая о новом назначении Эгина, обещала ему встречу в публичных садах Пиннарина, дабы попрощаться, попрощаться, попрощаться…
Он пришел в сады за час до назначенного времени. Он был одет так же, как и при первой встрече с Овель – как чиновник второй ступени Иноземного Дома. Он был идеально гладко выбрит, глаза его горели сумрачным пламенем неудовлетворенной страсти, длинный меч аррума, настоящий «облачный» клинок, о котором мечтает каждый офицер по обоим берегам Ориса и по обе стороны Хелтанских гор, выглядывал из-под темно-синего плаща с изумрудной окантовкой.
Она появилась с небольшим опозданием. Семь грудастых теток (приживалок? товарок? родственниц?) шли по обе стороны от нее, создавая при помощи своих вееров такой сквозняк, какой не часто встретишь и в горах. Охраны тоже было достаточно – пятеро офицеров Опоры Единства скучали поодаль, высматривая злоумышляющих. Да плевать он на них хотел! Плевать!
Эгин, скроив светскую мину, мягким кошачьим шагом столичного кавалера ринулся вперед. О чем они болтали тогда с женой гнорра и как долго это продолжалось, каковы были влажные ресницы Овель, когда она желала офицеру счастливого пути, каковы были банальности, которые без умолку говорил Эгин – не важно. Все равно воспоминания о полудне в публичных садах Эгину пришлось сжечь так же, как он сжег полученную записку.
Сжечь, а затем развеять пепел по ветру, стоя лицом на восток и сжимая в правой руке массивное золотое кольцо. И бросая вслед пеплу одно за другим тяжелые заклинания Запрета на Восход. Эти предосторожности были отнюдь не праздными, ибо талантов гнорра хватило бы на то, чтобы при желании восстановить бумагу из пепла.
Нет, ничего не произошло. Ровным счетом ничего. И в записке тоже не было никаких особых признаний. Всего лишь две формулы светской вежливости. Но каждое слово, выведенное неустойчивым почерком Овель, каждый ее жест во время их бессмысленной болтовни в публичных садах, говорили арруму: «Я хочу тебя, человек с льняными волосами; хочу алчно, бесстыдно и неутолимо».
Тогда Эгин не посмел даже коснуться подола платья госпожи Овель краем своего плаща. Не посмел даже улыбнуться ей так, как мужчины улыбаются женщинам. Не набрался самоубийственной смелости попросить у нее что-то на память. Платочек, веер или еще какую-нибудь ерунду. Но, покидая госпожу Овель исс Тамай, продолжившую любование лебедями в публичных садах, Эгин чувствовал себя так, как, верно, чувствует себя человек, свершивший Крайнее Обращение.
Он чувствовал себя прелюбодеем. Преступником. Обреченным. И даже ссылка казалась ему теперь лучшим исходом. Ибо водить шашни с женой гнорра Свода Равновесия – это все равно что пытаться печь кренделя в священном огне Жерла Серебряной Чистоты.
x 10 x
Между тем, гнорр требовал от Эгина служебного рвения.
Во-первых, Эгин должен был установить, кто убил рах-саванна и расправиться с убийцей по всей строгости варанских законов, но с учетом местных предпочтений. Последнее значило, что Эгин может казнить виновного через отсечение головы, если тот окажется благородным, через удушение, если тот окажется выходцем из среднего сословия, или же через голодную яму, если тот окажется кем угодно еще. Но, с другой стороны, чтобы кара не казалась легкой, а назидательность – неполной, Эгин мог, например, устроить местному люду потеху в соответствии с устоявшимися вкусами. Например, привязать убийцу за руки и за ноги к норовистым коням и поддать им по бокам плетью.
А, во-вторых, Эгин должен был пристально следить, нет ли в уезде Медовый Берег таких, кто балуется запретными Вещами и Писаниями, кто верит в Отраженных или Звезднорожденных, кто соприкасается с Измененной тканью бытия или пестует Измененных тварей. Это как всегда. Но было одно, как бы совершенно незначительное добавление.
Один подозрительный в уезде Медовый Берег почти наверняка имелся и гнорр – надо же! – знал, как его зовут.
Если с обычными преступниками Эгину рекомендовалось расправляться на месте и со всей возможной «справедливостью», то человека по прозвищу Прокаженный гнорр велел беречь, не допекать, но лишь держать в поле зрения. А для того, чтобы держать его в поле зрения, нужно было по меньшей мере найти его. И, главное: найдя жилье Прокаженного, Эгину было предписано открыть медальон, выданный ему гнорром со строжайшим запретом пытаться вскрыть сию изящную вещицу прежде времени. «Впрочем, – пожал плечами Лагха, – медальон все равно не откроется; но сломать его можно; и если вы, Эгин, его сломаете или потеряете – я убью вас как государственного преступника.»
– Прокаженный? Да чур вас, милостивый гиазир! Про этого лучше забудьте. А то как язвы по лицу пойдут, так ни одна девка к вам и за лигу не подойдет! Или вот он может скотину уморить. Только взглянет на нее – и все, копытами кверху брык! – прошептал градоуправитель Вица.
Судя по крупным каплям пота, выступившим у него на лбу, он действительно верил в то, что говорил. Редкий случай для градоуправителя.
– А он действительно болен проказой? – поинтересовался Эгин, следя краем глаза за певчим дроздом с подрезанными крыльями, любимцем градоуправителя. Тот расхаживал по столу, нахохлившись, и казался очень недовольным.
– А Шилол его разберет. Кто его видел, так он, милостивый гиазир, все в тряпье таком и с колпаком на голове, только одни прорези для глаз. Чего он там скрывает – может, болячки, а может уши какие ослиные… Тут уж я не скажу. Не видел. Вот попомните мои слова, это он нашего голубка порешил… – Вица закатил глаза к потолку и страдальчески сложил руки на толстом животе.
«Нашего «голубка»! Пожалуй, Гларта так ни одна девка не сообразила бы назвать!» – фыркнул про себя Эгин. Нет, кем бы ни был этот Прокаженный, он займется им после…
Но не успел Эгин сказать Вице какую-нибудь утешительную глупость, как земля под ногами задрожала, словно бы во глубине недр пробежал тысячеголовый грютский табун. Певчий дрозд затрепыхал крыльями и спрыгнул со стола с беспомощным писком.
– Опять… – сказал Вица, вытаращив глаза на дрозда.
– Что «опять»?
Эгин насторожился. Вица живет в Вае по его словам пятнадцать лет, а к землетрясениям еще не привык. А дрозд? Этого что – первый раз трясет, что ли? Чего это у Вицы такая перепуганная рожа?
– Что «опять»? – с нажимом повторил Эгин.
– А Шилол его знает! – отвечал Вица, до крови закусив нижнюю губу.
Певчий дрозд бесновался на полу, мечась из угла в угол и подметая крыльями пол. Клекотал, клевал землю, бешено вертел своей глупой головой. «Все в этой сраной Вае какие-то нервные, даже птицы», – заключил Эгин в немалом раздражении.
x 11 x
С чего начать поиск убийцы Эгин решил быстро.
Тот, кто отрезал Гларту руку и вырвал сердце, оказал Эгину одну услугу. Он отрезал именно левую руку с Внутренней Секирой. Плоть может сгнить. Ее можно сжечь, разрезав на кусочки. Скормить червям или свиньям. Но вот Внутреннюю Секиру с Сорока Отметинами Огня не переплавить и не уничтожить. Ее можно только Изменить. Но сделать это так, чтобы ее не смог отыскать пес, выпестованный Опорой Безгласых Тварей, очень и очень сложно. Пес едва ли найдет отрезанную не то чтобы вчера руку. Но вот Секиру он найдет.
– Найде-ет, – заверил Эгина Есмар с авторитетным видом бывалого шарлатана. – Если только она вообще на Медовом Берегу. Вначале будем искать в городе, затем на Сером Холме, потом в Кедровой Усадьбе.
– Начнем сегодня же, – сказал Эгин, окидывая Есмара взглядом ретивого служаки.
– Да хоть сейчас, – покладистый Есмар с готовностью вскочил. Тут же, откликаясь на хозяйский свист, в двери показалась узкая и хищная морда Логи.
«Ушлая гадина», – Эгин невольно поморщился от отвращения. Однажды такие вот кобели вроде Логи едва не сожрали его заживо в трех минутах ходьбы от собственного дома. А в другой раз он видел, как такие же, только чуть более изощренные питомцы Опоры Безгласых Тварей, штурмовали крепость смегов. Они упорно лезли вверх по отвесным стенам, как если бы были ящерицами. Да… Если они умеют такое, то найти какую-то там Секиру для них должно быть, как для людей высморкаться.
x 12 x
Они прошли по городу вдоль и поперек, останавливаясь у каждого дома, но Лога был спокоен, словно каменное изваяние.
Затем они направились к Серому Холму. Тот был ближе к городу и потому решили начать с него. Была и еще одна причина. Серый Холм со слов градоуправителя представлялся Эгину средоточием мерзости и порока. И действительно, на это намекало все – начиная от зловещей архитектуры и оканчивая лицами крестьян. Злыми, сосредоточенными, неприветливыми. Отчего бы им и не убить рах-саванна просто так, из врожденной кровожадности, которой, казалось, дышит Серый Холм?
Эгину не очень хотелось идти внутрь замка, но этого делать и не пришлось – Есмар был совершенно уверен в том, что Секиры там нет и быть не может. Эта уверенность, по словам Есмара, читалась у Логи в глазах. «Ну и хорошо», – подумал про себя Эгин, с неудовольствием отмечая, что, может, не сегодня, но завтра или послезавтра, обязательно придется нанести визит вежливости хозяину Серого Холма гиазиру Багиду Вакку, которого за глаза величали не иначе как Черноногом.
Зато на следующий день их ожидала быстрая победа. Еще на подходе к пастушьему поселению, отделенному от Кедровой Усадьбы небольшой миндальной рощей, Лога сделал стойку, зафыркал и стал нетерпеливо скрести лапами сухую чуть желтоватую землю.
– Мы на верном пути, – заключил довольный Есмар.
Пастушья деревня была настолько мала, что обойти ее всю не составляло большого труда. Но и от этого труда избавил их Лога. У крайнего, самого вшивого и низенького домика, Лога забеспокоился и ринулся к двери. Есмар, преисполнившись чувством собственной значительности – он все-таки не кто-нибудь, а секретарь тайного советника и, значит, второе лицо в уезде – застучал в дверь.
Им долго не открывали, хотя внутри явно происходило некое движение. Не привыкший топтаться у хижин смердов по полчаса, Есмар крепко наподдал двери плечом. Дверь, не выдержав его молодецкой удали, сорвалась с петель и грохнулась на пол.
– Добро пожаловать, милостивые гиазиры, – пролепетал плешивый и очень худой мужичок в пастушьей рубахе. Лицо его было перекошено страхом, будто бы не тайный советник со своим помощником и псом пожаловали к нему, а по меньшей мере сама смерть с арканом и мешком.
x 13 x
Ушлый Лога кружил по комнате, принюхиваясь к очагу, в котором тлели подернутые пеплом уголья. Хижина топилась по-черному, а потому ее стены и потолок, закопченные до крайнего предела, выглядели словно стены пещеры. Единственное окно под потолком было затянуто бычьим пузырем.
На дырявой циновке была в беспорядке разбросана незамысловатая кухонная утварь. В грубом горшке дымилось какое-то кушание. Маленькая плошка, наполненная тем же, что и горшок, стояла перед янтарной фигуркой Девкатры. Этой чудовищной твари до сих пор поклонялись и приносили жертвы не только на Медовом Берегу, но и, по слухам, в сельской глухомани соседнего Аюта. Было понятно, что хозяин только что трапезничал и не преминул поделиться снедью со своим прожорливым божеством.
Лога покрутился подле горшка и, тщательно принюхавшись, остановился перед ним как вкопанный. «Голодный, скотина!» – злорадно отметил Эгин. А Есмар одобрительно кивнул псу, не то позволяя ему сожрать все подчистую, не то просто так, для поддержания разговора.
– Что ты знаешь об убийстве тайного советника, человек? – начал Эгин, положив руку на яблоко меча.
– Ничего, милостивый гиазир! Ровным счетом ничего! – затараторил смерд, закрывая голову руками, как будто в случае, если Эгин решит рубануть по ней мечом, такая защита хоть чем-то поможет ему.
– А отчего ты прячешься здесь, словно болотная крыса, и не открываешь нам, а?
– Я не успел, могу поклясться, не успел!
– Что ты не успел?
– Открыть не успел, – блеял пастух, вжимаясь в закопченную стену.
И в этот момент Эгину стало смертельно скучно. Ему вдруг подумалось, а зачем, собственно, они вломились к этому забитому пастуху и требуют от него чего-то этакого. Такого, чего он, в силу своего невежества и дикости, запросто может и не знать. Может, пес и вправду ошибся. Он что – Зрак Истины, что ли, чтобы не ошибаться?
Пока Эгин вяло допрашивал пастуха, Есмар возился с Логой и, похоже, не интересовался ходом дознания. Пастух казался настолько жалким и безответным, что к разговору с ним Эгин начал испытывать непреодолимое отвращение. И к его бедному жилищу – тоже.
– Милостивый гиазир Йен, Лога нашел! – сказал вдруг Есмар. – Она здесь!
Эгин вздрогнул. Так просто?
– Здесь, в горшке! – Есмар поглаживал псину по голове, склонившись над дымящимся горшком.
– Да это ж еда моя, это ж просто еда… – подал голос мужик.
– Я вижу, что еда, – процедил Есмар и, подняв горшок на высоту груди, грянул его оземь.
Каша из измельченных овощей рассыпалась по полу неаппетитной кучей. Запахло сельдереем и помоями. Эгин с недоумением отступил, чтобы не забрызгать свой шикарный плащ. Лога сел на задние лапы и приподнял передние. Что твоя белка. А его псиная харя сияла почти человечьим счастьем. Плешивый пастух безысходно заскулил в своем углу.
А скулить ему было от чего. В центре кучи того, что еще недавно было горшком с завтраком или обедом, красовалась Внутренняя Секира рах-саванна Опоры Вещей Гларта.
x 14 x
Разводить волокиту Эгин был не намерен.
– Где, когда и при каких обстоятельствах ты совершил убийство?
Кинжал Эгина подрагивал вместе с пульсацией артерии на шее пастуха.
– Это не я, милостивый гиазир, не я!
– Где, когда и при каких обстоятельствах…
Жадный до крови кинжал слегка прокусил кожу у берега пульсирующей реки. Железная хватка Эгина не давала смерду не то что кивать головой, а вообще двигаться.
– Убейте, гиазир, убейте. Я хоть на Девкатре поклянусь, хоть пепел буду жрать, хоть детей вам отдам – все что хотите, но не я!
– Где, когда и при каких обстоятельствах…
Струйка крови, пока что маленькая, потекла по шее пастуха, стекая за ворот. Плешивый и маленький человек – потный, грязный, несчастный – не сопротивлялся.
– Не я это был, я только руку отрезал, думал, правду говорят, у вас внутри кости золотые…
– У кого это «у вас»?
Кинжал отстранился, а зрачки Эгина, словно два стальных буравчика, ввинтились в блеклые глаза пастуха. Нет, этот несчастный придурок не похож на матерого колдуна. Он не похож и на убийцу. Он слишком жалок и слишком труслив, чтобы поднять руку на офицера Свода Равновесия. Нет, этот идиот поклоняется Девкатре, скармливая своему божеству вареные овощи и отруби с сельдереем. Куда уж ему вырезать сердца и оживлять мертвых! Эгин спрятал свое разочарование вместе с кинжалом.
– Рассказывай, как все было, – сказал он ледяным тоном.
x 15 x
– Вот, значит, шел я к руднику. То было на рассвете. Смотрю, а там он, ну, мертвый. И весь такой, в кровище. Страшный, рот перекошенный, одежда на нем вся порватая, он еще и, простите, гиазиры, обмочился, как то у них, у мертвых, случается. Ну я его сразу узнал. Я ему частенько по поручению хозяина носил всякую снедь – сыр, молоко, а то, бывало, и свежатину. То есть не ему, а его кухарке. Я узнал, конечно. Ну там стрела у него в спине торчала. У нас вообще стрелы метят обычно, чтоб добычу на охоте делить проще было.
1 2 3 4 5 6 7