А чему же учит твой Господь?
— Любви. Добру. Милосердию. Он дает людям жизнь, а дальше они должны сами показать, на что способны. Человеческая жизнь, с самого ее начала, подобна юному путнику, который стоит на развилке дорог, Сам выбирай, куда идти.
— Ну и куда же, монах, посоветуешь идти юному путнику?
— А это он сам должен выбрать. Хочешь жить честно — иди вперед, по прямой дороге, никуда не сворачивай и ничего не бойся. И всегда благодари Господа за все тяготы, которые встретятся тебе на пути. Прямая дорога — самая простая и самая тяжелая, но она самая прекрасная, ибо она ведет к Господу. На этой дороге ты никого не убьешь, не ограбишь, не обманешь.
— Да-да, — Фил засмеялся. — Только не забудь взять с собой нож, пистолет и побольше этаких свинцовых штуковин под названием пули. Иначе: ты-то никого, зато тебя и грабанут, и облапошат, и укокошат. Славная дорожка, ничего не скажешь. Иди и пой, и жди, певчая птичка, пока из тебя сварганят рагу!..
— Это уж как Господу будет угодно, — возразил монах. — Господь сам знает, сколько времени он дал каждому человеку на земной путь. Это точный срок, от первого мига до последнего, и этот срок нельзя ни убавить, ни продлить. От людей туг ничего не зависит. Земная жизнь — это всего лишь испытание для души, не более.
— А другие дороги… они куда ведут?
— В никуда, — коротко ответил монах.
— Ах, — опять засмеялся Фил, — что же нам, фрис-чедским грешникам, теперь делать? Мы же не знали, неучи, что с самого начала пошли в никуда! Ума не приложу, как же нам теперь исправляться! Вроде уже поздновато, а? Растолкуй, монах, растолкуй!.. Расскажи перед смертью еще какие-нибудь байки про своего доброго-предоброго небесного придурка!
— Адмирал, — вдруг жестко произнес монах, чеканя каждый звук, — вы можете оскорблять меня, и я все стерплю и все прощу, ибо я не умею мстить. Но если вы не возьмете свои гнусные слова о Господе обратно, вы больше не услышите от меня ни слова.
Монах замолчал, глядя в глаза Филу. Тот тоже не отводил свой взгляд.
В гляделки решил со мной поиграть, подумал Фил. В детскую игру… Весь в моих руках, а вот, смотри-ка, отважен… А ведь я, кажется, уступлю ему. Да, уступлю. Он, как ни крути, по-своему прав. Для пего небесный дурак, видно, значит то же, что для меня — отец. Окажись я на месте монаха, я бы тоже не потерпел таких слов про Дуката. Теперь этого парня сколько ни пытай, он свое слово сдержит: будет молчать. Но я, вот что странно, не хочу заканчивать этот разговор. Не хочу… Почему?! Что, что меня заставляет задавать монаху вопрос за вопросом?! Что?!
— Хорошо, — сказал Фил. — Я беру те свои слова обратно. Продолжим?
Монах помолчал. Кивнул.
— Во дела! — вдруг сказал Фил. — Голова раскалывается… Еще никогда я не вел таких заумных разговоров… Ты голоден?
— Нет. А вы?
Фил не ответил.
— Скоро сюда придет Гоур, — после долгой паузы сказал он. — Это наш городской тюремщик. Посмотрим, что ты ему скажешь.
— То же, что и вам.
— Ну, я-то в святошеских заумствованиях мало что смыслю, это все от меня уж очень далеко. А Гоур — старая лиса, он через все прошел. Он тебя, верно, и слушать-то не станет. А если и станет, то быстро выведет на чистую воду… Когда тебя будут убивать, твой Господь спасет тебя от гибели?
— Ему виднее.
— А если не спасет? Ты не проклянешь его за это перед смертью?
— Нет. Это будет праведная смерть, и моя душа вернется к Господу незапятнанной.
— Испачкаться боишься?
— Черной работы не боюсь. После нее руки можно вымыть, и вот они уже чисты. А душу ничем не отмоешь. Так не проще ли ее вовсе не пачкать?
— Душа, душа… Что, там, на небе, где живут эти… души, тоже есть города, улицы?
— Там все есть.
— И тюрьмы тоже?
— Наступит время — сами узнаете, — монах улыбнулся. — Печально, что вы не верите ни одному моему слову.
— Откуда ты это знаешь? Ты что, разгадываешь мои мысли?
— Назовем это так, — монах опять улыбнулся.
— Ну, и что же я сейчас, в этот момент, думаю о тебе?
— Вы жалеете о том, что я никогда не стану пиратом.
— Продолжай, — сказал Фил.
— Вы очень боитесь верить моим словам, но они остаются в вашей душе помимо вашего желания. И вам неприятно это сознавать. Вы мечетесь между своим любопытством ко мне и своей неприязнью к тому, о чем я говорю.
Фил хмыкнул.
— Все это ерунда, — сказал он. — Ты просто понял это по моим глазам. Но в Бога я все равно никогда не поверю.
— А я вас и не заставляю. И это вас тоже раздражает, правда?
— Не дури мне голову, монах, — устало произнес Фил. — Не будь ты святошей, я бы и в самом деле взял тебя матросом на свой фрегат. И ты научился бы и убивать, и песни горланил бы, в стельку пьяный!
— Нет, адмирал. Нет.
— Вот потому мне и обидно, что все это невозможно.
Фил потер пальцами виски.
— Мне, — сказал он, — в первый раз жаль, что тебя, пленника, придется убить.
— Спасибо.
— За что? — удивился Фил.
— За сочувствие.
— А, пустяки… Что думал, то и сказал.
В дверь постучали.
— Войдите! — буркнул адмирал.
На пороге стоял Гоур.
11
Он увидел монаха, вежливо наклонил голову, улыбнулся, его улыбка получилась как всегда мягкой, он это умел.
— Какие у нас гости! — сказал Гоур. — Жаклон уже успел рассказать мне о вас, милостивый сударь, — обратился он к монаху. — Как вам у нас? Жалоб нет? Вас, как я вижу, еще не били?
— Спасибо. Еще нет.
Услышав голос монаха, Гоур покачнулся, лицо его исказила судорожная гримаса.
Фил вскочил.
Гоур раздраженно махнул рукой.
— Сиди, Малыш, — хрипло сказал он. — Я сейчас… за Дукатом… он тут, рядом…
— Отец? — спросил Фил. — Он тоже сюда явился? Он же почти из дома не выходит… А теперь — с чего бы это?
— Видно, захотел на гостя посмотреть… Про нашего дорогого гостя уже весь Фрис-Чед знает, жаклоновские матросы постарались.
— Балаболки! — заметил Фил.
Гоур, все еще пошатываясь, вышел и почти сразу вернулся вместе с Дукатом.
— Вот, — сказал тюремщик, кивнув на монаха. — Гость наш… Значит, милостивый сударь, — обращаясь к монаху, с заметным усилием произнес Гоур, — говорите, что вас еще не били?
— Но я уже сказал — нет, — ответил тот.
Дукат растерянно переглянулся с Гоуром:
— Он!
— Он, — подтвердил тюремщик. — Ошибки нет.
— Да что тут в конце концов происходит? — привстав, воскликнул Фил. — Отец! Гоур!
— Да, — глядя на монаха, сказал Дукат, — это его голос я слышу каждую ночь в своих снах.
Гоур согласно кивнул.
Опять на стариков блажь напала, с тоской подумал Фил. Им, оказывается, голос монаха знаком… Вот уж поистине: старость — не радость!
— Видишь ли, монах, — рассмеялся Фил, — у моего отца и у Гоура в последнее время… в ушах шумит. Но…
— Это он! — свирепо перебил адмирала Дукат. — А ты, Малыш, заткнись! Нечего адмиральствовать, когда твой отец о серьезном деле говорит! Молчи, кому сказано! Сопляк!
— Отец! — вспыхнул Фил. — Ты что это… при людях… мне…
— Сиди и помалкивай! Меня интересует, что этому… монаху, скажем так, нужно на нашем острове!
— Меня сюда привезли, — ответил тот.
— Чепуха! Это все неспроста. Я в этом уверен. Это правда, что тебя… что… что вас нашли на мертвом хольке?
— Да.
— И что на хольке не было никаких следов провианта и пресной воды — тоже правда?
— Да.
— А где этот хольк сейчас?
— В океане, наверное…
— Нет, все это неспроста, — упрямо повторил Дукат. — Ну, вот, и на наш остров это пришло…
— Это? — спросил Фил. — Что ты имеешь в виду?
— Я знаю, что я имею в виду. И Гоур знает. Это — не монах. Это… это… я не знаю, кто это. Но только это не монах!
— Хм, — Фил почесал затылок. — Кто же он? Переодетый губернатор Пуэрто-Рико? А может, это вообще не он, а она? Может, этот монах — английская королева?.. Опять, отец, ты вместе с Гоуром затянул песенку про свои сны? Старые люди, а городите невесть что!
— Малыш, — сказал Дукат, — если ты собираешься дурачиться и дальше, то у меня еще хватит сил дать тебе оплеуху!
— Совсем сдурели, — заметил Фил, однако уверенности в его голосе поубавилось.
— Кто вы? — продолжал допытываться Дукат у монаха. — Откуда? Кто вас сюда послал?
— Господь, — негромко ответил монах.
В каюте наступила тишина. Дукат и Гоур были неподвижны. Казалось, у них обоих сперло дыхание.
Фил осторожно кашлянул.
— Ну, Господь или не Господь, а мне все это уже опротивело, — сказал он. — Ты, отец, не ори на меня. Все-таки я адмирал Фрис-Чеда, и я хочу понять, про что это вы…
Он не договорил. За дверью послышались громкие голоса. В каюту бочком протиснулся Жаклон, лицо его было разгоряченным.
— Фил! Люди, это самое, волнуются! Сбежались на пирс! Спрашивают, что это за монах, который в одиночку ухитрился вывести хольк на середину океана!
— В одиночку! — Фил был взбешен. — Да не верю я в это! Все это твои выдумки, Жаклон! Сначала ты со своими болванами все сдуру перепутал, а теперь еще и народ взбаламутил!
— Это не я, это мои матросы… Теперь народ требует, чтоб показали монаха! Фил, выведи его на палубу! Пусть все убедятся, что он обыкновенный, самый обыкновенный монах!
— М-да, — проскрипел Гоур, — самый обыкновенный… Век бы нам не видать таких обыкновенных!
— Эх, люди, — сказал Фил. — Ну черт с ним, с этим монахом… Жаклон, ступай и скажи людям, что он сейчас выйдет на палубу. Я его лично туда выведу.
— Это опасно, Малыш, — заметил Гоур.
— Почему?! — Фил стукнул кулаком по стене. — Что в нем опасного? Монах как монах! Отстаньте вы все от меня со своими страхами! Ваше королевское величество королева Лисси! — насмешливо сказал он монаху. — Не соблаговолите ли вы показаться перед доблестными фрис-чедцами, которые, наверное, уже успели трижды описаться от интереса к вашей персоне!
— Пожалуйста, — монах встал.
Они все вышли, точнее, протиснулись через толпу пиратов к фальшборту, который нависал над пирсом. Но еще большая толпа собралась внизу, на берегу. Э, да тут весь Фрис-Чед, подумал Фил. Все, кто умеет ходить или хотя бы ползать! Умора…
— Фрис-чедцы! — громко сказал Фил. — Сегодня капитан Жаклон, который только через мой труп будет еще когда-нибудь капитаном, привез нам океанский подарок — монаха! Жаклон, черт бы его побрал, хотел только пошутить, и он своего добился! Даже чересчур! Сами видите! — Фил перевел дыхание. — Этот монах, — продолжал он, — утверждает, будто бы его послал к нам сам небесный дур…
Фил оглянулся на монаха, мысленно чертыхнулся, помедлил и произнес;
— …сам небесный, скажем так, хозяин. Это, конечно, большая честь для всех нас!
В толпе хохотнули, но адмирал поднял руку, и опять стало тихо.
— Так давайте же спросим у небесного гостя, что ему нужно было на нашем безбожном острове!
— Да! — крикнули из толпы. — Пусть скажет!
Монах, положив ладони на фальшборт, обвел взглядом заполнивших длинный пирс людей.
— Я не умею громко говорить, — произнес он. — До адмирала Фила мне, в смысле громкого голоса, далеко… Вы хотите знать, что мне нужно от вас? Отвечаю: ничего страшного.
Он помолчал.
— Разве что церковь построить в вашем городе, если вы не будете против. Кто захочет, тот будет приходить в эту церковь. Вот и все.
В голове у Фила зашумело.
Церковь?!
Церковь — во Фрис-Чеде?!
Ему захотелось тотчас же схватить монаха сзади за ноги и перебросить через фальшборт, вниз, чтоб толпа затоптала пленника, забила до смерти, растерзала!
Но Фил справился со своей яростью. Не надо, решил он. Глупо. Это не выход. Монаха-то растерзают, но сомнение у людей останется, они потом до смерти будут вспоминать про таинственный хольк, шушукаться… Нет ничего хуже, чем сомнения. Они отбирают у человека уверенность, делают его размазней!
Нет, тут что-то другое надо придумать… Церковь, значит? Церковь, церковь… И странные сны… Со всеми этими бреднями надо покончить одним махом. Это должен быть самый меткий выстрел — без оружия и без пули.
— А что, — сказал Фил, — хорошая мысль. Церковь так церковь! Hoi И у меня есть хорошая мысль, да, и у меня тоже, хоть я живу на земле, а не на небесах. Я, монах, слышал от тебя, что твой Господь — всесилен.
— Да, — согласился пленник. — Это так.
— Что ж, пусть он поможет тебе. Мое условие такое…
Фил сделал паузу, быстро и напряженно продумывая те слова, которые ему сейчас предстояло произнести. Будь повежливее, приказал он себе. Монах — учтив, и ты тоже должен быть учтивым. Это как раз тот случай, когда уверенное спокойствие и ледяной расчет должны заменить силу!
— Мое условие такое, — повторил Фил. — Сегодня же я отправлю в горы две дюжины пиратов. Первую поведет Гоур, вторую — Дукат. Каждая дюжина расположится в разных концах острова, взяв с собой провианта столько, чтоб хватило на месяц. Разговаривать между собой всем, посланным в горы, будет запрещено. За одно слово вслух — пуля. Гоур и Дукат — это люди, которым вы все доверяете, они не обманут. А я, вместе со своей командой, на своем галионе завтра с рассветом уйду на север. Там, на материке, много отличных сосен.
— Зачем тебе сосны? — недоуменно спросил Гоур.
— На строительство церкви. У нас тут сосен маловато, побережем их. Я хочу построить высоченную церковь из сосен, они хороши горят. Мне нравится, когда горят сосны. Так вот, когда я вернусь назад, то с гор, по одному, приведут пиратов из обеих дюжин. Каждый из них должен будет рассказать всем нам, прилюдно, какой голос по ночам приходил в его сны и что этот голос говорил. Если монах сделает так, что все сны окажутся одинаковыми, а монах ли это сделает или его небесный хозяин, мне это все равно, так вот, если это произойдет, я — клянусь вам! — построю церковь во Фрис-Чеде! И стану первым ее… как это называется…
— Прихожанином, — сказал сзади Гоур и закашлялся.
— Да, прихожанином. Если же сны у всех — у всех, я повторяю! — не будут одинаковыми, то церковь все равно построим. Запрем туда монаха и — подожжем ее, И тогда всем станет ясно, что и монах, и его выдуманный Бог не значат на этой земле ничего. Согласны?
— Да! Да! — кричали фрис-чедцы. — Молодец, Фил!
— А ты, посланец небесный? Согласен?
— Зачем все это, столько лишних хлопот, — сказал монах. — Но хорошо, я согласен.
— Заприте его в бывший пороховой погреб, — приказал Фил пиратам. — У погреба выставить стражу. С монахом — не болтать, только давать ему еду и воду. Все! Уведите его! И вы, фрис-чедцы, расходитесь по домам, ступайте в таверну, отдыхайте…
Он посмотрел на отца и Гоура. Те вяло кивнули. Ох, подумал Фил, как же крепко она держит их, эта их блажь насчет приходящего в сны голоса!
— Не боишься проиграть? — спросил Дукат.
— Нет.
— Возвращайся поскорее, — беспокойно сказал Гоур. — Чем быстрее мы избавимся от этой заразы, тем лучше. Но, Малыш, я не уверен, что ты правильно это затеял. Надо было монаха сразу на небеса отправить, а не заводить с ним разговоров… Впрочем все мы задним умом крепки, да и предугадать все заранее трудно.
— Когда он заговорил про церковь, я понял, что у меня нет другого выхода, — сказал Фил.
— Да, — согласился Дукат. — Это точно… Но все-таки ты еще мальчишка, Малыш. Зачем так далеко идти за соснами? К чему все это? Надо было что-нибудь попроще придумать. Ну, ладно, ладно, не сердись. Может, ты и прав. Время должно сработать на нас. Если, конечно, сработает…
— Я хочу убить всякие сомнения, — сказал Фил. — Это должно запомниться нашим людям навсегда.
К ним подошел Жаклон.
— Фил, ты, это самое, возьми меня с собой, — попросил он. — А то, боюсь, пока ты вернешься, уже некого будет сжигать в церкви. Я этого монаха удавлю, и никакая стража мне не помешает, всех расшвыряю!..
— Уговорил, — недовольно бросил адмирал. — Пойдешь со мной кормчим. А своего, с галиона, пошлю в горы с отцовской дюжиной, пусть там покемарит, рейс-то все равно пустячный.
…На рассвете, как и было условленно, адмиральский корабль, миновав горловину, вышел в море.
12
На румпеле стоял Жаклон.
Через горловину Фил обычно проводил свой галион сам. Так было и на этот раз. Как всегда, делалось это медленно, с большой осторожностью. В иных местах от борта до скал можно было дотянуться багром, а то и рукой. Частые изгибы горловины вынуждали то и дело останавливать парусник, чтобы острые каменные выступы не задели его.
Но едва судно оказалось на большой воде, Фил ощутил невероятную усталость. Ломило плечи, шею. Накануне весь вечер и всю ночь адмирал занимался погрузкой провианта и боеприпасов, проверял орудия, оснастку. Рейс, конечно, предстоял нетрудный. Всего-то найти где-нибудь на пустынном берегу подходящую сосновую рощу, загрузиться бревнами и доставить их назад. Но даже и в такой рейс идти без боеприпасов было немыслимо: океан… Тяжелый, крутой, по-стариковски ворчливый, он лежал впереди и справа, а капризное Карибское море оставалось слева, в туманистой мгле, и медленно исчезало из виду.
— Держи, — сказал Фил, уступая Жаклону место у румпеля. — Схожу к себе, подремлю, а то глаза уже слипаются…
В своей каюте он снял сапоги, лег на кровать. Но — не спалось. События вчерашнего дня все еще будоражили адмирала.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11