Злоба вгрызается в паруса, пропитывает собой воздух, и тот становится тяжелым, смрадным. Нечем дышать. Такое судно — что мешок с дерьмом. Паршиво всем: и капитану, и матросам. Все валится из рук, и одна неудача следует за другой… Понятно?
— Не очень, — недовольно отвечал Фил. — Запутанно ты говоришь, отец…
Это были странные разговоры. Но, подрастая, Фил то и дело вспоминал о них и мысленно начинал их пережевывать заново, точно они — куски корабельной смолы, которой фрис-чедцы чистили зубы, Разговаривая с кем-нибудь, замечал, как в это время на ум ему приходят предостережения Дуката: человеческое достоинство — тонкая штука, Малыш…
Это была наука, которую Фил ценил до сих пор.
Но с недавних пор между ним и Дукатом стало происходить что-то неладное.
Когда адмирал, вернувшись из очередного похода, начинал беззаботно, как и прежде, рассказывать старику, скольких пленных на сей раз убили пираты, тот, прищурившись, задавал — внезапно, невпопад — короткий вопрос:
— А зачем?
— Что — зачем? — недоуменно переспрашивал Фил. — Ты о чем, отец?
Дукат не отвечал. Рассеянно побарабанив толстыми волосатыми пальцами по столу, шел готовить еду, этим в доме занимался только он, так было заведено им же.
Однако короткое «а зачем?» повторялось уже не впервые, и это стало беспокоить Фила.
— Отец, — не выдержав, спросил он, — что с тобой? «Зачем, зачем… « Ну зачем убивать врагов? Потому что они враги, вот зачем. Тебе ли, старому моряку, этого не знать! Врагов надо убивать, надо, и все.
— Врагов? — оживившись, сказал Дукат. — Когда они еще сопротивляются — да, это враги. Но, став безоружными, они — уже попросту несчастные люди.
— Ах! — усмехнулся Фил, — Несчастные! Особенно испанцы, наши злейшие враги, которые застраивают своими фортами остров за островом! Чем меньше будет на свете испанцев, тем…
Он взглянул на Дуката и осекся на полуслове. Лицо старого пирата передернулось в гримасе.
— Не сердись, отец, — пробормотал Фил, — Пожалуй, я не должен был так говорить, я просто забыл, что ты… ну, вроде как… испанец…
— Вроде как, — глухо повторил старик. — Хорошо, что ты еще помнишь про это, Малыш… Но я имел в виду не только испанцев, а просто пленных, всех.
— Да? Тогда — вспомни, вспомни, скольких пленных ты сам перебил, когда еще ходил в море! Никого не щадил! Ты сам про это рассказывал!
— Было, — кивнул Дукат.
Он стал набивать трубку табаком. Нервничал, пальцы его не слушались, табак сыпался на пол.
— Тебя… всего трясет, — сказал Фил. — Может, ты болен?
— Не знаю…
— Позвать лекаря?
— Если я и болен, то это не та болезнь, которую лечат лекари…
Дукат тяжело походил по комнате. Вдруг — отшвырнул трубку в сторону.
— Ты прав, Малыш… Что-то со мной происходит… Что-то происходит…
Больше Фил ничего не смог от него добиться. Старик молчал и кругами ходил по комнате.
Фил вышел во двор. Раскаленное багровое карибское солнце лениво оседало на горные вершины. Вечерело. По пыльной улице галопом, с. гиканьем, проскакали на лошадях ребятишки. С берега доносились голоса подвыпивших пиратов.
Фил вспомнил глаза Дуката — одинокие глаза старого, усталого человека.
— Вечер добрый, Малыш! — услышал адмирал голос Гоура, возвращавшегося со своей тюремной службы. — Что новенького?
Фил угрюмо выругался.
Гоур подошел ближе.
— Что-нибудь случилось?
— Да так, — неопределенно ответил Фил. — Сам не пойму.
Гоура Фил знал с детства, они были соседями, и к тому же Гоур всегда считался в их доме своим человеком. На острове были уверены, что Дукат и тюремщик большие друзья. Фил, впрочем, догадывался, что это не совсем так.
Да, оба старика часто общались, но разговаривал больше Гоур, а Дукат предпочитал слушать, он, похоже, испытывал к своему приятелю странный, болезненный интерес. Слушая Гоура, он слегка морщился, как от зубной боли.
— Так, говоришь, упрямится тот долговязый, макаронник, что ли? — бывало, внезапно переспрашивал Дукат. — Не хочет писать письмо в свою Италию?
— Да, — усмехался Гоур. — Упрям… Даже поупрямей того кастильца, которого я прошлым летом повел в горы на прогулку.
— Твои-то прогулки, — бурчал Дукат, — с пулями в затылке. Что, и этого ты… тоже?
— Итальяшку? Нет, повременю. Ты же знаешь, я терпелив.
— Терпелив, — соглашался Дукат. — Очень терпелив…
И в глазах его, как молния, промелькивала скрытая неприязнь.
Но назавтра Гоур опять приходил в гости, Дукат опять начинал исподволь расспрашивать его о тюремных новостях. А тот отвечал с явной охотой, обстоятельно. Между обоими стариками, казалось, происходил невидимый поединок, и начался этот поединок лишь в последнее время. Дурачатся, думал Фил, ну и пускай, им виднее…
Гоур, как старый приятель Дуката, мог знать что-то такое, чего не знал адмирал. Мало ли… И теперь Фил решил с ним посоветоваться.
— У отца, — сказал Фил, — настроение какое-то… ну, не такое.
— Я давно это заметил, — произнес Гоур,
— И я вообще-то тоже, — вздохнул Фил. — Но он мне ничего не рассказывает. Молчит,
— Да, он не самый разговорчивый человек во Фрис-Чеде, — мягко улыбнулся тюремщик. — Может, вместе потолкуем с ним?
Фил, помедлив, согласился.
Они вошли в дом.
Дукат сидел на кровати и сосредоточенно разглядывал свои пальцы.
На вошедших он даже не посмотрел.
Гоур прислонился спиной к дверному косяку. Фил кивнул ему на лавку — присаживайся, мол, но тюремщик отрицательно покачал головой.
Фил присел на широкий подоконник.
— Дукат, — произнес Гоур, — ты позволишь, чтобы я сказал тебе кое-что… не очень приятное… при твоем сыне?
— Говори.
Гоур помолчал. Он был напряжен.
— Дукат, ты становишься нелюдимым, — пожевав губами, продолжал он. — Кроме Фила и, пожалуй, меня, ты никого знать не хочешь. Ты начинаешь слишком любить свое одиночество. Но это может плохо кончиться, Дукат. Ты выбрался живым из многих сражений, но теперь… еще немного, и ты захочешь уйти в гости к Чеду. Я неправ?
— Ты умный человек, — сказал Дукат.
— Спасибо. Ты тоже не дурак, совсем не дурак. Когда-то ты спас меня. И я это помню. Теперь, я вижу, моя очередь. Ты что-то хранишь в себе. То, что не дает тебе покоя. Что, Дукат? Скажи. Тут все свои.
— Зря, — пробормотал Дукат.
— Что? — встрепенулся Фил.
— Не твое дело, Малыш… Это я так сказал, сам себе.
Он зябко поежился.
— Да, Гоур, ты все точно определил… У тебя меткий глаз. Я уже давненько слегка не в себе. Но я думал, что это пройдет. Однако с прошлой весны мне стал сниться один и тот же сон…
— Сон? — быстро спросил Гоур.
— Да… Будто бы я стою на палубе старого, давно вытащенного на берег, заброшенного парусника. Стою и чувствую: кто-то щелкает меня по носу. Я оглядываюсь вокруг — никого. Но потом еще щелчок и еще…
— Больно щелкает? — Гоур побледнел, это было заметно даже в полутьме комнаты.
Что за чушь, подумал Фил. О чем они? Почему Гоур так побледнел?
Фил тоже невольно напрягся.
— Нет, не больно, — сказал Дукат. — Так, будто бы невзначай. Потом… Потом какой-то голос произносит задумчиво и всегда одно и то же: «Что-то не то, Дукат». Я просыпаюсь, весь в холодном поту, вскакиваю, но — ни старого парусника, ни берега, ничего пет. И в доме все на месте.
— Врешь, — скрипуче сказал Гоур, на его смуглом лице поблескивал пот. — Врешь, Дукат. До того, как ты успеваешь проснуться, голос еще что-то произносит. Верно?
Фил замер. Он почувствовал, как похолодели его ладони. Он смотрел то на Гоура, то на Дуката и понимал, что они, похоже, не шутят. Не-ет, не шутят.
— Верно, Гоур, — кивнул Дукат. — Голос еще одно слово произносит.
— Название города, в котором ты родился, — проскрипел тюремщик. — Да?
— Верно, — опять согласился Дукат и холодно рассмеялся. — Мы, как я понимаю, видим с тобой одинаковые сны… Верно, — повторил он. — Город Гетария. Это в двух -милях от порта Сараус.
Наступило молчание.
— Какие еще сны такие? — изумленно прошептал Фил, зачем-то глянувшись на дверь. — Какие сны, черт возьми?!
Он протер глаза, встряхнул головой.
— Только у меня название — другое, — не обращая внимания на Фила, как будто даже с облегчением произнес Гоур. — Деревенька под Марселем, там было родительское поместье.
— Давно это у тебя? — цепко спросил Дукат.
— Несколько лет. Каждую ночь.
— Значит, я не ошибся, — усмехнулся Дукат. — Я же нутром чуял, что и тебя это… тоже…
— Деревенька под Марселем, — повторил Гоур. — Потом мы переехали в Италию, отец служил там в посольстве. Впрочем, это было давно…
Он толкнул плечом дверь и вышел не попрощавшись.
— Что все это значит, отец? — тихо спросил Фил. — Вы это с Гоуром… всерьез?
Дукат помедлил.
— Шутим, Малыш, — тоже тихо ответил он. — Мы с Гоуром — старые шутники… Боюсь только, что во Фрис-Чеде не одни мы такие… Да, и вот еще что. Не забудь: ты ничего не слышал.
— Мог бы и не предупреждать.
— Вот и отлично… Это у нас с Гоуром стариковская блажь.
— Но уж очень эта блажь похожа на правду…
— Но я же тебе сказал: забудь! — заорал старик. — Ты понял? Я спрашиваю: ты понял?!
— Да, — после долгого молчания произнес Фил. — Понял… Успокойся…
Понял, что ни черта не понял, мрачно подумал он.
Ему было тревожно.
Наутро, умываясь во дворе, он увидел Гоура. Тюремщик шел на службу, он всегда добирался туда пешком — не любил ездить верхом, Он был, как обычно, тщательно выбрит и невозмутим.
— Что новенького, Малыш? — весело окликнул Гоур, словно и не было вчерашнего разговора.
— Все отлично, — постарался так же весело ответить Фил.
Произошло это в середине лета.
О странном разговоре никто из троих вслух больше не вспоминал.
Нет, все же это была стариковская блажь, решил, понемногу успокаиваясь, Фил.
Ему хотелось думать именно так.
Гоур теперь уже не так часто, как раньше, заглядывал в гости к Дукату. Старался делать это только когда Фил был дома. Но и Дуката, похоже, не очень тянуло оставаться с Гоуром с глазу на глаз. До недавнего времени тюремщик часто ужинал вместе в ним. Говорил, что в доме Дуката хорошо пахнет очагом: семейным очагом, любил уточнять он. Оба старика были вдовцами. Жена Дуката умерла несколько лет назад. А Гоур после гибели жены больше так и не женился, жил одиноко. Теперь он предпочитал ужинать не с Дукатом, а в таверне, или готовил себе еду, неумело возясь у жаровни в своем доме.
Фил целыми днями пропадал на верфи, где заменяли шпангоуты по его адмиральском галионе.
От пленных Фил узнал, что в Голландии недавно спустили на воду повое судно — флейт, с виду похожее на испанский пинасе, тоже трехмачтовое, с прямыми парусами. Но мачты флейта были не из цельного дерева, а составные, их можно было удлинять и устанавливать больше парусок — для скорости. Кроме того, на голландском судне теперь вместо неудобного румпеля было некое колесо под названием штурвал. Крутя его, можно было управлять парусником.
Пусть он только появится в океане, этот флейт, мечтал Фил. Уж я-то его не пропущу, он от меня не уйдет. Флейт будет моим адмиральским кораблем. Надо же — штурвал! Приятное словцо.
Он уже стал забывать о том разговоре отца с Гоуром, но вскоре, когда его корабль был готов к выходу в океан, произошло взбудоражившее всех событие.
9
Началось с того, что рыжий Жаклон, которого, как известно, прозвали Простачком, по простоте своей взял в плен монаха.
…С недавних пор Жаклон стал капитаном.
После того как он однажды повисел вниз головой под балкой таверны, мозги его не только переплыли назад в голову, но и заработали по-новому. Жаклон не на шутку поумнел. Его былая сопливость куда-то исчезла. Утонула в пиве, бодро объяснял он.
Оказалось, у него большие способности к штурманскому делу. Несколько рейсов Жаклон проплавал кормчим, пираты не могли на пего нахвалиться. А когда в сражении у Эспаньолы погиб капитан одного фрис-чедского пипасса, Фил не стал долго ломать голову, кого поставить на место погибшего. Конечно, поумневшего Жаклона.
И вот, в первом же своем капитанском рейсе, тот выкинул, что называется, невиданное коленце.
Поначалу все шло нормально. Пинасе Жаклона с недельку порыскал в океане, выискивая добычу. Капитан пыхтел от усердия. Он мечтал отметить начало своего капитанства какой-нибудь особо жирной добычей. Но океан был пуст. Вот такая она, моя везучесть, угрюмо думал Жаклон. Когда не надо — купцов уйма, хоть хватай их голыми руками. А когда надо — никого.
Внезапно матрос, который нес вахту в «вороньем гнезде», заметил на горизонте какой-то парусник.
Подошли ближе.
Это был испанский хольк. Он дрейфовал.
— Мертвец, что ли? — неуверенно сказал Жаклон. — Никаких признаков жизни.
Мертвые дрейфующие парусники не были для пиратов в новинку.
После лютого шторма судно могло потерять управление. Кончался провиант, люди вылавливали в трюмах крыс и поедали их. Потом наступала очередь попугаев и обезьян, которых везли домой как диковинные подарки: их тоже съедали. И если дрейф затягивался и никто не приходил на помощь, люди помирали с. голода.
Но могло случиться и так, что незадолго до появления фрис-чедцев хольк обчистили бешеные, забрали груз и пленных с собой, а ненужный парусник бросили. Порою пираты, забавляясь, поступали иначе. Срубали у жертвы мачты и увозили их, а команду и пассажиров оставляли на ограбленном судне — без парусов, на волю судьбы.
Но на хольке все мачты были целы. А на палубе — ни одного трупа, никаких следов побоища.
Жаклон недоумевал.
— Ну-ка, глянем, — сказал он. — Черт их знает, вдруг они все попрятались там сдуру, а то и со стволами наизготове…
Но нет, судно, пожалуй, все-таки было мертвым. Пиратский пипасс неторопливо пришвартовался к левому борту холька. Перекинули мостик.
Жаклон ступил на палубу холька первым, держа в руке двуствольный пистолет.
— Эй, есть тут кто-нибудь? — прокричал он.
Пираты в нерешительности стояли рядом.
— А, — услышали они чей-то приветливый голос, — какая приятная встреча!
Из кормовой надстройки навстречу им шел молодой монах. Он был босой, худощавый, долговязый, его светлого цвета ряса выглядела так свежо, будто он ее только что отгладил.
— Ой, — дурачась, сказал Жаклон, — а вот и святошка!.. А мы думали, что здесь пусто. Боцман, прошвырнись-ка с матросами по трюмам! Может, они там перепились, эти испанцы совсем ополоумели! Э, монах, много вас тут?
— Я один, — с улыбкой ответил тот.
Матросы уже обыскивали хольк, это было привычное для них дело.
— Зря вы так беспокоитесь, — сказал монах. — Говорю же вам — я тут один.
— А команда где? — буркнул Жаклон.
— Нет ее.
— А куда ж она подевалась?
— Ее тут и не было.
— Ага, — Жаклон вытер пот с лица. — Конечно. Не было. Так я тебе и поверил… Оружие, монах, у тебя есть?
— Нет.
Монах говорил по-испански, и Жаклон его хорошо понимал.
Матросы тем временем уже обшарили все помещения холька и вернулись на палубу.
— Пусто, — сказал боцман. — Никого.
— А груз — есть? — нетерпеливо спросил Жаклон.
— Пусто, — повторил боцман.
Что за бред, подумал Жаклон.
— Что, даже и провианта нет? — настаивал он.
— Да говорю же тебе: пусто! Пусто! Все чисто. Как под метелку.
— Так, — сказал Жаклон. — Так… Ну, предположим, что такого не может быть.
— Может, — сказал монах.
— А тебя не спрашивают! — прикрикнул Жаклон. — Стой, помалкивай и жди, это самое, своей пули!
— Как вам угодно.
Учтивый какой, подумал Жаклон. Сейчас, монах, ты у меня попрыгаешь! Дай только с этим хольком разобраться, а то пока что у меня самого все в башке прыгает, я такое в первый раз вижу.
— Так, — вслух повторил он. — Значит, пусто… То есть, монах — это и есть вся команда? Что, совсем ничего не нашли? Может, хоть какие-нибудь старые подштанники или пряжку от башмаков? Человечиной тут хоть пахнет?
— Жаклон, — вздохнул боцман, — у меня от тебя уже голова болит… Нету ничего! Не пахнет тут никакой человечиной! Кончай этого святошу и айда отсюда!
Жаклон почесал затылок.
— Погоди… Слушай, монах! Скажи честно, как было дело? И я даю слово, что отправлю тебя на небеса так, что тебе даже больно не будет. Идет?
— Я уже сказал: на этом судне я был — и есть! — один.
— А кто вывел хольк в океан? Может, скажешь, ты? Один?! Да? Один — поднял паруса, один — управлял ими, все делал — один? Где такое видано?
— Да хватит с ним болтать, капитан, — опять встрял в разговор боцман. — Вот мне, к примеру, наплевать, кто, зачем и как вывел хольк в океан!..
— А это потому, что нет у тебя, боцман, никакого интереса к окружающей жизни, — назидательно заметил Жаклон. — А у меня такой интерес — есть!
Он деловито сплюнул на палубу. Пираты втихомолку посмеивались, некоторые просто зевали от скуки. Делать на хольке было нечего. Но если капитан желает, то можно и помолчать, постоять рядом, послушать: забавно все же…
— Вот что, монах, — сказал Жаклон. — Кончай врать. Вот объясни, к примеру, как такое могло случиться: на хольке даже, это самое, не пахнет никаким провиантом, пресной воды — ни капли!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11