Но ведь я шел к ней издалека, из Шеффилда. Отправная точка в моей биографии — Шеффилд.
Если вы ничего не узнаете о нем, то не поймете, почему я, оружейник и потомок оружейников, стал моряком, бродягой, и в тысяча девятьсот сорок втором году, в разгар войны, очутился в нейтральной Бразилии.
Итак — Шеффилд. Он расположен в графстве йоркшир, которое славится не только своими свиньями, но и своей сталью. В прошлом веке там обосновались Армстронги и Виккерсы. Следом пришли и мы, Нэйлы. Да, мы пришли за ними, но наши семьи, как говорится, не ладили между собой… — Он мрачно усмехнулся: — Ведь «Нэйл» по-английски значит «гвоздь». А как гвозди могут относиться к молотку или руке, которая держит этот молоток?
Мужчины в нашей семье умирали, не достигнув сорока лет. Я один, как видите, перевалил этот рубеж. Обманул своих хозяев, потому что вовремя сбежал от них.
Вы скажете, что мои отец и дед, квалифицированные рабочие, получали большое жалованье и премии за срочность? Да! Когда отец, надев в воскресенье котелок и праздничный сюртук, под руку с матерью шел в церковь, нищие говорили ему: «Сэр!»
Родители имели коттедж и небольшой счет в банке. Но это была крупица по сравнению с тем, что выручали на производстве оружия Армстронги и Виккерсы. Они были главными убийцами. Конечно, и мы, Нэйлы, помогали им убивать.
Мой отец умер на работе, возле своего станка.
Заказ был срочный: броневые плиты для танков. Тогда, в тысяча девятьсот шестнадцатом году, танки были новинкой. Новое секретное оружие того времени. И оно сыграло свою роль под конец войны.
Отец свалился ничком на станок. Я не успел подхватить его. «Переработался», — сказали врачи. Эпитафия из одного-единственного слова!
Что ж, Виккерс не торопясь раскрыл свою большую бухгалтерскую книгу, списал отца, потом приплюсовал к основной сумме цену выработанных в этот день броневых плит. Но я не хотел, чтобы меня списывали или приплюсовывали! — Нэйл стукнул по столу ножом. — Извините!.. Один из гвоздей взбунтовался! Это был я. Бунт гвоздей — невидаль на заводах Виккерса. Но мне было плевать на все.
«Надо вдосталь надышаться перед смертью», — решил я. И ушел в море. Сначала плавал кочегаром, потом кончил училище и стал судовым механиком. Это было не просто в те годы.
Вам, молодым, трудно вообразить гавани послевоенного времени. Кризис! Кризис! Толпы безработных докеров на пирсах. Много женщин с черными повязками на рукавах. Корабли, поставленные на мертвые якоря. И — кладбища кораблей! На одной банке в Северном море, в районе, где происходила знаменитая Ютландская битва, я насчитал три с лишним десятка торчащих мачт. Будто лес, затопленный в паводок… Историки спорят о том, кто победил в Ютландской битве: немцы или англичане. Я считаю: победил «Летучий Голландец»!
— Разве он уже был тогда? — удивился Шубин.
— Ну, не он, предшественники его! Неужели вы не поняли, что по морям скользит целая вереница «Летучих Голландцев»? Да, бесшумно и быстро, как волчья стая!..
Одно время я думал так же, как вы. Я с облегчением вздохнул, узнав о смерти компаньона Виккерсов, сэра Бэзила Захарова.
Но через несколько лет стало известно, что Гитлер наградил орденом Генри Форда. «Эге-ге!» — сказал я, и в голове у меня прояснилось.
«Не буду воевать! — беспрестанно повторял я. — Ни за что не буду! Не хочу работать на виккерсов и захаровых!»
Но случилось так, что я не выдержал зарока.
В тысяча девятьсот сорок втором году я служил на одном бразильском речном пароходе, который ходил по Амазонке, развозя груз и пассажиров по пристаням.
В шутку мы называли его «землечерпалкой». Он был очень старый, колесный. Чудо техники девятнадцатого века! Весь скрипел на ходу, будто жаловался на своих нерадивых хозяев. Эти скупердяи, видите ли, жалели денег на ремонт. Однако силенка в его машинах еще была! И напоследок он доказал это…
Мы отправились в рейс при зловещих предзнаменованиях.
В Южной Америке, надо вам знать, полно фольксдойче, то есть переселенцев немецкого происхождения. Большинство из них были организованы в союзы и не теряли связи с фатерландом. Считалось, что они потенциальная опора Гитлера.
Случаи торпедирования бразильских кораблей участились. Немецкие подводные лодки запросто заходили в устье Амазонки.
Бразилия соблюдала пока нейтралитет, но ведь немцы не очень считались с нейтралитетом.
Упорно поговаривали о готовящемся фашистском перевороте. В Рио рассказывали, что подводные лодки «неизвестной национальности» буквально роятся у бразильских берегов. А фольксдойче каждую ночь передают в море световые сигналы, чтобы облегчить высадку десанта.
В одном женском монастыре, где аббатисой была немка, обнаружили рацию. Монашки укрывали ее в притворе церкви и отстукивали свои шифровки под торжественные звуки «Te deum».
Впрочем, немного успокаивало то, что «Камоэнс» совершает рейсы лишь в среднем плесе Амазонки, и то главным образом по ее притокам, которые соединяются друг с другом. «В такую даль, — думал я, — не забраться немецким подводным лодкам! И к чему им туда забираться?»
— А глубины? — спросил Шубин, напряженно слушавший своего гостя.
— Глубины позволяли это, особенно сразу после сезона дождей. Тогда вода поднимается на сорок — пятьдесят футов выше своего уровня. Потом, на протяжении нескольких месяцев, она медленно спадает.
Бассейн Амазонки, как вам, вероятно, известно, представляет собой громаднейшее в мире болото, более или менее топкое. Связь с людьми, живущими в маленьких поселках по берегам рек, осуществляется только с помощью пароходов.
За рейс мы обходили Тракоа, Тукондейру и Рере, три самых захолустных притока Амазонки.
На плантации доставляли почту, консервы, рис, сахар и сухую муку, точнее — истолченный в порошок корень одного растения, забыл его название. Бразильцы сыплют этот порошок в похлебку, посыпают им мясо и даже добавляют в вино. А с плантаций забирали коричневые шары каучука, его сгустившийся сок, и, кроме того, конечно, бананы, какао, ананасы.
По палубе приходилось пробираться бочком. Ведь на «Камоэнсе» были и пассажиры: рабочие — добыватели каучука, их жены и дети.
Люди лежали на палубе вповалку, подложив под голову сумки с пожитками. Это был первый «этаж». Затем шел второй и третий — гамаки, развешанные один над другим. И, наконец, была еще крыша, которую подпирали столбы. Туда забирались любители свежего воздуха и располагались среди связок бананов и клеток с курами, утками и поросятами.
Наверху, однако, было небезопасно. Иногда пароход, обходя мель или плывущий сверху плавник, круто отклонялся к берегу. Свесившиеся над водой ветви деревьев могли, как метлой, смести зазевавшихся пассажиров.
А в воде их поджидала пирайя. Слыхали о такой рыбке? Нет? О! Будет пострашнее аллигаторов. Небольшая, не длиннее селедки, но на редкость свирепая и прожорливая. Своими глазами видел, как стая этих рыб набросилась на весло, опущенное в воду, и выкусила из него целый кусок. Мне рассказывали, что у некоторых индейских племен — только не у Огненных Муравьев, это точно знаю, — принято опускать мертвецов в реку, чтобы пирайя обглодала их до костей. Занимает всего несколько минут. Потом скелет красят и вывешивают у входа в хижину.
Не зря упоминаю об этих пирайя. До них еще дойдет черед!
Ну, стало быть, наш «ноев ковчег», безмятежно шлепая плицами, подвигался себе по реке Рере, чтобы в положенное время свернуть в устье Тракоа. Происшествий никаких! Население ковчега ело, пило, пело, плакало, переругивалось, хрюкало, кудахтало.
Тишина на пароходе наступала только ночью. Но тогда над водной гладью начинали звучать голоса болот и тропического леса.
В ночь накануне встречи с «Летучим Голландцем» мне было, однако, не до этих призрачных голосов — я находился в машинном отделении. Вдруг команда: «Стоп! Малый назад!» Потом по переговорной трубе меня вызывают на мостик, и голос у капитана, слышу, злющий-презлющий.
С чего бы это он, думаю!
Ну, вытер руки паклей, выбрался наверх.
Корабль покачивается посреди реки, удерживаясь на месте ходами. По обеим сторонам — черные стены леса. Плес впереди сверкает, как рыбья чешуя. Ночь безлунная, но звездная, полная, знаете ли, этого странного колдовского мерцания мелькающих в воздухе искр.
Оказывается, второй помощник, стоявший вахту, по ошибке свернул не в то устье.
И сделал это, заметьте, давно — почти сразу после захода солнца.
Парень был молодой, самонадеянный. Прошел, наверное, миль двадцать пять вверх по реке, принимая ее за Тракоа. Спохватился, лишь когда рулевой сказал ему:
«Что-то долго не открывается пристань на правом берегу».
(Там принято в ожидании парохода зажигать факелы и размахивать ими среди зарослей, чтобы облегчить подход к пристани.)
Пристань должна была открыться на восемнадцатой миле от устья. Тогда, совладав со своим мальчишеским самолюбием, второй помощник приказал разбудить капитана.
Впрочем, в бассейне Амазонки заблудиться не мудрено. Все эти реки и речушки похожи ночью друг на друга, как темные переулки, в которые сворачиваешь с главной, освещенной улицы.
Но, когда капитан пробормотал: «Аракара», мне, признаюсь, стало не по себе.
Ни поселков, ни плантаций на реке Аракаре нет. По берегам ее живет племя Огненных Муравьев. С недавнего времени их стали подозревать в каннибализме.
Аракара по-настоящему еще не исследована. Да что там Аракара! Даже такая река, как Бранку, в общем уже обжитая и протяженностью в триста миль, не положена до сих пор на карту!
«Ни черта не видать, — сказал капитан, опуская бинокль. — Зато слышно очень хорошо. И этот шум мне не нравится. Прислушайтесь!»
Ночь в тех местах не назовешь тихой!
Воздух дрожмя дрожит от кваканья миллионов лягушек. По временам доносится издалека мучительный хрип, словно бы кто-то умирает от удушья. Это подает с отмели голос аллигатор.
Но над кваканьем и хрипом аллигатора господствует ужасающий рев. Сто львов, запертых в клетке, не смогли бы так реветь. Да что там львы! Я всегда рисовал в своем воображении ящера, который очнулся от тысячелетнего сна и оповещает мир об этом, выползая из своего логовища.
Но это всего лишь обезьяна-ревун. Просто разминает себе легкие перед сном, забравшись на свой «чердак», то есть на самую верхушку дерева.
«Ну? — поторопил меня капитан. — Слышите?»
Да! Что-то необычное примешивалось к этому хору. На болоте, в лесу, словно бы отбивали такт.
Мне вспомнился Шеффилд. Так работает паровой молот. Но, конечно, здесь это сравнение было ни к чему.
«Индейский барабан», — пробормотал капитан.
«Скорее, топот многих ног», — возразил помощник.
«Пляска духов!» — вполголоса сказал рулевой.
Мы переглянулись.
Я, конечно, знал об этой священной пляске. По слухам, ее совершают раз в году, в безлунные ночи, на специально расчищенных полянах. При этом приносятся человеческие жертвы. Толковали о том, что Огненные Муравьи прячут в недоступных зарослях своего идола, по-видимому нечто вроде мексиканского Вицлипуцли, бога войны. И культ его, древний, кровавый, сохраняется в строжайшей тайне.
Я расстегнул последнюю пуговицу на рубашке.
Ну и духота!
В машинном отделении — сто два градуса по Фаренгейту, но наверху немногим лучше. Неподвижный воздух наполнен запахами гниения, ила, застоявшихся испарений болота.
Под этим лиственным пологом чувствуешь себя так, будто тебя засадили внутрь оранжереи. Не хватает воздуха, рубашка липнет к телу, сердце выбивает тревожную дробь. И выйти нельзя! Заперт на замок!
Прислушиваясь к грохоту барабанов — если это были барабаны, — наш рулевой зазевался. «Камоэнс» стал лагом к течению, потом ударился бортом о песчаный перекат. От сильного толчка пассажиры проснулись.
Тотчас изо всех закоулков «Камоэнса» понеслись протяжные, взволнованные жалобы:
«Где мы? Почему стоим? Мы тонем?»
Капитан сердито обернулся к помощнику:
«Заставь их замолчать!»
Тот сбежал по трапу.
Но, вероятно, он сболтнул о пляске духов, потому что жалобы стали еще громче. Страх, как головешка на ветру, перебрасывался по палубе из конца в конец, разгораясь все сильнее.
И вдруг шум стих. Только плакали дети, а матери вполголоса унимали их.
Мы увидели светящуюся дорожку на воде!
2. Пулеметчики и рыба пирайя
— Как — светящуюся дорожку? — Виктория с удивлением оглянулась на Шубина. — Это ты видел светящуюся!..
— Я видел в шхерах, Нэйл — на реке. И как выглядела она, камрад?
— Она выглядела странно, — ответил Нэйл. — Будто гирлянда праздничных фонариков была подвешена на ветках, потом провисла под своей тяжестью и опустилась на воду.
— Правильно.
— Но это не были праздничные фонарики! — Нэйл спешил рассеять возможное заблуждение. — Это были светящиеся вешки. Ими обвехован фарватер.
— И он тянулся вдоль реки?
— Нет, пересекал ее.
— Ну, ясно. — Шубин задумчиво кивнул. — Вешки ограждали подходы к заливу или протоке. Воображаю, какие там густые камыши! Кто же прошел по огражденному вешками фарватеру?
— Никто.
— Не может быть!
— Мы, по крайней мере, не заметили никого. Наверно, фонарики зажгли для проверки. Через минуту или две они погасли.
— И это было близко от вас?
— С полкабельтова, не больше.
— А грохот барабанов? Прекратился?
— Не прекращался ни на минуту.
— Да, непонятно.
— А чем непонятнее, тем опаснее! Я так и сказал капитану. «Пойду к машинам, — сказал я. — Не нравится мне это. Мой совет: разворачиваться и уносить ноги поскорее!» — «Согласен с вами, — говорит капитан. — Да ведь тут развернуться не так-то просто. Я пошлю помощника промерить глубины. Не сходите ли за компанию с ним?»
Забыл сказать, что наш старший помощник валялся у себя в каюте с приступом малярии, руки не мог высунуть из-под одеяла. Ну, а на второго, сами видите, надежда была плоха.
«Понимаю, — говорю я. — Ладно! Схожу за компанию!»
Спустил ялик. Помощник сел на корму. Я взялся за весла. Стали окунать в воду футшток.
Перекаты были в нескольких местах, но ближе к правому берегу. Держась левого берега, почти у самых камышей, можно было свободно пройти.
Я начал было разворачивать ялик, собираясь вернуться на корабль. Вдруг вижу: камыши расступаются, оттуда выдвигается что-то черное, длинное!
Второй помощник оглянулся и чуть не выронил футшток.
Аллигатор? Ну нет! Штука не страшнее аллигатора. Индейский челн!
Он медленно скользил по воде прямо на нас.
Пустой? Да, как будто.
Но индейцы, я слышал, иногда применяли уловку: ложились плашмя на дно челна, подплывали на расстояние полета копья и лишь тогда поднимались во весь рост.
Помощник вытащил пистолет. Я приналег на весла.
С мостика, верно, заметили, что мы гоним изо всех сил. Пароход начал разворачиваться.
Я не сводил глаз с камышей. Каждую минуту ожидал, что оттуда вырвутся на плес другие челны, целая флотилия челнов.
Однако камыши были неподвижны.
И челн, который выплыл из зарослей, не преследовал нас. Течение подхватило его и понесло, поставив наискосок к волне.
«Хитрит индеец, хитрит! — бормотал помощник. — Прячется за бортом!»
Но я начал табанить. Потом быстро развернулся, погнался за челном и, зацепив его веслом за борт, подтянул к ялику.
Помощник был прав! На дне челна неподвижно лежал человек!
Я занес над ним весло. Помощник с опаской потыкал его в спину дулом пистолета.
«Мертвый?»
«Дышит. Но без сознания. Вся спина в крови».
Мы отбуксировали челн к «Камоэнсу».
Раненый оказался индейцем. На нем были только холщовые штаны. Когда мы перенесли его в каюту и положили на койку, то увидели, что спина у него, как у тигра, в полосах, но кровавых!
Ему дали вина. Он очнулся и забормотал что-то на ломаном португальском.
Но тут капитан приказал мне идти вниз.
«Вот что, красавцы! — сказал я своим кочегарам. — Хотите участвовать в человеческих жертвоприношениях? Я — нет! Вы тоже нет? Тогда держать пар на марке! Выжмем все, что можно, из нашей землечерпалки!»
И мы выжали из нее все, что можно.
В ту ночь у топок не ленились. От адского пара глаза лезли на лоб! Но сверху, с мостика, то и дело просили прибавить обороты.
«Ну еще, Нэйл, еще! — бормотал капитан. — Ну хоть чуточку!»
Как наши котлы не взорвались, ума не приложу.
Под утро я поднялся на мостик.
Влажное тело обдало ветерком — от движения корабля.
«Камоэнс» показал невиданную в его возрасте прыть. Только искры летели из трясущихся труб. Он мчался вниз без оглядки, суетливо двигая плицами, как бегущая женщина локтями.
Капитан мрачно сутулился рядом с рулевым.
«Как наш полосатый бедняга?» — спросил я, закуривая.
«Умер».
«Неужели? Жаль его!»
Капитан кинул на меня взгляд исподлобья:
«Самим бы себя не пожалеть! Напрасно мы взяли его на борт».
«Почему?»
«За ним была погоня. Он сам сказал это. А теперь гонятся за нами».
«Кто гонится?»
«Его хозяева».
«Не понимаю. Индейцам нас не догнать».
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53
Если вы ничего не узнаете о нем, то не поймете, почему я, оружейник и потомок оружейников, стал моряком, бродягой, и в тысяча девятьсот сорок втором году, в разгар войны, очутился в нейтральной Бразилии.
Итак — Шеффилд. Он расположен в графстве йоркшир, которое славится не только своими свиньями, но и своей сталью. В прошлом веке там обосновались Армстронги и Виккерсы. Следом пришли и мы, Нэйлы. Да, мы пришли за ними, но наши семьи, как говорится, не ладили между собой… — Он мрачно усмехнулся: — Ведь «Нэйл» по-английски значит «гвоздь». А как гвозди могут относиться к молотку или руке, которая держит этот молоток?
Мужчины в нашей семье умирали, не достигнув сорока лет. Я один, как видите, перевалил этот рубеж. Обманул своих хозяев, потому что вовремя сбежал от них.
Вы скажете, что мои отец и дед, квалифицированные рабочие, получали большое жалованье и премии за срочность? Да! Когда отец, надев в воскресенье котелок и праздничный сюртук, под руку с матерью шел в церковь, нищие говорили ему: «Сэр!»
Родители имели коттедж и небольшой счет в банке. Но это была крупица по сравнению с тем, что выручали на производстве оружия Армстронги и Виккерсы. Они были главными убийцами. Конечно, и мы, Нэйлы, помогали им убивать.
Мой отец умер на работе, возле своего станка.
Заказ был срочный: броневые плиты для танков. Тогда, в тысяча девятьсот шестнадцатом году, танки были новинкой. Новое секретное оружие того времени. И оно сыграло свою роль под конец войны.
Отец свалился ничком на станок. Я не успел подхватить его. «Переработался», — сказали врачи. Эпитафия из одного-единственного слова!
Что ж, Виккерс не торопясь раскрыл свою большую бухгалтерскую книгу, списал отца, потом приплюсовал к основной сумме цену выработанных в этот день броневых плит. Но я не хотел, чтобы меня списывали или приплюсовывали! — Нэйл стукнул по столу ножом. — Извините!.. Один из гвоздей взбунтовался! Это был я. Бунт гвоздей — невидаль на заводах Виккерса. Но мне было плевать на все.
«Надо вдосталь надышаться перед смертью», — решил я. И ушел в море. Сначала плавал кочегаром, потом кончил училище и стал судовым механиком. Это было не просто в те годы.
Вам, молодым, трудно вообразить гавани послевоенного времени. Кризис! Кризис! Толпы безработных докеров на пирсах. Много женщин с черными повязками на рукавах. Корабли, поставленные на мертвые якоря. И — кладбища кораблей! На одной банке в Северном море, в районе, где происходила знаменитая Ютландская битва, я насчитал три с лишним десятка торчащих мачт. Будто лес, затопленный в паводок… Историки спорят о том, кто победил в Ютландской битве: немцы или англичане. Я считаю: победил «Летучий Голландец»!
— Разве он уже был тогда? — удивился Шубин.
— Ну, не он, предшественники его! Неужели вы не поняли, что по морям скользит целая вереница «Летучих Голландцев»? Да, бесшумно и быстро, как волчья стая!..
Одно время я думал так же, как вы. Я с облегчением вздохнул, узнав о смерти компаньона Виккерсов, сэра Бэзила Захарова.
Но через несколько лет стало известно, что Гитлер наградил орденом Генри Форда. «Эге-ге!» — сказал я, и в голове у меня прояснилось.
«Не буду воевать! — беспрестанно повторял я. — Ни за что не буду! Не хочу работать на виккерсов и захаровых!»
Но случилось так, что я не выдержал зарока.
В тысяча девятьсот сорок втором году я служил на одном бразильском речном пароходе, который ходил по Амазонке, развозя груз и пассажиров по пристаням.
В шутку мы называли его «землечерпалкой». Он был очень старый, колесный. Чудо техники девятнадцатого века! Весь скрипел на ходу, будто жаловался на своих нерадивых хозяев. Эти скупердяи, видите ли, жалели денег на ремонт. Однако силенка в его машинах еще была! И напоследок он доказал это…
Мы отправились в рейс при зловещих предзнаменованиях.
В Южной Америке, надо вам знать, полно фольксдойче, то есть переселенцев немецкого происхождения. Большинство из них были организованы в союзы и не теряли связи с фатерландом. Считалось, что они потенциальная опора Гитлера.
Случаи торпедирования бразильских кораблей участились. Немецкие подводные лодки запросто заходили в устье Амазонки.
Бразилия соблюдала пока нейтралитет, но ведь немцы не очень считались с нейтралитетом.
Упорно поговаривали о готовящемся фашистском перевороте. В Рио рассказывали, что подводные лодки «неизвестной национальности» буквально роятся у бразильских берегов. А фольксдойче каждую ночь передают в море световые сигналы, чтобы облегчить высадку десанта.
В одном женском монастыре, где аббатисой была немка, обнаружили рацию. Монашки укрывали ее в притворе церкви и отстукивали свои шифровки под торжественные звуки «Te deum».
Впрочем, немного успокаивало то, что «Камоэнс» совершает рейсы лишь в среднем плесе Амазонки, и то главным образом по ее притокам, которые соединяются друг с другом. «В такую даль, — думал я, — не забраться немецким подводным лодкам! И к чему им туда забираться?»
— А глубины? — спросил Шубин, напряженно слушавший своего гостя.
— Глубины позволяли это, особенно сразу после сезона дождей. Тогда вода поднимается на сорок — пятьдесят футов выше своего уровня. Потом, на протяжении нескольких месяцев, она медленно спадает.
Бассейн Амазонки, как вам, вероятно, известно, представляет собой громаднейшее в мире болото, более или менее топкое. Связь с людьми, живущими в маленьких поселках по берегам рек, осуществляется только с помощью пароходов.
За рейс мы обходили Тракоа, Тукондейру и Рере, три самых захолустных притока Амазонки.
На плантации доставляли почту, консервы, рис, сахар и сухую муку, точнее — истолченный в порошок корень одного растения, забыл его название. Бразильцы сыплют этот порошок в похлебку, посыпают им мясо и даже добавляют в вино. А с плантаций забирали коричневые шары каучука, его сгустившийся сок, и, кроме того, конечно, бананы, какао, ананасы.
По палубе приходилось пробираться бочком. Ведь на «Камоэнсе» были и пассажиры: рабочие — добыватели каучука, их жены и дети.
Люди лежали на палубе вповалку, подложив под голову сумки с пожитками. Это был первый «этаж». Затем шел второй и третий — гамаки, развешанные один над другим. И, наконец, была еще крыша, которую подпирали столбы. Туда забирались любители свежего воздуха и располагались среди связок бананов и клеток с курами, утками и поросятами.
Наверху, однако, было небезопасно. Иногда пароход, обходя мель или плывущий сверху плавник, круто отклонялся к берегу. Свесившиеся над водой ветви деревьев могли, как метлой, смести зазевавшихся пассажиров.
А в воде их поджидала пирайя. Слыхали о такой рыбке? Нет? О! Будет пострашнее аллигаторов. Небольшая, не длиннее селедки, но на редкость свирепая и прожорливая. Своими глазами видел, как стая этих рыб набросилась на весло, опущенное в воду, и выкусила из него целый кусок. Мне рассказывали, что у некоторых индейских племен — только не у Огненных Муравьев, это точно знаю, — принято опускать мертвецов в реку, чтобы пирайя обглодала их до костей. Занимает всего несколько минут. Потом скелет красят и вывешивают у входа в хижину.
Не зря упоминаю об этих пирайя. До них еще дойдет черед!
Ну, стало быть, наш «ноев ковчег», безмятежно шлепая плицами, подвигался себе по реке Рере, чтобы в положенное время свернуть в устье Тракоа. Происшествий никаких! Население ковчега ело, пило, пело, плакало, переругивалось, хрюкало, кудахтало.
Тишина на пароходе наступала только ночью. Но тогда над водной гладью начинали звучать голоса болот и тропического леса.
В ночь накануне встречи с «Летучим Голландцем» мне было, однако, не до этих призрачных голосов — я находился в машинном отделении. Вдруг команда: «Стоп! Малый назад!» Потом по переговорной трубе меня вызывают на мостик, и голос у капитана, слышу, злющий-презлющий.
С чего бы это он, думаю!
Ну, вытер руки паклей, выбрался наверх.
Корабль покачивается посреди реки, удерживаясь на месте ходами. По обеим сторонам — черные стены леса. Плес впереди сверкает, как рыбья чешуя. Ночь безлунная, но звездная, полная, знаете ли, этого странного колдовского мерцания мелькающих в воздухе искр.
Оказывается, второй помощник, стоявший вахту, по ошибке свернул не в то устье.
И сделал это, заметьте, давно — почти сразу после захода солнца.
Парень был молодой, самонадеянный. Прошел, наверное, миль двадцать пять вверх по реке, принимая ее за Тракоа. Спохватился, лишь когда рулевой сказал ему:
«Что-то долго не открывается пристань на правом берегу».
(Там принято в ожидании парохода зажигать факелы и размахивать ими среди зарослей, чтобы облегчить подход к пристани.)
Пристань должна была открыться на восемнадцатой миле от устья. Тогда, совладав со своим мальчишеским самолюбием, второй помощник приказал разбудить капитана.
Впрочем, в бассейне Амазонки заблудиться не мудрено. Все эти реки и речушки похожи ночью друг на друга, как темные переулки, в которые сворачиваешь с главной, освещенной улицы.
Но, когда капитан пробормотал: «Аракара», мне, признаюсь, стало не по себе.
Ни поселков, ни плантаций на реке Аракаре нет. По берегам ее живет племя Огненных Муравьев. С недавнего времени их стали подозревать в каннибализме.
Аракара по-настоящему еще не исследована. Да что там Аракара! Даже такая река, как Бранку, в общем уже обжитая и протяженностью в триста миль, не положена до сих пор на карту!
«Ни черта не видать, — сказал капитан, опуская бинокль. — Зато слышно очень хорошо. И этот шум мне не нравится. Прислушайтесь!»
Ночь в тех местах не назовешь тихой!
Воздух дрожмя дрожит от кваканья миллионов лягушек. По временам доносится издалека мучительный хрип, словно бы кто-то умирает от удушья. Это подает с отмели голос аллигатор.
Но над кваканьем и хрипом аллигатора господствует ужасающий рев. Сто львов, запертых в клетке, не смогли бы так реветь. Да что там львы! Я всегда рисовал в своем воображении ящера, который очнулся от тысячелетнего сна и оповещает мир об этом, выползая из своего логовища.
Но это всего лишь обезьяна-ревун. Просто разминает себе легкие перед сном, забравшись на свой «чердак», то есть на самую верхушку дерева.
«Ну? — поторопил меня капитан. — Слышите?»
Да! Что-то необычное примешивалось к этому хору. На болоте, в лесу, словно бы отбивали такт.
Мне вспомнился Шеффилд. Так работает паровой молот. Но, конечно, здесь это сравнение было ни к чему.
«Индейский барабан», — пробормотал капитан.
«Скорее, топот многих ног», — возразил помощник.
«Пляска духов!» — вполголоса сказал рулевой.
Мы переглянулись.
Я, конечно, знал об этой священной пляске. По слухам, ее совершают раз в году, в безлунные ночи, на специально расчищенных полянах. При этом приносятся человеческие жертвы. Толковали о том, что Огненные Муравьи прячут в недоступных зарослях своего идола, по-видимому нечто вроде мексиканского Вицлипуцли, бога войны. И культ его, древний, кровавый, сохраняется в строжайшей тайне.
Я расстегнул последнюю пуговицу на рубашке.
Ну и духота!
В машинном отделении — сто два градуса по Фаренгейту, но наверху немногим лучше. Неподвижный воздух наполнен запахами гниения, ила, застоявшихся испарений болота.
Под этим лиственным пологом чувствуешь себя так, будто тебя засадили внутрь оранжереи. Не хватает воздуха, рубашка липнет к телу, сердце выбивает тревожную дробь. И выйти нельзя! Заперт на замок!
Прислушиваясь к грохоту барабанов — если это были барабаны, — наш рулевой зазевался. «Камоэнс» стал лагом к течению, потом ударился бортом о песчаный перекат. От сильного толчка пассажиры проснулись.
Тотчас изо всех закоулков «Камоэнса» понеслись протяжные, взволнованные жалобы:
«Где мы? Почему стоим? Мы тонем?»
Капитан сердито обернулся к помощнику:
«Заставь их замолчать!»
Тот сбежал по трапу.
Но, вероятно, он сболтнул о пляске духов, потому что жалобы стали еще громче. Страх, как головешка на ветру, перебрасывался по палубе из конца в конец, разгораясь все сильнее.
И вдруг шум стих. Только плакали дети, а матери вполголоса унимали их.
Мы увидели светящуюся дорожку на воде!
2. Пулеметчики и рыба пирайя
— Как — светящуюся дорожку? — Виктория с удивлением оглянулась на Шубина. — Это ты видел светящуюся!..
— Я видел в шхерах, Нэйл — на реке. И как выглядела она, камрад?
— Она выглядела странно, — ответил Нэйл. — Будто гирлянда праздничных фонариков была подвешена на ветках, потом провисла под своей тяжестью и опустилась на воду.
— Правильно.
— Но это не были праздничные фонарики! — Нэйл спешил рассеять возможное заблуждение. — Это были светящиеся вешки. Ими обвехован фарватер.
— И он тянулся вдоль реки?
— Нет, пересекал ее.
— Ну, ясно. — Шубин задумчиво кивнул. — Вешки ограждали подходы к заливу или протоке. Воображаю, какие там густые камыши! Кто же прошел по огражденному вешками фарватеру?
— Никто.
— Не может быть!
— Мы, по крайней мере, не заметили никого. Наверно, фонарики зажгли для проверки. Через минуту или две они погасли.
— И это было близко от вас?
— С полкабельтова, не больше.
— А грохот барабанов? Прекратился?
— Не прекращался ни на минуту.
— Да, непонятно.
— А чем непонятнее, тем опаснее! Я так и сказал капитану. «Пойду к машинам, — сказал я. — Не нравится мне это. Мой совет: разворачиваться и уносить ноги поскорее!» — «Согласен с вами, — говорит капитан. — Да ведь тут развернуться не так-то просто. Я пошлю помощника промерить глубины. Не сходите ли за компанию с ним?»
Забыл сказать, что наш старший помощник валялся у себя в каюте с приступом малярии, руки не мог высунуть из-под одеяла. Ну, а на второго, сами видите, надежда была плоха.
«Понимаю, — говорю я. — Ладно! Схожу за компанию!»
Спустил ялик. Помощник сел на корму. Я взялся за весла. Стали окунать в воду футшток.
Перекаты были в нескольких местах, но ближе к правому берегу. Держась левого берега, почти у самых камышей, можно было свободно пройти.
Я начал было разворачивать ялик, собираясь вернуться на корабль. Вдруг вижу: камыши расступаются, оттуда выдвигается что-то черное, длинное!
Второй помощник оглянулся и чуть не выронил футшток.
Аллигатор? Ну нет! Штука не страшнее аллигатора. Индейский челн!
Он медленно скользил по воде прямо на нас.
Пустой? Да, как будто.
Но индейцы, я слышал, иногда применяли уловку: ложились плашмя на дно челна, подплывали на расстояние полета копья и лишь тогда поднимались во весь рост.
Помощник вытащил пистолет. Я приналег на весла.
С мостика, верно, заметили, что мы гоним изо всех сил. Пароход начал разворачиваться.
Я не сводил глаз с камышей. Каждую минуту ожидал, что оттуда вырвутся на плес другие челны, целая флотилия челнов.
Однако камыши были неподвижны.
И челн, который выплыл из зарослей, не преследовал нас. Течение подхватило его и понесло, поставив наискосок к волне.
«Хитрит индеец, хитрит! — бормотал помощник. — Прячется за бортом!»
Но я начал табанить. Потом быстро развернулся, погнался за челном и, зацепив его веслом за борт, подтянул к ялику.
Помощник был прав! На дне челна неподвижно лежал человек!
Я занес над ним весло. Помощник с опаской потыкал его в спину дулом пистолета.
«Мертвый?»
«Дышит. Но без сознания. Вся спина в крови».
Мы отбуксировали челн к «Камоэнсу».
Раненый оказался индейцем. На нем были только холщовые штаны. Когда мы перенесли его в каюту и положили на койку, то увидели, что спина у него, как у тигра, в полосах, но кровавых!
Ему дали вина. Он очнулся и забормотал что-то на ломаном португальском.
Но тут капитан приказал мне идти вниз.
«Вот что, красавцы! — сказал я своим кочегарам. — Хотите участвовать в человеческих жертвоприношениях? Я — нет! Вы тоже нет? Тогда держать пар на марке! Выжмем все, что можно, из нашей землечерпалки!»
И мы выжали из нее все, что можно.
В ту ночь у топок не ленились. От адского пара глаза лезли на лоб! Но сверху, с мостика, то и дело просили прибавить обороты.
«Ну еще, Нэйл, еще! — бормотал капитан. — Ну хоть чуточку!»
Как наши котлы не взорвались, ума не приложу.
Под утро я поднялся на мостик.
Влажное тело обдало ветерком — от движения корабля.
«Камоэнс» показал невиданную в его возрасте прыть. Только искры летели из трясущихся труб. Он мчался вниз без оглядки, суетливо двигая плицами, как бегущая женщина локтями.
Капитан мрачно сутулился рядом с рулевым.
«Как наш полосатый бедняга?» — спросил я, закуривая.
«Умер».
«Неужели? Жаль его!»
Капитан кинул на меня взгляд исподлобья:
«Самим бы себя не пожалеть! Напрасно мы взяли его на борт».
«Почему?»
«За ним была погоня. Он сам сказал это. А теперь гонятся за нами».
«Кто гонится?»
«Его хозяева».
«Не понимаю. Индейцам нас не догнать».
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53