Я не ответила. Он положил ключи от моей квартиры на столик в прихожей и уже взялся за ручку двери, когда я его спросила:— Сколько они получат, если я напишу заявление?— Не меньше десятки.— Ага, — глубокомысленно кивнула я.— До свидания, — сказал он.Дверь хлопнула и я осталась одна.Я выдавила из пачки таблетку сонапакса. И запила ее коньком.— Плевать, — громко сказала я. * * * Я сидела на диване, тупо уставившись в экран телевизора. Телевизор был включен, только звук я убрала. Шла какая-то очередная тошнотворная политическая передача: все те же жадные лживые морды, беззвучно открывающиеся рты, льющие патоку и грязь, потом замелькали кадры демонстрации, кого-то лупили резиновой дубинкой по голове, кто-то орал — шахтеры, чернокожие, солдаты, танки, политики; некто в бороде с дебильным выражением лица вещал, наверное, о близящемся конце света.Я напряженно размышляла.Бутылку я почти что приговорила. Но это не мешало мне думать, даже наоборот — мысль стала более резкой и ясной. Я уже почти составила план действий — оставалось уточнить кое-какие детали. Распечатала новую пачку сигарет, но закурить не успела. Запиликал звонок телефона. Я сняла трубку.— Это я, Оля, — послышался голос Сережи. — Как ты?— Все олл"райт, босс, — ответила я.Он помолчал.— Правда, все нормально, Сережа, — сказала я.— Что-нибудь-нужно?— Нет.— Если ты вдруг, не дай Бог почувствуешь себя хуже… Ну, что-то будет не так… Ты звони. В любое время суток. Хорошо?— Хорошо.— Ты знаешь, что я приеду, как только ты скажешь… Ты меня слышишь, Оля?Я почувствовала, что сейчас разревусь. Я кусала губы, словно героиня жуткой латиноамериканской мыльной оперы и ощущала себя точь в точь такой же — то есть полной и непроходимой сентиментальной дурой. И очень-очень одинокой почти что тридцатилетней бабой.Он сказал негромко:— Все будет хорошо, Оля… Вот увидишь, — все будут хорошо. Ты меня слышишь?— Конечно. Спокойной ночи.Я брякнула трубку на стол. Допила остатки конька из рюмки, встала и меня ощутимо повело в сторону.— Ого! — восхитилась я. — Хэллоу, мистер кайф!..Я цапнула будильник с полки. Непослушными пальцами поставила его на восемь часов утра.Я уже знала, что я завтра буду делать. Глава 4. УЖЕ ПРЕСЛЕДОВАТЕЛЬ. Утро было такое же унылое и хмурое, как вчера. Дождь мелко барабанил по оконному стеклу.Свое старое тренировочное кимоно и макивару и я с трудом нашла на антресолях в коридоре — в том месте, куда я их засунула года полтора назад, когда бросила тренировки. И бросила я их, честно говоря, не из-за хронической нехватки времени, а скорее просто из-за лени-матушки. Теперь я решила слегка припомнить подзабытое. Хотя в глубине души я надеялась, что эти навыки мне не пригодится.Натянув кимоно, я отжималась на кулаках от пола, считая вслух:— Пятнадцать… шестнадцать… семнадцать…Капли пота падали со лба и кончика носа на паркет.На двадцатом отжимании я заставила себя не просто встать, а вскочить — именно так, как меня учили. Сделала упражнение для восстановления дыхания.Подошла к макиваре, повешенной на глухую стену кабинета, встала в боевую стойку и начала, ритмично выдыхая воздух, наносить по ней удары. Каждый удар отдавался болью в костяшках кулаков, но я продолжала по ней лупить, что было силы. Это было хорошо, потому что я не думала ни о чем, кроме того, как правильно ударить. Неважно кого — лишь бы точно и сильно.Спустя пол-часа я закончила, содрала с себя мокрое от пота кимоно и прошлепала в ванную.Я только и успела, что включить воду, как услышала звонок телефона. Чертыхнувшись, я вылезла из ванной и побежала в комнату, оставляя на паркете мокрые следы. Схватила трубку и сказала, слегка задыхаясь:— Я слушаю.— Можно Ольгу Матвеевну Драгомирову? — послышался незнакомый мужской голос.Я насторожилась.— А кто это? — поинтересовалась я.— Это говорит старший оперуполномоченный уголовного розыска. Моя фамилия Дементьев. Так можно Ольгу Матвеевну?Выругавшись про себя, я сказала:— Я вас слушаю.— Ольга Матвеевна, мне необходимо сегодня с вами встретиться.— Зачем? — спросила я, заранее все зная.— По известному вам делу, — голос его был серьезен.Началось.Я молчала. «По известному делу» — славная формулировка. Но все это начинается слишком рано, слишком в неподходящий для меня и того, что я задумала, момент. И судя по всему, к этому приложил руку Сережа. Или Виталик. Или оба вместе, старые дружки-приятели.— Вы меня слышите? — спросил он.— Что? — я старалась выиграть время. — Говорите, пожалуйста громче, что-то я вас плохо стала слышать.В трубке что-то щелкнуло и его голос действительно стал слышен яснее.— Мне необходимо с вами встретиться. Сегодня. Сейчас вы меня слышите?— Да.— Вы не могли бы сегодня зайти к нам, в районное управление внутренних дел?— Это обязательно?— Мне бы хотелось увидеться с вами сегодня.— Сегодня я не могу, — отрезала я. — Завтра я, пожалуй, смогла бы выкроить время.Он помолчал, а потом спросил:— Завтра в девять вас устроит?— Лучше позже. У меня очень много дел с утра.— Хорошо. Тогда в двенадцать?— Да. Подходит.— Моя комната номер десять. На втором этаже. Я буду ждать вас, Ольга Матвеевна. Вы знаете, где мы находимся?— Кто ж не знает, — ухмыльнулась я.— Тогда до встречи, Ольга Матвеевна. Всего доброго.— До свидания.Я нажала кнопку отбоя.Я не могла понять — правильно ли я сделала, что согласилась на эту встречу, или мне надо было его сразу послать куда подальше. Дескать, знать ничего не знаю и ведать не ведаю. Как это говорят — «уйти в несознанку», во-во. Ладно, с этим я решу попозже. До завтра еще есть время.Прислушиваясь, как в ванной из душа хлещет вода, я по памяти быстро набрала ее номер. Прозвучало несколько длинных гудков и сонный голос этой сучки вяло пропел:— Алле-е-о?..Я молчала.— Алле-е-о?.. Говорите же, я не слышу вас… Лешик, это ты, птенчик? Ну что за дурацкие шуточки с утра? Я же знаю, что это ты… Лешик! Я еще сплю. Алле-е-о?..Я нажала кнопку. Голос умолк. Она была дома. И она была одна. Это было все, что мне требовалось узнать. * * * Я была у нее через минут тридцать. Я припарковалась, не доезжая пол-квартала до ее дома. Вылезла из своей новенькой двухдверной «хонды» с левосторонним, европейским расположением руля, включила сигнализацию и через арку пошла пустынными проходными дворами к ее дому.Она жила на Большой Посадской.Я специально надела неприметную заношенную куртку, джинсы и — главное: мои любимые старые кроссовки «Reebok» на мягкой подошве. Воротник куртки я подняла так, что он почти скрывал мое лицо. А если еще учесть надвинутый на брови берет, вряд ли кто мог хорошо разглядеть мое лицо — уж это-то мне было совсем ни к чему.Открыв тяжелую дверь, я со двора проскользнула в подъезд, прислушалась: было тихо. Мои ноги в кроссовках ступали совершенно бесшумно.Поднявшись на третий этаж, я подошла к ее двери и приникла к ней ухом. За дверью было тихо. На лестничную площадку падали цветные пятна от чудом сохранившегося дореволюционного витража в арочном высоком окне.Я несколько раз глубоко вздохнула. Вытянула перед собой руки в тонких кожаных перчатках и растопырила пальцы. Они не дрожали. Я не удивилась этому — так и должно было быть.Я позвонила. Раз, потом другой. За дверью прошаркали шаги и она спросила:— Кто там?Слава Богу, что эта сучка была ленива от рождения — глазок в двери она так и не удосужилась сделать, сколько бы я ей об этом не талдычила. Я прикрыла рот рукой и ответила нагловатым уверенным баском:— Гражданка Чекалина? Откройте, гражданка, вам срочная телеграмма из Пороховца, Владимирской.Пороховец — родина этой сучки. Она столько мне рассказывала про этот маленький городишко, стоящий на речке с былинным названием Лух или Лук где-то на границе Владимирской и Нижегородской губерний, про тамошнюю непролазную осеннюю грязь, про полуразрушенные церкви и покосившиеся подслеповатые деревянные домишки, про поголовное, перешедшее по наследству пьянство и скучное, скорее по привычке, чем от страсти повальное блядство, — столько рассказывала, когда вечерами мы сидели и болтали, не торопясь уничтожая под сурдинку коньячок или какой другой согревающий душу напиток.Она рассказывала о своем пороховецком периоде жизни с такой злобой и ненавистью, во всю используя в своих байках о тамошней тоске и безысходности великий и могучий русский мат, что иногда меня захлестывало странное ощущение, что я сама родилась и выросла в этом Богом забытом месте и мне в такие минуты, минуты ее рассказов, тоже хотелось завыть от этих ее-моих воспоминаний в голос. Я ее понимала. Хотя толком даже не представляла, где он находится, этот городок: так — где-то очень далеко в России.Вот она и сбежала оттуда, чтобы в Питере, закончив какое-то там училище, стать полупортнихой, — прекрасной, кстати, — полусодержанкой. Тоже, наверное, неплохой, судя по ее обмолвкам.Но как бы она не поливала — искренне, или не очень — свой город, все равно она была оттуда родом: там жили — по крайней мере она это утверждала — ее родители и когда Светочка надиралась, в голосе ее при слове «Пороховец» проскальзывала с трудом сдерживаемая сентиментальная нотка.В общем, она должна была купиться на мою примитивную ложь. И она, дурища, купилась.Защелкал замок. Дверь приоткрылась вовнутрь и в проеме натянулась цепочка, за которой проявилось заспанное лицо этой сучки. То, что дверь могла быть закрыта на цепочку, не явилась для меня откровением.Но я уже говорила — эта дрянь к тому же еще и ленивая до беспамятства. И хотя цепочку — отличную финскую цепочку она поставила полгода тому назад именно по моему совету, но вызвать хорошего мастера поленилась. И присобачила ее в свободную минутку сама. На соплях.Поэтому я не раздумывая, наклонила корпус в сторону и вниз и что есть силы ударила ребром стопы ноги в дверь как раз на уровне цепочки. Ударила так, как меня до седьмого пота заставлял бить сэнсей на тренировках. Мелькнули щепки, треск эхом прокатился по лестничной клетке и затих где-то там, внизу, в нежилой пустоте подъезда. Цепочка отлетела и со звоном треснулась о стену. Следующим ударом ноги я распахнула дверь настежь. Дверь мгновенно сшибла эту сучку с ног: шелковый красный халат с золотыми драконами распахнулся, открывая непропорционально большие загорелые груди с коричневыми пятнами сосков.Она всегда загорала голяком, нимфоманка сраная, и гордилась своей псевдораскрепощенностью — хотя и слов-то таких наверняка не знала, — до посинения.Я ввалилась в квартиру и с грохотом захлопнула за собой дверь. Наклонилась над ней. Она замотала головой, приходя в себя. Я схватила ее за отворот халата левой рукой, а правой тут же врезала по морде так, что у нее лязгнули зубы. Вздернула и мгновенно потащила в глубину квартиры. Все же во мне почти шестьдесят, а в ней едва бы набралось килограммов сорок пять. Да и выше я ее почти на голову.Она не издала ни звука. Ее порочно-красивое, кукольное личико было искажено животным ужасом. Я проволокла ее по коридору, втолкнула в комнату и швырнула в кресло рядом с полированным обеденным столом. И еще раз хлестнула по морде рукой — для вящего эффекта. Теперь точно по носу. У нее сразу же тонкой струйкой потекла кровь. Она, даже не смея шевельнуться, смотрела на меня выпученными глазами. Губы у нее прыгали.— Я пришла с тобой побеседовать по душам, сучка, — прошипела я, нависая над ней. — Ты будешь вести себя тихо, как ангел, и говорить только тогда, когда я тебе разрешу. Поняла? Говори!— Да… — прошептала она.Я достала из кармана куртки большой медицинский пузырек с широким горлышком. Он был полон прозрачной жидкости. Я открыла плотно притертую стеклянную пробку. Очень осторожно.— Слушай меня внимательно, гнида, — я сунула пузырек поближе к ее лицу. — В этой склянке — двести граммов концентрированной серной кислоты. Если я плесну это тебе в лицо, у тебя не останется ни кожи, ни глаз. Ничего. Только обугленные кости. Может быть, ты и выживешь, хотя и это будет весьма проблематично. Может быть, если тебя спасут и ты проведешь полгода на больничной койке, завывая от боли двадцать четыре часа в сутки — ты выживешь. Но ты уже не будешь женщиной. Никогда. Ты станешь уродом. Мерзким уродом с изъеденной язвами образиной. У тебя вылезут волосы и брови. Про ресницы я уж и не говорю. Людей будет тошнить от одного взгляда на то, что когда-то было твоим лицом. Ты меня слышишь, Светочка? Ты понимаешь, что будет? Для тебя все будет кончено в твои двадцать три года. Ты понимаешь?..Она быстро-быстро закивала, не сводя глаз с пузырька. Она вжималась все глубже и глубже в кресло. Надеюсь, она верила в то, что я сейчас ей говорила. Сама-то я еще не знала толком — действительно ли хватит ли у меня решимости сделать такое со Светочкой.Я по-прежнему нависала над ней:— А меня, когда я это с тобой сделаю, оправдает любой суд. Подумают-подумают и решат, что я, бедная несчастная жертва, действовала в состоянии аффекта, изуродовав соучастницу преступления. А на хорошего адвоката я уж не поскуплюсь, поверь мне.— Я не со… Не со…участница, — наконец еле слышно пролепетала она.— Я не разрешала тебе говорить, сучка!Я хлестнула ее по щеке. Она сжалась.— Ты будешь соучастницей, если не сделаешь все, что я тебе прикажу, — безжизненным голосом сказала я. — Слепой соучастницей. Без лица.Свободной рукой я достала из кармана блокнот и шариковую ручку. Положила на стол перед ней.— Ты ведь всех их хорошо знаешь, Светочка, не правда ли? Это же твои старые дружки, да?.. Ты ведь не в первый раз к ним ездила? На эту дачу — ты ведь мне давно пела песни про их милую интеллигентную компанию, а? Новые видеоленты, милые беседы у камелька?.. Ездила потрахаться сразу со всеми или по очереди с каждым? Да, я права? И поставляла им таких же поблядушек, как ты, да? Говори, ездила? Возила девок? Говори, сучка поганая!— Я не виновата, — прошептала почти беззвучно она. — Я не хотела, Оля… Правда… Я не думала, что они с тобой так… Я просила их…— Не ври, сволочь, — перебила я ее.Я наклонила пузырек. И расчетливо-точным движением плеснула кислотой на стол. Темно-ореховая лакированная поверхность стола там, где кислота попала на дерево, зашипела и задымилась. И на глазах начала образовываться широкая обугленная прогалина не правильной формы. По комнате поплыл тошнотворный запах — он мгновенно вернул меня на школьные уроки химии — пробирки, мензурки, валентность и мой сосед по парте, толстый очкастый отличник Леша, который, помогая делать мне опыт, всегда ненароком старался коснуться носом моих волос. Я делала вид, что не замечаю этого: в конце концов он и контрольные писал за меня.Я смотрела на обугливающееся пятно. Как же звали нашу химичку?.. Рыжую сухопарую даму лет сорока… Антонина Ивановна — почему я вспомнила не сразу?У Светочки из широко раскрытых глаз скатились две крупные слезы. Они сползли по щекам на подбородок и смешались с кровью, по-прежнему текущей из носа.— Сейчас ты напишешь мне имена, фамилии, адреса всех четверых. — сказала я. — Телефоны — домашние и рабочие. И все про них. Подробно и тщательно. Кто где работает. Кем работает. Поняла? Говори, поняла?— Да, поняла, поняла…— Пиши, — сказала я, сунув ручку ей в пальцы.Я подтянула себе ногой стул, села рядом с ней. Поставила пузырек на стол — неподалеку от себя, но так, чтобы она не могла до него дотянуться. Хотя вряд ли она бы осмелилась сделать это. Достала сигареты и неторопливо прикурила от бесцветного в дневном свете огонька зажигалки.Светочка, косясь время от времени то на меня, то на пузырек, стала быстро писать. Ручка прыгала у нее в руке. Строчки кривыми тропками ложились на бумагу.— Пиши разборчивей. Не торопись, у тебя пока что есть время, — сказала я, пуская струю дыма ей в лицо.Она ниже склонилась над блокнотом. Я смотрела на ее темя, на волосы, разделенные аккуратным девичьим пробором и мне хотелось ее убить. Вернее — убивать. Долго и сладко. Чем-нибудь тяжелым, — молотком или медным пестиком, — кстати, именно такой я видела как-то у нее на кухне. Подходящая в данную минуту для меня вещь.Светочка подняла на меня умоляющие глаза.— Оля, прости, а как правильно писать: «менеджер» или «мениджир»? — тихо спросила она.— Все равно. Давай, пиши.Я сидела и ждала. В комнате было тихо, только слышно было время от времени, как она шмыгает носом, пытаясь остановить кровавые сопли.Она дописала последнюю строчку.— Все, — пробормотала она.— Ты что — нарочно? — рявкнула я. — Где их телефоны? Забыла написать? Так я тебе быстро напомню! Пиши — домашние и рабочие. Каждого из четверых.— Я не помню на память, Оля, честно! — зачастила она, непроизвольно отодвигаясь от меня. — Можно я посмотрю в своей записной книжке?— Где она?— В сумочке, вон там, — кивнула она головой на столик у окна.— Возьми ее. Но только смотри, без фокусов.— Конечно, конечно, Оля.Она юркнула к столику. Дрожащими руками открыла сумочку и, достав потрепанную записную книжку, вернулась на свое место за столом.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26