Я больше не плачу, я проплакала целый час, пока не иссякли все слезы.После всех этих переживаний глаза у меня опухли, и лицо тоже. Полностью обессилевшая, я снова и снова повторяю себе, что Ричард ушел навсегда, что я видела его, разговаривала с ним в последний раз.Но я не в силах поверить этому. Я не могу… я не перенесу этого… Я люблю его… с того февральского вечера, когда мы с ним познакомились, я безумно глупо построила все свое существование. Я потеряла рассудок. Я жила в мире красивых грез, не заглядывая вперед, радуясь тому, что дает мне небо: счастливые дни и вечера, проведенные вместе, музыка, которую мы слушали вместе; балет, пьеса или кинофильмы, которыми мы наслаждались, сидя рядом и взявшись за руки. О Господи, Господи! Верни мне Ричарда! Верни его!Глупая, напрасная молитва. Нельзя просить Господа о Ричарде. Никаких прав на него у меня нет. Греховно и безнравственно просить Господа о Ричарде! Господь этого не одобрит, и никто не одобрит, ни один порядочный и добродетельный человек. Ричард женат. Наверное, я совсем потеряла совесть, если у меня не хватает смелости и сил придерживаться своих прежних принципов и следовать тому строгому воспитанию, какое я получила.Но я хочу, чтобы он вернулся, независимо от того, есть у меня права на него или нет!Ричард ушел… Сказал, что больше не вернется, потому что не имеет на это права, как по отношению ко мне, так и по отношению к своему ребенку. Он человек благородный. Я часто слышала, что мужчинам благородство свойственно больше, чем женщинам. Наверное, у меня это качество совсем отсутствует. Я хочу, чтобы он вернулся. Господи! Господи! Я не вынесу этой боли! Подумать только, я никогда больше не увижу правильного профиля, утонченных черт этого милого мне лица с усталыми морщинками вокруг прекрасных глаз и рта, его тонкой мальчишеской фигуры, его нервных, чутких рук, которые так часто прикасались к моим рукам, сжимая их в минуту особых переживаний. Не услышу его голоса, не буду ждать от него звонков, и никогда уже не повторятся эти два месяца, когда я изо дня в день страстно ожидала новой встречи.Ричард!.. О Ричард!Вот о чем думала я в своей комнате далеко за полночь. Вот что я чувствовала, когда меня оставил Ричард. Сейчас я пишу эти строки с содроганием, потому что, вспоминая об этом даже спустя годы, я испытываю боль. Вот что делает с женщиной безнадежная любовь. О небеса, это невыносимо…Ричард оставался у меня почти час после того, как заявил мне о том, что мы должны расстаться. Я помню каждое сказанное им слово… и каждое свое… и боль… и каждое мгновение, когда он обнимал и целовал меня в последний раз. Он покрывал поцелуями все мое лицо, и волосы, и руки.Какой это мужчина! О таком может мечтать каждая женщина. В нем нет ничего показного, поверхностного. Каждый его жест идет от сердца, каждый поцелуй, каждое прикосновение. Он сказал мне, что хочет взять меня на руки и унести далеко-далеко от людей и любить меня. И я знаю, что это правда. Мы созданы друг для друга… Как странно звучит… Ричард Каррингтон-Эш и маленькая Розелинда Браун. Неуместная, странная мысль, но это так. Мы созданы, чтобы полюбить друг друга навсегда самой возвышенной любовью. Но в тот вечер нам обоим казалось, что это невозможно. Он сказал, что не хочет причинять мне новую боль, достаточно того, что я уже пережила, что он не хочет оскорблять меня заурядной, легкой интрижкой, которая никогда не завершится брачным союзом.– Пойми, Роза-Линда, – уверял он, – я уважаю тебя, моя дорогая. Я не могу относиться к тебе как к какой-нибудь другой, более легкомысленной женщине, если ты понимаешь, что я имею в виду.– Да, я понимаю… – ответила я.И я благодарна ему за это уважение и внимание ко мне. Но в глубине души мне безумно хотелось, чтобы он думал по-другому… чтобы он проще относился ко мне и принял все как есть. (О мой Ричард, как я рада, что полюбить так можно лишь раз в жизни! Полюбить так, чтобы забыть обо всем… заглушить даже голос рассудка!) Я знаю, что была в тот вечер почти как сумасшедшая. Но он был так добр ко мне… ради меня он сумел не потерять рассудка и поступал так, как только и мог поступить мой дорогой, любимый Ричард. Он даже сравнил меня со своей дочерью.– Со временем, когда Берта станет старше, я не хочу, чтобы кто-нибудь воспользовался ее мягкостью и добротой, – сказал он. – И я не могу принять то, что готовы подарить мне твои глаза и губы, дорогая, и поэтому я не хочу рисковать и продолжать встречаться с тобой.– Неужели ты рисковал? – спросила я жалостливым голосом. – Неужели ты действительно испытывал ко мне такие чувства?– Да, слегка, – ответил Ричард. Он стоял, опершись об угол обеденного стола, в одной руке держа сигарету, в другой – стакан виски.Я его отлично себе представляю: растрепанные волосы (это я растрепала их, целуя бледное лицо), а около губ – след моей губной помады, который я заметила и стерла, чувствуя, что задыхаюсь от любви и печали. Он добавил:– Я считаю, у меня не хватало смелости признать это, потому что мне хотелось и дальше видеть тебя, повсюду ходить с тобою. Но в последний раз, когда я был в Париже, я понял, что слишком много думаю о тебе… я понял, как было бы хорошо, если бы ты была со мной и я показал бы тебе Париж таким, каким я его знаю, а потом мы полетели бы в Мадрид, и я свозил бы тебя в Андалузию и показал бы тебе мою Испанию…Ричард помолчал и осушил свой стакан.– Нет, нет, Роза-Линда, это только мечты! Тогда же я понял, что нельзя давать волю подобным мыслям, иначе наши отношения будут непоправимо испорчены.– Так и случилось, – печально заметила я.Он поставил на стол пустой стакан, загасил сигарету в пепельнице, а потом протянул мне руку.– Подойди ко мне, моя малышка, – сказал он. – Я не хочу, чтобы ты выглядела такой несчастной. Я чувствую себя убийцей… будто я убил тебя. Я ненавижу себя за это! Я хочу, чтобы ты улыбалась и была счастлива! У тебя в жизни и без того было много бед.Я позволила ему взять мою руку и привлечь меня к себе, но сама не целовала его. У меня было так тяжело на сердце… горе мое было слишком велико.– Да, я понимаю, – выдавила я. – Все пропало. Но я не обижаюсь. Зная, что ты любишь меня, я бы не смогла пройти мимо этого чувства. Такое чувство не повторяется дважды в жизни.– Дорогая, – сказал он и нежно поцеловал мою руку. – Зная о твоем чувстве, я бы тоже не смог отвергнуть его. Но ведь это так осложняет нашу дружбу и вообще чертовски запутывает нашу жизнь.– Да, – согласилась я.Должно быть, он решил, что я очень бледна или плохо себя чувствую, поэтому он налил мне немного виски и уговорил выпить.– Ну попробуй, дорогая. Я знаю, что тебе это не нравится, но тебе необходимо что-нибудь выпить.Я пыталась засмеяться, но смех получился каким-то хриплым и сдавленным.– Мне нужно что-нибудь покрепче виски, Ричард… дозу яда или немного морфия, чтобы я перестала думать, чтобы я заснула, а назавтра не проснулась и не вспомнила, что больше я никогда тебя не увижу.Он был потрясен.– Роза-Линда, не говори так. Ты никогда не должна и думать об этом… Я потрясен… Дорогая, ты должна философски относиться к жизни. Она у тебя вся еще впереди. В один прекрасный день ты…Я очень резко оборвала его: – Не говори этого! Только не говори мне, что в один прекрасный день я встречу хорошего парня и выйду за него замуж, потому что этого не будет! Я больше никогда не смогу никого полюбить. И если я не могу принадлежать тебе, то не желаю принадлежать и никому другому, никому!Мне пришлось сжать зубы и сделать глубокий вдох, чтобы подавить рыдания. Мне не хотелось снова расплакаться в присутствии Ричарда. Я знаю, как мужчины ненавидят подобные сцены. И я не хочу устраивать ему ничего подобного, даже если все это окончательно добьет меня.Он крепко прижал меня к себе, и я уткнулась лицом в его плечо, словно так я могла укрыться от обрушившегося на меня несчастья.– О моя дорогая, дорогая девочка! Роза-Линда, я чувствую себя таким негодяем! Как я мог допустить?При этих словах прежнее самообладание стало понемногу возвращаться ко мне. Я подняла голову и посмотрела на него.– Какая чепуха! Тебе не нужно чувствовать себя негодяем! Ты был мне прекрасным другом и… до сегодняшнего дня никогда не пытался даже обнять меня! В любом случае виновата я сама. Незачем еще больше усугублять положение всякими выяснениями! Никто из нас не виноват. Это случилось само собой.Он вздохнул и коснулся моих волос.– Да, это случилось само собой, Роза-Линда!.. На минуту я закрыла глаза и замерла.– Мне нравится это имя. Оно такое странное. Никто никогда не называл меня так. И никто не назовет.– Розелинда – прекрасное имя… Но почему-то уже давно мысленно я называю тебя Роза-Линда.– Мне это приятно, – произнесла я. А затем, после небольшой паузы, добавила: – Ричард, пожалуйста, ответь на один вопрос!– На любой твой вопрос, дорогая!– Ты правда любишь меня? Я хочу сказать, правда, по-настоящему?– Правда, по-настоящему, дорогая. Всем сердцем, всей душой!– Мне будет очень приятно вспоминать это, – вздохнула я.– Запомни, дорогая, если бы я был свободен, я бы женился на тебе, женился бы сразу же!Я вся затрепетала от радости.– Как я счастлива… счастлива! – прошептала я.Я чувствовала, что его рука гладит мои волосы, лицо, плечи. Я не двигалась… Было так хорошо и спокойно. Я замерла, боясь, что это прекратится. Но мне хотелось еще и еще спрашивать его. Мне это было необходимо. Мне так много надо было сказать, так много услышать от него, ведь другого случая уже не будет!– Ричард, – робко попросила я, – расскажи мне немного о своей жене.Я почувствовала, что он замер… перестал ласково прижимать меня к себе и отстранился. Я испугалась, что обидела его, и уже начала упрекать себя в том, что очень глупо с моей стороны разрушить все как раз в ту минуту, когда он обнимал меня. Для меня было важно каждое мгновенье, потому что это никогда больше не повторится. И тут он вдруг заговорил:– Это длинная история, дорогая. Я никогда ни с кем не говорил о Марион, даже с моим братом Питером, единственным близким мне человеком…(Так он впервые упомянул о Питере. Позднее он рассказывал мне о брате, о том, как они были дружны и как его женитьба стеной встала между ними, потому что Питер и Марион невзлюбили друг друга, и о том, что Питер из-за слабого здоровья живет в основном за границей.)Затем Ричард вернулся к разговору о Марион. Без особых подробностей, кратко обрисовал он свою жизнь с ней, поведал о том, как горько он в ней разочаровался, заметив, что вся ее красота, золотистые волосы, изысканные манеры и изящество оказались лишь красивой оболочкой, под которой не было ничего – ни искорки человеческого тепла, ни лучика жалости к страданиям ближних, не говоря уже о посторонних людях, ни самого слабого желания понять его, того, кто отдал ей свою жизнь, юношескую любовь. Она эгоистична, чванлива, капризна, ее одолевает жажда накопительства.– Единственное, что она мне дала, – завершил Ричард свое горькое повествование, – это мой ребенок. Но она пытается отравить мне и эту единственную радость. Я очень люблю Роберту, и хотя самой Марион моя любовь не нужна, она сильно ревнует меня. Она жаждет моего внимания, всяких пустяков, сказанных или сделанных мною, которые питают ее тщеславие. Она всегда ревновала и ревнует меня к Роберте и старается организовать ее жизнь по своему усмотрению, надеясь со временем превратить ребенка в то, что собою представляет она сама, – в пустоголовую, избалованную светскую даму. Но моя всегдашняя и самая сокровенная мечта – сделать Берту прямой противоположностью матери. Я хочу, чтобы она стала настоящей женщиной, не только получала от жизни, но и отдавала ей не меньше, чем получает, – в общем, была бы такой, как ты, Роза-Линда, – добавил он с глубоким чувством и продолжал: – Я знаю, Берта музыкальна и очень артистична. Я пытался всячески поощрять эти таланты, дать ей возможность развивать их. У нас в Рейксли я оборудовал музыкальную комнату, в основном для Берты, а не для себя. Марион ненавидит эту комнату, как и всё, что связано с музыкой, которая ей просто недоступна. Ее раздражает, когда мы с ребенком занимаемся в этой комнате – играем на фортепиано или слушаем пластинки. Но я к этому отношусь очень серьезно… Не скрою, я всегда настаивал на том, чтобы предоставить ребенку свободу выбора. Я испытываю истинное счастье, когда вижу, что девочка развивается духовно, приобщается к искусству, приобретает разносторонние интересы. И хотя она еще очень маленькая, у нее явный талант к игре на фортепиано… Она удивительно тонко понимает меня, она обладает природной чуткостью, хотя и не осознает пока разногласий между мной и матерью, но она понимает, что я несчастлив, всегда старается быть мягкой, нежной и дружелюбной со мной. Она обожает свою мать и по-детски ее любит, а та балует ее, даря дорогие игрушки и книги, устраивает праздники для ее подруг, катания на машинах и тому подобное. Но я знаю, в матери есть и такое, что пугает девочку, то, что и меня заставило отвернуться от Марион вскоре после рождения Берты. И в ней действительно есть какая-то пугающая неумолимость… какая-то почти нечеловеческая холодность… расчет, по которому она построила всю свою жизнь так, как выгодно только ей. С ее красотой (а она очень красива), с ее умением элегантно одеваться и всей той роскошью, к какой она привыкла с детства, она всегда умела добиваться того, что ей хочется. Но все это не имеет ни малейшего отношения ко мне и моему ребенку. Я говорю тебе все это, Роза-Линда, чтобы ты поняла, почему я никогда не смогу оставить Марион. Я никогда не смогу покинуть Роберту, оставить ее этому ледяному и безжалостному существу, которое со временем сломит ее так же, как сломило меня.Он умолк. Я тоже молчала. Этот рассказ словно околдовал меня, и в то же время нарисованный Ричардом портрет Марион Каррингтон-Эш вызвал у меня чувство возмущения. Я знала, что такие женщины существуют. Но чтобы Ричард, мой Ричард, с его чувствительной душой, его теплотой и добротой, был женат на одной из них и обречен на совместное с ней существование – это казалось мне страшно несправедливым. И теперь если на земле и было существо, которое я ненавидела всей душой, так это Марион.Ричард поведал мне и об интимной стороне их жизни. Так я узнала о разрыве, который произошел между ними после того, как Берта появилась на свет; о том, как его жизнь с женой превратилась в безрадостное, унылое существование, несмотря на внешнее благополучие; о том, как он привык к этому (человек ко всему привыкает), но как все это безнадежно… По-видимому, Марион никогда не хотела иметь любовника: ей было достаточно восхищения и похвал в обществе, а секс ее не интересовал. Она была удивительно холодна и поэтому со своей стороны никогда бы не подала ему повода для развода. А он, как уже объяснил, ни за что не хотел давать ей такого повода потому, что у девочки была такая мать. Он утверждал, что ему было бы легче, если бы она была порочной женщиной – пила бы, играла, была бы ему неверна. Все что угодно, но чтобы в ней была хоть искра доброты и понимания.– В основном это вина ее матери, – продолжал Ричард. – Леди Веллинг – глупая, пустоголовая, легкомысленная женщина, в прошлом дешевая певичка – все воспитание направляла к одной цели – выдать дочь за богатого человека… В Марион с детства воспитывалось своекорыстие. Сначала, когда она полюбила меня, конечно по-своему, в течение нескольких недель она испытывала настоящие человеческие чувства. На самом деле я не был такой крупной добычей, какую леди Веллинг решила заполучить для своей дочери. Но я думаю, мне удалось прорвать этот круг жесткости и расчета – правда, на очень короткое время. Я с ума сходил по Марион, а она была так прелестна… настоящее воплощение мечты любого юноши о прекрасной любви!.. – Ричард горько усмехнулся.Я кивнула, но даже и в этот момент чувствовала жгучую ревность, просто потому, что когда-то он все же любил Марион.– Думаю, временно мне удалось увлечь ее – благодаря моей склонности к искусству: музыке, стихам… и моей безумной любви, – продолжал он. – Но я жестоко заблуждался, воображая, что она любит меня и я ей нужен. Я быстро уговорил ее выйти за меня замуж. Тогда я был уже довольно состоятельным человеком, а со временем мое положение должно было еще упрочиться. Мать Марион знала это и ничего не имела против нашей женитьбы. Но весь этот угар длился недолго. Очень скоро все мои иллюзии растаяли… а закончилось все тем, о чем я вам рассказал.Он замолчал, потом неожиданно отпустил меня и закрыл лицо руками.– Дорогая моя, – воскликнул он, – я никогда и ни с кем не говорил вот так о Марион! Я всегда пытался скрыть свои переживания от посторонних глаз. Но я очень устал… За исключением того времени, которое мне удается проводить с ребенком – что не всегда бывает легко в нашем большом, переполненном людьми доме, – жизнь для меня подобна аду.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32