Ричард остановился, и я увидела, что он смотрит в сторону Парка. Затем он произнес:– Вот и солнце показалось. Не хотите ли погулять, а то мы так долго пробыли в помещении? Может быть, вы хотите отправиться куда-нибудь выпить чаю? Если желаете, мы возьмем такси и поедем в отель «Гайд-Парк».Я ответила, что с большим удовольствием прогулялась бы. И действительно, самым лучшим, что можно себе вообразить, была прогулка с ним в такую прекрасную солнечную погоду.Ричард начал извиняться за это приглашение, говоря, что очень редко бывает на свежем воздухе, а целые дни проводит у себя в офисе. Но я уверила его, что извиняться не стоит, ведь при моей секретарской работе у меня тоже остается очень мало времени для прогулок и спорта, кроме того, я тоже очень люблю гулять.Он улыбнулся, глядя на меня сверху вниз.– Как хорошо! Многим женщинам это не нравится. – Затем, посмотрев на мои туфли, он добавил: – И каблуки у вас вполне разумной высоты. Вы не ходите на этих гигантских ходулях?– Иногда, когда надеваю вечернее платье.– В вас много здравого смысла, Розелинда, – заметил он.Я упивалась похвалой Ричарда и снова подумала о Марион, его жене. Какая она? Иногда мне хотелось, чтобы он рассказал о ней и удовлетворил мое любопытство. Может быть, оказалось бы, что она принадлежит к тому типу женщин, которые испытывают отвращение к прогулкам и носят туфли на высоких каблуках, что так ненавистны ему? Такие женщины никогда не могут быть спутницами мужчины, так любящего солнце и открытые просторы. Но об этом я могла только догадываться, потому что Ричард не упоминал о ней. В этот день, когда мы шли, держась за руки, он говорил о своей дочери и смотрел на детей, которые пускали кораблики на Круглом озере, и, как многие тысячи людей, оглядывал статую Питера Пэна и всматривался в первые зеленые ростки, пробивающиеся из темной земли как первые вестники весны.– Моя дочурка очень любит эту статую, – сказал он. – Мы всегда приходим сюда, когда Роберта в городе.– Ей нравится Лондон?– Только по той же причине, по какой он нравится вам. Она любит слушать хорошую музыку. Я вожу ее на концерты. Но нам это удается нечасто, потому что большую часть каникул она проводит в нашем загородном доме. Моя жена считает, что так лучше, и, конечно же, она права.У меня задрожали губы. Так, значит, хоть в одном у них есть согласие. И как-то сразу восторг, который я испытывала весь этот день, ослабел… начал исчезать… Может быть, на меня так подействовали слова «моя жена», хотя он произнес их весьма небрежно.Зачем я бродила в Кенсингтон-Гарденз рука об руку с женатым человеком? И хотя мы и поняли, что нам интересно вдвоем и что нам нравятся одни и те же вещи и наши взгляды во многом совпадают, несмотря на разницу в общественном положении и в возрасте – он был на десять лет старше меня и у него одиннадцатилетняя дочь, – но что из этого?Инстинктивно я высвободила свою руку. Он почувствовал это движение, и, видимо, это его обеспокоило.– Вы уже устали? Хотите домой? – спросил он.Я взглянула на него… и мне вдруг показалось, что эти прекрасные карие глаза полны невысказанной печали… И я быстро ответила:– Нет, не устала. Давайте погуляем еще!– Хорошо, – произнес он с явным облегчением.И мы гуляли, гуляли, и он просил меня рассказывать о себе и напомнил, что обещал познакомить меня с одной своей знакомой, работавшей редактором в журнале.– Ведь вы хотите публиковаться, не так ли? – спросил он.Я колебалась. Мои литературные планы были сейчас совсем далеко от того, что я переживала в тот день. Но я сказала:– Вы очень добры. Действительно, когда-то я думала, что у меня есть склонность к писательскому труду.– Я уверен, что она у вас есть, как и еще ко многому. Какая вы смешная милая девочка.Это был удар по моему достоинству.– Почему это смешная? – запротестовала я. Тогда он опять взял меня за руку, прижал ее к себе и засмеялся.– Не воспринимайте мои слова так буквально и не обижайтесь! «Смешная» – это не то, что «комичная», Розелинда! Вы просто странная… не похожая на тех, кого я знаю. Серьезная, с идиллическими взглядами, страстно интересующаяся жизнью – ведь вы такая?Эти слова были приятны мне. Неужели он действительно так думал обо мне? Ну что же, он не очень ошибался. Но он был первым, кто заметил эту сторону моего характера. Он сделал так, чтобы раскрылась именно эта моя черта. Мне вспомнилось, что очень многие из моих друзей, даже такие люди, как Диксон-Родды, у которых я жила… называли меня холодной и независимой. Но на самом деле я вовсе такой не была… Я была такой, какой меня воспринял Ричард, – честной и полной страстного стремления к яркой жизни, той жизни, какой у меня никогда не было.– Вы ведь не огорчились, что я назвал вас смешной? – Голос Ричарда прервал мои мысли.Тут уж и я рассмеялась.– Конечно, нет.– Очень хорошо, – сказал он.И это было мне приятно потому, что Ричард не хотел меня обидеть. Как здорово было ощутить себя хотя бы в малой мере объектом его интереса и внимания.– О чем же вы хотите писать, Розелинда?– О жизни и о людях, – помолчав, ответила я.– А-а… всякие романтические истории о любви, которыми так увлекаются женщины, – предположил он.– Не совсем так, хотя я думаю, что романтическая любовь каким-то образом войдет в повествование, но меня гораздо больше интересует психологическое описание характеров.Он украдкой взглянул на меня; мне показалось, что я вызвала насмешку в его глазах, и я почувствовала, как краснею.– Ну вот, вы надо мной смеетесь!Второй раз за этот день он прижал мою руку к себе самым дружеским образом и успокаивающе сказал:– Дорогая моя, совсем наоборот. Вы кажетесь мне такой крошкой, такой юной, а говорите о психологии, отметая в сторону романтическую любовь! Иногда вы напоминаете мне мою дочку, ей сейчас одиннадцать лет, так вот она убеждает меня, что романтика – это все чепуха, а главное, что меня пугает, – она читает серьезную литературу.Мне было очень приятно, что он сравнивает меня со своим ребенком.– Разве вы не довольны? – спросила я. – Неужели вы одобряете те сентиментальные рассказики, что нравятся большинству детей? Разве вы бы не гордились тем, что у вашей дочери проявился серьезный литературный вкус?– Да, я бы гордился, – ответил он, – но беда в том, что у нее не будет шансов развиваться дальше, потому что она воспитывается в неподходящей социальной среде.– А я слышала, что Бронсон-Касл – самая прогрессивная школа.– Так оно и есть. Пока Гертруда Холт возглавляет ее, так и будет. Но для ребенка очень важно домашнее влияние и…Неожиданно Ричард замолчал. Я инстинктивно поняла, что он хотел сказать. Что его жена не интересуется классической литературой и не имеет ни малейшего желания позволить маленькой Роберте углубляться во что-нибудь серьезное на каникулах. До этого Ричард ни слова не говорил о своей жене. Позднее я поняла, что у него было сильно развито чувство долга, чтобы обсуждать Марион с посторонними. Но я поняла и то, что между родителями Роберты были разногласия. Он больше ничего не сказал, и я не знала, что ответить, но все-таки заметила, что при таком отце у девочки наверняка есть возможности для интеллектуального роста. Услышав это, Ричард улыбнулся, и на этот раз улыбка его была не веселой, а скорее какой-то саркастической, и он процедил как бы сквозь зубы:– Мне очень приятно, что вы так говорите, но боюсь, я слишком занят и меня часто не бывает дома и я не могу оказать какое-либо влияние на жизнь дочери. – Затем он вновь перевел разговор на меня: – А каковы ваши планы на будущее? Как долго вы собираетесь заниматься секретарской работой? Интересная ли эта работа?.. Хотя такая работа не может быть интересной… каждый день одно и то же.Я сказала ему, что не считаю свою работу такой уж скучной, хотя любая ежедневная работа может показаться монотонной; я объяснила, что моя работа у Диксон-Роддов – просто рай по сравнению с тем, что мне приходилось делать и как жить раньше, до того, как я попала на Уимпл-стрит.– Я благодарна Диксон-Роддам за то, что их дом стал и моим домом. Они такие добрые, и у них я никогда не чувствую себя бедной секретаршей.Я заметила, что его печальные глаза смотрят на меня с каким-то смешанным выражением сочувствия и нежности. Он произнес:– Любой человек был бы безмерно счастлив, если бы его секретарем были вы.– Тут я с вами не согласна, – возразила я. – Временами со мной очень сложно иметь дело, по крайней мере миссис Диксон-Родд часто говорит именно так. Я раздражаю ее и многих людей тем, что замыкаюсь в себе, как улитка прячусь в свою раковину.– Бедное дитя, – сказал он со вздохом, – а суетный мир не позволяет человеку прятаться в спасительной раковине часто и надолго, не так ли?Не знаю, права я была или нет, но в голосе, каким было произнесено замечание, я расслышала мучительную усталость. Из-за этого мне стало очень грустно. Должно быть, что-то причиняло ему боль. Я была в этом уверена. И, несомненно, причиной была женщина, на которой он был женат.– Я полагаю, Розелинда, главное, чего вам так не хватает и что вам так необходимо, – это свой дом. Одна из самых настоятельных необходимостей человека – это дом, где можно найти покой и убежище от всех внешних волнений и неприятностей. То есть, я думаю, это необходимо человеку с пытливым умом и тонкой душой, такой, как ваша.Я вынуждена была согласиться с ним и подумала о том, как хорошо он все понимает… Ведь люди, подобные Китти Диксон-Родд, добрейшей душе на всей земле, глубоко ошибались, полагая, что мне вредно оставаться одной.– Да, вы правы. Как бы мне хотелось иметь свой дом! – воскликнула я. – Ведь у меня его никогда не было. Я была еще несмышленой, когда умерли мои родители. И наверное, так хорошо жить в своем доме и ни от кого не зависеть!– А какой бы дом вы выбрали? – улыбаясь, спросил Ричард. – Я надеюсь, не шикарную квартиру и не огромный особняк? Наверное, вы скажете, что хотели бы жить в маленьком шале, подальше от людей, где-нибудь в Альпах; а может быть, в бревенчатой избушке на берегу быстрой реки или в одном из моих любимых заброшенных, полуразрушенных замков в Испании? Или я ошибаюсь?– Нет, вы правы, – со смехом ответила я. – Но на самом деле я бы не возражала, если бы это была просто маленькая комната, такое место, где я могла бы держать свои книги и картины и где бы у меня был хороший проигрыватель и много классных пластинок.– Вы положительно напоминаете мою дочь, – произнес Ричард, смеясь. – Я так и слышу, как она говорит: «Классные пластинки» – с тем же самым воодушевлением. Знаете, Розелинда, я думаю, вам бы очень понравилась музыкальная комната у нас в Рейксли. Она специально оформлена, у нас отличный проигрыватель и концертный «Стейнвей», один из лучших инструментов, какие мне доводилось слышать.Я спросила, кто играет на рояле.Ричард ответил, что немного играет сам и учится играть его дочь.Мы медленно шли по Кенсингтон-Гарденз. Темнело. Солнце уже село. Становилось холоднее. Тут я почувствовала, как после восторга, который я испытывала весь день – на концерте и за ленчем в «Ла-Конкордия», – тихой радости, когда мы шли по парку и разговаривали, меня вдруг охватила глубокая печаль.Вот и опять все кончилось. Может быть, я больше не увижу Ричарда. Я не должна его больше видеть! Он слишком сильно занимает мои мысли; в нем слишком много странной и необъяснимой притягательности. Но он принадлежит жене и своей маленькой любимой дочери. Для меня в его жизни и в его мире нет места! И еще я поняла, что если буду и дальше встречаться с ним, то тем самым навлеку на себя лишь новые беды и переживания, которые принесут мне огромную боль. Я не должна, не должна влюбляться в Ричарда Каррингтон-Эша.Но когда мы стояли на углу и Ричард остановил такси, меня неожиданно охватила такая безысходность и такая тоска… Я посмотрела на красивый профиль Ричарда, на благородные, тонкие черты его Лица, которые стали для меня уже близкими, и подумала: «Слишком поздно, я уже влюблена».– Я отвезу вас на Уимпл-стрит, а мне ведь надо в клуб, – сказал Ричард. – У меня там деловая встреча.Я забилась в уголок, чувствуя себя маленькой и несчастной. Ричард закурил и нахмурился. Я видела, как он насупил брови, будто его угнетала какая-то тайная мысль. Посмотрев на меня, он произнес:– Спасибо вам за прекрасный день. Невозможно выразить словами, как я доволен!– И я тоже, – сказала я с показной небрежностью, – и вам спасибо за все!Снова молчание. Ричард смотрел в окно такси, я тоже. Я мучилась от сознания, что это все, что больше я его не увижу, он передумал, и был, конечно же, прав. Эта случайно возникшая дружба была в высшей степени странной и никому из нас не могла принести ничего хорошего. Но для меня знакомство с Ричардом было незабываемым. Я и так мучилась всю прошлую неделю, а теперь, когда увидела его и мы провели вместе столько времени, будет еще хуже. Я сидела, поигрывая замком своей сумочки, и была не в силах произнести ни слова.Такси остановилось у дома Диксон-Роддов. Я почувствовала, что почти ненавижу это здание. Сегодня вечером мне будет в нем так печально и одиноко. Проведенный с Ричардом день был настоящим колдовством. Но ничего хорошего из этого не выйдет. Я поняла все. Он не мог сделать меня счастливой… Он мог лишь показать мне краешек того душевного мира, в который я никогда не смогу войти и о котором буду только напрасно мечтать.Я вспомнила других мужчин, с какими была знакома. Одному или даже двоим из них, как и бедному Пату, представлялось, что они влюблены в меня. Но они не выдерживали никакого сравнения с Ричардом.Я повернулась к нему и глухо проговорила:– Ну что ж, еще раз большое спасибо. До свидания.Сняв шляпу, он протянул свою руку и резко сжал ею мою. Этот его жест был неожиданным, и от прикосновения его руки по всему моему телу пробежала дрожь. Думаю, что я побледнела, но он не заметил этого в тускло освещенном такси.На лондонских улицах быстро наступали сумерки. Казалось, ему уже удалось разрешить ту проблему, которая мучила его все время, пока мы ехали из Кенсингтон-Гарденз. Он больше не хмурился и произнес:– Может быть, завтра мне придется уехать по делам в Париж. Но через день-два я вернусь. Вы позволите позвонить вам? Не захотите ли вы еще раз пойти на балет или на какой-нибудь хороший концерт? Или пойдемте в театр. Может быть, вы захотите посмотреть какую-то интересную пьесу. То есть, конечно, если вам не наскучил усталый бизнесмен.Последние слова он произнес со смешком. Мне сразу стало весело… неимоверно весело. Сердце забилось от радости, и снова все было хорошо.– О, это было бы великолепно! – воскликнула я. – И конечно же, мне с вами совсем не скучно! Как вы можете так говорить? Вас очень интересно слушать!– Вы слишком молоды, поэтому так и говорите! Я запротестовала:– Это правда! Никому бы и в голову не пришло называть вас стариком! Вы ненамного старше меня!– Если считать по годам, то лет на десять, а по жизненному опыту я старше вас лет на сто, – улыбаясь, проговорил он.Я тоже улыбнулась ему, и мы тепло и дружески посмотрели друг на друга.– До свидания, – сказала я, – и еще раз спасибо вам, Ричард.Внезапно мной овладела застенчивость, ибо мне стоило большого труда назвать его по имени. Потом я вспомнила, что он все еще крепко сжимает мои пальцы. Я осторожно высвободила свою руку, и он сказал:– До свидания, Розелинда! Берегите себя!Вот и опять он уехал, а я осталась одна в этом большом доме, одна, если не считать Бенсон, которая уговаривала меня выпить чаю и ворчала, потому что позвонила хозяйка и сказала, что они возвращаются в Лондон сегодня вечером вместо завтрашнего утра. Это означало, что Бенсон самой придется готовить ужин, потому что кухарки не было. Такие беззаботные люди, совсем не думают о других, с презрением говорила Бенсон, может быть, хоть я ей помогу. Бенсон частенько обращалась ко мне за помощью. И хотя это не входило в мои секретарские обязанности, но мы были с ней друзья, и она тоже часто оказывала мне небольшие услуги. Я ответила, что, конечно, помогу, и стала пить чай, не обращая внимания на то, что она ворчит. Сердце мое пело, а мысли были далеко-далеко… Они следовали за Ричардом Каррингтон-Эшем, который ехал в клуб «Юниор Карлтон».Опять я увижу его. Он хочет видеть меня…Не было ли это сумасшествием? Не потеряла ли я разум, если позволила, чтобы между мной и этим мужчиной, который был женат и имел дочь, развивались пусть даже самые платонические отношения?!Кажется, я об этом не думала. Впервые за всю мою жизнь меня закружил ураган эмоций и какая-то огромная сила унесла за границы разума и осторожности, разрушив мои прежние жизненные принципы.Я влюбилась в Ричарда, и дороги назад для меня не существовало! «Конечно же, – сказала я себе, – он не может полюбить меня. Для него я была смешной крошкой, которую он иногда сравнивал со своей дочкой; может быть, ему было немного жаль эту крошку, и он хотел ей добра.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32