Это была одна из самых удачных ее работ, и девушка подарила ее Стефану на день рождения. С легкой болью Верона вспомнила, что через месяц будет его двадцать девятый день рождения, а ее здесь в этот раз уже не будет. Ей еще не верилось, что после двух лет таких тесных отношений она навсегда расстается со Стефаном.
Около двери стояло радио, маленькое, но хорошее. Стефан любил музыку, и ему нравились симфонические концерты. Верона часто наслаждалась, слушая их вместе с ним.
Сегодня она говорит всему этому прощай. Верона еще не понимала какой пустой станет ее жизнь, ведь в ее будущем существовании с Форбсом почти не будет места для занятий искусством. В то же время в ее старой жизни и, в квартире Стефана, например, было и то, с чем она расставалась без сожаления. Верона так и не могла привыкнуть к грязи – замутненный фонарь, который никогда не чистился, лежащая на полу толстым слоем пыль, грязные рваные коврики. «Уборщица» Стефана нагло пренебрегала своими обязанностями. Не его вина, но это все же создавало тяжелое впечатление. Правда, в спорах с матерью Верона всегда защищала Стефана и ему подобных. «У них нет ни сил, ни денег, ни времени, когда можно было бы скрести и чистить. Они целиком заняты своим искусством», говорила о своих друзьях Верона.
Вдруг, словно прочитав ее мысли, Стефан поставил свою чашку, зажег сигарету и заговорил:
– Извини, что я был такой свиньей, Верона. Мне надо было перед твоим приходом побриться и прибраться в мастерской. Миссис Бертон сегодня утром не приходила. Мне надо найти кого-нибудь другого, она очень недобросовестна.
– Все нормально, Стефан, – довольно мягко проговорила Верона.
– Хочешь еще чаю?
– Нет, спасибо.
Стряхнув пепел на пол, Стефан посмотрел на Верону полными тоски глазами.
– Ну, милая, итак это последняя чашка, которую мы пьем вместе.
Девушка с замешательством посмотрела на него.
– О, Стефан, возможно, что последняя здесь, но полагаю, мы еще не раз выпьем вместе. То есть я хочу сказать, что это вполне возможно в другой обстановке.
– То есть я должен как-нибудь прийти в гарнизон и распить там чашечку чаю? – спросил Стефан с коротким смешком.
Верона вспыхнула:
– Ты не можешь оставить свою иронию? Стефан пожевал нижнюю губу, наклонился вперед и провел пальцами по своим густым жестким волосам.
– Мне, конечно, надо сделать попытку быть вежливым.
Верона вздохнула.
– Неужели это так трудно?
– Очень. Перед перспективой, что ты станешь женой майора Джеффертона, я чувствую себя не только невежливым, но и нецивилизованным.
Девушка не могла удержаться, чтобы не сделать ему открытого упрека.
– Тебе бы следовало помнить, что ты сам этого хотел.
Стефан резко посмотрел на нее.
– Ты хочешь сказать, я не готов купить лицензию на кольцо?
– Да, – тихо подтвердила Верона. Стефан смотрел на бледное, прекрасное лицо, чопорное выражение которого выводило его из себя. Но он не мог на нее злиться, не мог не признать правоты ее обвинения.
– Ты совершенно права, – хрипло проговорил он. – Я не предлагал тебе руку и сердце.
Я был бы ужасным мужем, разбившим сердце любой женщины.
Верона подняла на него свои полные упрека глаза.
– Так только поэтому ты не захотел жениться на мне?
Стефан встал, подошел к камину и оперся на него.
– Это не совсем так. Но я думал о тебе. Как я тогда тебе говорил, у меня нет ничего конкретного, чтобы я мог предложить женщине. Я делаю достаточно в коммерческом мире, чтобы заработать на хлеб и покупать краски и холсты, но ты знаешь, что это не может долго продолжаться. Я хочу написать нечто лучшее и готов голодать, пока не кончу работу. Нельзя просить девушку, тем более такую, как ты, голодать вместе со мной.
– Но, если бы я стала жить с тобой вместе не вступая в брак, разве я не голодала бы так же, – с сарказмом заявила Верона.
Стефан повернулся к ней.
– Я никогда не предлагал тебе перебраться сюда и разделять со мной все тяготы моей жизни. Ты могла продолжать жить дома, заниматься своей работой и…
– О, понимаю, – прервала его Верона и встала, оправив платье, – так, чтобы у тебя не было по отношению ко мне никаких обязательств. И ты не имел бы никакой ответственности, а только меня и мою любовь, когда у тебя на это найдется время.
Стефан с отвращением посмотрел на нее.
– Почему так односторонне? Почему женщина всегда думает, что все жертвы только с ее стороны, а мужчина имеет одни привилегии? Разве любовь не взаимна? Разве получать удовольствие – не привилегия? Без обязательств для меня, я это допускаю, но и без осложнений для тебя. Мы оба оставались бы свободны и вольны жить как нам заблагорассудится, хотя и будучи любовниками.
Верона теребила свои тонкие пальцы. Краснела и бледнела, и, наконец, затрясла головой.
– Так не пошло бы. Я видела подобные отношения, и они были ужасны. Я полагаю, что ты счел меня «мелкой» и узколобой и, возможно, пуританкой. Может и так. Но я всегда уважала брак, если двое любят друг друга.
Стефан отвесил поясной поклон.
– Ты абсолютно права, и я далек от мысли разрушать твои убеждения.
Щеки Вероны стали еще краснее.
– Ты сказал, когда мы это обсуждали впервые, что я должна «жить с тобой». А получив отказ, полагаю, затаил на меня обиду.
– Не обиду, но я чувствовал разочарование.
– Потому что не получил меня таким образом или потому, что я не столь широкомыслящая, как тебе хотелось бы?
– Да, меня огорчило и то, и другое.
– Верона резко вздохнула.
– Я знала, что это безнадежно с самого начала. Пока дело не дошло до интимной близости, мы были такими хорошими друзьями. А я любила тебя, Стефан, очень любила. Это трагедия.
Он с величайшей горечью посмотрел на девушку.
– Правда любила – Ты сам знаешь, – проговорила она. Стефан поднял брови.
– Возможно, так – тепленькая водичка.
– Да нет, гораздо больше и ты это знал. Стефан стиснул зубы.
– Хорошо, я верю, что ты любила так, как ты способна любить.
– Ты полагаешь, что это весьма слабая способность? – воскликнула Верона. – Что я бесхребетна или труслива? Ты полагаешь, что мне следовало бы иметь храбрость, как у этой модели Пиппы Лей, которая пошла жить с твоим другом Полом Саймонсом. И посмотри, что получилось. Она бросила все, работала на него, как рабыня, стала прислугой на все руки: готовила, стирала, в общем делала все. А затем, когда он решил, что устал от нее и, как Гоген, улизнул в Южную Америку, что стало с Пиппой? Она покончила с собой. Ты помнишь, как неприятно все это было? Бедная Пиппа? Я помню, что я думала об этом тогда…
Голос Вероны дрогнул.
– Благодарю Бога, что я не на ее месте.
Стефан уставился на кончик сигареты. Стало так темно, что они едва видели друг друга. Даже в мерцающем свете газового огня лицо Стефана казалось изможденным. Он поднялся и зажег свет. Верона приставила ладонь к лицу, повернулась и снова уселась. Стефан увидел, что она плачет.
Стефан почувствовал невероятную усталость, он по горло был сыт всем этим. Но он больше не был зол на нее, его наполнило презрение к самому себе. И безмерное сожаление. «Если бы я не был таким, как был, это милое создание было бы моей женой», – думал Стефан. Верона не была чопорной, узколобой или трусливой. Просто она оказалась врожденно целомудренной. И не ее вина, что художник в ней уступает условностям и принципам, в которых она была воспитана. Стефан хотел бы быть иным ради нее и ради самого себя. Но не мог. Он должен был рисовать, это переполняло все его существо. И пока он не достигнет вершины своих чаяний – стать хорошим художником, признанным художником, он не может быть ничьим мужем, связанным и уничтоженным обязанностями и финансовыми трудностями семейной жизни. Спустя мгновение Стефан проговорил:
– Зачем приплетать сюда Пиппу? Здесь совсем иное дело и Пол заставил ее сделать то, о чем я никогда не просил тебя… бросить все и жить со мной.
– Иногда я думаю: а не было ли это честнее? – проговорила Верона с горечью, которой он никогда у нее раньше не слышал. Он сильно покраснел.
– Согласен! – яростно проговорил Стефан.
– Я бесчестный и аморальный тип. Уверен, что твой жених даст тебе это почувствовать еще сильнее и даст тебе гораздо больше той дружбы, которая могла быть между нами.
– Дорогой, – мрачно заявила Верона. – Я вовсе не хотела тебя расстраивать.
– Ты ведешь себя, как ребенок! – огрызнулся он. – И что же ты ожидала услышать от меня? Что я предложу свои пылкие поздравления, вывешу флаги и поблагодарю тебя за то, что лишился той единственной, которую я когда-либо по-настоящему любил!
У Вероны задрожали губы, и Стефан грубо добавил:
– Ради Бога, не реви больше.
А затем, прежде, чем она успела ответить, наклонился к ней, взял ее прекрасную руку и поднес к своим воспаленным глазам.
– Извини, ангел мой. Я так чертовски устал, что не понимаю, что говорю и веду себя отвратительно. У меня почва ушла из-под ног. Я знаю все, что ты мне скажешь. У меня был шанс, и я им не воспользовался. У тебя все права отвернуться от меня и выйти за этого милого парня. Я сам на это напросился. Но я хочу, чтобы ты поверила, что одной из многих причин моей пассивности было то, что я слишком люблю тебя, чтобы тянуть в то убожество, в котором я живу. Когда я рисую, все остальное вылетает у меня из головы, мне наплевать: чисто здесь или как в хлеву, ел я или нет. Вероятно, я не замечал бы, ела ты или нет, если бы ты была бы тут, и есть ли у тебя, что поесть. Ты не создана для такой нищеты. Может быть, когда-нибудь, я и стану богатым и знаменитым. Тогда я смог бы создать для тебя подобающую обстановку, ту, что ты заслуживаешь. Но до этого, может быть, долгий путь, а может, этого не случится никогда. Так зачем тебе ждать?
Верона стояла очень тихо. В ее глазах было выражение близкое к испугу. Никогда еще она не была так неуверена в себе. Ее пугало то, что сказал Стефан. Теперь ей хотелось плакать не о себе, а о нем. Она чувствовала его жгучие слезы на своей руке. Стефан – циник, гордящийся тем, что он крут и несентиментален, рыдал из-за того, что потерял ее. А ведь было время, когда она была во всю влюблена в него, когда он был началом и концом ее существования.
Просто ужасно, что все могло так обернуться. Просто невероятно, что она любит кого-то другого… кого-то столь отличающегося от Стефана. А было бы это так? Может ли она когда-нибудь так любить Форбса, как она любила Стефана, со всей опустошающей страстью разбуженной юности, тем беззаветным обожанием героя, которое она питала к нему, когда юной, неоперившейся студенткой, нашла в нем друга и учителя?
Верона была чуть испугана, потому что он все еще обладал способностью волновать ее, и не только вызывать жалость из-за того, что она причинила ему боль, но и давно увядшую печаль о том, что он не позволил ей разделить его жизнь.
Девушка задрожала, почувствовав навертывающиеся слезы. Она вдруг испытала неприязнь к Форбсу и поняла, что чертовски запуталась в своих эмоциональных переживаниях.
Но Верона ничего не сказала. Ей было нечего сказать, и ей было чуточку стыдно, что она любит Стефана недостаточно сильно, чтобы согласиться бесконечно ожидать его. Ей хотелось здорового счастья, надежной и нормальной семейной жизни, и Форбс предложил их.
И все же, по-своему, в глубине души, она все еще любила Стефана Беста…
Неожиданно Верона крикнула:
– Не будь таким несчастным, о, милый Стефан. Я от этого чувствую себя совершенно разбитой. Не надо!
В этом было нечто столь возвышенно эгоистичное, что задело в Стефане чувство юмора. Мимолетная слабость прошла, он поцеловал руку, которую держал, отпустил ее, быстро прошел к окрашенному зеленой краской шкафчику, вытащил носовой платок и высморкала я. Затем заговорил.
– Что я за скотина! У меня нет никакого права заставлять тебя чувствовать себя разбитой. Тебе надо чувствовать себя веселой и праздничной в преддверии великолепной свадьбы. Когда она состоится?
Верона не ответила. Его голова опустилась. У Вероны не было такого же чувства юмора, как у Стефана. Но ему всегда удавалось успешно отвлекать ее от мечтаний и сталкивать лицом к лицу с реальностью. Стефан был большим материалистом. Приходилось бороться с его твердостью, поэтому Верона постоянно ломалась первой. Верона любила погружаться в романтику, делать вид, будто все очень мило даже там, где ничего подобного не было. Она обладала даром фантазии. Но Стефан видел вещи такими, какими они были на самом деле, и по прошествии некоторого времени привил этот взгляд Вероне. Она даже научилась посмеиваться над собой.
– Ни один истинный художник не удовлетворяется и не обманывается поверхностным обаянием, – говорил он. – Вот почему лучшие портретисты не просто воспроизводят лицо, являющееся маской. Они пытаются изобразить душу, скрывающуюся за этой маской.
Стефан привил Вероне свой образ мышления, но только благодаря мощи своего влияния на нее и ее слепой веры в него. Но теперь она хотела вернуться к своим мечтам, к своему естественному состоянию, не желая вникать в суть вещей слишком глубоко и сталкиваться с неприятностями, которые часто поджидают любителей измерять глубины. Стефан говорил, что только человек, достигающий сначала каменистого дна, а потом начинающий взбираться на высочайшую вершину, находит истинную правду жизни и исступленный восторг. Но, возможно, не в первый раз думала Верона, у нее нет достаточных сил, чтобы нырнуть на такую глубину или подняться на такие высоты. Борьба казалась ей невыносимой. Да и с Форбсом ничего не получилось бы. Он был простым симпатичным молодым человеком, предъявившим несколько требований к ее образу мышления.
Но Верона была несчастна не только потому, что изменила Стефану. Она предала художника, который, как она знала, таился в ней. Верона представляла, что когда-нибудь наступит день, когда она устанет от легкого пути и начнет тосковать по злой сладости борьбы на стороне Стефана, какую бы цену не пришлось бы за это заплатить.
Сейчас настроение Стефана, как часто бывало, резко изменилось. В одно мгновение черное отчаяние перешло в лучезарное веселье.
Он сказал:
– Не нужно сидеть и беспокоиться обо мне, Верона. Ты должна быть счастливой. Я ни за что не виню тебя. За все отвечаю я. Выходи замуж за своего милого солдатика и будь счастлива, дорогая. Я даже приду и потанцую на твоей свадьбе, если мама пришлет мне приглашение. Как насчет терпения и дружбы? Да, я пожму руку жениху и буду часто приезжать к вам в гости, когда вы вернетесь из-за границы. О Боже, Верона – жена военного! Это просто фантастика. Но тут есть и комическая сторона. Не обижайся, если я смеюсь. Я не хочу ни над кем поиздеваться. Но это смешно, не правда ли? Такая полная, абсолютная перемена… для моей девушки. Мне нужно перестроить немного свои мысли перед тем, как я смогу привыкнуть к подобному положению дел.
Верона с новой обидой посмотрела на Стефана. Она предпочитала, чтобы он был таким, чтобы ей можно было разозлиться на него и обрадоваться, что ее выбор пал на Форбса… Это гораздо лучше, чем возвращение старой боли, возвращение восхищения Стефаном.
– Реальность не такая уж комичная, – произнесла Верона. – Хотя я признаю, что все в моей жизни изменится.
– Пойду бриться, – резко проговорил Стефан, – чтобы я напоследок не запечатлелся в твоей памяти, как грязный парень со щетиной на подбородке. Поговори со мной, пока я буду приводить себя в порядок. Расскажи мне о самом главном. Я же ничего не знаю. Я даже не знал, что ты встретилась с ним. Возможно, я даже смогу простить себе свое поведение, поскольку все происходящее вызывает настоящий шок.
Верона достала из сумочки портсигар. Ее нервы были на пределе. Она все еще чувствовала грусть и странную нехватку смелости, даже сознавая свою правоту, благодаря которой решилась на этот визит.
Верона не видела Стефана, поскольку сидела спиной к кухоньке, но слышала, как он налил в тазик воды и начал доставать бритвенные принадлежности. Вдруг ей в голову пришла мысль, как удивился бы Форбс, если бы увидел ее в такой комнате за разговором с мужчиной, бреющимся в пять часов после полудня. Конечно, Форбс не имел никакого понятия ни о Стефане, ни о ком-то другом из друзей-художников Вероны. И не потому, что был грубым или дурно воспитанным. Форбс отличался широким кругозором, обладал чувством юмора, которое привлекло Верону наряду с его приятной внешностью. Но он жил в другом мире… и вырос в других условиях. И еще Форбс, благодаря своей профессии, был дисциплинированным, привыкшим к порядку человеком, всегда выглядел чистым, опрятным. Он строго осудил бы небрежный вид Стефана. Его возмутила бы эта, запыленная мастерская. И Форбс ничего не знал о живописи, не интересовался вообще никаким искусством. Это был образец стопроцентного солдата. Если он и имел знания или вкус к какой-либо созидательной работе, так это только к механике.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21
Около двери стояло радио, маленькое, но хорошее. Стефан любил музыку, и ему нравились симфонические концерты. Верона часто наслаждалась, слушая их вместе с ним.
Сегодня она говорит всему этому прощай. Верона еще не понимала какой пустой станет ее жизнь, ведь в ее будущем существовании с Форбсом почти не будет места для занятий искусством. В то же время в ее старой жизни и, в квартире Стефана, например, было и то, с чем она расставалась без сожаления. Верона так и не могла привыкнуть к грязи – замутненный фонарь, который никогда не чистился, лежащая на полу толстым слоем пыль, грязные рваные коврики. «Уборщица» Стефана нагло пренебрегала своими обязанностями. Не его вина, но это все же создавало тяжелое впечатление. Правда, в спорах с матерью Верона всегда защищала Стефана и ему подобных. «У них нет ни сил, ни денег, ни времени, когда можно было бы скрести и чистить. Они целиком заняты своим искусством», говорила о своих друзьях Верона.
Вдруг, словно прочитав ее мысли, Стефан поставил свою чашку, зажег сигарету и заговорил:
– Извини, что я был такой свиньей, Верона. Мне надо было перед твоим приходом побриться и прибраться в мастерской. Миссис Бертон сегодня утром не приходила. Мне надо найти кого-нибудь другого, она очень недобросовестна.
– Все нормально, Стефан, – довольно мягко проговорила Верона.
– Хочешь еще чаю?
– Нет, спасибо.
Стряхнув пепел на пол, Стефан посмотрел на Верону полными тоски глазами.
– Ну, милая, итак это последняя чашка, которую мы пьем вместе.
Девушка с замешательством посмотрела на него.
– О, Стефан, возможно, что последняя здесь, но полагаю, мы еще не раз выпьем вместе. То есть я хочу сказать, что это вполне возможно в другой обстановке.
– То есть я должен как-нибудь прийти в гарнизон и распить там чашечку чаю? – спросил Стефан с коротким смешком.
Верона вспыхнула:
– Ты не можешь оставить свою иронию? Стефан пожевал нижнюю губу, наклонился вперед и провел пальцами по своим густым жестким волосам.
– Мне, конечно, надо сделать попытку быть вежливым.
Верона вздохнула.
– Неужели это так трудно?
– Очень. Перед перспективой, что ты станешь женой майора Джеффертона, я чувствую себя не только невежливым, но и нецивилизованным.
Девушка не могла удержаться, чтобы не сделать ему открытого упрека.
– Тебе бы следовало помнить, что ты сам этого хотел.
Стефан резко посмотрел на нее.
– Ты хочешь сказать, я не готов купить лицензию на кольцо?
– Да, – тихо подтвердила Верона. Стефан смотрел на бледное, прекрасное лицо, чопорное выражение которого выводило его из себя. Но он не мог на нее злиться, не мог не признать правоты ее обвинения.
– Ты совершенно права, – хрипло проговорил он. – Я не предлагал тебе руку и сердце.
Я был бы ужасным мужем, разбившим сердце любой женщины.
Верона подняла на него свои полные упрека глаза.
– Так только поэтому ты не захотел жениться на мне?
Стефан встал, подошел к камину и оперся на него.
– Это не совсем так. Но я думал о тебе. Как я тогда тебе говорил, у меня нет ничего конкретного, чтобы я мог предложить женщине. Я делаю достаточно в коммерческом мире, чтобы заработать на хлеб и покупать краски и холсты, но ты знаешь, что это не может долго продолжаться. Я хочу написать нечто лучшее и готов голодать, пока не кончу работу. Нельзя просить девушку, тем более такую, как ты, голодать вместе со мной.
– Но, если бы я стала жить с тобой вместе не вступая в брак, разве я не голодала бы так же, – с сарказмом заявила Верона.
Стефан повернулся к ней.
– Я никогда не предлагал тебе перебраться сюда и разделять со мной все тяготы моей жизни. Ты могла продолжать жить дома, заниматься своей работой и…
– О, понимаю, – прервала его Верона и встала, оправив платье, – так, чтобы у тебя не было по отношению ко мне никаких обязательств. И ты не имел бы никакой ответственности, а только меня и мою любовь, когда у тебя на это найдется время.
Стефан с отвращением посмотрел на нее.
– Почему так односторонне? Почему женщина всегда думает, что все жертвы только с ее стороны, а мужчина имеет одни привилегии? Разве любовь не взаимна? Разве получать удовольствие – не привилегия? Без обязательств для меня, я это допускаю, но и без осложнений для тебя. Мы оба оставались бы свободны и вольны жить как нам заблагорассудится, хотя и будучи любовниками.
Верона теребила свои тонкие пальцы. Краснела и бледнела, и, наконец, затрясла головой.
– Так не пошло бы. Я видела подобные отношения, и они были ужасны. Я полагаю, что ты счел меня «мелкой» и узколобой и, возможно, пуританкой. Может и так. Но я всегда уважала брак, если двое любят друг друга.
Стефан отвесил поясной поклон.
– Ты абсолютно права, и я далек от мысли разрушать твои убеждения.
Щеки Вероны стали еще краснее.
– Ты сказал, когда мы это обсуждали впервые, что я должна «жить с тобой». А получив отказ, полагаю, затаил на меня обиду.
– Не обиду, но я чувствовал разочарование.
– Потому что не получил меня таким образом или потому, что я не столь широкомыслящая, как тебе хотелось бы?
– Да, меня огорчило и то, и другое.
– Верона резко вздохнула.
– Я знала, что это безнадежно с самого начала. Пока дело не дошло до интимной близости, мы были такими хорошими друзьями. А я любила тебя, Стефан, очень любила. Это трагедия.
Он с величайшей горечью посмотрел на девушку.
– Правда любила – Ты сам знаешь, – проговорила она. Стефан поднял брови.
– Возможно, так – тепленькая водичка.
– Да нет, гораздо больше и ты это знал. Стефан стиснул зубы.
– Хорошо, я верю, что ты любила так, как ты способна любить.
– Ты полагаешь, что это весьма слабая способность? – воскликнула Верона. – Что я бесхребетна или труслива? Ты полагаешь, что мне следовало бы иметь храбрость, как у этой модели Пиппы Лей, которая пошла жить с твоим другом Полом Саймонсом. И посмотри, что получилось. Она бросила все, работала на него, как рабыня, стала прислугой на все руки: готовила, стирала, в общем делала все. А затем, когда он решил, что устал от нее и, как Гоген, улизнул в Южную Америку, что стало с Пиппой? Она покончила с собой. Ты помнишь, как неприятно все это было? Бедная Пиппа? Я помню, что я думала об этом тогда…
Голос Вероны дрогнул.
– Благодарю Бога, что я не на ее месте.
Стефан уставился на кончик сигареты. Стало так темно, что они едва видели друг друга. Даже в мерцающем свете газового огня лицо Стефана казалось изможденным. Он поднялся и зажег свет. Верона приставила ладонь к лицу, повернулась и снова уселась. Стефан увидел, что она плачет.
Стефан почувствовал невероятную усталость, он по горло был сыт всем этим. Но он больше не был зол на нее, его наполнило презрение к самому себе. И безмерное сожаление. «Если бы я не был таким, как был, это милое создание было бы моей женой», – думал Стефан. Верона не была чопорной, узколобой или трусливой. Просто она оказалась врожденно целомудренной. И не ее вина, что художник в ней уступает условностям и принципам, в которых она была воспитана. Стефан хотел бы быть иным ради нее и ради самого себя. Но не мог. Он должен был рисовать, это переполняло все его существо. И пока он не достигнет вершины своих чаяний – стать хорошим художником, признанным художником, он не может быть ничьим мужем, связанным и уничтоженным обязанностями и финансовыми трудностями семейной жизни. Спустя мгновение Стефан проговорил:
– Зачем приплетать сюда Пиппу? Здесь совсем иное дело и Пол заставил ее сделать то, о чем я никогда не просил тебя… бросить все и жить со мной.
– Иногда я думаю: а не было ли это честнее? – проговорила Верона с горечью, которой он никогда у нее раньше не слышал. Он сильно покраснел.
– Согласен! – яростно проговорил Стефан.
– Я бесчестный и аморальный тип. Уверен, что твой жених даст тебе это почувствовать еще сильнее и даст тебе гораздо больше той дружбы, которая могла быть между нами.
– Дорогой, – мрачно заявила Верона. – Я вовсе не хотела тебя расстраивать.
– Ты ведешь себя, как ребенок! – огрызнулся он. – И что же ты ожидала услышать от меня? Что я предложу свои пылкие поздравления, вывешу флаги и поблагодарю тебя за то, что лишился той единственной, которую я когда-либо по-настоящему любил!
У Вероны задрожали губы, и Стефан грубо добавил:
– Ради Бога, не реви больше.
А затем, прежде, чем она успела ответить, наклонился к ней, взял ее прекрасную руку и поднес к своим воспаленным глазам.
– Извини, ангел мой. Я так чертовски устал, что не понимаю, что говорю и веду себя отвратительно. У меня почва ушла из-под ног. Я знаю все, что ты мне скажешь. У меня был шанс, и я им не воспользовался. У тебя все права отвернуться от меня и выйти за этого милого парня. Я сам на это напросился. Но я хочу, чтобы ты поверила, что одной из многих причин моей пассивности было то, что я слишком люблю тебя, чтобы тянуть в то убожество, в котором я живу. Когда я рисую, все остальное вылетает у меня из головы, мне наплевать: чисто здесь или как в хлеву, ел я или нет. Вероятно, я не замечал бы, ела ты или нет, если бы ты была бы тут, и есть ли у тебя, что поесть. Ты не создана для такой нищеты. Может быть, когда-нибудь, я и стану богатым и знаменитым. Тогда я смог бы создать для тебя подобающую обстановку, ту, что ты заслуживаешь. Но до этого, может быть, долгий путь, а может, этого не случится никогда. Так зачем тебе ждать?
Верона стояла очень тихо. В ее глазах было выражение близкое к испугу. Никогда еще она не была так неуверена в себе. Ее пугало то, что сказал Стефан. Теперь ей хотелось плакать не о себе, а о нем. Она чувствовала его жгучие слезы на своей руке. Стефан – циник, гордящийся тем, что он крут и несентиментален, рыдал из-за того, что потерял ее. А ведь было время, когда она была во всю влюблена в него, когда он был началом и концом ее существования.
Просто ужасно, что все могло так обернуться. Просто невероятно, что она любит кого-то другого… кого-то столь отличающегося от Стефана. А было бы это так? Может ли она когда-нибудь так любить Форбса, как она любила Стефана, со всей опустошающей страстью разбуженной юности, тем беззаветным обожанием героя, которое она питала к нему, когда юной, неоперившейся студенткой, нашла в нем друга и учителя?
Верона была чуть испугана, потому что он все еще обладал способностью волновать ее, и не только вызывать жалость из-за того, что она причинила ему боль, но и давно увядшую печаль о том, что он не позволил ей разделить его жизнь.
Девушка задрожала, почувствовав навертывающиеся слезы. Она вдруг испытала неприязнь к Форбсу и поняла, что чертовски запуталась в своих эмоциональных переживаниях.
Но Верона ничего не сказала. Ей было нечего сказать, и ей было чуточку стыдно, что она любит Стефана недостаточно сильно, чтобы согласиться бесконечно ожидать его. Ей хотелось здорового счастья, надежной и нормальной семейной жизни, и Форбс предложил их.
И все же, по-своему, в глубине души, она все еще любила Стефана Беста…
Неожиданно Верона крикнула:
– Не будь таким несчастным, о, милый Стефан. Я от этого чувствую себя совершенно разбитой. Не надо!
В этом было нечто столь возвышенно эгоистичное, что задело в Стефане чувство юмора. Мимолетная слабость прошла, он поцеловал руку, которую держал, отпустил ее, быстро прошел к окрашенному зеленой краской шкафчику, вытащил носовой платок и высморкала я. Затем заговорил.
– Что я за скотина! У меня нет никакого права заставлять тебя чувствовать себя разбитой. Тебе надо чувствовать себя веселой и праздничной в преддверии великолепной свадьбы. Когда она состоится?
Верона не ответила. Его голова опустилась. У Вероны не было такого же чувства юмора, как у Стефана. Но ему всегда удавалось успешно отвлекать ее от мечтаний и сталкивать лицом к лицу с реальностью. Стефан был большим материалистом. Приходилось бороться с его твердостью, поэтому Верона постоянно ломалась первой. Верона любила погружаться в романтику, делать вид, будто все очень мило даже там, где ничего подобного не было. Она обладала даром фантазии. Но Стефан видел вещи такими, какими они были на самом деле, и по прошествии некоторого времени привил этот взгляд Вероне. Она даже научилась посмеиваться над собой.
– Ни один истинный художник не удовлетворяется и не обманывается поверхностным обаянием, – говорил он. – Вот почему лучшие портретисты не просто воспроизводят лицо, являющееся маской. Они пытаются изобразить душу, скрывающуюся за этой маской.
Стефан привил Вероне свой образ мышления, но только благодаря мощи своего влияния на нее и ее слепой веры в него. Но теперь она хотела вернуться к своим мечтам, к своему естественному состоянию, не желая вникать в суть вещей слишком глубоко и сталкиваться с неприятностями, которые часто поджидают любителей измерять глубины. Стефан говорил, что только человек, достигающий сначала каменистого дна, а потом начинающий взбираться на высочайшую вершину, находит истинную правду жизни и исступленный восторг. Но, возможно, не в первый раз думала Верона, у нее нет достаточных сил, чтобы нырнуть на такую глубину или подняться на такие высоты. Борьба казалась ей невыносимой. Да и с Форбсом ничего не получилось бы. Он был простым симпатичным молодым человеком, предъявившим несколько требований к ее образу мышления.
Но Верона была несчастна не только потому, что изменила Стефану. Она предала художника, который, как она знала, таился в ней. Верона представляла, что когда-нибудь наступит день, когда она устанет от легкого пути и начнет тосковать по злой сладости борьбы на стороне Стефана, какую бы цену не пришлось бы за это заплатить.
Сейчас настроение Стефана, как часто бывало, резко изменилось. В одно мгновение черное отчаяние перешло в лучезарное веселье.
Он сказал:
– Не нужно сидеть и беспокоиться обо мне, Верона. Ты должна быть счастливой. Я ни за что не виню тебя. За все отвечаю я. Выходи замуж за своего милого солдатика и будь счастлива, дорогая. Я даже приду и потанцую на твоей свадьбе, если мама пришлет мне приглашение. Как насчет терпения и дружбы? Да, я пожму руку жениху и буду часто приезжать к вам в гости, когда вы вернетесь из-за границы. О Боже, Верона – жена военного! Это просто фантастика. Но тут есть и комическая сторона. Не обижайся, если я смеюсь. Я не хочу ни над кем поиздеваться. Но это смешно, не правда ли? Такая полная, абсолютная перемена… для моей девушки. Мне нужно перестроить немного свои мысли перед тем, как я смогу привыкнуть к подобному положению дел.
Верона с новой обидой посмотрела на Стефана. Она предпочитала, чтобы он был таким, чтобы ей можно было разозлиться на него и обрадоваться, что ее выбор пал на Форбса… Это гораздо лучше, чем возвращение старой боли, возвращение восхищения Стефаном.
– Реальность не такая уж комичная, – произнесла Верона. – Хотя я признаю, что все в моей жизни изменится.
– Пойду бриться, – резко проговорил Стефан, – чтобы я напоследок не запечатлелся в твоей памяти, как грязный парень со щетиной на подбородке. Поговори со мной, пока я буду приводить себя в порядок. Расскажи мне о самом главном. Я же ничего не знаю. Я даже не знал, что ты встретилась с ним. Возможно, я даже смогу простить себе свое поведение, поскольку все происходящее вызывает настоящий шок.
Верона достала из сумочки портсигар. Ее нервы были на пределе. Она все еще чувствовала грусть и странную нехватку смелости, даже сознавая свою правоту, благодаря которой решилась на этот визит.
Верона не видела Стефана, поскольку сидела спиной к кухоньке, но слышала, как он налил в тазик воды и начал доставать бритвенные принадлежности. Вдруг ей в голову пришла мысль, как удивился бы Форбс, если бы увидел ее в такой комнате за разговором с мужчиной, бреющимся в пять часов после полудня. Конечно, Форбс не имел никакого понятия ни о Стефане, ни о ком-то другом из друзей-художников Вероны. И не потому, что был грубым или дурно воспитанным. Форбс отличался широким кругозором, обладал чувством юмора, которое привлекло Верону наряду с его приятной внешностью. Но он жил в другом мире… и вырос в других условиях. И еще Форбс, благодаря своей профессии, был дисциплинированным, привыкшим к порядку человеком, всегда выглядел чистым, опрятным. Он строго осудил бы небрежный вид Стефана. Его возмутила бы эта, запыленная мастерская. И Форбс ничего не знал о живописи, не интересовался вообще никаким искусством. Это был образец стопроцентного солдата. Если он и имел знания или вкус к какой-либо созидательной работе, так это только к механике.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21