Слайд, который на следующее утро обнаружила среди пустых бутылок и принесла ему пунцовая от смущения горничная, предполагая весьма вольное толкование темы лекции — «Коммерческие девиации на Ближнем Востоке».
— Возможно вам лучше пройти в мой кабинет, — поразмыслив, пригласил инспектора Барраклоу. Он взял книгу и провел Пербрайта через одну из черных дверей и потом по коридору в небольшую комнатку спартанского вида, где из мебели имелись лишь шкаф для документов, старомодный неприбранный стол и сонетка.
— Не желаете ли чего-нибудь освежающего, инспектор?
— Вы очень добры, сэр, но сейчас, пожалуй, не стоит.
Для Барраклоу такой исключительный аскетизм подтверждал, что разворачиваются более серьезные дела, чем он до сих пор мог себе представить. Он с подобострастием предложил Пербрайту кресло и открыл фолиант.
— Два имени, вы говорили?
— Одно из них Хопджой.
Барраклоу вскинул глаза.
— А он-то что натворил?
— Вы, стало быть, знакомы с мистером Хопджоем?
— Он потратил довольно много… времени здесь у нас. Частные короткие визиты, знаете ли. — Информация предоставлялась с большой осмотрительностью.
— Он много тратит? Я не о времени.
— Мы, разумеется, всегда очень ценили его как клиента. В нашем деле, конечно, приходится иной раз идти навстречу, если вдруг появляются затруднения. У мистера Хопджоя очень надежные поручители. Вы понимаете, что я не могу вам их раскрыть, но осмелюсь утверждать, вы бы удивились, узнав, кто за него ручается.
Пербрайт распознал в его голосе нервную преданность кредитора.
— Вам случайно не известен, спросил он, — род занятий мистера Хопджоя?
Какое-то время директор колебался. В конце концов лояльность пересилила.
— Он агент крупной промышленной фирмы. Прекрасная должность, насколько я могу судить.
— Он сейчас в отеле, сэр?
Барраклоу даже не стал заглядывать в книгу.
— Нет, в данный момент нет. Он не появлялся у нас уже несколько дней. Я должен пояснить, что он никогда и не проживал в отеле постоянно. Так, время от времени останавливался на ночь, когда работал в этом районе, видимо.
— Машина мистера Хопджоя сейчас стоит перед отелем.
— Да? — Барраклоу был лишь слегка удивлен. — Что ж, не могу сказать наверняка, но, очевидно, ею в настоящее время пользуется его друг. Мне порой кажется, что они, в некотором роде, ее совладельцы. — Он замолчал, а потом почти с надеждой, как показалось Пербрайту, спросил:— Так вас интересует эта машина?
— Вообще-то, нет, — пожал плечами инспектор, — хотя, должен заметить, в последнее время автомобили неизменно фигурируют во всех расследованиях — мы уже совсем из них не вылезаем, они стали нашей второй кожей, не правда ли? Но нет, в данном случае меня интересует водитель. Я полагаю, что мистер Периам.
— Мистер Периам проживает сейчас в отеле, — кивнул Барраклоу.
— Вы можете мне сказать, как долго?
— Примерно с неделю.
— Я бы очень хотел переговорить с ним, сэр. Может быть, если бы вы дали мне номер его комнаты…
Нахмурившись, мистер Барраклоу протянул руку к телефону на столе.
— Я бы предпочел, чтобы вы… Дорабел, мистер Периам из одиннадцатого номера еще не выехал? Хорошо, дорогая, подожди, не клади трубку…— Директор прикрыл свою ладонью. — Он у себя в номере. Вы можете встретиться с ним здесь, если хотите. Так будет лучше, не правда ли? — Он торопливо заговорил в телефон:— Спроси мистера Периама, не будет ли он так любезен спуститься вниз, и когда он появится, проводи его в мой кабинет.
Барраклоу откинулся на спинку кресла и щелчком сбил пылинку с манжеты.
— Извините, инспектор, если я кажусь вам слишком официальным в отношении всего этого, но, насколько я понимаю, дело у вас конфиденциальное и серьезное, и мне бы не хотелось, чтобы наш гость чувствовал себя неудобно. А он, знаете ли, мог так себя почувствовать, если бы вы направились прямо к нему наверх. Ведь нельзя же забывать о миссис Периам.
Пербрайт уставился на круглое, настороженное лицо человека, который придал своей улыбке упрямое выражение, соответствующее принятой им на себя роли тактичного папаши.
— Миссис Периам?
— Ну, конечно. Она такое славное создание. Я уверен, вы не захотите испортить ей медовый месяц.
Запершись в спальне отеля «Королевский Дуб», гораздо менее, чем «Нептун», приспособленного для проведения в нем медового месяца или, если уж на то пошло, для любой другой цели, Росс и Памфри продумывали ход расследования, которое они планировали вести сепаратно и, по крайней мере, временно, в другом направлении, нежели Пербрайт.
На шатком бамбуковом столике, разделявшем Росса, который сидел на единственном в комнате стуле, и Памфри, забравшегося на бетонную плиту, покрытую парой тощих одеял, что служила кроватью, лежала папка с оперативными отчетами Хопджоя.
Ни тот, ни другой не вспоминали о претензиях главного констебля на право быть ознакомленным с этими бумагами. Благонамеренные, но всегда бестактные заявления чинов гражданской полиции были им слишком хорошо знакомы, чтобы негодовать по их поводу или даже просто упоминать о них. Росс, однако, коснулся в разговоре личностей тех, кого так некстати прервавшаяся линия семь сделала их временными и, в общем, никчемными союзниками. Мистера Чабба он провозгласил «забавным стариканом».
— Меня не оставляло чувство, что он вот-вот позвонит дворецкому и прикажет нас вывести. Другое дело Пербрайт: проблеск ума как-то не вяжется с образом захолустного инспектора. Его проверили?
— Вообще-то Р-выборка не закончена, но я не могу найти по нему ни одной отрицательной позиции после 1936 года, так что он, похоже, пойдет на девяносто четыре или девяносто пять. Вполне средний показатель для полицейского в чине выше сержанта.
— А что в 1936?.. Книжный клуб левых, я полагаю? Памфри покачал головой.
— Дискуссионный клуб флаксборской классической школы: написал там что-то сатирическое о Стэнли Болдуине.
Россе вынул трубку из кармана и наклонился к машинописным листам. Несколько минут он молча читал.
Памфри сидел неподвижно. Дыхание его было ровным, но каждый выдох, казалось, натыкался на легкое препятствие где-то в области аденоидов. В маленькой тихой комнате этот шум был очень хорошо слышен. Впечатление создавалось такое, что кто-то терпеливо дует на тарелку со слишком горячим супом.
Перелистнув первую страницу, Росс стал читать быстрее. Вскоре он уже перепрыгивал,с абзаца на абзац, словно освежая в памяти прочитанный ранее материал. Последние две страницы были проглочены целиком. Он откинулся на спинку угловатого, с протершейся обивкой стула и задумчиво уставился в чашечку своей трубки. Он заговорил неожиданно и не поднимая глаз.
Памфри вздрогнул..
— Простите, я не…— Он выставил вперед бледное, острое лицо и приоткрыл рот, как будто тот служил ему третьим ухом.
— Я говорил, что все у него тут изложено очень обстоятельно.
— По-другому и быть не могло.
— Да, но в данный момент это мало чем нам поможет. Он не выходил на контакт уже одиннадцать дней.
— Двенадцать, — поправил Памфри.
— Хорошо, двенадцать. Замена последует автоматически. Но мы же не можем вводить в игру другого парня, не выяснив, что к чему. А пока не все ясно. Если предположить, что «семь» вышел на кого-то из самых крупных экзов в этом секторе, мне кажется, они могли бы сработать и почище.
Памфри выпустил из воротника еще дюйм-другой шеи и погладил подбородок.
— Вы, я так понимаю, не думаете, что он исчез из собственных тактических соображений? У вас серьезные подозрения, что как оперативная единица он был негативирован?
— О, они добрались до него, можешь не сомневаться. Жестоко с ним судьба обошлась, ну, да мы сюда прибыли не поминки справлять. Если у нас получится соединить оборвавшиеся концы как можно быстрее, мы можем спокойно предоставить бобби ломать себе голову над тем, что они называют составом преступления. Наши люди проследят, чтобы ничего не выплыло наружу.
— А если допустить, что будет арест. И суд.
— О, я надеюсь, они найдут эту свинью. От души им этого желаю. Я хочу сказать, что этот аспект заботит нас далеко не в первую очередь. Поверь мне, если кого-то и осудят, так это будет самый что ни на есть обычный Генри Джонс, вор, садист, обманутый муж, гомик, получивший пинка под зад, — словом, все, что хорошо работающая организация может в любой момент представить суду, чтобы скрыть подлинную личность и мотивы одного из своих исполнителей, который имел несчастье попасться.
Росс аккуратно убрал в карман кожаный кисет, из которого насыпал «латакию» (черную, подумал он, как глотка той трансильванской девушки, напрягшейся и постанывающей от страсти, когда его рот накрыл ее рот в бухарестском пульмане…). Он чиркнул спичкой и дал выгореть последним крупинкам серы на головке, прежде чем поднес чистое пламя горящей сосны на полсантиметра к чашечке трубки. Темные слоистые волокна выгнулись, разделились и превратились сначала в огненные нити, а потом в арки из пепла над тлеющим ободком.
В конце концов они были сокрушены тем самым биметаллическим поршеньком, который так заинтересовал Пербрайта. Параллельно длинному мундштуку устремилось облачко синеватого дыма, разделилось пополам, наткнувшись на чашечку, блестящую, как конский каштан, только что извлеченный из скорлупы, и опять соединилось, лениво атакуя невосприимчивые ноздри Памфри, который нарочито кашлянул и отвернулся.
Росс наблюдал за его реакцией без симпатии.
— В вас напрочь отсутствует чувственность, Гарри, — с упреком сказал он, мысленно рисуя трансильванскую безысходность при виде флегматичной физиономии Памфри.
— Полиция, — ответил Памфри, придерживаясь того, что он считал сутью дела, — неизбежно будет рассматривать этого Периама как человека, глубоко причастного.
— Периама?
— Владельца дома, в котором проживал Хопджой. Росс пожал плечами.
— Это ничего не значит. Мы можем быть уверены, что наши друзья позаботились, чтобы кто-нибудь выглядел причастным. Здесь, — он показал рукой на папку, — нет ничего, что хоть как-то указывало бы на возможное отношение Периама к происшедшему.
— О, да; Хопджой ему вполне доверял. Перекрестная проверка по разряду М, конечно. Вплоть до голубой полосы.
Брови Росса поползли вверх.
— За кого они его там приняли, за министра иностранных дел?
— Исходя из соображений безопасности…— Памфри замолчал, собираясь с духом, чтобы встретить новое облако табачного дыма, — …максимальная развертка по любому человеку, который проживает в одном доме с нашим агентом, совершенно оправдана. Как выяснилось, Периам имеет на удивление высокий коэффициент благонадежности. Даже сводка по родственникам оказалась отрицательной до троюродных братьев. Выход на сообщников через прелюбодеяние — нулевой. С поправкой на временное понижение стабильности он прозвенел на девяносто девять и семь десятых.
— Бог мой! Он, должно быть, один такой на всю страну.
Памфри чуть заметно качнул головой.
— Вообще-то, таких шестнадцать человек. Исходя из их профессий, получается очень интересная раскладка. Пятеро из них — владельцы табачных лавок, как и Периам. Далее, если не ошибаюсь, следуют садовники, работающие на рынок. Остальные — достаточно пестрая публика.
— Архиепископы есть?
Памфри задумался, нахмурив брови.
— Нет, — сказал он наконец, — по-моему, нет. — Он поднял глаза. — Я могу проверить, если хотите. Только это едва ли существенно, или нет?
— Да, едва ли.
Росс потянулся своим большим, влюбленным в движение телом на всю его длину, смакуя невинную радость мышечной силы, пока гостиничный стул жалобно не заскрипел, и с золотых запонок на взметнувшихся вверх руках не засверкали крошечные бриллианты, выломанные в 1952 году (как мог бы поведать Росс, появись у него желание) из передних зубов палача и специалиста по допросам Спураткина — большого любителя пустить пыль в глаза.
Росс уронил руки, со счастливой улыбкой обмяк на полминуты, затем сел, прямо и собранно.
— Ну, так, давай приступим. На данной стадии мы можем только прослеживать линии, намеченные Хопджоем, выбирая их более-менее наугад, пока не получим какое-то общее представление об обстановке. Я предлагаю тебе для начала пойти постричься, Гарри.
— Джордж Тоцер, — откликнулся Памфри с необычной для него развязностью. — Дом тридцать два по Спиндл-Лейн. Точно?
— Абсолютно точно, сынище. — Росс ухмыльнулся и поднялся со стула. Он был тронут; это чувство охватывало его всякий раз, когда Памфри позволял гордости за свою феноменальную способность — запоминать цифры и факты — просвечивать сквозь в остальном тусклую индивидуальность, и Росс всегда с готовностью признавал это его достоинство. В надежде на чудо он добавил: — Хорошо еще, что не Тод, а?
Чуда не произошло. С непроницаемым лицом Памфри переспросил:
— Тод?
Он развернул план Флаксборо, отыскал Спиндл-Лейн и ввел в свою память названия промежуточных улиц.
— Тод? — спросил он опять, поднимая глаза.
— Да нет, ничего, — ответил Росс. — Это просто шутка. Шутка брадобрея.
Есть в Памфри, подумал он, что-то от варвара-тевтона.
Одинокая муха патрулировала столб солнечного света, косо падавший из решетчатого окна на усыпанный обрезками волос коричневый линолеум в салоне мистера Тоцера. Ее то прекращающееся, то возобновляющееся жужжание подчеркивало почти абсолютную тишину, которая так характерна для парикмахерских в летний полдень, когда не бывает клиентов. Воздух в маленькой комнате с низким потолком, расположенной на три ступеньки ниже тротуара, был теплый и сонный, с запахом лавровишневой воды. Свежий кусок туалетной ткани, заранее обернутый вокруг подголовника на кресле для бритья, напоминал своей неподвижностью высеченный из мрамора, свиток. Ножницы, бритвы и машинки для стрижки, аккуратно разложенные позади большой овальной раковины, казалось, имели так же мало шансов быть использованными по назначению, как те инструменты, которые безвестный сангвиник замуровал вместе с фараоном в Луксоре.
Даже владельца салона, похоже, не миновали эти некротические преображения. Он мирно раскинулся на трех плетеных стульях под рядом вешалок для шляп в прихожей; голова его покоилась на кипе зачитанных журналов, а руки лежали крестом на помятом белом халате.
Памфри, заглянув предварительно через окно внутрь парикмахерской гробницы мистера Тоцера, с некоторым удивлением обнаружил, что дверь не заперта. Но в тот момент, когда он входил, небольшой колокольчик, висевший над дверью, звякнул, и мистер Тоцер неуклюже — как-то сразу весь целиком, словно лунатик, — поднялся и двинулся ему навстречу, приветливо держа в вытянутой руке простыню, которую клиент, наделенный более богатым воображением, мог бы принять за саван.
Парикмахер отступил в сторону, пропуская Памфри вперед, а когда тот опустился в кресло, повязал простыню вокруг его шеи и молча постоял с минуту, исследуя остатки темной поросли, в беспорядке разбросанные на белой, как китайская капуста, коже черепа.
— Стрижка, сэр? — в тоне вопроса слышалось вежливое сомнение.
— Подровняйте слегка.
Мистер Тоцер послушно улыбнулся и заткнул ватный валик между шеей и воротником клиента.
— Славную погодку вы привезли с собой, сэр.
Памфри пропустил эту фразу через свой мозговой спектроскоп. Ее банальность прошла сквозь него, как вода сквозь сито, а на табло замигало слово «привезли»: в Памфри узнали приезжего и обращались к нему как к человеку чужому в этом городе.
— Действительно славную, не правда ли?
Легким нажатием руки Тоцер чуть-чуть наклонил его голову набок. Памфри исподтишка наблюдал за парикмахером в зеркале. Лицо у мистера Тоцера было смуглое, шишковатое и такое длинное, что подбородок касался груди и был обрамлен лацканами белого халата. Уши размером со стандартный ломоть ветчины имели обвисшие мочки, покрытые пухом. Глаза сидели так глубоко, что, казалось, принадлежали не ему, а раку-отшельнику, устало поглядывающему на мир из черепной коробки мистера Тоцера, словно из раковины.
— Вы проездом, сэр? — Парикмахер протянул над Памфри длинную руку, которая в раздумье повисла над аккуратным рядом инструментов позади раковины. Похоже, она была готова опуститься на бритву с костяной рукояткой.
Памфри, не спускавший с бритвы глаз, ответил:
— Так и есть.
Рука двинулась дальше и подхватила ручную машинку для стрижки.
— Краткосрочный отпуск, наверное? Хотя нет, насколько я могу судить, вы не рыбак.
— Не совсем рыбак, — подтвердил Памфри. Он почувствовал, что пока не в состоянии определить истинный характер этого «прощупывания», не может понять, кто перед ним: друг или враг. Материалы, собранные Хопджоем на этого человека, были расплывчатыми во всем, за исключением того факта, что расследование и поддерживание с ним контакта (с какой целью — не указывалось) повлекли за собой расходы, составившие на момент исчезновения 248 фунтов 15 шиллингов.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20
— Возможно вам лучше пройти в мой кабинет, — поразмыслив, пригласил инспектора Барраклоу. Он взял книгу и провел Пербрайта через одну из черных дверей и потом по коридору в небольшую комнатку спартанского вида, где из мебели имелись лишь шкаф для документов, старомодный неприбранный стол и сонетка.
— Не желаете ли чего-нибудь освежающего, инспектор?
— Вы очень добры, сэр, но сейчас, пожалуй, не стоит.
Для Барраклоу такой исключительный аскетизм подтверждал, что разворачиваются более серьезные дела, чем он до сих пор мог себе представить. Он с подобострастием предложил Пербрайту кресло и открыл фолиант.
— Два имени, вы говорили?
— Одно из них Хопджой.
Барраклоу вскинул глаза.
— А он-то что натворил?
— Вы, стало быть, знакомы с мистером Хопджоем?
— Он потратил довольно много… времени здесь у нас. Частные короткие визиты, знаете ли. — Информация предоставлялась с большой осмотрительностью.
— Он много тратит? Я не о времени.
— Мы, разумеется, всегда очень ценили его как клиента. В нашем деле, конечно, приходится иной раз идти навстречу, если вдруг появляются затруднения. У мистера Хопджоя очень надежные поручители. Вы понимаете, что я не могу вам их раскрыть, но осмелюсь утверждать, вы бы удивились, узнав, кто за него ручается.
Пербрайт распознал в его голосе нервную преданность кредитора.
— Вам случайно не известен, спросил он, — род занятий мистера Хопджоя?
Какое-то время директор колебался. В конце концов лояльность пересилила.
— Он агент крупной промышленной фирмы. Прекрасная должность, насколько я могу судить.
— Он сейчас в отеле, сэр?
Барраклоу даже не стал заглядывать в книгу.
— Нет, в данный момент нет. Он не появлялся у нас уже несколько дней. Я должен пояснить, что он никогда и не проживал в отеле постоянно. Так, время от времени останавливался на ночь, когда работал в этом районе, видимо.
— Машина мистера Хопджоя сейчас стоит перед отелем.
— Да? — Барраклоу был лишь слегка удивлен. — Что ж, не могу сказать наверняка, но, очевидно, ею в настоящее время пользуется его друг. Мне порой кажется, что они, в некотором роде, ее совладельцы. — Он замолчал, а потом почти с надеждой, как показалось Пербрайту, спросил:— Так вас интересует эта машина?
— Вообще-то, нет, — пожал плечами инспектор, — хотя, должен заметить, в последнее время автомобили неизменно фигурируют во всех расследованиях — мы уже совсем из них не вылезаем, они стали нашей второй кожей, не правда ли? Но нет, в данном случае меня интересует водитель. Я полагаю, что мистер Периам.
— Мистер Периам проживает сейчас в отеле, — кивнул Барраклоу.
— Вы можете мне сказать, как долго?
— Примерно с неделю.
— Я бы очень хотел переговорить с ним, сэр. Может быть, если бы вы дали мне номер его комнаты…
Нахмурившись, мистер Барраклоу протянул руку к телефону на столе.
— Я бы предпочел, чтобы вы… Дорабел, мистер Периам из одиннадцатого номера еще не выехал? Хорошо, дорогая, подожди, не клади трубку…— Директор прикрыл свою ладонью. — Он у себя в номере. Вы можете встретиться с ним здесь, если хотите. Так будет лучше, не правда ли? — Он торопливо заговорил в телефон:— Спроси мистера Периама, не будет ли он так любезен спуститься вниз, и когда он появится, проводи его в мой кабинет.
Барраклоу откинулся на спинку кресла и щелчком сбил пылинку с манжеты.
— Извините, инспектор, если я кажусь вам слишком официальным в отношении всего этого, но, насколько я понимаю, дело у вас конфиденциальное и серьезное, и мне бы не хотелось, чтобы наш гость чувствовал себя неудобно. А он, знаете ли, мог так себя почувствовать, если бы вы направились прямо к нему наверх. Ведь нельзя же забывать о миссис Периам.
Пербрайт уставился на круглое, настороженное лицо человека, который придал своей улыбке упрямое выражение, соответствующее принятой им на себя роли тактичного папаши.
— Миссис Периам?
— Ну, конечно. Она такое славное создание. Я уверен, вы не захотите испортить ей медовый месяц.
Запершись в спальне отеля «Королевский Дуб», гораздо менее, чем «Нептун», приспособленного для проведения в нем медового месяца или, если уж на то пошло, для любой другой цели, Росс и Памфри продумывали ход расследования, которое они планировали вести сепаратно и, по крайней мере, временно, в другом направлении, нежели Пербрайт.
На шатком бамбуковом столике, разделявшем Росса, который сидел на единственном в комнате стуле, и Памфри, забравшегося на бетонную плиту, покрытую парой тощих одеял, что служила кроватью, лежала папка с оперативными отчетами Хопджоя.
Ни тот, ни другой не вспоминали о претензиях главного констебля на право быть ознакомленным с этими бумагами. Благонамеренные, но всегда бестактные заявления чинов гражданской полиции были им слишком хорошо знакомы, чтобы негодовать по их поводу или даже просто упоминать о них. Росс, однако, коснулся в разговоре личностей тех, кого так некстати прервавшаяся линия семь сделала их временными и, в общем, никчемными союзниками. Мистера Чабба он провозгласил «забавным стариканом».
— Меня не оставляло чувство, что он вот-вот позвонит дворецкому и прикажет нас вывести. Другое дело Пербрайт: проблеск ума как-то не вяжется с образом захолустного инспектора. Его проверили?
— Вообще-то Р-выборка не закончена, но я не могу найти по нему ни одной отрицательной позиции после 1936 года, так что он, похоже, пойдет на девяносто четыре или девяносто пять. Вполне средний показатель для полицейского в чине выше сержанта.
— А что в 1936?.. Книжный клуб левых, я полагаю? Памфри покачал головой.
— Дискуссионный клуб флаксборской классической школы: написал там что-то сатирическое о Стэнли Болдуине.
Россе вынул трубку из кармана и наклонился к машинописным листам. Несколько минут он молча читал.
Памфри сидел неподвижно. Дыхание его было ровным, но каждый выдох, казалось, натыкался на легкое препятствие где-то в области аденоидов. В маленькой тихой комнате этот шум был очень хорошо слышен. Впечатление создавалось такое, что кто-то терпеливо дует на тарелку со слишком горячим супом.
Перелистнув первую страницу, Росс стал читать быстрее. Вскоре он уже перепрыгивал,с абзаца на абзац, словно освежая в памяти прочитанный ранее материал. Последние две страницы были проглочены целиком. Он откинулся на спинку угловатого, с протершейся обивкой стула и задумчиво уставился в чашечку своей трубки. Он заговорил неожиданно и не поднимая глаз.
Памфри вздрогнул..
— Простите, я не…— Он выставил вперед бледное, острое лицо и приоткрыл рот, как будто тот служил ему третьим ухом.
— Я говорил, что все у него тут изложено очень обстоятельно.
— По-другому и быть не могло.
— Да, но в данный момент это мало чем нам поможет. Он не выходил на контакт уже одиннадцать дней.
— Двенадцать, — поправил Памфри.
— Хорошо, двенадцать. Замена последует автоматически. Но мы же не можем вводить в игру другого парня, не выяснив, что к чему. А пока не все ясно. Если предположить, что «семь» вышел на кого-то из самых крупных экзов в этом секторе, мне кажется, они могли бы сработать и почище.
Памфри выпустил из воротника еще дюйм-другой шеи и погладил подбородок.
— Вы, я так понимаю, не думаете, что он исчез из собственных тактических соображений? У вас серьезные подозрения, что как оперативная единица он был негативирован?
— О, они добрались до него, можешь не сомневаться. Жестоко с ним судьба обошлась, ну, да мы сюда прибыли не поминки справлять. Если у нас получится соединить оборвавшиеся концы как можно быстрее, мы можем спокойно предоставить бобби ломать себе голову над тем, что они называют составом преступления. Наши люди проследят, чтобы ничего не выплыло наружу.
— А если допустить, что будет арест. И суд.
— О, я надеюсь, они найдут эту свинью. От души им этого желаю. Я хочу сказать, что этот аспект заботит нас далеко не в первую очередь. Поверь мне, если кого-то и осудят, так это будет самый что ни на есть обычный Генри Джонс, вор, садист, обманутый муж, гомик, получивший пинка под зад, — словом, все, что хорошо работающая организация может в любой момент представить суду, чтобы скрыть подлинную личность и мотивы одного из своих исполнителей, который имел несчастье попасться.
Росс аккуратно убрал в карман кожаный кисет, из которого насыпал «латакию» (черную, подумал он, как глотка той трансильванской девушки, напрягшейся и постанывающей от страсти, когда его рот накрыл ее рот в бухарестском пульмане…). Он чиркнул спичкой и дал выгореть последним крупинкам серы на головке, прежде чем поднес чистое пламя горящей сосны на полсантиметра к чашечке трубки. Темные слоистые волокна выгнулись, разделились и превратились сначала в огненные нити, а потом в арки из пепла над тлеющим ободком.
В конце концов они были сокрушены тем самым биметаллическим поршеньком, который так заинтересовал Пербрайта. Параллельно длинному мундштуку устремилось облачко синеватого дыма, разделилось пополам, наткнувшись на чашечку, блестящую, как конский каштан, только что извлеченный из скорлупы, и опять соединилось, лениво атакуя невосприимчивые ноздри Памфри, который нарочито кашлянул и отвернулся.
Росс наблюдал за его реакцией без симпатии.
— В вас напрочь отсутствует чувственность, Гарри, — с упреком сказал он, мысленно рисуя трансильванскую безысходность при виде флегматичной физиономии Памфри.
— Полиция, — ответил Памфри, придерживаясь того, что он считал сутью дела, — неизбежно будет рассматривать этого Периама как человека, глубоко причастного.
— Периама?
— Владельца дома, в котором проживал Хопджой. Росс пожал плечами.
— Это ничего не значит. Мы можем быть уверены, что наши друзья позаботились, чтобы кто-нибудь выглядел причастным. Здесь, — он показал рукой на папку, — нет ничего, что хоть как-то указывало бы на возможное отношение Периама к происшедшему.
— О, да; Хопджой ему вполне доверял. Перекрестная проверка по разряду М, конечно. Вплоть до голубой полосы.
Брови Росса поползли вверх.
— За кого они его там приняли, за министра иностранных дел?
— Исходя из соображений безопасности…— Памфри замолчал, собираясь с духом, чтобы встретить новое облако табачного дыма, — …максимальная развертка по любому человеку, который проживает в одном доме с нашим агентом, совершенно оправдана. Как выяснилось, Периам имеет на удивление высокий коэффициент благонадежности. Даже сводка по родственникам оказалась отрицательной до троюродных братьев. Выход на сообщников через прелюбодеяние — нулевой. С поправкой на временное понижение стабильности он прозвенел на девяносто девять и семь десятых.
— Бог мой! Он, должно быть, один такой на всю страну.
Памфри чуть заметно качнул головой.
— Вообще-то, таких шестнадцать человек. Исходя из их профессий, получается очень интересная раскладка. Пятеро из них — владельцы табачных лавок, как и Периам. Далее, если не ошибаюсь, следуют садовники, работающие на рынок. Остальные — достаточно пестрая публика.
— Архиепископы есть?
Памфри задумался, нахмурив брови.
— Нет, — сказал он наконец, — по-моему, нет. — Он поднял глаза. — Я могу проверить, если хотите. Только это едва ли существенно, или нет?
— Да, едва ли.
Росс потянулся своим большим, влюбленным в движение телом на всю его длину, смакуя невинную радость мышечной силы, пока гостиничный стул жалобно не заскрипел, и с золотых запонок на взметнувшихся вверх руках не засверкали крошечные бриллианты, выломанные в 1952 году (как мог бы поведать Росс, появись у него желание) из передних зубов палача и специалиста по допросам Спураткина — большого любителя пустить пыль в глаза.
Росс уронил руки, со счастливой улыбкой обмяк на полминуты, затем сел, прямо и собранно.
— Ну, так, давай приступим. На данной стадии мы можем только прослеживать линии, намеченные Хопджоем, выбирая их более-менее наугад, пока не получим какое-то общее представление об обстановке. Я предлагаю тебе для начала пойти постричься, Гарри.
— Джордж Тоцер, — откликнулся Памфри с необычной для него развязностью. — Дом тридцать два по Спиндл-Лейн. Точно?
— Абсолютно точно, сынище. — Росс ухмыльнулся и поднялся со стула. Он был тронут; это чувство охватывало его всякий раз, когда Памфри позволял гордости за свою феноменальную способность — запоминать цифры и факты — просвечивать сквозь в остальном тусклую индивидуальность, и Росс всегда с готовностью признавал это его достоинство. В надежде на чудо он добавил: — Хорошо еще, что не Тод, а?
Чуда не произошло. С непроницаемым лицом Памфри переспросил:
— Тод?
Он развернул план Флаксборо, отыскал Спиндл-Лейн и ввел в свою память названия промежуточных улиц.
— Тод? — спросил он опять, поднимая глаза.
— Да нет, ничего, — ответил Росс. — Это просто шутка. Шутка брадобрея.
Есть в Памфри, подумал он, что-то от варвара-тевтона.
Одинокая муха патрулировала столб солнечного света, косо падавший из решетчатого окна на усыпанный обрезками волос коричневый линолеум в салоне мистера Тоцера. Ее то прекращающееся, то возобновляющееся жужжание подчеркивало почти абсолютную тишину, которая так характерна для парикмахерских в летний полдень, когда не бывает клиентов. Воздух в маленькой комнате с низким потолком, расположенной на три ступеньки ниже тротуара, был теплый и сонный, с запахом лавровишневой воды. Свежий кусок туалетной ткани, заранее обернутый вокруг подголовника на кресле для бритья, напоминал своей неподвижностью высеченный из мрамора, свиток. Ножницы, бритвы и машинки для стрижки, аккуратно разложенные позади большой овальной раковины, казалось, имели так же мало шансов быть использованными по назначению, как те инструменты, которые безвестный сангвиник замуровал вместе с фараоном в Луксоре.
Даже владельца салона, похоже, не миновали эти некротические преображения. Он мирно раскинулся на трех плетеных стульях под рядом вешалок для шляп в прихожей; голова его покоилась на кипе зачитанных журналов, а руки лежали крестом на помятом белом халате.
Памфри, заглянув предварительно через окно внутрь парикмахерской гробницы мистера Тоцера, с некоторым удивлением обнаружил, что дверь не заперта. Но в тот момент, когда он входил, небольшой колокольчик, висевший над дверью, звякнул, и мистер Тоцер неуклюже — как-то сразу весь целиком, словно лунатик, — поднялся и двинулся ему навстречу, приветливо держа в вытянутой руке простыню, которую клиент, наделенный более богатым воображением, мог бы принять за саван.
Парикмахер отступил в сторону, пропуская Памфри вперед, а когда тот опустился в кресло, повязал простыню вокруг его шеи и молча постоял с минуту, исследуя остатки темной поросли, в беспорядке разбросанные на белой, как китайская капуста, коже черепа.
— Стрижка, сэр? — в тоне вопроса слышалось вежливое сомнение.
— Подровняйте слегка.
Мистер Тоцер послушно улыбнулся и заткнул ватный валик между шеей и воротником клиента.
— Славную погодку вы привезли с собой, сэр.
Памфри пропустил эту фразу через свой мозговой спектроскоп. Ее банальность прошла сквозь него, как вода сквозь сито, а на табло замигало слово «привезли»: в Памфри узнали приезжего и обращались к нему как к человеку чужому в этом городе.
— Действительно славную, не правда ли?
Легким нажатием руки Тоцер чуть-чуть наклонил его голову набок. Памфри исподтишка наблюдал за парикмахером в зеркале. Лицо у мистера Тоцера было смуглое, шишковатое и такое длинное, что подбородок касался груди и был обрамлен лацканами белого халата. Уши размером со стандартный ломоть ветчины имели обвисшие мочки, покрытые пухом. Глаза сидели так глубоко, что, казалось, принадлежали не ему, а раку-отшельнику, устало поглядывающему на мир из черепной коробки мистера Тоцера, словно из раковины.
— Вы проездом, сэр? — Парикмахер протянул над Памфри длинную руку, которая в раздумье повисла над аккуратным рядом инструментов позади раковины. Похоже, она была готова опуститься на бритву с костяной рукояткой.
Памфри, не спускавший с бритвы глаз, ответил:
— Так и есть.
Рука двинулась дальше и подхватила ручную машинку для стрижки.
— Краткосрочный отпуск, наверное? Хотя нет, насколько я могу судить, вы не рыбак.
— Не совсем рыбак, — подтвердил Памфри. Он почувствовал, что пока не в состоянии определить истинный характер этого «прощупывания», не может понять, кто перед ним: друг или враг. Материалы, собранные Хопджоем на этого человека, были расплывчатыми во всем, за исключением того факта, что расследование и поддерживание с ним контакта (с какой целью — не указывалось) повлекли за собой расходы, составившие на момент исчезновения 248 фунтов 15 шиллингов.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20