Потом нас снова атаковали лошади, вдруг возникшие из тьмы… Они выскочили прямо на нас… Затем окружили нас… Они пронеслись, как смерч… и снова ускакали в ночь… Они быстро исчезли в кромешной тьме… Таг!а!пам! Таг!а!пам! яростно… сначала вот так, все громче и громче… потом, как град… как кастаньеты… все дальше и дальше… еле слышно… постукивание кончиками пальцев… полная тишина…
Мы снова пошли по центральной дороге, выложенной громадными булыжниками, просто ужасными, с ассенизационными бочками на обочинах, невероятной величины бочками с пенящимся дерьмом, длинный нескончаемый ряд, с вытекающим из них говном…
В самом конце дороги находилось то, что мы искали, – громадная дверь, общая для двух конюшен… Снаружи можно было рассмотреть кое-что из того, что находилось внутри… деревянные перекладины… тусклый свет с потолка… верхние галереи, побеленные известью… Мы растянулись цепочкой под окнами… встали как можно ближе к стене… Сверху текла лошадиная моча… это был не дождь… каскадом, моча со всех этажей… Она стекала бурными потоками. Чтобы я не пытался увернуться от душа, эти сволочи подтолкнули меня несколько раз под эту купель… Они хотели, чтобы меня промочило как следует, чтобы это было моим настоящим крещением. Под каждым окном со всех этажей били настоящие фонтаны мочи… Все это стекало вниз бурными всплесками, брызги от которых летели во все стороны… как от порывов ветра.
Это была плотная завеса, которую пришлось преодолевать прыжками… В конце концов мы все-таки добрались до этой конюшни… той, где должен был дежурить упомянутый Л'Арсиль…
Все разом мы дружно навалились на дверь, на громадную створку. «Раз, два, взяли!» Она подалась… мы ворвались внутрь. И вот мы уже под сводами конюшни в поисках сухого места, шмыгающие носами, фыркающие… вся наша компания. Наконец-то! Мы прибыли! Уже легче! Ламбеллюш отдавал приказания. Но его не было слышно из-за жуткого грохота. По всей конюшне лошади в ярости били копытами. Казалось, что все пришло в движение: деревянные перекладины, перегородки, упряжь. Все хозяйство разбушевалось. И к тому же не было видно ни зги. И в этой темноте грозное неистовство животных. Керибен испускает клич, которого я никогда раньше не слышал, какой-то протяжный вой, носовой стон, который тем не менее слышен в этом грохоте.
– Уээ! Уээээ!
Кто-то откликается из темноты… Какой-то тип приближается… Пробирается, хромая. Ковыляет еле-еле. Вот наконец и он, вооруженный вилами… Он наставляет на нас свой фонарь… Он очень недоволен…
– Чего там такое? Чего вам нужно?
Вблизи это выглядит громадной кучей лохмотьев, одни напялены на другие. И где-то внутри завернут человечек, ворчащий, злой… он продвигается вперед по мосткам, погребенный под своими накидками. Его головы совсем не видно, до такой степени, что даже глаз не различить, воротник доходит ему до бровей… Для выпускания пара и размышлений ему остается один маленький переход. Ничуть не лучше, когда он начинает говорить. Тут же сыплются ругательства, разносятся эхом.
– Чего там такое? Чего там такое? – повторяет он.
– Да ты можешь побыстрей шевелиться, господи боже, деревенщина, конский сторож, когда люди приходят?!
– Люди? Это люди? Ах! Скажи на милость! И это он мне говорит! Мне, солдату восьмого класса! Этот нахал! Мне, потерявшему еще двух этой ночью! Две фьють и нету! Вы слышите, сволочи! Две от меня умотали! Теперь я влип на пятнашку! эт'точно! а тут еще вот это заявляется, чтобы доставать меня, ну вообще! Это уже слишком! Жопы проклятые! Слишком! Сгоняйте-ка за моими клячами! Бездельники! Фраера призвезденные!
Ламбеллюш объяснил, что все совсем не так, что Ле Мейо исчез!
– Он смылся! Смылся! Как мои кобылы, эти призвезденные клячи! Хер вы его теперь увидите! Он пошел хлебнуть! И уж никак не воды из поилки! Ясное дело, нет! Это уж точно нет! В такое время он нажирается вина до потери сознания! Уж я-то его вкус знаю!
Он покатывался со смеху, он надрывался в глубине своих пелерин, такими идиотами он нас считал.
Но тут он снова вспомнил о своих неприятностях.
– Зефирина и Птифур… Вылетели, как пердеж, мой милый! Фьють! Оглянуться не успел! Уф! Беги, сволочь! сколько я схлопотал на свою задницу? «Тридцать и восемь!» это уж как пить дать! Кто мне их скостит, придурки? Никто! Господи помилуй! Никто! Все на мою голову! Железно! Никого, кто побежал бы за моими клячами! Никого! Ну а за каким хреном вы сюда приперлись? Окончательно меня достать!
– Ты не очень-то любезен, Л'Арсиль, – ответил тот из наших, которого звали Керибен. – Ты не очень-то любезен… но сейчас ты у меня состроишь другую рожу… Твои лошадки, они выскочили недавно… они поскакали в поле… Мы видели, как они выбегали за ворота… Птифур курил сигару…
– Да вы шутники, как я погляжу… Видели бы вы этот цирк… может, вам и не до смеха было бы… Два недоуздка они порвали… Еще уздечку! и потом мой новехонький фонарь раскокали! На три части! Привет! Свихнуться можно! Эта сволочь задела его ногой и взбеленилась! Одним махом выпустила фонтан дерьма выше крыши! Скажи-ка! Черт возьми! Шандарах! Она падает на меня сверху! Я в ужасе! Эта красотка мне так врезала! Цирк! Она бесится! Фыркает! перепрыгивает! В загородку к Ребусу! жеребцу кузнеца! История! А тот и так уже психует! Ах! Ну, я вам скажу! разгром! Подойдешь – считай, ты покойник! Бьют так, конюшню в щепки могут разнести! Ах! сынок! Эти искры! Мостовая? в огне! Все кончено! Я иду искать фонарь. Я говорю себе: Они уже смертельно устали! У них уже ноги еле волочатся! Он смирится, Ребус. Он уже никакой! У таких здоровяков всегда растяжение сухожилия! Такую тушу выдерживать! такие телеса! Я говорю себе: Л'Арсиль, твоя взяла! Собирай узелок на губу! Я остаюсь там стоять! Вот придурок! Ты подумай, эта кляча, она меня приложила! Первый удар! Лечу вверх тормашками! Жопу как молнией пронзило! Мой милый! пустячок! у меня в голове помутилось! Бьет снова, но слава богу, приходится на дверной косяк! Она мне дубовое бревно, такой толщины, как вот это, расколола! того и гляди, всю конюшню разнесет! сынок! Мою пилотку как ветром сдуло! Рассказать, не поверите, как я жив остался!
Он слегка задумался.
– Ну погоди, пусть только эта отрава вернется! Я ей ноздри наизнанку выверну! Я ее пришибу!
– Ну и получишь двадцать лет…
– Эта мразь хотела меня убить!
– Л'Арсиль, вы пьяны!
– Я пьяный? пьяный с чего? Пьяный я был бы, прошу прощенья, если бы не сдерживал свой гнев! Вот тогда ты мог бы говорить, что это от пьянства! Разрази меня гром, если бы я не сдерживал свой гнев! Если бы я здесь метал громы и молнии!., тут бы был вулкан в этой чертовой конуре, если бы я не сдерживал свой гнев! Если бы вы посмотрели получше, чертово слепое мужичье! подонки!
Ему было не до шуток. Он продолжал изливать наболевшее, опершись на вилы и осыпая нас самыми страшными проклятьями.
– Это еще не все, дружок! эти кобылы, слушай, я тебе скажу! Я уже пять лет всем этим занимаюсь! Это просто погибель для эскадронов! Этого не должно было бы быть! Сколько бочек воды я им вылил на их задницы! Неважно! Ты – крайний! Знай жопу подставляй! Как баба! Как шлюха! Все это разврат! Каждый старик тебе приказывает! Бардак! Проклятие! Ни одна конюшня ничего поделать не может! Подумай-ка, это уже в третий раз за этот месяц она сбегает, она смывается от меня! За первый побег я получил восемь суток! Мне ее вернули из мэрии, она зашла к привратнику! Подумайте только! «Зефирина, – говорит он мне, – она ваша?…» Орбле, Старшой четвертого… Он как раз дежурным был, этот придурок… Еще один повод для взыскания! Ах! мать моя! Теперь ты понимаешь, о чем эта песенка? Такая кляча хуже сифилиса! Я тебе говорю! Я бы ей в зад вилы воткнул по самую рукоять, если бы не трибунал за это! Я б ей одним разом за все мои беды отплатил! Хрясь! Она того заслуживает! Ах! Я бы тебя по косточкам разобрал, тварь этакую! Беги, дорогая! Не щади себя, красавица! Скачи, милашка! Я до тебя доберусь! Чтоб вас три тысячи чертей разорвали, проклятые кобылы! Третий раз она от меня смывается! Ты у меня дождешься, дорогуша!.. За все, что я вытерпел! Представьте себе! «У него началась агония», как говорят в лазарете. Представьте себе! Со мной в точности так! Каждый раз, когда я ее снова нахожу! Такое впечатление! У меня дыхание спирает! А копыта у нее! Это ж погибель для солдата! Представь, что она смылась в город, эта хитрая бестия, вот в это время? Ну? Или по полям носится? А вернется через неделю, а то и две? Кого приговорят к каторжным работам? Какого-нибудь шута горохового или меня? «За сбежавшую и потерянную кобылу – разжаловать!» Нет? Что я, не знаю, как это все делается?
– И все это на твою несчастную башку! И все это тебе, кретин! – согласились все хором.
Они надрывали животы, слушая, как он отчаянно причитает, перечисляя свои беды.
– Они ее пустят на колбасу, твою клячу, бедняга! Они найдут твою Зефирину! Не переживай! Она слишком ядовитая!
Керибен торопился найти укрытие для бесприютного звена.
– Скажи-ка, где тут в твоем сарае можно всем пристроиться? Чтобы этот Ранкотт нас не накрыл?
– Почему здесь? Почему же! Вы что, все в загул пошли? Вы что, с привязи сорвались? Хорошенькое дело! красиво! Банда алкашей! Как Зефирина? И приперлись доставать меня… По какому праву?
– Нет! Нет! Привет! Ну и кретин! Ле Мейо забыл пароль!.. Не может сменить часового на пороховых… боится, что Костер возьмет нас на мушку… Вот так, без пароля… что он нас уложит… примет нас за шутников… Начнется стрельба по мишени…
– А! Ну и ну! Чудеса!..
Перспектива такого риска потрясла Л'Арсиля… он никак не мог опомниться.
– Где он?…
– Ясно, за своим паролем попер! Бегает за ним!..
Странного шума, наших диких воплей было достаточно, чтобы в конюшне начался такой грохот и лязг железа, который заглушил все слова.
Лошади рвались, яростно устремясь вперед, срывались с привязи, казалось, что во всех загородках бушует смерч из фыркающих, громящих все, взбесившихся животных. Ни секунды передышки, ни малейшей паузы, жуткая вакханалия, свирепая, гибельная борьба обезумевших лошадей. В темноте лошади в бешенстве вздымались на дыбы, с такой страстью, на такую высоту, что вылетали деревянные перекладины, по двадцать разом, в переплетении поперечных балок. Беспорядочно разбросанная железная сбруя, сброшенные в бешенстве потерянные цепи, звенья, крепко стягивающие недоуздки, все в постоянном движении, как единое целое, поднимается, опускается, взлетает вверх, снова падает вниз, безостановочно переплетается между собой, разъединяется, снова сплетается на всем видимом глазу пространстве.
На протяжении всей анфилады все волнуется, как море, то нахлынет, то отхлынет, то накатит с новой силой, завораживающий танец при свете фонаря.
Долгое время Л'Арсиль стоял перед нами не двигаясь, в размышлении, держа вилы на манер алебарды, уперев их в галошу.
– Прекрасно! – заключил он. – Прекрасно!
Он с силой плюнул. Перед этим долго отхаркивался.
– А! Это все же здорово обидно, когда вас посылают, как последнее говно! такого заслуженного старика, как я, который верой и правдой отслужил тридцать семь месяцев! Проклятая жизнь! Никакого уважения к трудягам! Чем дальше, тем хуже. Как раз, когда вы притащились! Чтоб я еще чистил эту подстилку! Вы слышите эту корриду? Они же там сейчас все порушат!
Он показывал в сторону побоища, он призывал нас в свидетели.
– Чего они нажрались, эти морды? Я вас спрашиваю! Бенгальских огней? Никогда они еще так не срывались, не разносили, не крушили этот сарай. Это не брехня! Дерьмо! Я пальцем о палец не ударю! А ну-ка, канальи! За работу! Мне наплевать! Это настоящий мятеж! Это слишком для бедняги-солдата!
Он продолжал жаловаться на эту проклятую службу, на эту невыносимую конюшню со всеми этими бешеными кобылами, требуху проклятую.
Все столпились вокруг, слушая его, отвратительного, несущего чепуху, все эти жалобы. Становилось жарко, вокруг клубился густой пар. Вся конюшня была как в облаке.
Выходка Зефирины продолжала вовсю терзать Л'Арсиля. Он считал себя поистине проклятым.
– Так не может продолжаться, – сказал он. – Так не может продолжаться…
И снова пустился в глубь конюшни, быстро побежал со своим фонарем, носясь от стойла к стойлу, собирая навоз. Настоящая вольтижировка под конскими хвостами. Он подбегал как раз вовремя… когда теплые навозные кругляши вылетали со струей пара… Они шлепались точно в его плетеную корзинку… Это была виртуозная техника… Ему нужно было здорово поторапливаться, чтобы подскочить точно в нужный момент! одна нога здесь, другая там… до того, как все будет упущено, до того, как навозный кругляш растечется поносной лужицей… Он показывал чудеса эквилибристики, снося свою добычу в одну кучу, высоченный дымящийся холм. Ровно столько времени, чтобы сбросить дерьмо и как следует обругать нас… И снова те же манипуляции!.. Не теряя ни секунды… Как выстрел! С бешеной скоростью! В довершение всего лошади начинают ржать, издавать боевой клич… отвратительный шум. В этот момент Л'Арсиль начинает запаздывать со сбором дерьма… Это выше его сил. Напрасно он продолжает носиться опрометью. Это сумасшедшая гонка, беспрерывная беготня из конца в конец, нескончаемая работа, отнимающая все силы. Он сдается. Он больше не может. Садится. Спиной к стене, хватается руками за голову. Все, довольно. Он выпускает из рук свою корзинку.
– Который там час, халтурщики?
– Скоро три часа.
Он пытается отдышаться, он выжат как лимон! Глядит на нас и вдруг замечает меня.
– А! Это у вас там новобранец?
Он выделяет меня взглядом среди остальных.
– Он опоздал, шакал!.. Ему еще надо нажраться опилок, пока догонит взвод. А! жалкий тип! Его задница еще схлопочет! Да! Огнем будет гореть, пока со мной сравняется! Искры из глаз будут сыпаться! Сейчас у них, у всех этих новобранцев попочки больно нежные! Через три месяца будет носиться как угорелый! Он пропащий, этот педрила. Он никогда не научится ходить в ногу! Никогда! Да его прибьют, проклятого недотепу! А! Ну и образина! Его дни уже сочтены! Я уже вижу его дохлым, вашего кривляку! Он уже покойник! По нему видно!
Высмеивающий меня Л'Арсиль – это было весьма забавно! Но тут на него снова нахлынули прежние заботы по уборке навоза, который прибывал с такой скоростью, что завалил уже всю солому.
– Чтоб я сдох! Нужно идти за другой бочкой! Хуже некуда! Скоро в окна польется! Да в жизни они так не срали! Это вам не новобранец говорит! Завтра утром тыща двести деньков будет! И я вам тыщу триста раз повторяю: говно все это! Л'Арсиль не дурак! Я вас приветствую!
Он снова принимается за работу. Все это он объясняет, хлопоча вокруг навоза.
– Я научу вас жить, дурачье! Сейчас я покажу вам один трюк, достойный настоящего Старика. Я ставлю дерьмо перед створкой двери… Этот тип, Нога, идет издалека… он хочет проскользнуть украдкой… Хочет меня застать врасплох… Ладно! Предположим, что я как раз отдыхаю и курю сигару!.. Очень хорошо! Этот придурок, он ломится в дверь. Все неожиданно… Я стою за этим… Я вываливаю на себя все дерьмо! Я спрятан, приятели! Я в бочке! Она закрывает меня с головы до пят! Он меня больше не видит! Ну и кто из нас остается в дураках? Это класс! Этот урод! «Л'Арсиль! Л'Арсиль! – зовет он меня, – Где вы?» – «Я болен», – отвечаю я!
Вся компания так заходится от смеха, что он сам себе кажется остроумным.
– Гастон Л'Арсиль! Собственной персоной! д'Аньер! мозг бретонского полка! Точно! Л'Арсиль в действии! Вот так! Тридцать против одного!
– Ладно! ладно! – замечает кто-то из толпы, кому все это не нравится. – Я Герандек! и я говорю тебе, заглохни! болтливый парижский ловкач! Погоди, сейчас Нога прискачет! Ты увидишь, на что он способен! Натерпишься, жалкий кривоножка! Он тебя кровью ссать заставит! Ты ему покажешь, какой ты бесстрашный брехливый осел!..
– Бесстрашный? Бесстрашный?
– Чертов шут гороховый! И он еще треплется! Мастер приврать! Несет такую чепуху! И еще как доволен!
– Ранкотт! Ах ты, паршивый неудачник… да я его всегда догоню, любым аллюром! карьером! иноходью! галопом! рысью! Вы еще титьку сосали, когда я его уже облапошивал, этого Ранкотта! да насрать мне на него! Так я же еще в этом ничего не смыслю! Да плевать я хотел на сержанта Ранкотта! Точно! Я, да я в Гранд-Опера был! видел всю «Кармен» и «Манон»! я-то уж родом не из какого-нибудь Дерьможранска! Л'Арсиль д'Аньер! 8-й класс! Точно! Пять лет по сигналу подъема! Вот именно! Тра-та-та! 115 дополнительных как копеечка! Дисциплинарная комиссия дивизии! Барабанный бой! Разжалован в солдаты! В Одиннадцатый отдельный! По особому распоряжению! Сорок на нарах в особой! 27 поводов для ареста! Черти нас не возьмут! Л'Арсиль под арестом! Так точно, мой генерал! Дрочилово! Железный кулак! Никогда ни единого су на девок! «Любовь – дитя, дитя свободы!»
Он напевал. Он снова носился с корзинкой, собирая навоз.
1 2 3 4 5 6 7 8 9
Мы снова пошли по центральной дороге, выложенной громадными булыжниками, просто ужасными, с ассенизационными бочками на обочинах, невероятной величины бочками с пенящимся дерьмом, длинный нескончаемый ряд, с вытекающим из них говном…
В самом конце дороги находилось то, что мы искали, – громадная дверь, общая для двух конюшен… Снаружи можно было рассмотреть кое-что из того, что находилось внутри… деревянные перекладины… тусклый свет с потолка… верхние галереи, побеленные известью… Мы растянулись цепочкой под окнами… встали как можно ближе к стене… Сверху текла лошадиная моча… это был не дождь… каскадом, моча со всех этажей… Она стекала бурными потоками. Чтобы я не пытался увернуться от душа, эти сволочи подтолкнули меня несколько раз под эту купель… Они хотели, чтобы меня промочило как следует, чтобы это было моим настоящим крещением. Под каждым окном со всех этажей били настоящие фонтаны мочи… Все это стекало вниз бурными всплесками, брызги от которых летели во все стороны… как от порывов ветра.
Это была плотная завеса, которую пришлось преодолевать прыжками… В конце концов мы все-таки добрались до этой конюшни… той, где должен был дежурить упомянутый Л'Арсиль…
Все разом мы дружно навалились на дверь, на громадную створку. «Раз, два, взяли!» Она подалась… мы ворвались внутрь. И вот мы уже под сводами конюшни в поисках сухого места, шмыгающие носами, фыркающие… вся наша компания. Наконец-то! Мы прибыли! Уже легче! Ламбеллюш отдавал приказания. Но его не было слышно из-за жуткого грохота. По всей конюшне лошади в ярости били копытами. Казалось, что все пришло в движение: деревянные перекладины, перегородки, упряжь. Все хозяйство разбушевалось. И к тому же не было видно ни зги. И в этой темноте грозное неистовство животных. Керибен испускает клич, которого я никогда раньше не слышал, какой-то протяжный вой, носовой стон, который тем не менее слышен в этом грохоте.
– Уээ! Уээээ!
Кто-то откликается из темноты… Какой-то тип приближается… Пробирается, хромая. Ковыляет еле-еле. Вот наконец и он, вооруженный вилами… Он наставляет на нас свой фонарь… Он очень недоволен…
– Чего там такое? Чего вам нужно?
Вблизи это выглядит громадной кучей лохмотьев, одни напялены на другие. И где-то внутри завернут человечек, ворчащий, злой… он продвигается вперед по мосткам, погребенный под своими накидками. Его головы совсем не видно, до такой степени, что даже глаз не различить, воротник доходит ему до бровей… Для выпускания пара и размышлений ему остается один маленький переход. Ничуть не лучше, когда он начинает говорить. Тут же сыплются ругательства, разносятся эхом.
– Чего там такое? Чего там такое? – повторяет он.
– Да ты можешь побыстрей шевелиться, господи боже, деревенщина, конский сторож, когда люди приходят?!
– Люди? Это люди? Ах! Скажи на милость! И это он мне говорит! Мне, солдату восьмого класса! Этот нахал! Мне, потерявшему еще двух этой ночью! Две фьють и нету! Вы слышите, сволочи! Две от меня умотали! Теперь я влип на пятнашку! эт'точно! а тут еще вот это заявляется, чтобы доставать меня, ну вообще! Это уже слишком! Жопы проклятые! Слишком! Сгоняйте-ка за моими клячами! Бездельники! Фраера призвезденные!
Ламбеллюш объяснил, что все совсем не так, что Ле Мейо исчез!
– Он смылся! Смылся! Как мои кобылы, эти призвезденные клячи! Хер вы его теперь увидите! Он пошел хлебнуть! И уж никак не воды из поилки! Ясное дело, нет! Это уж точно нет! В такое время он нажирается вина до потери сознания! Уж я-то его вкус знаю!
Он покатывался со смеху, он надрывался в глубине своих пелерин, такими идиотами он нас считал.
Но тут он снова вспомнил о своих неприятностях.
– Зефирина и Птифур… Вылетели, как пердеж, мой милый! Фьють! Оглянуться не успел! Уф! Беги, сволочь! сколько я схлопотал на свою задницу? «Тридцать и восемь!» это уж как пить дать! Кто мне их скостит, придурки? Никто! Господи помилуй! Никто! Все на мою голову! Железно! Никого, кто побежал бы за моими клячами! Никого! Ну а за каким хреном вы сюда приперлись? Окончательно меня достать!
– Ты не очень-то любезен, Л'Арсиль, – ответил тот из наших, которого звали Керибен. – Ты не очень-то любезен… но сейчас ты у меня состроишь другую рожу… Твои лошадки, они выскочили недавно… они поскакали в поле… Мы видели, как они выбегали за ворота… Птифур курил сигару…
– Да вы шутники, как я погляжу… Видели бы вы этот цирк… может, вам и не до смеха было бы… Два недоуздка они порвали… Еще уздечку! и потом мой новехонький фонарь раскокали! На три части! Привет! Свихнуться можно! Эта сволочь задела его ногой и взбеленилась! Одним махом выпустила фонтан дерьма выше крыши! Скажи-ка! Черт возьми! Шандарах! Она падает на меня сверху! Я в ужасе! Эта красотка мне так врезала! Цирк! Она бесится! Фыркает! перепрыгивает! В загородку к Ребусу! жеребцу кузнеца! История! А тот и так уже психует! Ах! Ну, я вам скажу! разгром! Подойдешь – считай, ты покойник! Бьют так, конюшню в щепки могут разнести! Ах! сынок! Эти искры! Мостовая? в огне! Все кончено! Я иду искать фонарь. Я говорю себе: Они уже смертельно устали! У них уже ноги еле волочатся! Он смирится, Ребус. Он уже никакой! У таких здоровяков всегда растяжение сухожилия! Такую тушу выдерживать! такие телеса! Я говорю себе: Л'Арсиль, твоя взяла! Собирай узелок на губу! Я остаюсь там стоять! Вот придурок! Ты подумай, эта кляча, она меня приложила! Первый удар! Лечу вверх тормашками! Жопу как молнией пронзило! Мой милый! пустячок! у меня в голове помутилось! Бьет снова, но слава богу, приходится на дверной косяк! Она мне дубовое бревно, такой толщины, как вот это, расколола! того и гляди, всю конюшню разнесет! сынок! Мою пилотку как ветром сдуло! Рассказать, не поверите, как я жив остался!
Он слегка задумался.
– Ну погоди, пусть только эта отрава вернется! Я ей ноздри наизнанку выверну! Я ее пришибу!
– Ну и получишь двадцать лет…
– Эта мразь хотела меня убить!
– Л'Арсиль, вы пьяны!
– Я пьяный? пьяный с чего? Пьяный я был бы, прошу прощенья, если бы не сдерживал свой гнев! Вот тогда ты мог бы говорить, что это от пьянства! Разрази меня гром, если бы я не сдерживал свой гнев! Если бы я здесь метал громы и молнии!., тут бы был вулкан в этой чертовой конуре, если бы я не сдерживал свой гнев! Если бы вы посмотрели получше, чертово слепое мужичье! подонки!
Ему было не до шуток. Он продолжал изливать наболевшее, опершись на вилы и осыпая нас самыми страшными проклятьями.
– Это еще не все, дружок! эти кобылы, слушай, я тебе скажу! Я уже пять лет всем этим занимаюсь! Это просто погибель для эскадронов! Этого не должно было бы быть! Сколько бочек воды я им вылил на их задницы! Неважно! Ты – крайний! Знай жопу подставляй! Как баба! Как шлюха! Все это разврат! Каждый старик тебе приказывает! Бардак! Проклятие! Ни одна конюшня ничего поделать не может! Подумай-ка, это уже в третий раз за этот месяц она сбегает, она смывается от меня! За первый побег я получил восемь суток! Мне ее вернули из мэрии, она зашла к привратнику! Подумайте только! «Зефирина, – говорит он мне, – она ваша?…» Орбле, Старшой четвертого… Он как раз дежурным был, этот придурок… Еще один повод для взыскания! Ах! мать моя! Теперь ты понимаешь, о чем эта песенка? Такая кляча хуже сифилиса! Я тебе говорю! Я бы ей в зад вилы воткнул по самую рукоять, если бы не трибунал за это! Я б ей одним разом за все мои беды отплатил! Хрясь! Она того заслуживает! Ах! Я бы тебя по косточкам разобрал, тварь этакую! Беги, дорогая! Не щади себя, красавица! Скачи, милашка! Я до тебя доберусь! Чтоб вас три тысячи чертей разорвали, проклятые кобылы! Третий раз она от меня смывается! Ты у меня дождешься, дорогуша!.. За все, что я вытерпел! Представьте себе! «У него началась агония», как говорят в лазарете. Представьте себе! Со мной в точности так! Каждый раз, когда я ее снова нахожу! Такое впечатление! У меня дыхание спирает! А копыта у нее! Это ж погибель для солдата! Представь, что она смылась в город, эта хитрая бестия, вот в это время? Ну? Или по полям носится? А вернется через неделю, а то и две? Кого приговорят к каторжным работам? Какого-нибудь шута горохового или меня? «За сбежавшую и потерянную кобылу – разжаловать!» Нет? Что я, не знаю, как это все делается?
– И все это на твою несчастную башку! И все это тебе, кретин! – согласились все хором.
Они надрывали животы, слушая, как он отчаянно причитает, перечисляя свои беды.
– Они ее пустят на колбасу, твою клячу, бедняга! Они найдут твою Зефирину! Не переживай! Она слишком ядовитая!
Керибен торопился найти укрытие для бесприютного звена.
– Скажи-ка, где тут в твоем сарае можно всем пристроиться? Чтобы этот Ранкотт нас не накрыл?
– Почему здесь? Почему же! Вы что, все в загул пошли? Вы что, с привязи сорвались? Хорошенькое дело! красиво! Банда алкашей! Как Зефирина? И приперлись доставать меня… По какому праву?
– Нет! Нет! Привет! Ну и кретин! Ле Мейо забыл пароль!.. Не может сменить часового на пороховых… боится, что Костер возьмет нас на мушку… Вот так, без пароля… что он нас уложит… примет нас за шутников… Начнется стрельба по мишени…
– А! Ну и ну! Чудеса!..
Перспектива такого риска потрясла Л'Арсиля… он никак не мог опомниться.
– Где он?…
– Ясно, за своим паролем попер! Бегает за ним!..
Странного шума, наших диких воплей было достаточно, чтобы в конюшне начался такой грохот и лязг железа, который заглушил все слова.
Лошади рвались, яростно устремясь вперед, срывались с привязи, казалось, что во всех загородках бушует смерч из фыркающих, громящих все, взбесившихся животных. Ни секунды передышки, ни малейшей паузы, жуткая вакханалия, свирепая, гибельная борьба обезумевших лошадей. В темноте лошади в бешенстве вздымались на дыбы, с такой страстью, на такую высоту, что вылетали деревянные перекладины, по двадцать разом, в переплетении поперечных балок. Беспорядочно разбросанная железная сбруя, сброшенные в бешенстве потерянные цепи, звенья, крепко стягивающие недоуздки, все в постоянном движении, как единое целое, поднимается, опускается, взлетает вверх, снова падает вниз, безостановочно переплетается между собой, разъединяется, снова сплетается на всем видимом глазу пространстве.
На протяжении всей анфилады все волнуется, как море, то нахлынет, то отхлынет, то накатит с новой силой, завораживающий танец при свете фонаря.
Долгое время Л'Арсиль стоял перед нами не двигаясь, в размышлении, держа вилы на манер алебарды, уперев их в галошу.
– Прекрасно! – заключил он. – Прекрасно!
Он с силой плюнул. Перед этим долго отхаркивался.
– А! Это все же здорово обидно, когда вас посылают, как последнее говно! такого заслуженного старика, как я, который верой и правдой отслужил тридцать семь месяцев! Проклятая жизнь! Никакого уважения к трудягам! Чем дальше, тем хуже. Как раз, когда вы притащились! Чтоб я еще чистил эту подстилку! Вы слышите эту корриду? Они же там сейчас все порушат!
Он показывал в сторону побоища, он призывал нас в свидетели.
– Чего они нажрались, эти морды? Я вас спрашиваю! Бенгальских огней? Никогда они еще так не срывались, не разносили, не крушили этот сарай. Это не брехня! Дерьмо! Я пальцем о палец не ударю! А ну-ка, канальи! За работу! Мне наплевать! Это настоящий мятеж! Это слишком для бедняги-солдата!
Он продолжал жаловаться на эту проклятую службу, на эту невыносимую конюшню со всеми этими бешеными кобылами, требуху проклятую.
Все столпились вокруг, слушая его, отвратительного, несущего чепуху, все эти жалобы. Становилось жарко, вокруг клубился густой пар. Вся конюшня была как в облаке.
Выходка Зефирины продолжала вовсю терзать Л'Арсиля. Он считал себя поистине проклятым.
– Так не может продолжаться, – сказал он. – Так не может продолжаться…
И снова пустился в глубь конюшни, быстро побежал со своим фонарем, носясь от стойла к стойлу, собирая навоз. Настоящая вольтижировка под конскими хвостами. Он подбегал как раз вовремя… когда теплые навозные кругляши вылетали со струей пара… Они шлепались точно в его плетеную корзинку… Это была виртуозная техника… Ему нужно было здорово поторапливаться, чтобы подскочить точно в нужный момент! одна нога здесь, другая там… до того, как все будет упущено, до того, как навозный кругляш растечется поносной лужицей… Он показывал чудеса эквилибристики, снося свою добычу в одну кучу, высоченный дымящийся холм. Ровно столько времени, чтобы сбросить дерьмо и как следует обругать нас… И снова те же манипуляции!.. Не теряя ни секунды… Как выстрел! С бешеной скоростью! В довершение всего лошади начинают ржать, издавать боевой клич… отвратительный шум. В этот момент Л'Арсиль начинает запаздывать со сбором дерьма… Это выше его сил. Напрасно он продолжает носиться опрометью. Это сумасшедшая гонка, беспрерывная беготня из конца в конец, нескончаемая работа, отнимающая все силы. Он сдается. Он больше не может. Садится. Спиной к стене, хватается руками за голову. Все, довольно. Он выпускает из рук свою корзинку.
– Который там час, халтурщики?
– Скоро три часа.
Он пытается отдышаться, он выжат как лимон! Глядит на нас и вдруг замечает меня.
– А! Это у вас там новобранец?
Он выделяет меня взглядом среди остальных.
– Он опоздал, шакал!.. Ему еще надо нажраться опилок, пока догонит взвод. А! жалкий тип! Его задница еще схлопочет! Да! Огнем будет гореть, пока со мной сравняется! Искры из глаз будут сыпаться! Сейчас у них, у всех этих новобранцев попочки больно нежные! Через три месяца будет носиться как угорелый! Он пропащий, этот педрила. Он никогда не научится ходить в ногу! Никогда! Да его прибьют, проклятого недотепу! А! Ну и образина! Его дни уже сочтены! Я уже вижу его дохлым, вашего кривляку! Он уже покойник! По нему видно!
Высмеивающий меня Л'Арсиль – это было весьма забавно! Но тут на него снова нахлынули прежние заботы по уборке навоза, который прибывал с такой скоростью, что завалил уже всю солому.
– Чтоб я сдох! Нужно идти за другой бочкой! Хуже некуда! Скоро в окна польется! Да в жизни они так не срали! Это вам не новобранец говорит! Завтра утром тыща двести деньков будет! И я вам тыщу триста раз повторяю: говно все это! Л'Арсиль не дурак! Я вас приветствую!
Он снова принимается за работу. Все это он объясняет, хлопоча вокруг навоза.
– Я научу вас жить, дурачье! Сейчас я покажу вам один трюк, достойный настоящего Старика. Я ставлю дерьмо перед створкой двери… Этот тип, Нога, идет издалека… он хочет проскользнуть украдкой… Хочет меня застать врасплох… Ладно! Предположим, что я как раз отдыхаю и курю сигару!.. Очень хорошо! Этот придурок, он ломится в дверь. Все неожиданно… Я стою за этим… Я вываливаю на себя все дерьмо! Я спрятан, приятели! Я в бочке! Она закрывает меня с головы до пят! Он меня больше не видит! Ну и кто из нас остается в дураках? Это класс! Этот урод! «Л'Арсиль! Л'Арсиль! – зовет он меня, – Где вы?» – «Я болен», – отвечаю я!
Вся компания так заходится от смеха, что он сам себе кажется остроумным.
– Гастон Л'Арсиль! Собственной персоной! д'Аньер! мозг бретонского полка! Точно! Л'Арсиль в действии! Вот так! Тридцать против одного!
– Ладно! ладно! – замечает кто-то из толпы, кому все это не нравится. – Я Герандек! и я говорю тебе, заглохни! болтливый парижский ловкач! Погоди, сейчас Нога прискачет! Ты увидишь, на что он способен! Натерпишься, жалкий кривоножка! Он тебя кровью ссать заставит! Ты ему покажешь, какой ты бесстрашный брехливый осел!..
– Бесстрашный? Бесстрашный?
– Чертов шут гороховый! И он еще треплется! Мастер приврать! Несет такую чепуху! И еще как доволен!
– Ранкотт! Ах ты, паршивый неудачник… да я его всегда догоню, любым аллюром! карьером! иноходью! галопом! рысью! Вы еще титьку сосали, когда я его уже облапошивал, этого Ранкотта! да насрать мне на него! Так я же еще в этом ничего не смыслю! Да плевать я хотел на сержанта Ранкотта! Точно! Я, да я в Гранд-Опера был! видел всю «Кармен» и «Манон»! я-то уж родом не из какого-нибудь Дерьможранска! Л'Арсиль д'Аньер! 8-й класс! Точно! Пять лет по сигналу подъема! Вот именно! Тра-та-та! 115 дополнительных как копеечка! Дисциплинарная комиссия дивизии! Барабанный бой! Разжалован в солдаты! В Одиннадцатый отдельный! По особому распоряжению! Сорок на нарах в особой! 27 поводов для ареста! Черти нас не возьмут! Л'Арсиль под арестом! Так точно, мой генерал! Дрочилово! Железный кулак! Никогда ни единого су на девок! «Любовь – дитя, дитя свободы!»
Он напевал. Он снова носился с корзинкой, собирая навоз.
1 2 3 4 5 6 7 8 9