– Ты прочитал, Лазо, этого «Депутата»?
– Прочитал.
– И что скажешь?
– Хорошая домашняя фасоль, но без подливки, – сказал Лазаревич.
– Бог мой, – отвечал Владан, – уж если она хорошо приготовлена и если вкусная, то лекго можно добавить немножко подливки.
Рецензенты, разумеется, должны были дать и письменный отзыв. Этот отзыв написали Лазаревич и Глишич на титульном листе пьесы, который одновременно служил и обложкой.
Вероятно, Глишич первый читал пьесу, так как он первый написал свое мнение, а Лазаревич – под ним.
Мнение Глишича было выражено в нескольких словах: «Хорошо кое-где сократить и отредактировать, а язык исправить», – и все. Лазаревич написал не намного больше. Его мнение гласило: «Недоработанная пьеса начинающего автора, но заслуживает всяческого внимания, с некоторыми корректурами после переработки может представлять значительный вклад в оригинальную драму. Обращаю внимание Управы на то, что следует с надлежащим тактом подойти к молодому писателю, который обещает будущего комедиографа».
На основе этих заключений Шапчанин действительно принял меня с «надлежащим тактом», но пьеса так и не попала на сцену. Шапчанин тогда повел со мной продолжительные родительские разговоры, полные советов и наставлений. Он потребовал от меня, чтобы я многое отредактировал, исправил, сократил. Когда же я принес ему рукопись в другой раз, он опять вернул ее мне с новыми наставлениями. Наконец, когда уже были исправлены последние «где» и «как», Шапчанин заявил мне, что пьеса определенно включена в репертуар, но я должен быть терпелив, так как «временные» политические обстоятельства не позволяют поставить ее сейчас. Между тем эти «временные» политические обстоятельства тянулись годами, как и вообще тянутся у нас все «временные» трудности. Мой «Депутат», хотя он и носил на обложке благоприятные отзывы рецензентов и был уже включен в репертуар, должен был пойти на новую рецензию и получить еще один отзыв.
Милорад Шапчанин направил его под секретным номером в министерство полиции с просьбой сообщить ему, каким образом министерство полиции расценивало бы показ этой пьесы на государственной сцене и не находит ли министерство полиции, что в пьесе имеются элементы, которые, возможно, могли бы послужить как провокация или хотя бы как повод для различных антигосударственных манифестаций.
И раз уж в один прекрасный день моя рукопись попала в руки государственной администрации и была подшита как приложение к актам, то можете себе представить ее дальнейшую судьбу. Прежде всего на ее обложке, на которой было написано мнение Лазо Лазаревича и Милована Глишича, появился номер министерства полиции, а затем вместе с актами о чиновничьих прегрешениях, о политических преследованиях и о пограничной безопасности она начала путешествовать из канцелярии в канцелярию, от имеющего право разбирать и судить к не имеющему права разбирать и судить и от не имеющего права разбирать и судить к имеющему таковое.
В регистре досье с материалами, относящимися к моему произведению, получило рубрику: «Нушич; см. „Народный депутат“, – а рукопись то пребывала в архиве, то покоилась, как в могиле, в ящиках чиновничьих письменных столов.
За то, что в один прекрасный день рукопись не была отослана в провинцию, в какой-нибудь отдаленный округ, и не попала вместе с каким-нибудь другим делом в Управление фондов, чтоб вернуться оттуда как дело, «не по назначению» отправленное, поблагодарить следует ту счастливую случайность, из-за которой моя рукопись однажды попала в руки полицейскому писателю Таси Миленковичу, который извлек ее из когтей государственной администрации и вернул в театр.
А пока мой «Народный депутат» путешествовал из канцелярии в канцелярию и отлеживался в ящиках полицейских письменных столов, время быстро шло вперед, жизнь изменялась. Кампания против Шапчанина, препятствовавшего обновлению репертуара за счет отечественных произведений, не только не прекращалась, но, наоборот, все больше разрасталась. И, разумеется, мы – молодые, но «безнадежные» писатели – в этой кампании были не только невинными читателями.
Когда кампания приняла широкие размеры и перешла в открытое негодование, Шапчанин почувствовал необходимость оправдаться перед общественностью. Для этого 27 марта 1888 года он организовал заседание совета театра, которое проходило на сцене перед публикой.
В своем вступительном слове на этом заседании Щапчанин предпринял попытку оправдаться и в этой связи упомянул об одном очень интересном и характерном обстоятельстве, имеющем прямое отношение к моей пьесе, которая уже несколько лет считалась принятой, но никак не могла быть поставлена.
«Народный депутат» Б. Нушича, – сказал в своей речи Шапчанин, – прошел через два пургаториума, но и в третьей редакции, с которой писатель согласился, был отложен, так как к тому времени подоспели выборы депутатов, сопровождавшиеся различными эпизодами, дававшими повод печати для полемических выступлений. Тем самым постановка «Народного депутата» оказалась невозможной, ибо в пьесе есть много моментов, которые оскорбляют и депутатов и членов правительства. Народный депутат – главный герой пьесы – показан как глупец. Разве это могло понравиться депутатам, которые, точно так же как и герой пьесы, были торговцами, зажиточными ремесленниками и крестьянами? И если этот депутат заявляет, что в Скупщине он будет говорить то, что ему скажут министры в Белграде, то разве можно поставить такую сцену в театре, общее руководство которым осуществляет правительство? Какое правительство, какие мудрые государственные деятели могли бы разрешить постановку такой пьесы в театре, находящемся под их постоянным контролем?»
Еще до того, как выступить с этой своей речью, Шапчанин предложил мне написать какую-нибудь другую, более подходящую пьесу, которую можно было бы поставить на сцене театра за то время, пока «Народный депутат» будет ожидать более благоприятных обстоятельств. Я согласился с ним и написал комедию «Подозрительная личность».
А через некоторое время после речи Шапчанина меня приговорили к двум годам тюрмы за политическое стихотворение, а тем самым приговорили и «Народного депутата» к еще более продолжительному бессрочному ожиданию.
В тюрме я написал пьесу «Протекция», только она и смогла попасть на сцену, а пьесы «Народный депутат» и «Подозрительная личность» имели в дальнейшем каждая свою долгую и интересную историю.
ДЕЙСТВУЮЩИЕ ЛИЦА
Еврем Прокич.
Павка – его жена.
Даница – их дочь.
Спира – муж Павкиной сестры.
Спириница – Павкина сестра.
Ивкович – адвокат.
Госпояса Марина – его тетка.
Секулич – жандармский писарь.
Йовица Еркович.
Сима Сокич.
Срета.
Первый гражданин.
Второй гражданин.
Третий гражданин.
Четвертый гражданин.
Пятый гражданин.
Оратор из толпы.
Mладен – мальчишка, работник в доме Еврема.
Официант из кофейни.
Жандарм.
Мальчишка – ученик в лавке Еврема.
Действие первое
Комната в доме Еврема Прокича. Двери справа и в глубине. Слева два окна, на них чистые занавески и горшки с цветами. Между окон кушетка, покрытая ковром, по сторонам от нее большие деревянные кресла; там нее большое зеркало в золоченой раме. В левом углу в глубине большая железная печь, ее топят из коридора. Между печью и дверями – комод, на нем ваза с цветами, большие часы, коробки из-под конфет, портреты в рамках, гипсовые фигурки и тому подобное. Над комодом карандашные портреты Еврема и Павки. Вдоль правой стены от авансцены до дверей низкий буфет с тремя полками, на них чашки, вазочки. Посередине комнаты стол, накрытый скатертью, вокруг него стулья. Над столом висит большая лампа.
Комната провинциального городка 80-х годов XIX века, в убранство которой внесен вкус хозяйки дома, перенявшей кое-что во время поездок к родным в Белград.
I.
Павка, Даница.
Павка (входит из правой двери и, увидев, что в комнате никого нет, идет к дверям в глубине и кричит в коридор). Поди сюда! Слышишь, я тебе говорю, поди сюда!
Даница входит.
Ты опять? Я же тебе тысячу раз говорила, чтоб ты не смела туда ходить…
Даница. Боже мой, мама!..
Павка. Вот тебе и «боже мой, мама!..» Я не хочу, чтоб ты туда ходила! Нечего тебе там делать! Вот так.
Даница. Мне показалось, что упал горшок…
Павка. «Упал горшок», хм! А больше тебе ничего не показалось! Почему это мне не показалось, что упал горшок?
Даница (про себя). Но ведь…
Павка. Что ты сказала?
Даница. Ничего!..
Павка. Слушай, ты! Моя мать за собой хвост не таскала, я тоже; и я не допущу, чтоб ты его таскала! Не допущу, понимаешь?!
Даница. Боже мой, мама, какой хвост?
Павка. Сама знаешь какой. Вот как начнут про тебя люди говорить…
Даница. Ну, люди!..
Павка. Конечно, люди!
Даница. А Мица Античева? Разве у нее не было длинного хвоста? Ну и что? Вышла же замуж!
Павка. А я не хочу отдавать тебя с хвостом, понимаешь? Больше ты никого не могла назвать, кроме Мицы Античевой?… Почему ты не вспомнишь Росу Яничеву? Какая была чудесная девушка, а что вышло? Начали люди о ней всякое болтать, и а-у, а-у, а-у, а-у… так по сей день все еще сидит да дни считает…
Даница. Считает дни потому, что нечего больше считать: денег-то нет… а были бы деньги…
Павка. А хоть бы они и были? Бог мой, когда люди начнут склонять…
Даница. А за что им меня склонят?
Павка. А вот за то, что тебе каждую минуту кажется, будто упал горшок… а он ведь молодой человек!
Даница. Знаю, но это совсем другое дело!
Павка. Ничего не другое, то самое. Ведь он еще до сих пор ничего определенного не сказал. Просто так всё: раза два-три забегала его тетка, поговорила о том, о сем, расспрашивала, сколько у тебя платьев и… вот и все. Одни разговоры – и больше ничего. Отцу я даже и не говорила, с какой стати я буду ему говорить пустые слова.
Даница. Это не пустые слова.
Павка. А что же!
Даница. Я знаю, что не пустые.
Павка. Ты знаешь; может быть, он тебе сказал? Господи, сама я виновата! Некого винить, сама виновата…
Даница. В чем же ты виновата?
Павка. В том, что не то затеяла. Все хочу сэкономить. Все говорила: «Сдай, Еврем, две комнаты; много нам пять комнат, зачем нам пять комнат». А вот тебе и на, вселился к тебе в дом молодой человек, а в доме у тебя дочь, девушка, вот и ломай теперь голову!
Даница. Все равно, не он, так другой вселился бы.
Павка. Вселился бы, конечно, но ведь могла бы и семья какая-нибудь вселиться… Да… Так слышишь? Пусть хоть все горшки попадают, но ты туда больше ходить не смей! Не знаю, и зачем это у меня горшки в коридоре стоят? Сегодня же Младен отнесет их на кухню.
Даница. Хм, горшки с цветами на кухню! Кто-то стучит. Войдите, пожалуйста!
II
Сима Сокич, те же.
Сима (е дверях). Добрый день!
Павка. Добрый день!
Сима. Хозяин дома?
Даница. Нет.
Сима. Видишь, я хотел… а ты его жена?
Павка. Да!
Сима. Видишь ли, я хотел его попросить кое о чем. Знаешь, если можно, госпожа, прошу тебя, замолви ты за меня словечко, скажи ему, христом богом его прошу, пусть он меня не преследует! И было бы за что, а то ведь не за что! Скажи, приходил, мол, Сима Сокич, тот, которого ты преследуешь из-за его жены…
Павка (растерянно). Из-за жены?… (Крестится.) Да что ты говоришь, побойся бога, неужто мой муж преследует тебя из-за жены?
Сима. Скажи ему, человек не виноват. Разок-другой побил свою жену, – вот и все. А кому ж ее бить, как не мужу?!
Павка. Я не понимаю, о чем ты говоришь?
Сима. Видишь ли, вот о чем. Жена у меня сбежала. Понимаешь? Говорит, бью ее. А я ее не бью. Боже упаси! Конечно, замахивался, не без того; ну, ударил раза два-три, как и полагается мужу. Но нельзя же назвать это злодейством. А она теперь говорит: надоело. И ушла от меня, будто найдет где-нибудь лучше. Вот ведь бабий ум. Пошла-то не куда-нибудь, а прямо к адвокату. А теперь твой муж обвиняет меня в тяжком преступлении и гоняет, как волка по горам.
Павка (облегченно). Ах, вон оно что!
Даница. Ты ошибся дверью. Адвокат живет не здесь.
Сима. А где же?
Даница. Вой там, вторая дверь. Пойдем, я покажу тебе.
Павка. Не смей! Ты отсюда никуда не выйдешь! (Симе.) Это здесь, по этому же коридору, только вон, вторая дверь.
Сима. Э, простите, я прочел табличку на доме и думал… Так ты говоришь, вторая дверь, да?
Даница. Да!
Сима. Э, спасибо, простите меня! (Уходит.)
III
Павка, Даница.
Павка. Не понимаю, почему этот человек до сих пор не прибил на свою дверь табличку: «Адвокат!» – или «Здесь адвокат!» – и нарисовал бы палец. (Показывает, как обычно рисуют на табличках указательный палец.) Чтобы к нам ежеминутно не ходили! Ходят, нервы трепят…
Даница. У нас ведь есть внизу на улице табличка.
Павка. На улице ест, а здесь нет. Еврем ведь давно велел ему повесить табличку и здесь тоже, а он все…
IV
Еврем, те же.
Еврем входит озабоченный, карманы набиты газетами.
Войдя, делает знак Павке, чтобы она отослала Даницу, а сама осталась.
Павка (поняла его и обернулась к Данице). Ступай! Принеси-ка отцу кофе!
Даница уходит.
Еврем (после небольшой паузы, во время которой он о чем-то думал). Это… Павка… Я хочу сообщить тебе нечто важное…
Павка. А я тебе…
Еврем. Да подожди ты! То, что я хочу тебе сказать, гораздо важнее. Понимаешь, иду я утром по Торговой улице…
Павка. Ну и что же, дорогой мой?
Еврем. Да не перебивай ты меня!.. Ну вот, опять нужно начинать с начала. Понимаешь, иду я утром по Торговой улице, а господин начальник подошел ко мне, опустил руку мне на плечо и говорит…
Павка. А, знаю: опять выборы…
Еврем. Не мешай, какие выборы?
Павка. Я помню, в прошлом году перед выборами в общину господин начальник тоже опустил тебе руку на плечо.
Еврем. Нет, это не то. Опустил он руку и спрашивает: «Ну, как дела, хозяин Еврем?».
Павка. Так я же тебе об этом и говорю! Как только приближаются выборы, так он у тебя спрашивает: «Ну, как дела, хозяин Еврем»? (Увидела у него газеты.) А, впрочем, чего я спрашиваю, когда твои карманы набиты газетами.
Еврем. Это просто так.
Павка. Нет, не просто так, Еврем. Я тебя знаю. Когда это просто так, ты идешь в кофейню, пьешь там кофе и читаешь газеты. А то и вовсе не читаешь, только заголовки смотришь – и все. А как дело идет к выборам, ты набиваешь карманы газетами, зарываешься в них и забываешь про лавку.
Еврем. Эх, эх… Опять ты перегибаешь!
Павка. Да где же перегибаю? Чего тебя в такую пору домой принесло?
Еврем. Пришел, понимаешь, газеты почитать. Почта пришла, а в лавке такой шум, что никак нельзя сосредоточиться.
Павка. Вот, вот. Я и говорю! Оставил лавку, чтобы газеты читать! Я, Еврем, тебе прямо скажу: как подходят эти выборы, у меня просто в глазах темнеет!
Еврем. Этого еще не хватало. А с чего это у тебя в глазах темнеет?
Павка. Опротивело мне это, вот что я скажу. Ну что бы тебе, как другие люди: пришли выборы, пошел, проголосовал – и все! Нет, ты ведь совсем другим человеком становишься: ни лавка, ни дом тебя уже не интересуют.
Еврем. Э, зря ты так говоришь. Иди лучше приготовь мне кофе. Знаешь, газеты приятнее читать за чашкой кофе.
Павка (уходя). Хорошо, Еврем. Но ты знай, не люблю я, когда подходят эти выборы! (Уходит.)
V
Еврем, Даница.
Еврем (достает из карманов газеты и кладет их на стол. Садится, сворачивает папироску, закуривает, разворачивает газеты и просматривает их). «Несколько слов накануне выборов». (Дальше читает про себя.)
Даница приносит кофе и ставит на стол.
Слушай, бог мой, раз уж ты тут, прочти-ка вот здесь!
Что-то непонятно. (Отдает ей газету, показывая место, которое нужно прочесть, а сам встает и, расхаживая по комнате, слушает.)
Даница (садится на его стул и читает). «Эволюция общества очень часто и во многом зависит от усилий и подвигов отдельных личностей, когда эти подвиги соответствуют социальным потребностям и современным стремлениям этого общества».
Еврем. Никак не пойму, о чем он пишет, но вижу – пишет здорово.
Даница (читает дальше). «Современное же общество стремится к полному уничтожению консервативных институтов, основанных на предрассудках и аморальных принципах, согласно которым интересы личности ставятся выше интересов общества, солидарности и равноправия…».
Еврем (про себя). Умные, черт возьми, эти журналисты. Сами пишут, сами читают и сами себя понимают. (Громко.) Как называется эта статья?
Даница (читает). «Несколько слов накануне выборов».
Еврем. Ну вот! И зачем писать так много, когда из заглавия видно, что скоро выборы, а это главное. Вообще-то, даже если б и другое заглавие было, все равно мы и сами знаем, что скоро выборы, так что в газетах об этом и писать-то незачем. А посмотри-ка, что там в середине.
Даница разворачивает газету.
Есть что-нибудь?
Даница (читает). «Россия».
Еврем. Не читай, пропусти!
Даница (читает). »Англия».
Еврем. И про Англию пропусти. Посмотри лучше новости дня: не был ли кто-нибудь из бывших министров во дворце? Ведь известно, если бывшие министры начинают ходить во дворец, значит, так и жди, приближается кризис!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11