Стали ребята просить Кольку, чтобы объяснил он, кто такие забастовщики.
— Забастовщики — это рабочие, — сказал Колька и рассказал, как в девятьсот пятом году рабочие с красными флагами к царю ходили и как городовые и казаки в них стреляли. Ребята из этого игру сочинили.
Едва только ребята появились во дворе и заорали:
Вставай, поднимайся, рабочий народ… как начался страшный переполох.
Из окна высунулись жильцы, из конторы выскочили старший дворник, управляющий и младшие дворники с метлами.
Ребята разбежались. Некоторые же попались и получили основательную трепку.
Но последнее время Колька никаких занимательных штучек не показывал. Он ходил важный, задумчивый и совсем не замечал Романа.
Кольку уже несколько раз видели с большими парнями. Он принимал участие в их таинственных совещаниях.
А дома все картинки рисовал, и все одно и то же — кинжал в сердце, а вокруг змея извивается.
«Неспроста это», — решил Роман.
Однажды Роман увидел: у Кольки на правой руке указательный палец тряпкой перевязан. Колька подолгу глядит на тряпочную култышку и будто любуется ею.
— Почему у тебя палец перевязан? — спросив Роман.
— Порезал.
— А где?
— На гвозде, на девятой полке, где дерутся волки, — хмуро огрызнулся брат.
И читать начал много Колька, а книжки, которые читал, в свой сундучок прятал.
Было над чем задуматься.
Этой ночью Роман долго не мог уснуть. В квартире все спали. Колька рядом лежал, мирно похрапывал, а Роман все думал.
Вдруг Колька зашевелился и поднял голову. Роман зажмурился, прикидываясь спящим, а сам одним глазом посматривал.
Колька тихонько натянул брюки, вытащил что-то из сундучка и вышел во двор.
С бьющимся сердцем вскочил Роман и, напялив штанишки, на цыпочках пошел за братом.
Видит — сидит Колька на кузнечном кругу и что-то точит.
Притаился Роман. Колька точит, напильником шурухает осторожно, иногда останавливается, что-то вертит в руке… Песню замурлыкает — незнакомая песня, жалостливая.
Тихо на задворках и серо. Чернеют двери кузницы. Из полуоткрытого окна в первом этаже доносится храп мостовщика. Кошки бесшумно бегают. А Колька все точит и поет:
Извозчик, за полтинник
Вези меня скорей.
Я кровью истекаю
От «васинских» ножей.
Долго стоял Роман. Надоело. Замерз, зубами щелкает. Сперва с ноги на ногу переступал, после осмелел, шагнул вперед.
— Коля…
Подпрыгнул Колька, словно на иголку сел, сгреб инструменты. Бежать собрался, но, увидев Романа, плюнул.
— Вот черт! Напугал. Тебе что?
— Я немножко… — сказал Роман, пытаясь разглядеть, что держал в руке брат. — Можно с тобой посидеть?
— Иди спать. Мать увидит — выдерет.
— Она спит.
Роман шагнул еще и осторожно сел на краешек круга рядом с братом.
— А ты что делаешь?
Колька подозрительно посмотрел и буркул:
— Не твое дело.
— Ну, скажи, Колечка.
— А молчать будешь?
— Буду.
— Никому не скажешь?
— Ей-богу, нет.
Колька, немного подумав, сдался.
— Ну ладно, смотри. — И вытянул вперед руку.
На ладони лежал трехгранный напильник, только резьба сточена здорово. Обидно Роману: не думал, что секрет такой пустяковый.
— Напильник, — протянул он разочарованно. — А я-то думал…
— Дурак, — сказал Колька сердито. — Ни черта не понимаешь.
Он порылся в кармане и, вытащив медную дверную ручку, насадил ее на напильник.
— Ну, смотри, что теперь?
Роман обомлел. В руках у Кольки сверкал настоящий кинжал.
— Кинжал, право слово, — пробормотал восхищенный Роман. — Ну и здорово! А зачем он тебе?
— Драться, — сказал Колька. — У нас вся шайка с кинжалами.
— Шайка?
— А ты думал что? — Колька самодовольно засмеялся. — Десять человек. Шайка «Саламандра».
— А что это такое?
— Тайна, — помолчав, ответил Колька.
— И атаман есть?
— Андреяха атаман.
— Здорово. И драться будете?
— А как же? На Пряжку пойдем, после на семеновецких.
Колька уже не мог остановиться. Сам стал рассказывать о шайке, потом развязал палец и показал Роману крестообразный порез.
— Кровью подписывались, — объяснил он. — Так смотри… Тайна… А завтра, если не боишься, иди за нами. Будешь смотреть, как мы покроем обводненских ребят.
— Покроете?
Колька презрительно свистнул.
— Еще как! Так расщелкаем…
БОЙ В ЕКАТЕРИНГОФСКОМ ПАРКЕ
У парка много имен. Зовут его «Лысый сад», «Скопской буф», «Плешивая поляна», но официально он — Екатерингофский сад. Парк этот единственный на всю окраину. Большой он, дикий, запущенный. Даже в платной половине — в саду с открытой сценой — та же грязь, сломанные деревья, заросшие травой дорожки.
Вечером в Екатерингофе бывают гулянья. В облупившейся, кособокой раковине военный оркестр играет разухабистые польки и меланхолические вальсы. Наезжают торговцы с мороженым, с яблоками, с пряниками.
Под унылое подвывание шарманки крутится сверкающая карусель. Вертят ее мальчишки за гривенник в день. На эстраде ежедневно из года в год — матчи французской борьбы. Сухощавый арбитр в мешковатом фраке после каждой пары резким петушиным голосом объявляет:
— Чемпионат французской борьбы. Третья пара. Чемпион острова Ямайки — непобедимый борец Красная маска и чемпион России Якуба Тарапыгин.
Затаив дыхание следят зрители за борьбой. Борцы пыхтят, хлопают друг друга по жирным ляжкам вяло и нехотя.
Одним концом парк выходит на широкую грязную речку. Там густо плавает тяжелая, отливающая красной медью нефть, стоят пришвартованные к берегу буксиры и баржи.
На берегу отдыхают путиловские и портовые парни. Развалившись на чахлой траве, пьют водку, закусывая колбасными обрезками. Захмелев, пляшут и поют песни.
На площадке курорта девчонки водили хоровод, противно пища тонкими голосами:
В летнем садочке есть много цветов,
Я насбираю их разных сортов.
Розы, фиалки и лилии там есть,
Можно для Леночки веночек сплесть.
Роман сидел на скамейке, болтал ногами, подпевал.
Хотелось Роману тайну сохранить, да одному страшно было идти с большими. Вот если бы взять из ребят кого. Женьку? Разболтает сразу. Сереге сказать? Да нет его. Тут он увидел Ваську Трифонова. Васька бежал с камнем за кошкой. Роман сразу решил посвятить его в тайну. Васька — шкет отчаянный. Мать у Васьки умерла, отец — городовой, все больше на службе в участке, а когда дома, то лупит Ваську здорово. Васька обтерпелся. Дерется почем зря и всегда в синяках ходит.
Роман позвал Ваську. Тот подошел, прихрамывая и ворча.
— Эва, как колено расквасил… Тебе что? — спросил он.
Роман торопливо рассказал. Васька сразу оживился.
— Шайка?.. А не врешь? — спросил он, потирая колено. — И «Циламандра» называется? И драться будут?
— Еще как, — усмехнулся Роман. — Так расщелкают канавских!..
Васька в восторге закружился на месте и засмеялся, показывая гнилые зубы.
— Хряем, Романка…
Первыми пришли Андреяшка, Зубастик, прозванный так за большие лошадиные зубы, и Капешка, старший сын Гультяева.
Пока ребята смотрели на атамана, голубоглазого Андреяшку, подошли и остальные члены шайки. Пришел толстый парень по прозвищу Пуд, Колька, еще какие-то три незнакомых парня и два мастеровых из кузницы — Андрюха и Наркис.
Шайка собралась. Некоторое время парни совещались, потом пошли к Обводному. Роман с Васькой незаметно последовали за ними.
Вечерело. Легкие весенние сумерки туманом опустились на город. Обводный гудел гармошками и многоголосым гулом. У казенок хлопали пробки, хрипел пьяный смех.
В парке саламандровцы разошлись по дорожкам, смешались с толпой гуляющих.
На минуту Роман потерял из виду парней. Потом заметил прогуливающихся Кольку и Пуда, стал следить за ними. Роману казалось, что уже весь сад заметил приход саламандровцев и, насторожившись, следит за ними.
Видеть начало драки ребятам не удалось.
Ходили, скучали. Васька уже начал ворчать. И вдруг раздался свист. Гуляющие сразу засуетились. Со стороны Обводного донесся крик, его перебил новый свист. Дорожки быстро пустели.
— Начинается, — сдерживая дрожь, прошептал Васька.
Выскочив на полянку, ребята остановились и прислушались. В парке стало тихо, как перед грозой, только в саду духовой оркестр играл тягучий вальс.
Где-то недалеко несколько голосов гаркнули:
— Крой!
Васька побледнел, тревожно огляделся.
— Начинается! — прошептал он и, нагнувшись, схватил камень.
— Зачем? — спросил Роман.
— Драться.
Роману было страшно и весело. Он тоже поднял несколько камней.
Со стороны парка, то затихая, то усиливаясь, доносился многоголосый рев. Ребята побежали туда. За деревьями замелькали косоворотки. Косоворотки бежали в глубь парка к мосту.
— Наша берет! — крикнул Васька.
— Крой! Бей! — гремело в парке. Теперь было слышно, как по стволам деревьев щелкали камни.
Вдруг на минуту все стихло, словно противники готовились к решительной схватке, потом сразу оглушительный рев обрушился откуда-то слева.
— Ур-ра-а!
— Кажись, обошли, — прислушавшись, сказал Васька.
Мимо ребят, прижавшихся к забору, промчались Капешка, Зубастик и Пуд. За ними бежал парень с лицом, залитым кровью. Зажав голову, он не переставая орал:
— Лови! Убили!
Крики уходили к Обводному. Васька поглядел влево, вправо, потом положил камень в карман и тихо сказал:
— Улепетывай, пока не нащелкали.
Теперь они бежали вместе с наступавшими канавскими ребятами и, только выскочив на дорогу, заметили, что попали в самый центр свалки. Впереди, за трамвайной остановкой, виднелась цепь саламандровцев, сзади выбегали из парка канавские. Ребята остановились в замешательстве, но медлить было нельзя. Тяжелые булыжники, подпрыгивая как мячики, застучали по мостовой, выбивая голубые искры. Еще немного, и ребята попадут под обстрел.
Из парка выбежали два дюжих парня и кинулись к Роману и Ваське.
— Лупи их! — заорал один.
— Свои! — отчаянно крикнул Роман. Парни пробежали мимо. Вдруг Васька, размахнувшись изо всех сил, запустил камень. Один парень с ругательством схватился за голову руками, а ребята помчались к цепи саламандровцев.
— Колька! — крикнул Роман, увидев брата на левом фланге.
Колька улыбался, а под глазом у него был синяк.
— Молодцы, — сказал он. — Только утекайте, мы отступаем.
Из парка высыпала вся шайка канавских. Теперь перевес был на их стороне.
«Саламандра» дрогнула. Сперва рысцой, потом стремительным галопом ребята кинулись врассыпную.
Бой кончился. На Обводном «Саламандра» исчезла — рассосалась по переулкам.
Роман с Васькой побежали по набережной. Своих уже никого не было видно, а сзади слышался топот погони.
— Скорее! — хрипел Васька.
— Лови их! — неслось сзади.
— В ворота! — задыхаясь, крикнул Роман. Васька стремительно нырнул в какую-то подворотню. Роман за ним.
Пробежали двор. Вскочили в первую попавшуюся дверь, бегом по лестнице забрались на самый чердак и там притаились в углу.
Было темно и тихо. Площадкой ниже на освещенном подоконнике сидела рыжая кошка и опасливо поглядывала на ребят.
ВЕЧЕР У НАСТАСЬИ ЯКОВЛЕВНЫ
Когда, отсидевшись на лестнице, ребята вышли во двор, показалось Роману, что бывал он здесь. Очень знакомый двор. Сараи кособокие, качели посредине площадки, маленькая помоечка с оборванной гирей. Плохая помойка.
— Да ведь бабка здесь живет, Настасья Яковлевна. Пойдем к ней в гости. Чаю попьем.
— А заругается?
— Нет, она добрая. Только табак нюхает. Скажем, что гуляли и по пути зашли.
Дверь открыла сама Настасья Яковлевна, широкая, огромная, похожая лицом на мопса. На голове у нее был красный повойник, кофточка желтая с красными кругами, юбка синяя, пестрая.
— Внучонок! Да как ты попал? Ну, входи, обрадовал старуху, спасибо. Да дружка-то втаскивай своего, пусть не стесняется.
Ребята прошли в комнату, заставленную сундучками и корзинами. Настасья Яковлевна усадила их к столу, а сама побежала на кухню. Вернулась с большим чайником. Достала кружки, сахар, печенье.
Пока ребята, усиленно сопя, пили чай, Настасья Яковлевна, расспрашивала Романа:
— Ну, как матка? Как бабушка с дедом?
— Живем, — отвечал Роман, не зная, что бы сообщить бабке. — Вот скоро мама окна мыть будет, рамы вынут… А позавчера дед повез щелок на Гагаринскую улицу — целый день искал улицу и не нашел. Потеха!
Васька засмеялся, а Настасья Яковлевна нет. Подошла к комоду, налила из бутылки чего-то, выпила и, крякнув, сказала:
— Тяжело деду твоему. Тихий он, а все измываются. Мыслимое ли это дело — товар на тележке развозить вместо лошади.
Ребята кончили пить и перевернули чашки. Роман, подавая пример Ваське, перекрестился на икону. Настасья Яковлевна ушла на кухню, а ребята принялись рассматривать безделушки, расставленные на комоде. Тут были фарфоровые собачки, слон, глиняный мальчишка на горшке и много карточек в рамках.
Вдруг Васька ткнул Романа.
— Гляди, деньги, — быстро прошептал он.
На уголке комода лежал новенький пятиалтынный.
— Не смей трогать, — испуганно сказал Рома и поскорее отошел от комода.
Уже настал вечер. За домами оранжевая полоска неба стала красной, дома почернели и замигали огоньками. А ребята все еще сидели.
Стали играть в карты. Особенно разошлись, когда в пьяницы сыграли. Весело. Карта на карту находит. Откроет Роман девятку, а у Васьки тоже девятка, у бабушки тоже.
— Спор! — кричит Роман, заливается смехом.
— И верно, спор, — смеется бабушка. — Вы, верно, жулите. Ну, кладите еще по карте.
— Десятка, — говорит Васька. Бабушка смотрит свою и торжествует.
— Врешь, теперь моя взяла. Дама!
A у Романа — туз.
— Ага, — хохочет Роман. — Чья теперь взяла?
Смешно Роману, а Васька злится, и бабушка чаще в нос табак пихает, по-настоящему сердится.
Долго играли. Уходить не хотелось, но пора было. Стали собираться. Настасья Яковлевна расцеловала Романа, потрепала по голове Ваську.
— Ну, спасибо, кавалеры, что навестили старуху. Весело, ей-богу, с вами. Люблю вас. Еще приходите.
У самых дверей Настасья Яковлевна вдруг остановилась и хлопнула себя по лбу.
— Да что же это я! Небось мороженое уже продают. Постойте-ка!
Настасья Яковлевна рысцой побежала к комоду и на уголке, где пятиалтынный лежал, стала шарить рукой. Вздрогнул Роман, взглянул на Ваську: «Неужели спер?» А Настасья Яковлевна ищет, торопится, сердится.
— Ах ты, господи! Куда же я его засунула?
— А что, бабушка? — дрогнувшим голосом спросил Роман, чувствуя, что краснеет.
— Пятиалтынный тут лежал, — сказала бабка, взглянув на него.
— Может быть, упал? Дай-ка поищу…
— С чего ему падать?
— Ну да, упал, — радостно подхватил Васька. — Я даже слышал, как брякнуло что-то.
Настасья Яковлевна взглянула на Ваську и нахмурилась.
— Ишь ты! Говоришь, слышал, как упал? Ну, поищите…
Роман кинулся за комод, чтобы скрыть свое лицо. Теперь он был уверен, что деньги у Васьки, и только ждал, когда тот их найдет. А бабушка стояла в сторонке и мрачно наблюдала за ребятами. Наконец раздался долгожданный голос Васьки.
— Нашел! — без радости воскликнул он. Видно было, что он не чает отделаться от монеты. Лицо Настасьи Яковлевны потемнело. Она понюхала табак, чихнула и, отвернувшись к окну, сказала:
— Положи-ка, кавалер, деньгу на комод да убирайся вон. Обидел меня. Не люблю воров.
Васька даже оправдываться не стал. Положив деньги, он пошел к двери. Роман двинулся за ним, но бабушка остановила:
— Ты подожди.
Васька ушел. Настасья Яковлевна опять приложилась к бутылке, вытерла губы и вдруг спросила:
— Ты брал?
— Нет. Ей-богу, — торопливо сказал Роман. — Только видел, что лежал на комоде.
— Ну и хорошо, — вздохнула бабушка и, помолчав, горячо заговорила:
— Это, внучок, подлая штука. Украсть можно с голоду только. Вор получится из твоего дружка, если не спохватится вовремя. Не дружи с ним очень-то, да и не думай, что я сержусь.
НОВЫЙ ЕСАУЛ
У господ Гувалевых, где служила кухарка Васса Алексеевна, мальчик Боря поступил в гимназию, заважничал и перестал носить детскую черкеску. Господа Гувалевы отдали бурку Вассе Алексеевне, а та, пораздумав, двинулась к Рожновым.
— Здравствуйте, — приветствовала ее мать. — Не ждали в такую пору гостей.
— В гости приду, как позовешь, а сейчас по делам, — сказала Васса Алексеевна.
Усевшись на табурете, она с хитрой усмешкой оглядела вытянувшиеся лица. Не торопясь развязала узелок, вынула черкеску, встряхнула ее и подала опешившему от неожиданности Роману.
— Примеряй.
— Я? — спросил, еще не веря, Роман.
— А то я, что ли? — засмеялась Васса Алексеевна.
Роман поглядел на мать, на бабушку и робко дотронулся до черкески.
Шикарная была черкеска — с широкими рукавами, с патронташами на груди. Вся обшита блестящей тесьмой. А на металлическом пояске был привешен маленький кинжал с серебряной гравированной ручкой.
О такой черкеске Роман и мечтать не мог. Он стоял как вкопанный.
— Да ну, поживее!
Васса Алексеевна, повернув Романа, напялила на него черкеску.
— Будто сшита по нем, — сказала мать.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20