А-П

П-Я

А  Б  В  Г  Д  Е  Ж  З  И  Й  К  Л  М  Н  О  П  Р  С  Т  У  Ф  Х  Ц  Ч  Ш  Щ  Э  Ю  Я  A-Z

 

В неё вошли лучшие следователи из центрального аппарата гестапо. Из двадцати пяти её членов большинство (тринадцать) пришло из отдела А2, остальные из А1 ("коммунисты, марксисты"), А3 ("реакция, оппозиция") и А4 ("меры безопасности, особые случаи"). Руководил комиссией Фридрих Панцингер, * оберрегирунгсрат, одногодок Мюллера и его земляк - баварец, который до того руководил отделом А. Но основную работу взвалили на Хорста Копкова.
(* Фридрих Панцингер родился 1 февраля 1903 года в Мюнхене. В 1919 году поступил в полицию и служил вместе с Мюллером с 1927 по 1929 год. Потом перешел в IV cектор мюнхенского управления полиции. В 1934 году получил повышение, в 1937 году перешел в берлинское гестапо, а в 1939 году - в IV управление РСХА (гестапо), вскоре после этого возглавил отдел IV A. Прим. авт.).
Долгие годы эти люди оттачивали технику допроса, знали все хитрости и уловки и никогда не испытывали ни малейших угрызений совести. Инквизиторы из РСХА набросились на свои жертвы. Однако поначалу узники отказывались что-либо говорить, и им едва ли удалось найти хоть одного, готового с ними сотрудничать. Шульце-Бойзен ничего не признал, кроме неопровержимых фактов. Штрюбинг вспоминает: "Сначала он отрицал любую связь с иностранными агентами, не говоря уже о какой-либо предательской деятельности, в качестве доказательства ссылаясь на свое окружение". Он отказался признаться, даже когда ему предъявили копии расшифрованных радиограмм из Москвы. Харро продолжал настаивать, что он с друзьями встречался по личным мотивам; на этих встречах изредка обсуждались политические вопросы, но ни о какой предательской деятельности ему ничего не известно.
Штрюбинг оставил эту тему и вовлек Шульце-Бойзена, которому поначалу позволили носить военную форму, в пространные дискуссии о литературе и естественных науках, всячески подчеркивая, что их разговоры не записываются. Они могли часами расхаживать по внутреннему саду РХСА, дружелюбно беседуя о чем угодно, но Шульце-Бойзен так ни в чем и не признался.
Один из следователей комиссии Райнгольд Ортман также потерпел неудачу со своим подопечным Йоханном Грауденцем. Он вспоминает: "Мне несколько раз пришлось допрашивать Грауденца, но безрезультатно. Он только признался, что был близким другом Шульце-Бойзена и они вместе проводили летний отпуск". Ортманн посчитал дело настолько безнадежным, что вернул досье Грауденца Копкову.
Не лучше были результаты и у других. И Адам Кукхоф, и Арвид Харнак упорно отказывались что-либо признавать и не шли на сотрудничество с гестапо. На какое-то время могло показаться, что соратники Шульце-Бойзена выступают единым фронтом, неприступным для самых хитроумных уловок следователей.
Но картина заговора молчания была обманчива; внешняя монолитность фасада стала давать трещины, обнажая внутренние конфликты и неурядицы соратников Шульце-Бойзена, существовавшие ещё до ареста. Через несколько дней начался процесс, который даже сегодня трудно чем-либо объяснить: стихийная капитуляция коммунистических агентов, названная Дэвидом Даллином "Большим предательством".
Первой нарушила молчание Либертас Шульце-Бойзен. Для неё сам факт ареста уже разрушил мир иллюзий. Долгое время она считала конспиративную деятельность мужа делом несерьезным; то, что для него было судьбой и призванием, ей казалось игрой. Только в последние месяцы она начала кое-что понимать, но к этому моменту они были настолько чужими друг другу, что совместная жизнь стала невыносимой. Либертас хотела развода, и только настойчивые просьбы Шульце-Бойзена не бросать "дело" на произвол судьбы, удержали рядом с ним эту артистичную, наивную и непоследовательную натуру.
Ей удалось убедить себя, что все как-нибудь обойдется. Арест показал, как она ошибалась. Прежние иллюзии уступили место новой: поскольку она была внучкой принца, гестапо отпустит её на свободу, но при условии, что она выступит на предстоящем процесс в качестве свидетеля обвинения против своих друзей. В этом её обнадежила женщина, к которой Либертас обратилась в трудную минуту.
Гертруда Брайтер числилась в списках гестапо машинистской подотдела IV Е6. Ее выделили в качестве стенографистки-машинистки старшему офицеру криминальной полиции Альфреду Гонферту, который допрашивал Либертас Шульце-Бойзен.
Женщины познакомились в кабинете Гонферта. Однажды тот по какому-то поводу вышел, и они разговорились. Было уже далеко за полдень, и Гертруда оказалась втянутой в разговор, который впоследствии определила как "просто беседу".
Начала фрау Щульце-Бойзен:
- Ну, и как же вы здесь оказались?
Гертруда Брайтер пожала плечами.
- Не все на сто процентов согласны с тем, что происходит в этих стенах. Но, в конце концов, идет война.
Фрау Шульце-Бойзен попыталась завоевать доверие машинистки. После десяти минут сдержанного зондирования она выпалила:
- Я хочу попросить вас только об одной услуге. Не могу назвать точный адрес, но не могли бы вы предупредить Ганса Коппи?
Как примерный член национал-социалистической партии, Гертруда Брайтер знала, что делать.
- Я была очень взволнована, - вспоминает она. - Мне стало страшно, что Гонферт будет отсутствовать слишком долго, и я забуду имя. Когда он вернулся, я сделала ему знак и сказала: "Извините, но мне нужно на минутку выйти".
Она буквально кинулась на третий этаж здания РСХА в кабинет Копкова и рассказала ему об услышанном. Сначала Копков возмутился неожиданным вторжением секретарши и посоветовал ей подать письменный рапорт в установленном порядке. Только когда Гертруда буквально вышла из себя, он отнесся к её информации всерьез, и в ту же ночь Коппи арестовали.
В результате такого успеха Копков решил использовать фрау Брайтер для продолжения доверительных бесед. Двадцать пять раз встречались двое женщин, двадцать пять раз они заключали друг друга в объятия и двадцать пять раз Либертас Шульце-Бойзен выбалтывала секреты "Красной капеллы".
"Она была очень умной женщиной, - вспоминает сегодня Гертруда Брайтер, - но очень, очень взбалмошной. У меня же характер ровный, выдержанный".
Хуго Бушман размышляет:
"Почему она нас выдала? Ну, она была хорошенькая молодая девушка и просто хотела жить. Либертас наслаждалась жизнью и, честно говоря, мало что понимала в деятельности Харро".
Либертас выдала имена, о которых следователи РСХА никогда не слышали Ян Бонтье ван Беек, его дочь Като, Хавеман, племянница Харнака графиня фон Брокдорф, Бушман, Розмари Тервиль и другие. Молодой помощник Шульце-Бойзена, Вилли Вебер, утверждает, что "она выдала всю группу своего мужа". Даже мать Шульце-Бойзена сокрушалась: "В результате очень многие люди угодили на виселицу. Это очень печально".
Но откровения Либертас Шульце-Бойзен не были единичным примером: Харнак тоже заговорил, отрекшись от своего партнера Шульце-Бойзена. Он назвал многих своих соратников и друзей. После месяца допросов Штрюбинг спросил Харро, кто был его сообщниками, и заключенный надменно заявил:
- Да, если бы вы только знали... Среди них были весьма высокопоставленные чиновники, которые до сих пор сидят в своих кабинетах.
После этого он назвал полковника Гертса, лейтенанта Гольнова, гадалки Краус и Милдред Харнак.
К тому же развязался язык у Адама Кукхофа, и он выдал своих соратников Зига и Гримме. Как отмечал один из узников, Вернер Краус, "многие из них в результате допросов потерпели моральный крах. Он попытался спасти собственную жизнь и жизнь своей жены, представив себя введенной в заблуждение жертвой заговора; в частности, он злобно обвинял Урсулу Гетц".
Като Бонтье ван Беек писала матери: "Насколько я вижу, Шульце-Бойзен и многие другие руководители запятнали себя позором и отправили на казнь множество людей". Даже Грета Кукхоф была в ужасе от слов своего мужа:
"В конце концов они (Харнак и Адам Кукхоф) все рассказали и выдали все имена в надежде, что эти люди успели скрыться. Когда я узнала, что Адам во всем сознался, то лишилась дара речи; даже его смертный приговор не потряс меня так, как эта новость. У нас с Адамом все было кончено."
С точки зрения других узников, самую большую опасность представляла готовность четы Шумахеров предавать своих друзей. Жена участника Сопротивления Филиппа Шеффера была признана виновной за помощь заключенному в побеге исключительно на основании заявления Элизабет Шумахер. Находясь в тюрьме, Вайзенборн перед рассветом выстукивал по стене своей камеры: "Ты... должен...отказаться... от... своих... показаний". В соседней восьмой камере гестаповской тюрьмы находился Курт Шумахер, который выдвинул против Вайзенборна столько обвинений, что тому грозил смертный приговор. Но Шумахер так и не опроверг своих показаний.
Первым допрашивал Шумахера Ортман. Он никогда не смог забыть сцену, которая произошла в его кабинете в середине сентября. "Однажды я хотел позавтракать. Поскольку мне хотелось это сделать в спокойной обстановке, пришлось найти какое-нибудь занятие для Шумахера. Я взял "Список коммунистов, находящихся в розыске" и попросил Шумахера взглянуть на фотографии и сказать мне, кто из них ему знаком". Впоследствии Ортман настаивал, что в этой просьбе "не было никакой особой цели", просто он хотел спокойно поесть.
Неожиданно его отвлек возглас Шумахера:
- Это он!
Ортманн прдолжает: "Я был просто поражен и сразу же посмотрел на номер фотографии, а по второму экземпляру списка установил имя этого человека". Им оказался Альберт Хесслер, один из агентов-парашютистов, заброшенных из Москвы в Германию летом 1942 года. Согласно заметкам Ортмана, Шумахер утверждал, что Хесслер, как и было объявлено Москвой, появился в его доме и попросил отвести его к Шульце-Бойзену. Он пробыл в его доме два дня и также нанес визит Коппи, которому передал рацию.
"Парашютист", - как сказал Шумахер, - "собирался установить, сможет ли он связаться с Москвой по своей коротковолновой рации. Мы включили её в сеть, и он сразу попытался наладить связь с Москвой. Наушники с микрофоном лежали на столе в гостиной. Нам пришлось тут же прервать связь, поскольку звук был таким громким, что я побоялся, как бы не услышали соседи".
Как бы ни признание Шумахера не получили, его заявления и показания других заключенных о прибытии советских агентов-парашютистов заставили гестапо активизировать охоту, чтобы использовать их передатчики для радиоигры с Москвой.
Радиоигра была любимым методом германской контрразведки. Инструкции требовали, чтобы любой вражеский тайный передатчик, который будет захвачен вместе с обслугой, немедленно начинали использовать против прежних хозяев. Это преследовало две цели: получить полную картину вражеской разведывательной деятельности в собственном лагере и запутать противника, снабжая его дезинформацией.
После захвата берлинского передатчика "Красной капеллы" криминалькоммисар Томас Амплетцер, специалист по радиоиграм подотдела IVA2, тут же распорядился о подготовке "контригры" с Москвой. В этом ему помогал арестованный в июне 1942 года советский агент Йоган Венцель, главный радист "Красной капеллы" в Западной Европе. Он уже сослужил гестапо неплохую службу, сыграв главную роль в охоте за агентами "Большого шефа" в Бельгии и в расшифровке службой ФуIII советских радиграмм. Теперь он помогал Амплетцеру установить каналы связи с человеком, представлявшим для ищеек гестапо невообразимо загадочную личность - с самим "Директором", руководителем русской разведки.
Венцель выдал своим новым хозяевам ключи к русским шифрам, и Амплетцер вскоре установил связь с советским разведцентром. Целью этой игры действий было заманивание в Германию новых агентов-парашютистов, от которых гестапо надеялось узнать новые адреса "Красной капеллы".
План гестапо имел успех. Примерно 16 сентября советский радист сообщает Амплетцеру, что вновь прибывший агент-парашютист 17 сентября в 16. 41 встретится в Берлине на станции "Потсдамер" с ценным информатором.
Когда эти люди встретились, сотрудники гестапо оказались на месте. Информатором оказался доктор Ганс Генрих Куммеров, инженер - связист, который ещё в двадцатые годы работал на различные западноевропейские спецслужбы, а с 1932 года переключился на Москву. Его специальностью было получение секретной информации о германской военной промышленности.
Куммеров передал в Москву чертежи бомб с дистанционным управлением, планы производства ракет "Земля-Воздух", а также чертежи нового пеленгатора. Он также предложил русским несколько собственных изобретений, таких как маяк с дистанционным управлением, который нужно было размещать на крышах немецких военных заводов, чтобы помочь советским бомбардировщикам во время налетов. Среди документов, которые Куммеров передал курьеру на постдамской станции, оказались чертежи бомб с дистанционным управлением, и когда они попали к Штрюбингу, тот запросил ОКВ, ведутся ли такие разработки на самом деле. Запрос привел специалистов по вооружению в ужас.
Штрюбинг вспоминает: "Из-за очень высокой степени секретности мне пришлось лично заняться расследованием и дать письменное подтверждение, что ни при каких обстоятельствах даже своим коллегам я ни слова не скажу про эти бомбы".
Штрюбинг отправился в Науен, где находилась экспериментальная база. Местные специалисты были "изумлены тем, что Куммеров мог узнать о существовании самих бомб или их чертежей. Они заподозрили существование посредника, связанного с предприятием в Науене. Однако обнаружить его так и не удалось".
Штрюбинг смог найти лишь одного сообщника Куммерова - его жену Ингеборг. Та печатала для Москвы технические записки мужа на специально подготовленной пишущей машинке, дававшей любопытный эффект расплывчатости. Одно из исследований Куммерова касалось плана взрыва с целью покушения на министра пропаганды Геббельса. Последующие расследования показали, что Куммеров не входил в группу Шульце-Бойзена/Харнака, а только пытался выйти на связь с находившимся в их распоряжении агентом-парашютистом, поскольку у него отсутствовала постоянная радиосвязь с Москвой. Но гестапо было крайне заинтересовано в этих агентах-парашютистах, и показания Куммерова им в этом только помогли.
В конце концов гестапо выпал шанс совершить решительный прорыв. В число поднадзорных попала Клара Немитц, член компартии, поддерживавшая связь с несколькими группами Сопротивления. В начале октября ей позвонил функционер КПГ Вильгельм Гуддорф, который порвал с Шульце-Бойзеном, но продолжал сотрудничать с агентами-парашютистами, заброшенными в Германию. Гуддорф сообщил Кларе Немитц, что в Гамбурге состоится встреча с агентами товарища Бестлайна.
Гестапо отреагировало немедленно. 10 октября арестовали Гуддорфа, его любовницу Еву-Марию Бух, и одновременно время блокировали гамбургскую организацию Бернхарда Бестлайна. В середине октября арестовали Бестлайна и его агентов, а вскоре после этого - заброшенных парашютистов, Феллендорфа с Эрной Айфлер. Их соратников Хесслера и Барта схватили ещё в начале месяца.
Из Гамбурга следы вели обратно в Берлин к Хюбнерам, торговавшим фото и радиотоварами. В соответствии с инструкциями из Москвы они снабжали агентов-парашютистов деньгами и фальшивыми паспортами. С 18 по 20 октября гестаповцы накрыли целое семейство коммунистов: Эмиля и Макса Хюбнеров, Фриду, Станислава, Йоганна и Вальтера Весолеков.
К середине октября Штрюбинг мог сообщить своему начальнику Копкову, что вся организация "Красной капеллы" в Берлине разгромлена. Гестапо арестовало 116 человек, которых теперь содержали в тюрьме РСХА либо в камерах берлинского полицейского управления. Компания собралась весьма разновшерстная: некоторые шпионили по политическим убеждениям, другие были просто борцами Сопротивления, многие работали из корыстных побуждений или представляли собой ничего не подозревавших информаторов. Но все они стали жертвами идеологии государственной безопасности нацистских правителей - так начиналась легенда, что все друзья Шульце-Бойзена были шпионами и предателями.
Успех Штрюбинга был омрачен только одним: он так и не узнал, кто из старших должностных лиц германского Министерства иностранных дел все эти годы работал на Советы под псевдонимом "Ариец". Но Штрюбинг не без основания надеялся, что советская разведка сама невольно поможет гестапо решить эту проблему.
Как и в случае с Шульце-Бойзеном, Харнаком и Кукхофом, о существовании небольшой группы "Арийца" гестапо из советской шифровки. 28 августа 1941 года станция радиоперехвата приняла радиограмму из Москвы, которую Венцель расшифровал для гестапо годом позже. В ней главному резиденту в Брюсселе "Кенту" предписывали посетить берлинского агента Ильзе Штебе (псевдоним "Альта") в её доме N 37 по Виландштрассе.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38