Мотивы для вывесок поставляли главным образом Священная история, фауна и флора: «Царь Давид» соседствовал с «Ланью», на «Цветок Лилии» смотрели «Невинноубиенные младенцы», – и уже современники забавлялись разнообразием этих вывесок и потешались над ними. Студенты развлекались тем, что «женили» вывески между собой, сочетая «Четырех сыновей Эмона» с «Тремя дочерьми Дам Симона», а последнему давали в супруги «Девственницу Сен-Жорж»… Они выдумывали церковный обряд, во время которого «Ангел» из Сен-Жерве будет держать «Свечка» с улицы Ферр, и свадебный пир, для приготовления которого воспользуются «Печью Гоклена», «Котлом» от Старой Монеты, «Рашпером» в Мортеллери и «Мехами» из замка Сен-Дени; на стол подадут в виде закуски «Двух Лососей», «Тюрбо» и «Синеротоео Окуня», а в качестве основного блюда – «Тельца», «Двух Баранов», «Каплуна», «Петуха и Курицу»…
Разумеется, наиболее известными были вывески модных таверн и трактиров. Некоторые из них (например, «Сосновая шишка») не выйдут из моды и в XVII в. В произведениях Вийона перечислено множество таких заведений – «Шлем», «Белый конь», «Бочонок», – кабаков, где подавали вино и ячменное пиво, но нельзя было получить никакой еды, за исключением копченой селедки, только разжигавшей жажду.
И, выходя оттуда, пошатываешься,
А иной раз до того развеселишься.
Что на глаза наворачиваются слезы
Крупнее грушевых семечек…
Две широкие улицы, протянувшиеся с севера на юг, улица Сен-Мартен и улица Сен-Дени, которые шли от Сены к одноименным воротам, представляли собой оси торгового Парижа. Более узкие, так сказать – второстепенные улицы, примыкавшие к ним, такие как Кен-кампуа, Труссваш, Рю Уоз, были населены ремесленниками и лавочниками. На улице Ломбардцев собрались итальянские торговцы, до того ловко проворачивавшие денежные операции, что само наименование ломбардца стало синонимом ростовщика. Дальше к востоку, «заключая в себе, – пишет Гильберт Мецский, – большой город», начинался рынок, местоположение которого не изменилось со времен Средневековья; вокруг площади неправильной, как тогда было принято, формы возвышались красивые дома с колоннами; там находился Рынок Шампо, настоящий двухэтажный «большой магазин». «Здесь, – пишет Жан де Жанден, – вы, если есть у вас на то желание и средства, можете купить всевозможные украшения, какие только самое искусное ремесло и самый изобретательный ум наперебой торопятся выдумать, стремясь поскорее удовлетворить все ваши желания…» В нижнем этаже торговали сукнами, шубами, мехами, драгоценными тканями; этажом выше можно было найти любые принадлежности женского убора: венки, чепцы, плетеную тесьму, гребни, перчатки, зеркала, ожерелья и прочее. Кроме того, внутри улиц, прилегающих к площади, существовали специализированные рынки – зерновой, например, или кожевенный – и лавки, торговавшие гончарными изделиями, старьем и разнообразной утварью.
Рыночный квартал становился особенно оживленным в дни, когда королевские ордонансы, то и дело нарушавшиеся, но то и дело и возобновлявшиеся, запрещали заниматься торговлей в других частях города, и купцам следовало нести «каждый товар на особый рынок», с тем чтобы покупателям легче было сравнивать цены и качество.
Весь Париж стекался в этот рыночный квартал; и потому в центре площади, рядом с виселицей, ставили и позорный столб, к которому, всему народу напоказ, привязывали преступников; там же выставляли насаженные на копья головы злодеев, обвиненных в оскорблении величества. Но взгляду зевак предлагались и другие, менее ужасные зрелища: любезные торговки с «Рынка девок» являлись сюда расхваливать свой товар; актеры и дрессировщики животных устраивали там свои подмостки.
Кладбище Невинноубиенных младенцев, примыкавшее к хлебному рынку, тоже было весьма посещаемым местом, и жизнь странным образом смешивалась там с образом смерти. Над входом в церковь герцог Беррийский приказал изваять персонажей «Легенды о трех живых и трех мертвых», а легенда эта рассказывала о встрече троих молодых сеньоров с тремя скелетами, зримо воплощающими то, чем они вскоре станут. Само кладбище представляло собой обширный четырехугольник, окруженный стенами в десять футов высотой; внутри этого замкнутого пространства возвышались несколько больших крестов, кафедра для проповедников и кладбищенская башенка с фонарем, построенная, должно быть, в незапамятные времена, поскольку современники Карла V уже успели забыть о том, для чего она предназначалась, и считали ее склепом некоего гордеца, не пожелавшего, «чтобы псы мочились на его могилу». Земля была покрыта свеженасыпанными холмиками, которые то и дело перекапывали, потому что в этой переполненной трупами земле разложение быстро делало свое дело. И потому, чтобы освободить место для вновь прибывших – а во времена эпидемий трупы свозили сюда сотнями, – могильщики вытаскивали из старых ям лишившиеся плоти скелеты и складывали их грудами на деревянных галереях, расположенных над окружавшими кладбище оссуариями. Эти оссуарии образовывали по всему периметру кладбища нечто вроде крытого клуатра, состоявшего примерно из восьмидесяти арок. В противоположность расположенному внутри ограды кладбищу бедных, здесь находились могилы богатых горожан, украшенные надгробными памятниками, иногда скульптурными. Под каждой галереей были расположены, кроме того, и «домики», где желающие могли отбывать (и отбывали!) добровольное заточение, замуровавшись в них и не имея никакой другой связи с миром, кроме как через узкое зарешеченное окошко. Наконец, именно там была в 1424 г. написана знаменитая фреска – «Пляска смерти» «с надписями, кои должны были тронуть сердца набожных людей».
Кривляющиеся скелеты, увлекающие за собой пап, королей, императоров, епископов, монахов, горожан; груды черепов, возвышающиеся над свежевырытыми могилами, – все в этом месте говорило о смерти, и тем не менее кладбище Невинноубиенных младенцев было настоящей городской площадью: могилы становились прилавками бродячих торговцев, которые, несмотря на запреты, раскладывали там свой нехитрый товар; распутные девицы назначали там любовные свидания; там устраивались даже праздники с великолепными зрели щами, как например охота на оленя при въезде в город молодого короля Генриха VI…
Главной улицей Парижа, по существу, была река Сена. Она тем теснее была связана с жизнью города, что набережные были выложены камнем лишь на нескольких коротких отрезках. Во всех остальных местах к реке плавно спускались откосы берегов, где стояли «дома на воде». Речного порта не существовало вовсе – его роль играл правый берег на всем его протяжении, – но торговая деятельность, связанная с Сеной, была сосредоточена главным образом между Гревской площадью и Шатле. Стоявший на прямоугольной Гревской площади Мезон-о-Пилье, купленный во времена Этьена Марселя парижским прево купцов и эшевенов, стал «приемной для горожан»; Гревская площадь, центр муниципальной жизни, в эпоху Карла VI нередко будет превращаться в подмостки шумных народных собраний. Там толпе показывали с повозки, доставлявшей их к виселице, приговоренных к смертной казни, в особенности тех, чьи преступления сильнее прочих взволновали население города. В обычные же времена по площади взад и вперед сновали грузчики, разгружавшие суда с зерном, лесом и сеном, суетились муниципальные служащие – разного рода мерильщики, контролировавшие движение и взимавшие пошлины.
Ниже по течению высились три квадратные башни Гран Шатле, соединенные высокими укрепленными стенами. Вокруг, а иногда и прилепившись прямо к стенам, теснились лавочки, где торговали самым разным товаром. В частности, там была сосредоточена розничная торговля морской рыбой, которой во время поста потребляли очень много. Напротив располагалась Большая Бойня – бойня и центральный мясной рынок одновременно; в 1413 г. ее разрушили – главным образом из соображений гигиены, поскольку ручьи, куда стекала кровь забитых животных, порой распространяли невыносимый запах, – но между 1418 и 1423 г. она была восстановлена на прежнем месте.
Строительство новых мостов, соединяющих остров Сите с обоими берегами, как и возведение новой городской стены при Карле V, было признаком возрастающей активности города. Вплоть до XIV в. существовал лишь один-единственный способ перебраться с одного берега на другой: через Малый и Большой мосты. В 1380 г. к Малому Мосту прибавился мост Сен-Мишель (на том самом месте, где расположен нынешний мост, который носит это имя). В 1412 г. было решено построить второй мост через большой рукав Сены, а через год Карл VI заложил первый его камень (или, вернее, первую сваю, поскольку мост был деревянным); постройка этого моста, который получит название моста Нотр-Дам, обеспечило отныне двойное сообщение между левым и правым берегами.
По обеим сторонам пролегавших через все эти мосты дорог стояли дома или палатки, служившие лавками. На Большом мосту по одну сторону размещались лавки менял, из-за которых его потом окрестят Мостом Менял, а по другую – лавки ювелиров, где продавали украшения, дароносицы, золотую и серебряную посуду. Реку пересекали, не видя ее; о том, что река все-таки существует, говорил лишь равномерный шум установленных между арками мельниц. На Большом мосту всегда было полным-полно конных, пеших и повозок, и, по словам Гильберт Мецского, там всегда можно было с уверенностью рассчитывать на то, что встретишь «белого монаха и белого коня».
Из островов на Сене два сохранили сельский облик: остров Нотр-Дам и Коровий, где были пастбища и куда на лодках перевозили скот. Остров Сите, как и в прошедшие века, оставался епископским и королевским городом, и два возвышавшихся над ним монументальных сооружения – собор и дворец – являли собой зримое воплощение этой его двойной роли. Собор Парижской Богоматери всей своей тяжестью нависал над заключенным внутри ограды крохотным обнесенным стеной городком с тремя церквями и неправильной формы папертью, заставленной свечными лавочками. Вокруг собора и до самых стен дворца, в том месте, которое стало ядром развития городского строительства, раскинулся старый квартал, пронизанный узкими улочками – Вьей Драпери, Саватери, Рю-о-Февре – и заключавший в себе не менее пятнадцати церквей.
Всю западную часть острова занимал дворец, переставший быть резиденцией государя и сделавшийся, вместе с Парламентом и Счетной палатой, административным центром монархии. Дворец высился на берегу Сены, очертаниями напоминая крепость, с островерхими башнями Консьержери и, на углу Большого Моста, квадратной башней, украшенной «часами», в те времена представлявшими собой единственную редкость такого рода во всем Париже. Из внутреннего двора открывался доступ в Большой Зал, в двух готических нефах которого помещались статуи «всех королей Франции, сидевших на троне до этого дня» (Жан де Жанден); там же можно было увидеть и «мраморный стол», его использовали для праздничного пиршества, который давал каждый из монархов после коронации. Большой Зал был местом встреч адвокатов, прокуроров, тяжущихся, а также зевак, которые переходили оттуда в соседнюю Торговую галерею, где продавали парижские изделия: украшения, безделушки, книги, «чудесно наряженных кукол».
На левый берег можно было перейти либо по мосту Сен-Мишель (его называли еще Новым Мостом, Пти-Шатле), либо по Малому Мосту, упиравшемуся в Пти-Шатле с его «такими толстыми стенами, что по ним вполне могла бы проехать повозка», более того – это позволило разбить на нем прекрасные сады. Кроме того, в Шатле была одна любопытная архитектурная деталь (нечто подобное можно было увидеть в коллеже Бернардинцев). «Это, – рассказывает Гильберт Мецский, – двойная винтовая лестница, устроенная таким образом, что те, кто по ней поднимаются, никоим образом не могут увидеть других, тех, кто спускается». Полтора века спустя это расположение лестницы воспроизвел архитектор, строивший замок Шамбор.
Париж левого берега – Университет – менялся куда медленнее, чем город на правом берегу. Относительный застой объясняется обилием религиозных учреждений и отсутствием заметной торговой деятельности. Выстроенная при Филиппе Августе крепостная стена по-прежнему обозначала в этой стороне границу парижской агломерации. В ней были устроены шесть ворот, начиналась она на том месте, где стоит сейчас мост Турнель, а заканчивалась на берегу Сены, напротив нового Лувра. У самой реки эта стена соединялась с постройками Нельского отеля, усовершенствованного Иоанном Беррийским. Еще ближе к реке, уходя основанием в самую воду, высилась башня Филиппа Амелена, или Нельская башня, рисовавшая в воображении современников Вийона картины чудовищного распутства королевы,
… Приказавшей бросить Буридана
В мешке в Сену.
С вершины башни или с соседних укреплений можно было разглядеть за зелеными просторами Пре-о-Клер тяжелые очертания аббатства Сен-Жермен-де-Пре, окруженного крепостной стеной.
Поднимаясь вдоль Сены, можно было добраться до прихода Сент-Андре-дез-Ар. Эта церковь принадлежала братству книготорговцев; вокруг нее собрались книжные и букинистические лавки, здесь же продавали пергамента, и сюда приходили за покупками преподаватели и студенты. Здесь по-настоящему начинался Латинский квартал, осью которого стала улица Сен-Жак, Она шла вдоль монастыря тринитариев, где устраивались общие собрания Университета, коллежа Сорбонны, и приводила, уже у самой городской стены, к доминиканскому монастырю, прославленному памятью о Св. Фоме. Другие коллежи – Аркур, Байе, Клюни – выстроились вдоль улицы Арп, которая вела от моста Сен-Мишель к воротам, носившим то же имя; кроме того, были и еще коллежи – Наваррский, Ломбардский, – расположенные на извилистых улицах, упиравшихся в базилику Св. Женевьевы, где студенты, изучавшие искусства, сдавали экзамены.
За стенами, вокруг Сен-Жермен-де-Пре, Нотр-Дам-де-Шан и Сен-Жак-дю-0-Па, далеко разрослись предместья. Считалось, что это еще город, но пейзаж почти везде оставался сельским, и горожане владели на склонах Монпарнаса, которые были украшены несколькими ветряными мельницами, прекрасными виноградниками.
Сколько же жителей насчитывала парижская агломерация в начале XV в. – до того как она была частично разрушена и опустошена войной и ее напастями? Сведениями, предоставленными современниками, вполне можно пренебречь: вряд ли они достоверны, да и очень специфичны. Пересчитывая одних только парижских нищих, Гильберт Мецский называет число восемьдесят тысяч… Парижский горожанин, со своей стороны, насчитывает сотню тысяч жертв эпидемии чумы всего за четыре месяца: с сентября по декабрь 1418 г. Исходя из этого, вероятно, нам следует лучше обратиться к спискам «очагов», составленным в 1328 г., согласно которым в Париже было около шестидесяти тысяч дворов, что соответствует приблизительно тремстам тысячам жителей. Выводы, которые можно сделать из других способов оценки: протяженности застроенной территории (дома в несколько этажей представляли собой исключение из правил) и общих условий снабжения, – не позволяют предположить, будто в эпоху Карла VI это число намного возросло.
Подобная агломерация, единственная в Европе того времени, создавала серьезные проблемы управления, поддержания порядка и обеспечения жителей продовольствием.
Две силы управляли городом (не говоря об отдельных его частях – таких как клуатр Богоматери, коллежи и прочие организации и учреждения, руководителями которых выступали духовные власти): парижский муниципалитет и королевский прево. Муниципалитет, рожденный торговой деятельностью Парижа, возглавлял прево купцов и эшевенов; размещался он в Мезон-о-Пилье на Гревской площади. Но начиная с середины прошедшего века его власти был нанесен серьезный ущерб: воспоминание о восстании горожан под предводительством прево Этьена Марселя заставило Карла V передать часть полномочий муниципалитета королевскому прево. В начале царствования Карла VI муниципалитет, обвиненный в сговоре с фламандскими повстанцами, окончательно утратил независимость; право горожан избирать прево купцов и эшевенов было упразднено, и место прево предоставлялось верному человеку короля. Возможность избирать прево купцов и эшевенов будет восстановлена лишь в 1412 г., но муниципалитет больше не займет того места, какое занимал прежде. Его компетенция и юрисдикция будут ограничиваться экономическими вопросами (наблюдение за цехами, регламентация торговли, контроль за снабжением продовольствием и так далее).
Поддержание порядка, в самом широком смысле слова, было доверено королевскому прево, обосновавшемуся в Шатле.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34
Разумеется, наиболее известными были вывески модных таверн и трактиров. Некоторые из них (например, «Сосновая шишка») не выйдут из моды и в XVII в. В произведениях Вийона перечислено множество таких заведений – «Шлем», «Белый конь», «Бочонок», – кабаков, где подавали вино и ячменное пиво, но нельзя было получить никакой еды, за исключением копченой селедки, только разжигавшей жажду.
И, выходя оттуда, пошатываешься,
А иной раз до того развеселишься.
Что на глаза наворачиваются слезы
Крупнее грушевых семечек…
Две широкие улицы, протянувшиеся с севера на юг, улица Сен-Мартен и улица Сен-Дени, которые шли от Сены к одноименным воротам, представляли собой оси торгового Парижа. Более узкие, так сказать – второстепенные улицы, примыкавшие к ним, такие как Кен-кампуа, Труссваш, Рю Уоз, были населены ремесленниками и лавочниками. На улице Ломбардцев собрались итальянские торговцы, до того ловко проворачивавшие денежные операции, что само наименование ломбардца стало синонимом ростовщика. Дальше к востоку, «заключая в себе, – пишет Гильберт Мецский, – большой город», начинался рынок, местоположение которого не изменилось со времен Средневековья; вокруг площади неправильной, как тогда было принято, формы возвышались красивые дома с колоннами; там находился Рынок Шампо, настоящий двухэтажный «большой магазин». «Здесь, – пишет Жан де Жанден, – вы, если есть у вас на то желание и средства, можете купить всевозможные украшения, какие только самое искусное ремесло и самый изобретательный ум наперебой торопятся выдумать, стремясь поскорее удовлетворить все ваши желания…» В нижнем этаже торговали сукнами, шубами, мехами, драгоценными тканями; этажом выше можно было найти любые принадлежности женского убора: венки, чепцы, плетеную тесьму, гребни, перчатки, зеркала, ожерелья и прочее. Кроме того, внутри улиц, прилегающих к площади, существовали специализированные рынки – зерновой, например, или кожевенный – и лавки, торговавшие гончарными изделиями, старьем и разнообразной утварью.
Рыночный квартал становился особенно оживленным в дни, когда королевские ордонансы, то и дело нарушавшиеся, но то и дело и возобновлявшиеся, запрещали заниматься торговлей в других частях города, и купцам следовало нести «каждый товар на особый рынок», с тем чтобы покупателям легче было сравнивать цены и качество.
Весь Париж стекался в этот рыночный квартал; и потому в центре площади, рядом с виселицей, ставили и позорный столб, к которому, всему народу напоказ, привязывали преступников; там же выставляли насаженные на копья головы злодеев, обвиненных в оскорблении величества. Но взгляду зевак предлагались и другие, менее ужасные зрелища: любезные торговки с «Рынка девок» являлись сюда расхваливать свой товар; актеры и дрессировщики животных устраивали там свои подмостки.
Кладбище Невинноубиенных младенцев, примыкавшее к хлебному рынку, тоже было весьма посещаемым местом, и жизнь странным образом смешивалась там с образом смерти. Над входом в церковь герцог Беррийский приказал изваять персонажей «Легенды о трех живых и трех мертвых», а легенда эта рассказывала о встрече троих молодых сеньоров с тремя скелетами, зримо воплощающими то, чем они вскоре станут. Само кладбище представляло собой обширный четырехугольник, окруженный стенами в десять футов высотой; внутри этого замкнутого пространства возвышались несколько больших крестов, кафедра для проповедников и кладбищенская башенка с фонарем, построенная, должно быть, в незапамятные времена, поскольку современники Карла V уже успели забыть о том, для чего она предназначалась, и считали ее склепом некоего гордеца, не пожелавшего, «чтобы псы мочились на его могилу». Земля была покрыта свеженасыпанными холмиками, которые то и дело перекапывали, потому что в этой переполненной трупами земле разложение быстро делало свое дело. И потому, чтобы освободить место для вновь прибывших – а во времена эпидемий трупы свозили сюда сотнями, – могильщики вытаскивали из старых ям лишившиеся плоти скелеты и складывали их грудами на деревянных галереях, расположенных над окружавшими кладбище оссуариями. Эти оссуарии образовывали по всему периметру кладбища нечто вроде крытого клуатра, состоявшего примерно из восьмидесяти арок. В противоположность расположенному внутри ограды кладбищу бедных, здесь находились могилы богатых горожан, украшенные надгробными памятниками, иногда скульптурными. Под каждой галереей были расположены, кроме того, и «домики», где желающие могли отбывать (и отбывали!) добровольное заточение, замуровавшись в них и не имея никакой другой связи с миром, кроме как через узкое зарешеченное окошко. Наконец, именно там была в 1424 г. написана знаменитая фреска – «Пляска смерти» «с надписями, кои должны были тронуть сердца набожных людей».
Кривляющиеся скелеты, увлекающие за собой пап, королей, императоров, епископов, монахов, горожан; груды черепов, возвышающиеся над свежевырытыми могилами, – все в этом месте говорило о смерти, и тем не менее кладбище Невинноубиенных младенцев было настоящей городской площадью: могилы становились прилавками бродячих торговцев, которые, несмотря на запреты, раскладывали там свой нехитрый товар; распутные девицы назначали там любовные свидания; там устраивались даже праздники с великолепными зрели щами, как например охота на оленя при въезде в город молодого короля Генриха VI…
Главной улицей Парижа, по существу, была река Сена. Она тем теснее была связана с жизнью города, что набережные были выложены камнем лишь на нескольких коротких отрезках. Во всех остальных местах к реке плавно спускались откосы берегов, где стояли «дома на воде». Речного порта не существовало вовсе – его роль играл правый берег на всем его протяжении, – но торговая деятельность, связанная с Сеной, была сосредоточена главным образом между Гревской площадью и Шатле. Стоявший на прямоугольной Гревской площади Мезон-о-Пилье, купленный во времена Этьена Марселя парижским прево купцов и эшевенов, стал «приемной для горожан»; Гревская площадь, центр муниципальной жизни, в эпоху Карла VI нередко будет превращаться в подмостки шумных народных собраний. Там толпе показывали с повозки, доставлявшей их к виселице, приговоренных к смертной казни, в особенности тех, чьи преступления сильнее прочих взволновали население города. В обычные же времена по площади взад и вперед сновали грузчики, разгружавшие суда с зерном, лесом и сеном, суетились муниципальные служащие – разного рода мерильщики, контролировавшие движение и взимавшие пошлины.
Ниже по течению высились три квадратные башни Гран Шатле, соединенные высокими укрепленными стенами. Вокруг, а иногда и прилепившись прямо к стенам, теснились лавочки, где торговали самым разным товаром. В частности, там была сосредоточена розничная торговля морской рыбой, которой во время поста потребляли очень много. Напротив располагалась Большая Бойня – бойня и центральный мясной рынок одновременно; в 1413 г. ее разрушили – главным образом из соображений гигиены, поскольку ручьи, куда стекала кровь забитых животных, порой распространяли невыносимый запах, – но между 1418 и 1423 г. она была восстановлена на прежнем месте.
Строительство новых мостов, соединяющих остров Сите с обоими берегами, как и возведение новой городской стены при Карле V, было признаком возрастающей активности города. Вплоть до XIV в. существовал лишь один-единственный способ перебраться с одного берега на другой: через Малый и Большой мосты. В 1380 г. к Малому Мосту прибавился мост Сен-Мишель (на том самом месте, где расположен нынешний мост, который носит это имя). В 1412 г. было решено построить второй мост через большой рукав Сены, а через год Карл VI заложил первый его камень (или, вернее, первую сваю, поскольку мост был деревянным); постройка этого моста, который получит название моста Нотр-Дам, обеспечило отныне двойное сообщение между левым и правым берегами.
По обеим сторонам пролегавших через все эти мосты дорог стояли дома или палатки, служившие лавками. На Большом мосту по одну сторону размещались лавки менял, из-за которых его потом окрестят Мостом Менял, а по другую – лавки ювелиров, где продавали украшения, дароносицы, золотую и серебряную посуду. Реку пересекали, не видя ее; о том, что река все-таки существует, говорил лишь равномерный шум установленных между арками мельниц. На Большом мосту всегда было полным-полно конных, пеших и повозок, и, по словам Гильберт Мецского, там всегда можно было с уверенностью рассчитывать на то, что встретишь «белого монаха и белого коня».
Из островов на Сене два сохранили сельский облик: остров Нотр-Дам и Коровий, где были пастбища и куда на лодках перевозили скот. Остров Сите, как и в прошедшие века, оставался епископским и королевским городом, и два возвышавшихся над ним монументальных сооружения – собор и дворец – являли собой зримое воплощение этой его двойной роли. Собор Парижской Богоматери всей своей тяжестью нависал над заключенным внутри ограды крохотным обнесенным стеной городком с тремя церквями и неправильной формы папертью, заставленной свечными лавочками. Вокруг собора и до самых стен дворца, в том месте, которое стало ядром развития городского строительства, раскинулся старый квартал, пронизанный узкими улочками – Вьей Драпери, Саватери, Рю-о-Февре – и заключавший в себе не менее пятнадцати церквей.
Всю западную часть острова занимал дворец, переставший быть резиденцией государя и сделавшийся, вместе с Парламентом и Счетной палатой, административным центром монархии. Дворец высился на берегу Сены, очертаниями напоминая крепость, с островерхими башнями Консьержери и, на углу Большого Моста, квадратной башней, украшенной «часами», в те времена представлявшими собой единственную редкость такого рода во всем Париже. Из внутреннего двора открывался доступ в Большой Зал, в двух готических нефах которого помещались статуи «всех королей Франции, сидевших на троне до этого дня» (Жан де Жанден); там же можно было увидеть и «мраморный стол», его использовали для праздничного пиршества, который давал каждый из монархов после коронации. Большой Зал был местом встреч адвокатов, прокуроров, тяжущихся, а также зевак, которые переходили оттуда в соседнюю Торговую галерею, где продавали парижские изделия: украшения, безделушки, книги, «чудесно наряженных кукол».
На левый берег можно было перейти либо по мосту Сен-Мишель (его называли еще Новым Мостом, Пти-Шатле), либо по Малому Мосту, упиравшемуся в Пти-Шатле с его «такими толстыми стенами, что по ним вполне могла бы проехать повозка», более того – это позволило разбить на нем прекрасные сады. Кроме того, в Шатле была одна любопытная архитектурная деталь (нечто подобное можно было увидеть в коллеже Бернардинцев). «Это, – рассказывает Гильберт Мецский, – двойная винтовая лестница, устроенная таким образом, что те, кто по ней поднимаются, никоим образом не могут увидеть других, тех, кто спускается». Полтора века спустя это расположение лестницы воспроизвел архитектор, строивший замок Шамбор.
Париж левого берега – Университет – менялся куда медленнее, чем город на правом берегу. Относительный застой объясняется обилием религиозных учреждений и отсутствием заметной торговой деятельности. Выстроенная при Филиппе Августе крепостная стена по-прежнему обозначала в этой стороне границу парижской агломерации. В ней были устроены шесть ворот, начиналась она на том месте, где стоит сейчас мост Турнель, а заканчивалась на берегу Сены, напротив нового Лувра. У самой реки эта стена соединялась с постройками Нельского отеля, усовершенствованного Иоанном Беррийским. Еще ближе к реке, уходя основанием в самую воду, высилась башня Филиппа Амелена, или Нельская башня, рисовавшая в воображении современников Вийона картины чудовищного распутства королевы,
… Приказавшей бросить Буридана
В мешке в Сену.
С вершины башни или с соседних укреплений можно было разглядеть за зелеными просторами Пре-о-Клер тяжелые очертания аббатства Сен-Жермен-де-Пре, окруженного крепостной стеной.
Поднимаясь вдоль Сены, можно было добраться до прихода Сент-Андре-дез-Ар. Эта церковь принадлежала братству книготорговцев; вокруг нее собрались книжные и букинистические лавки, здесь же продавали пергамента, и сюда приходили за покупками преподаватели и студенты. Здесь по-настоящему начинался Латинский квартал, осью которого стала улица Сен-Жак, Она шла вдоль монастыря тринитариев, где устраивались общие собрания Университета, коллежа Сорбонны, и приводила, уже у самой городской стены, к доминиканскому монастырю, прославленному памятью о Св. Фоме. Другие коллежи – Аркур, Байе, Клюни – выстроились вдоль улицы Арп, которая вела от моста Сен-Мишель к воротам, носившим то же имя; кроме того, были и еще коллежи – Наваррский, Ломбардский, – расположенные на извилистых улицах, упиравшихся в базилику Св. Женевьевы, где студенты, изучавшие искусства, сдавали экзамены.
За стенами, вокруг Сен-Жермен-де-Пре, Нотр-Дам-де-Шан и Сен-Жак-дю-0-Па, далеко разрослись предместья. Считалось, что это еще город, но пейзаж почти везде оставался сельским, и горожане владели на склонах Монпарнаса, которые были украшены несколькими ветряными мельницами, прекрасными виноградниками.
Сколько же жителей насчитывала парижская агломерация в начале XV в. – до того как она была частично разрушена и опустошена войной и ее напастями? Сведениями, предоставленными современниками, вполне можно пренебречь: вряд ли они достоверны, да и очень специфичны. Пересчитывая одних только парижских нищих, Гильберт Мецский называет число восемьдесят тысяч… Парижский горожанин, со своей стороны, насчитывает сотню тысяч жертв эпидемии чумы всего за четыре месяца: с сентября по декабрь 1418 г. Исходя из этого, вероятно, нам следует лучше обратиться к спискам «очагов», составленным в 1328 г., согласно которым в Париже было около шестидесяти тысяч дворов, что соответствует приблизительно тремстам тысячам жителей. Выводы, которые можно сделать из других способов оценки: протяженности застроенной территории (дома в несколько этажей представляли собой исключение из правил) и общих условий снабжения, – не позволяют предположить, будто в эпоху Карла VI это число намного возросло.
Подобная агломерация, единственная в Европе того времени, создавала серьезные проблемы управления, поддержания порядка и обеспечения жителей продовольствием.
Две силы управляли городом (не говоря об отдельных его частях – таких как клуатр Богоматери, коллежи и прочие организации и учреждения, руководителями которых выступали духовные власти): парижский муниципалитет и королевский прево. Муниципалитет, рожденный торговой деятельностью Парижа, возглавлял прево купцов и эшевенов; размещался он в Мезон-о-Пилье на Гревской площади. Но начиная с середины прошедшего века его власти был нанесен серьезный ущерб: воспоминание о восстании горожан под предводительством прево Этьена Марселя заставило Карла V передать часть полномочий муниципалитета королевскому прево. В начале царствования Карла VI муниципалитет, обвиненный в сговоре с фламандскими повстанцами, окончательно утратил независимость; право горожан избирать прево купцов и эшевенов было упразднено, и место прево предоставлялось верному человеку короля. Возможность избирать прево купцов и эшевенов будет восстановлена лишь в 1412 г., но муниципалитет больше не займет того места, какое занимал прежде. Его компетенция и юрисдикция будут ограничиваться экономическими вопросами (наблюдение за цехами, регламентация торговли, контроль за снабжением продовольствием и так далее).
Поддержание порядка, в самом широком смысле слова, было доверено королевскому прево, обосновавшемуся в Шатле.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34