Все, с незначительными вариациями, признали одни и те же демонические действия: они изготавливали волшебную мазь из жаб, вскормленных освященными облатками, а затем сожженных, чтобы смешать их пепел с порошком из костей повешенных и кровью зарезанных детей; этой мазью обвиняемые натирали себе руки, ноги и палочку, на которую садились верхом, и она по воздуху доставляла их к месту шабаша. Там дьявол ждал своих приверженцев, приняв обличье козла, пса или человека; каждый из прибывших опускался перед ним на колени с восковой свечой в руке и целовал его в зад; затем он попирал крест, плевал на него, после чего происходили скотское совокупление и содомский грех. Когда обвиняемым во дворе епископского дворца в Аррасе прочли их показания и спросили, так ли все было в действительности, все ответили «да». Тогда им прочли смертный приговор, и все немедленно отреклись от своих слов, обвиняя адвокатов в том, что те их обманули, пообещав сохранить жизнь. Тем не менее все обвиняемые были казнены, и лишь тридцать лет спустя приговор был пересмотрен.
Эта навязчивая мысль о демоне, которая зажгла столько костров, – в том числе и тот самый, на котором горела Жанна д'Арк, – представляется нам признаком неуравновешенности эпохи. Но она не оставит человечество и за искусственным пределом, который история поставила Средневековью, как показывает в самом расцвете Ренессанса «Демонология» одного из самых ясных умов того времени: Жана Бодена.
ЧАСТЬ ВТОРАЯ. «СКОРБНАЯ ПЛЯСКА»
ГЛАВА I. ВОЙНА И ПРИКЛЮЧЕНИЯ
I. ВОЕННАЯ ЖИЗНЬ
Армии. Численный состав, организация и Вооружение. Тактика. Война и дух рыцарства. «Юноша» и повседневная жизнь солдата.Выгоды войны: добыча и выкуп, военнопленные
«Веселая штука война, – сказано в „Юноше“, – видишь и слышишь много славных вещей и многому хорошему научишься. Когда сражаешься ради доброго дела, поступаешь по справедливости и отстаиваешь право. И поверь, что Господь любит тех, кто подставляет оружию свое тело, желая воевать и образумливать нечестивых… Если знаешь, что дерешься за правое дело, а рядом сражается родная кровь, не удержаться от слез. Сердце переполняет сладостное чувство верности и жалости, когда видишь, как твой друг храбро подставляет свое тело оружию, дабы свершилась и исполнилась воля Создателя нашего… И оттого испытываешь такое наслаждение, что ни один человек, подобного не изведавший, не сможет никакими, словами его описать…»
В ответ на восторженные слова, сказанные о войне одним, из живших ею, раздавались стоны и проклятия тех, кого она истребляла и кто взывал к небесам об отмщении. Но, возвеличиваемая или проклинаемая, война оставалась не более чем фоном, на котором вырисовывались события того времени. Поколение за поколением жили в обстановке войны и ничего другого не знали. Она была не только и не просто крупным конфликтом, который история окрестила «Столетней войной»: внутри бесконечной борьбы, столкнувшей между собой две великие западные монархии, разместилось если можно так сказать, множество мелких войн, не менее жестоких и разрушительных, чем большая И даже перемирия, на время которых эта вечная война затихала, нисколько не умаляли, но, наоборот, нередко усугубляли ее тяготы, превращая солдата в разбойника, а военный поход – в опустошительный грабительский набег.
И все же число людей, для кого война стала ремеслом, было очень невелико. Конечно, цифры, приводимые авторами хроник того времени, производят сильное впечатление: в их текстах часто встречаются упоминания о пятидесяти, шестидесяти, сотне тысяч человек… Но на подобные оценки полагаться нельзя, равно как и на свидетельства, искаженные страхом, который внушало любое «войско». Существование армий, насчитывающих больше нескольких тысяч человек, немыслимо в эпоху, когда в наиболее крупных городах едва насчитывалось по десять или пятнадцать тысяч жителей, а медлительность и незначительная вместимость транспортных средств были непреодолимым препятствием для содержания больших людских масс. Многочисленной армии, даже существующей за счет оккупированной страны, очень быстро начинал угрожать голод, если только она не поправляла свои дела, заняв город с большим запасом продовольствия. Тактика Карла V состояла в том, чтобы изматывать вражеские войска в чистом поле, избегая завязывать сражения и заботясь о том, чтобы прочно удерживать за собой как крепости, так и просто хорошо укрепленные города. И эта тактика едва не привела к катастрофическому концу поход Черного Принца, который, выступив с побережья Ла-Манша, только с большим трудом, даже не вступая в бой, сумел добраться до Бордо, столицы английской Гиени.
Наиболее верные данные, видимо, можно получить из отчетов, касающихся выплаты жалованья и содержания войск. Из них мы узнаем, например, что на первой стадии Столетней войны общая численность войск, собранных королем Франции, ни разу не превысила двадцати пяти тысяч человек, распределенных между различными отрядами и гарнизонами. Заметим, что численность английской армии, вступившей во Францию, должно быть, не достигала и половины этого числа. В весьма значительном английском наступлении 1417 г. задействовали максимум – по цифрам, названным в Muster roll (списки личного состава), – тысяча восемьсот тяжеловооруженных всадников и шестьсот лучников, к которым следует, правда, прибавить пополнение всяким иным, весьма различным контингентом, так что общая численность, возможно, и достигала десяти тысяч человек.
Правда, финансовые отчеты говорят лишь о численности войск, которым выплачивал жалованье король, и, следовательно, желая самостоятельно составить перечень, надо включить в него и «отряды», набранные капитанами и находившие средства к существованию на самой войне. Однако порядок приведенных выше чисел от этого практически не изменится: в таких отрядах очень редко насчитывалось даже по несколько сот человек. Так, в 1428 г. в войске, которым командовал Жан де Бюэй (Юноша), имелись в наличии… всего-навсего двадцать один тяжеловооруженный всадник (в их число входили и оруженосцы) плюс столько же пеших лучников. Да и несколькими годами позже, когда на вершине своей военной карьеры Жан де Бюэй командовал исключительным для тех времен по численности отрядом, там было всего сто восемь «копий» (примерно триста всадников) и триста лучников.
Таким образом, можно смело утверждать, что даже в крупнейших битвах этой войны участвовали весьма немногочисленные войска. Тщательное изучение полей боя позволяет определить, с относительно слабой погрешностью, численность стоявших на них войск. Так хотя Монстреле пишет, что две армии, встретившиеся в 1415 г. под Азенкуром, насчитывали около ста пятидесяти тысяч человек, на деле с каждой стороны сражалось не более шести тысяч воинов. В решающем бою при Кастильоне, после которого Гиень попала во власть короля Франции, в каждом из войск было от шести до семи тысяч солдат.
Еще более удивительной представляется нам численность гарнизонов, в задачу которых входила защита наиболее стратегически важных городов и крепостей. Так, до прихода подкрепления, приведенного Жанной д'Арк, в Орлеане насчитывалось приблизительно семьсот тяжеловооруженных всадников, которые в течение семи месяцев доблестно отражали все атаки англичан и даже сумели произвести несколько вылазок (правда, и в осаждавшей армии состояло на довольствии, самое большее, три с половиной тысячи солдат). И ведь здесь речь идет об исключительном эпизоде, потребовавшем и от той и от другой стороны весьма серьезных воинских усилий. В сравнении с этими цифрами, численность обычного гарнизона выглядит особенно жалко: в 1436 г. Руан, оплот английского господства во Франции, охраняли два (!) тяжеловооруженных всадника, двенадцать пехотинцев и тридцать восемь лучников. В Кане, другой англо-нормандской столице, было три конных солдата в полном вооружении, двадцать семь пеших и девяносто лучников… Нечего и удивляться, если менее значительные крепости было поручено охранять пяти или шести воинам в полном вооружении или десятку лучников, и легко объяснить себе, каким образом кучке осаждавших иногда удавалось «застать врасплох» и взять крепость, казавшуюся неприступной: ее гарнизон никак не мог одновременно защищать все укрепления со всех сторон.
Подобные цифры настраивают на не слишком серьезный лад, и потому так трудно сопоставить эти сведения с рассказами о том ужасе, который мог сеять вокруг себя даже небольшой отряд «наемников». Но объясняется-то все просто: мы видим картину в искаженной перспективе, с поправкой на развитие военного искусства в течение трех столетий, между тем как, по вполне справедливому замечанию, «с точки зрения произведенго эффекта и в сравнении с армией в целом, один-едиственный тяжеловооруженный всадник и три лучника соответствовали тому, что сегодня представляет собой взвод кавалерии или пехоты под командованием офицера, то есть от шестнадцати до двадцати конных, от двадцати пяти до пятидесяти пеших. Если в документе тех времен мы читаем об осаде города, то можем быть уверены: шестидесяти бойцов было вполне достаточно на таком же отрезке стены, на каком сегодня потребовалось бы от пятисот до восьмисот человек. «Отдельный. человек еще более утратил свою относительную ценность, чем су или денье». Эволюция армии в последнее время придает еще большую силу этим разумным замечаниям, датируемым концом прошлого века.
Тесно связанная со всеми аспектами жизни рассматриваемой эпохи военная каста тем не менее составляет в обществе времен Жанны д'Арк особую группу, которой восхищаются, но одновременно боятся и ненавидят. Идея «вооруженной нации» совершенно чужда духу исторического периода, которому посвящена эта работа (что, заметим, совершенно не исключает наличия у французов и той эпохи национального чувства, проявлявшегося иногда весьма живо). Когда человек брал в руки оружие, воениая служба могла рассматриваться либо в качестве его призвания, либо как его ремесло. И если призвание было уделом знати, самим принципом ее существования, то ремесло составляло удел наемника, который вступал в отряд на время одного или нескольких походов. Впрочем, граница между тем и другим оставалась расплывчатой: ведь пусть даже дворянин обязан был, выполняя свой долг «военной службы вассала у сюзерена», откликнуться на зов сеньора, когда тот требовал от него взяться за оружие, основным фактором вербовки в армию была все-таки материальная выгода. Как правило, отнюдь не само королевство непосредственно набирало войска, в которых нуждалось: накануне военной кампании государь обращался к своим вассалам и брал на содержание отряды, сформированные капитанами, которым он весьма нерегулярно – выплачивал предназначенное солдатам жалованье.
Внутри таких отрядов бок о бок сражались люди высокого и низкого происхождения, и, параллельно с уже существовавшим представлением о том, что военное искусство – удел знати, постепенно появляется и другое, прямо ему противоположное: оружие облагораживает того, кто берет его в руки, кем бы он ни был по рождению. Именно это Юноша внушает своим товарищам по оружию: «Тот, кто неблагороден по рождению, становится благородным, занявшись военным ремеслом, которое благородно само по себе, И говорю вам, благородство ратных доспехов таково, что человек со шлемом на голове уже благороден и достоин сразиться с самим королем. Оружие облагораживает человека, кем бы он ни был…».
Отсутствие общей для всего королевства военной организации проявлялось в предельном разнообразии относящихся к ратному делу деталей. Например, понятие «мундира», связанное с современной армией, в средневековой армии полностью отсутствовало. И все же, под давлением обстоятельств и под влиянием эволюции военного искусства, выработалось определенное число принципов, касавшихся как тактической организации армии, так и ее вооружения и стратегии ведения войн.
Пусть у отрядов и не было постоянной численности (количество солдат могло колебаться от нескольких десятков до нескольких сотен), зато мы постоянно встречаемся с одним и тем же основным элементом: «копьем», представлявшим собой элементарную боевую единицу. Каждое «копье» включало в себя тяжеловооруженного всадника (gens d'armes), при котором были один или несколько «оруженосцев», также конных, но в более легких доспехах. Именно из таких групп формировалась тяжелая кавалерия, основной и решающий фактор боя в чистом поле. Кроме того, в состав каждого отряда входили пехотинцы, вооруженные луками и арбалетами, но не существовало никакого определенного соотношения между их числом и числом всадников. Надо еще сказать, что довольно часто пехотинцы выступали пешими лишь из-за бедности, не имея средств на покупку коня и снаряжения, и только счастливый исход схватки мог изменить их положение: у врага обычно удавалось захватить трофеи – лошадей.
Опыт военных действий привел также к определенному единообразию боевого снаряжения, предназначенного как для нападения, так и для защиты. Пятнадцатый век стал периодом, когда применение доспехов, которые приблизительно к 1380 г. вытеснили кольчугу прежних времен, достигло апогея. Боевые доспехи отличались от турнирных лишь меньшей роскошью, хотя встречались порой рыцари, которые на поле боя выезжали в том же великолепном снаряжении, что и на арену. Цилиндрический шлем исчез, или, вернее, изменил форму, став коническим и скошенным, чтобы по нему скользил меч. Подвижное забрало, которое в минуты отдыха поднималось, в час битвы прикрывало лицо, и его заостренная форма придавала всаднику удивительное сходство с хищной птицей. Щит, с усовершенствованием доспехов сделавшийся ненужным, теперь использовался лишь во время турниров. Что касается наступательного оружия, под ним, как и в прежние времена, подразумевались длинное копье и меч, к которым иногда прибавлялись палица и боевой цеп, предназначавшиеся для того, чтобы взбивать железную броню поверженного наземь противника.
Непомерный вес всего этого снаряжения (для того чтобы подсадить воина на коня – животное тоже заковывали в металлические пластины, которые прикрывали ему грудь и голову, – иногда использовали горизонтальный ворот) отдавал выбитого из седла всадника в полное распоряжение врага. Сойдя же с коня добровольно, человек в доспехах рисковал оказаться прикованным собственным весом к земле или же, если перед тем прошел дождь, увязнуть в грязи. Кроме всего прочего, мода на длинноносые башмаки не обошла стороной и военное облачение, и «solerets» – наножные латы, прикрывающие стопу, остроконечные металлические латные башмаки, – практически лишали рыцаря, стоило ему спешиться, способности передвигаться.
Снаряжение оруженосцев и пехотинцев было более разнообразным. «Бригандина» (от которой происходит слово «brigand» – разбойник – применительно к наемникам) представляла собой стеганый пурпуэн, изнутри укрепленный стальными пластинами и усиленный металлическими накладками на плечах – «spalieres» – и на локтях. Иногда бригандину заменяли «jaque», толстая стеганая кожаная куртка, или «heaubergeon», защищавшая грудь кольчуга, поверх которой надевали одежду из ткани. Голову прикрывал «bassinet» (бацинет) – металлический шишак.
В то время как для англичан основным оружием пехотинца оставался лук, обеспечивавший немалую скорость стрельбы: десяток стрел в минуту, – так что, по словам летописцев, небо иной раз «темнело» от града стрел, – у французских войск нередко вооружение состояло в основном из арбалетов. А арбалет действовал медленно – всего два выстрела в минуту, – поскольку здесь тетиву приходилось натягивать при помощи механизма, который перед самым выстрелом снимали. Но зато арбалет вернее пробивал доспехи, и его «carreaux» (болты) или «viretons» (вращающиеся в полете арбалетные стрелы с оперением), то есть короткие стрелы с коническим острием, были грозными снарядами. Лучники и арбалетчики нередко носили при себе заостренные колья, которые, если их всаживали в землю перед строем, превращались в опасное для вражеской кавалерии препятствие, потому что кони натыкались на эту «ограду». Кроме того, вооружение пехотинца могло включать в себя различные виды оружия: «bees de faucon», «voulges» (глефы) и «guisarmes» (гизармы), широкие изогнутые лезвия, насаженные на длинное древко, или копья с изогнутыми наконечниками; «misericordes» (кинжалы милосердия) – короткие кинжалы, которые втыкали в щели, имевшиеся в броне сброшенного наземь всадника. Наконец к перечню вооружения следует прибавить различные боеприпасы, предназначенные для осадных операций, которые всякий хорошо организованный отряд возил с собой. Капитаны следили за тем, чтобы снаряжение их людей было полным и в хорошем состоянии:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34
Эта навязчивая мысль о демоне, которая зажгла столько костров, – в том числе и тот самый, на котором горела Жанна д'Арк, – представляется нам признаком неуравновешенности эпохи. Но она не оставит человечество и за искусственным пределом, который история поставила Средневековью, как показывает в самом расцвете Ренессанса «Демонология» одного из самых ясных умов того времени: Жана Бодена.
ЧАСТЬ ВТОРАЯ. «СКОРБНАЯ ПЛЯСКА»
ГЛАВА I. ВОЙНА И ПРИКЛЮЧЕНИЯ
I. ВОЕННАЯ ЖИЗНЬ
Армии. Численный состав, организация и Вооружение. Тактика. Война и дух рыцарства. «Юноша» и повседневная жизнь солдата.Выгоды войны: добыча и выкуп, военнопленные
«Веселая штука война, – сказано в „Юноше“, – видишь и слышишь много славных вещей и многому хорошему научишься. Когда сражаешься ради доброго дела, поступаешь по справедливости и отстаиваешь право. И поверь, что Господь любит тех, кто подставляет оружию свое тело, желая воевать и образумливать нечестивых… Если знаешь, что дерешься за правое дело, а рядом сражается родная кровь, не удержаться от слез. Сердце переполняет сладостное чувство верности и жалости, когда видишь, как твой друг храбро подставляет свое тело оружию, дабы свершилась и исполнилась воля Создателя нашего… И оттого испытываешь такое наслаждение, что ни один человек, подобного не изведавший, не сможет никакими, словами его описать…»
В ответ на восторженные слова, сказанные о войне одним, из живших ею, раздавались стоны и проклятия тех, кого она истребляла и кто взывал к небесам об отмщении. Но, возвеличиваемая или проклинаемая, война оставалась не более чем фоном, на котором вырисовывались события того времени. Поколение за поколением жили в обстановке войны и ничего другого не знали. Она была не только и не просто крупным конфликтом, который история окрестила «Столетней войной»: внутри бесконечной борьбы, столкнувшей между собой две великие западные монархии, разместилось если можно так сказать, множество мелких войн, не менее жестоких и разрушительных, чем большая И даже перемирия, на время которых эта вечная война затихала, нисколько не умаляли, но, наоборот, нередко усугубляли ее тяготы, превращая солдата в разбойника, а военный поход – в опустошительный грабительский набег.
И все же число людей, для кого война стала ремеслом, было очень невелико. Конечно, цифры, приводимые авторами хроник того времени, производят сильное впечатление: в их текстах часто встречаются упоминания о пятидесяти, шестидесяти, сотне тысяч человек… Но на подобные оценки полагаться нельзя, равно как и на свидетельства, искаженные страхом, который внушало любое «войско». Существование армий, насчитывающих больше нескольких тысяч человек, немыслимо в эпоху, когда в наиболее крупных городах едва насчитывалось по десять или пятнадцать тысяч жителей, а медлительность и незначительная вместимость транспортных средств были непреодолимым препятствием для содержания больших людских масс. Многочисленной армии, даже существующей за счет оккупированной страны, очень быстро начинал угрожать голод, если только она не поправляла свои дела, заняв город с большим запасом продовольствия. Тактика Карла V состояла в том, чтобы изматывать вражеские войска в чистом поле, избегая завязывать сражения и заботясь о том, чтобы прочно удерживать за собой как крепости, так и просто хорошо укрепленные города. И эта тактика едва не привела к катастрофическому концу поход Черного Принца, который, выступив с побережья Ла-Манша, только с большим трудом, даже не вступая в бой, сумел добраться до Бордо, столицы английской Гиени.
Наиболее верные данные, видимо, можно получить из отчетов, касающихся выплаты жалованья и содержания войск. Из них мы узнаем, например, что на первой стадии Столетней войны общая численность войск, собранных королем Франции, ни разу не превысила двадцати пяти тысяч человек, распределенных между различными отрядами и гарнизонами. Заметим, что численность английской армии, вступившей во Францию, должно быть, не достигала и половины этого числа. В весьма значительном английском наступлении 1417 г. задействовали максимум – по цифрам, названным в Muster roll (списки личного состава), – тысяча восемьсот тяжеловооруженных всадников и шестьсот лучников, к которым следует, правда, прибавить пополнение всяким иным, весьма различным контингентом, так что общая численность, возможно, и достигала десяти тысяч человек.
Правда, финансовые отчеты говорят лишь о численности войск, которым выплачивал жалованье король, и, следовательно, желая самостоятельно составить перечень, надо включить в него и «отряды», набранные капитанами и находившие средства к существованию на самой войне. Однако порядок приведенных выше чисел от этого практически не изменится: в таких отрядах очень редко насчитывалось даже по несколько сот человек. Так, в 1428 г. в войске, которым командовал Жан де Бюэй (Юноша), имелись в наличии… всего-навсего двадцать один тяжеловооруженный всадник (в их число входили и оруженосцы) плюс столько же пеших лучников. Да и несколькими годами позже, когда на вершине своей военной карьеры Жан де Бюэй командовал исключительным для тех времен по численности отрядом, там было всего сто восемь «копий» (примерно триста всадников) и триста лучников.
Таким образом, можно смело утверждать, что даже в крупнейших битвах этой войны участвовали весьма немногочисленные войска. Тщательное изучение полей боя позволяет определить, с относительно слабой погрешностью, численность стоявших на них войск. Так хотя Монстреле пишет, что две армии, встретившиеся в 1415 г. под Азенкуром, насчитывали около ста пятидесяти тысяч человек, на деле с каждой стороны сражалось не более шести тысяч воинов. В решающем бою при Кастильоне, после которого Гиень попала во власть короля Франции, в каждом из войск было от шести до семи тысяч солдат.
Еще более удивительной представляется нам численность гарнизонов, в задачу которых входила защита наиболее стратегически важных городов и крепостей. Так, до прихода подкрепления, приведенного Жанной д'Арк, в Орлеане насчитывалось приблизительно семьсот тяжеловооруженных всадников, которые в течение семи месяцев доблестно отражали все атаки англичан и даже сумели произвести несколько вылазок (правда, и в осаждавшей армии состояло на довольствии, самое большее, три с половиной тысячи солдат). И ведь здесь речь идет об исключительном эпизоде, потребовавшем и от той и от другой стороны весьма серьезных воинских усилий. В сравнении с этими цифрами, численность обычного гарнизона выглядит особенно жалко: в 1436 г. Руан, оплот английского господства во Франции, охраняли два (!) тяжеловооруженных всадника, двенадцать пехотинцев и тридцать восемь лучников. В Кане, другой англо-нормандской столице, было три конных солдата в полном вооружении, двадцать семь пеших и девяносто лучников… Нечего и удивляться, если менее значительные крепости было поручено охранять пяти или шести воинам в полном вооружении или десятку лучников, и легко объяснить себе, каким образом кучке осаждавших иногда удавалось «застать врасплох» и взять крепость, казавшуюся неприступной: ее гарнизон никак не мог одновременно защищать все укрепления со всех сторон.
Подобные цифры настраивают на не слишком серьезный лад, и потому так трудно сопоставить эти сведения с рассказами о том ужасе, который мог сеять вокруг себя даже небольшой отряд «наемников». Но объясняется-то все просто: мы видим картину в искаженной перспективе, с поправкой на развитие военного искусства в течение трех столетий, между тем как, по вполне справедливому замечанию, «с точки зрения произведенго эффекта и в сравнении с армией в целом, один-едиственный тяжеловооруженный всадник и три лучника соответствовали тому, что сегодня представляет собой взвод кавалерии или пехоты под командованием офицера, то есть от шестнадцати до двадцати конных, от двадцати пяти до пятидесяти пеших. Если в документе тех времен мы читаем об осаде города, то можем быть уверены: шестидесяти бойцов было вполне достаточно на таком же отрезке стены, на каком сегодня потребовалось бы от пятисот до восьмисот человек. «Отдельный. человек еще более утратил свою относительную ценность, чем су или денье». Эволюция армии в последнее время придает еще большую силу этим разумным замечаниям, датируемым концом прошлого века.
Тесно связанная со всеми аспектами жизни рассматриваемой эпохи военная каста тем не менее составляет в обществе времен Жанны д'Арк особую группу, которой восхищаются, но одновременно боятся и ненавидят. Идея «вооруженной нации» совершенно чужда духу исторического периода, которому посвящена эта работа (что, заметим, совершенно не исключает наличия у французов и той эпохи национального чувства, проявлявшегося иногда весьма живо). Когда человек брал в руки оружие, воениая служба могла рассматриваться либо в качестве его призвания, либо как его ремесло. И если призвание было уделом знати, самим принципом ее существования, то ремесло составляло удел наемника, который вступал в отряд на время одного или нескольких походов. Впрочем, граница между тем и другим оставалась расплывчатой: ведь пусть даже дворянин обязан был, выполняя свой долг «военной службы вассала у сюзерена», откликнуться на зов сеньора, когда тот требовал от него взяться за оружие, основным фактором вербовки в армию была все-таки материальная выгода. Как правило, отнюдь не само королевство непосредственно набирало войска, в которых нуждалось: накануне военной кампании государь обращался к своим вассалам и брал на содержание отряды, сформированные капитанами, которым он весьма нерегулярно – выплачивал предназначенное солдатам жалованье.
Внутри таких отрядов бок о бок сражались люди высокого и низкого происхождения, и, параллельно с уже существовавшим представлением о том, что военное искусство – удел знати, постепенно появляется и другое, прямо ему противоположное: оружие облагораживает того, кто берет его в руки, кем бы он ни был по рождению. Именно это Юноша внушает своим товарищам по оружию: «Тот, кто неблагороден по рождению, становится благородным, занявшись военным ремеслом, которое благородно само по себе, И говорю вам, благородство ратных доспехов таково, что человек со шлемом на голове уже благороден и достоин сразиться с самим королем. Оружие облагораживает человека, кем бы он ни был…».
Отсутствие общей для всего королевства военной организации проявлялось в предельном разнообразии относящихся к ратному делу деталей. Например, понятие «мундира», связанное с современной армией, в средневековой армии полностью отсутствовало. И все же, под давлением обстоятельств и под влиянием эволюции военного искусства, выработалось определенное число принципов, касавшихся как тактической организации армии, так и ее вооружения и стратегии ведения войн.
Пусть у отрядов и не было постоянной численности (количество солдат могло колебаться от нескольких десятков до нескольких сотен), зато мы постоянно встречаемся с одним и тем же основным элементом: «копьем», представлявшим собой элементарную боевую единицу. Каждое «копье» включало в себя тяжеловооруженного всадника (gens d'armes), при котором были один или несколько «оруженосцев», также конных, но в более легких доспехах. Именно из таких групп формировалась тяжелая кавалерия, основной и решающий фактор боя в чистом поле. Кроме того, в состав каждого отряда входили пехотинцы, вооруженные луками и арбалетами, но не существовало никакого определенного соотношения между их числом и числом всадников. Надо еще сказать, что довольно часто пехотинцы выступали пешими лишь из-за бедности, не имея средств на покупку коня и снаряжения, и только счастливый исход схватки мог изменить их положение: у врага обычно удавалось захватить трофеи – лошадей.
Опыт военных действий привел также к определенному единообразию боевого снаряжения, предназначенного как для нападения, так и для защиты. Пятнадцатый век стал периодом, когда применение доспехов, которые приблизительно к 1380 г. вытеснили кольчугу прежних времен, достигло апогея. Боевые доспехи отличались от турнирных лишь меньшей роскошью, хотя встречались порой рыцари, которые на поле боя выезжали в том же великолепном снаряжении, что и на арену. Цилиндрический шлем исчез, или, вернее, изменил форму, став коническим и скошенным, чтобы по нему скользил меч. Подвижное забрало, которое в минуты отдыха поднималось, в час битвы прикрывало лицо, и его заостренная форма придавала всаднику удивительное сходство с хищной птицей. Щит, с усовершенствованием доспехов сделавшийся ненужным, теперь использовался лишь во время турниров. Что касается наступательного оружия, под ним, как и в прежние времена, подразумевались длинное копье и меч, к которым иногда прибавлялись палица и боевой цеп, предназначавшиеся для того, чтобы взбивать железную броню поверженного наземь противника.
Непомерный вес всего этого снаряжения (для того чтобы подсадить воина на коня – животное тоже заковывали в металлические пластины, которые прикрывали ему грудь и голову, – иногда использовали горизонтальный ворот) отдавал выбитого из седла всадника в полное распоряжение врага. Сойдя же с коня добровольно, человек в доспехах рисковал оказаться прикованным собственным весом к земле или же, если перед тем прошел дождь, увязнуть в грязи. Кроме всего прочего, мода на длинноносые башмаки не обошла стороной и военное облачение, и «solerets» – наножные латы, прикрывающие стопу, остроконечные металлические латные башмаки, – практически лишали рыцаря, стоило ему спешиться, способности передвигаться.
Снаряжение оруженосцев и пехотинцев было более разнообразным. «Бригандина» (от которой происходит слово «brigand» – разбойник – применительно к наемникам) представляла собой стеганый пурпуэн, изнутри укрепленный стальными пластинами и усиленный металлическими накладками на плечах – «spalieres» – и на локтях. Иногда бригандину заменяли «jaque», толстая стеганая кожаная куртка, или «heaubergeon», защищавшая грудь кольчуга, поверх которой надевали одежду из ткани. Голову прикрывал «bassinet» (бацинет) – металлический шишак.
В то время как для англичан основным оружием пехотинца оставался лук, обеспечивавший немалую скорость стрельбы: десяток стрел в минуту, – так что, по словам летописцев, небо иной раз «темнело» от града стрел, – у французских войск нередко вооружение состояло в основном из арбалетов. А арбалет действовал медленно – всего два выстрела в минуту, – поскольку здесь тетиву приходилось натягивать при помощи механизма, который перед самым выстрелом снимали. Но зато арбалет вернее пробивал доспехи, и его «carreaux» (болты) или «viretons» (вращающиеся в полете арбалетные стрелы с оперением), то есть короткие стрелы с коническим острием, были грозными снарядами. Лучники и арбалетчики нередко носили при себе заостренные колья, которые, если их всаживали в землю перед строем, превращались в опасное для вражеской кавалерии препятствие, потому что кони натыкались на эту «ограду». Кроме того, вооружение пехотинца могло включать в себя различные виды оружия: «bees de faucon», «voulges» (глефы) и «guisarmes» (гизармы), широкие изогнутые лезвия, насаженные на длинное древко, или копья с изогнутыми наконечниками; «misericordes» (кинжалы милосердия) – короткие кинжалы, которые втыкали в щели, имевшиеся в броне сброшенного наземь всадника. Наконец к перечню вооружения следует прибавить различные боеприпасы, предназначенные для осадных операций, которые всякий хорошо организованный отряд возил с собой. Капитаны следили за тем, чтобы снаряжение их людей было полным и в хорошем состоянии:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34