И восточные, и западные.
Кулак обрушился на дубовую столешницу. Как гвозди, вбил в нее дон Дуарте железные слова:
Все пути должны быть португальскими!
Португальские пути… Эти красные нити на карте мира врезались в память Дуарте Пашеко Перейры, как хироманту – линии его собственной ладони. Португальские пути – они тянутся к берегам Мавритании, Сенегала, Гвинеи, они вползают в пасть великой реки Конго, они цепляются за острый шип Игольного мыса, самого южного, самого дальнего выступа Черного материка.
Не без помощи чернобородого капитана доплеталась эта огромная паутина, но первые ее узелки завязались лет за сорок до его появления на свет.
Между 1425 и 1435 годами паутинки новых морских дорог появились на архисекретных картах португальского принца Генриха Мореплавателя.
Принц Генрих никогда не водил кораблей по неведомым морям. Но зато он знал, куда и как надо посылать белокрылые каравеллы. Судно за судном, флотилию за флотилией снаряжал он, сиднем сидя в замке Сагреш. Замок Сагреш угнездился на высокой скале, он стоял над самым морем, близ мыса Сан-Висенти, которым кончалась на юге португальская земля. В угрюмых залах этого замка принц долгие годы нес бессменную вахту.
Шаг за шагом, миля за милей капитаны Генриха Мореплавателя продвигались к югу вдоль берегов Африки. Сперва они оставили позади голые мысы Мавритании, затем открыли берега Сенегала, потом обогнули Зеленый Мыс.
А за Зеленым Мысом берег круто повернул на восток. Корабли португальских аргонавтов вступили в воды Гвинейского залива. Сенегальские пустыни, бесплодные, опаленные жестоким солнцем, сменились буйными чащобами Гвинеи.
Берег Перца, Берег Слоновой Кости, Золотой Берег, Невольничий Берег – сами названия этих обетованных земель возбуждали у португальских мореплавателей страсти. Еще бы, эти райские берега, которые тянулись на тысячи миль, на долгие недели пути, которым не было ни конца ни края, сулили немыслимую и несметную добычу.
Слоновая кость… На вес чистого серебра ценились эти чуть тронутые желтизной могучие бивни.
Золото… Грязноватый золотой песок с берегов Вольты и Нигера. Цены ему не было на рынках Лисабона, от самых тяжких грехов можно было откупиться горстью этой тяжелой африканской пыли.
Рабы, черные африканские рабы… Не было на свете промысла прибыльнее охоты за гвинейскими невольниками. Дешевой ценой доставался этот живой товар, и велик был спрос на него в Лисабоне. Поэтому работорговцы до отказа загружали черными невольниками тесные трюмы каравелл. Случалось, в пути погибало девять десятых живого груза, но и тогда не оставались в накладе португальские добытчики.
…В 1460 году умер принц Генрих Мореплаватель. Ушли на тот свет его капитаны, но по их следам шли все новые и новые искатели легкой наживы, расставляя на дальних африканских берегах заявочные столбы с португальским гербом.
Позади осталась Гвинея. В 1485 году капитан Дього Кан водрузил заявочный столб у самого устья Конго, а три года спустя Бар-толомеу Диаш обогнул мыс Доброй Надежды и вошел в Индийский океан.
Итак, пути к новооткрытым африканским берегам, пути, явно ведущие в Индию, были освоены португальцами.
Но открыть и проведать новые морские дороги – это еще полдела. Их надо еще отстоять от соперников, а соперники, как грифы на падаль, всегда слетаются на лакомые приманки.
За несколько дней до азорского рейда дона Дуарте вызвал во дворец его старый друг, секретарь короля Жуана – дон Руи да Пина. Дон Руи был не только королевским секретарем, но и королевским летописцем. Много лет он с муравьиным усердием собирал всевозможные грамоты, юные и древние.
Дон Руи отыскал среди связок обтрепанных свитков небольшую вязанку каких-то бумаг и показал ее дону Дуарте.
– Смотри, – сказал он, – здесь вся история нашей борьбы за африканские моря и земли. Вот эти свитки – они перевязаны жел-
тыми ленточками – хранят память о давних распрях с Кастилией. Еще жив был принц Генрих, когда по нашим следам кастильцы проникли в Гвинею. Видишь, эти длинные трубочки – письма кастильского короля Хуана. За месяц до смерти, в пятьдесят четвертом году, он грозил нам войной, требуя, чтобы мы уступили ему Гвинею.
Бог вовремя убрал короля Хуана. Его слабоумному сынку, королю Энрике, было не до Гвинеи, при нем, хвала спасителю, Кастилия впала в ничтожество, и двадцать лет ее раздирали усобицы и смуты. К сожалению, сестра Энрике, донья Изабелла, которая стала королевой в семьдесят четвертом году, оказалась куда умнее своего брата. Она одолела всех кастильских врагов и в самую пору вышла замуж за Фердинанда Арагонского. Кабы не этот брак, Кастилия и Арагон не вступили бы в союз, очень я этого опасаюсь: союз этот на долгие времена.
Гляди, вот донесения наших капитанов. Тысяча четыреста семьдесят пятый, семьдесят шестой, семьдесят седьмой годы. Кастильские корабли снова появились в гвинейских водах.
А этот свиток в кожаном футляре – наш договор с Изабеллой. Договор тысяча четыреста семьдесят девятого года. Признаться, мы заключили тогда хитрую сделку. Уступили Кастилии Канарские острова, но зато королева обещала, что ее корабли никогда не будут заходить в гвинейские воды.
А вот эти свитки, стянутые красными ленточками, – грамоты покойных римских пап.
Святейшим папам принадлежит только клочок итальянской земли, но законники считают, что папы, как наследники Христа, владеют всей нашей планетой и поэтому могут раздавать королям и императорам любые ее куски.
И португальских королей папы охотно жаловали заморскими землями. Разумеется, не за прекрасные глаза. И вот этот кожаный договор семьдесят девятого года в восемьдесят первом году одобрил папа Сикст IV, да будет земля ему пухом. Он объявил, что только португальцы могут плавать южнее Канарских островов, и только им дано право на любые, пусть даже еще не открытые острова в южной части моря-океана. Индия же, к берегам которой направился Колумб, лежит южнее Канарских островов, и западный путь в нее, следовательно, проходит не в кастильских, а в португальских водах.
Именно эти слова дона Руи да Пины и припомнил дон Дуарте, когда заявил губернатору, что не только восточные, но и западные дороги в Индию должны принадлежать Португалии.
И, желая пояснить свою мысль, капитан схватил уголек и на дощатой переборке набросал контуры Африки.
– Это, – сказал он, – наши берега – Сенегал и Гвинея. Вот Канарские острова. Южнее их кастильцы плавать не имеют права. А этот Колумб, следуя в Индию западным путем, скорее всего, должен туда пройти через нашу, южную, половину моря-океана. Стало быть, его надо перехватить на обратном пути и наказать как дерзкого нарушителя морских рубежей нашего королевства. Повторяю, он вряд ли вернется в Кастилию. Для вас, сеньор губернатор, это весьма утешительно. Весьма. Думаю, есть десять шансов из ста, что генуэзец доберется до цели – я имею в виду Индию, – и три шанса, что он благополучно возвратится восвояси.
– Три шанса из ста, – задумчиво проговорил губернатор, – ну что ж, это не так плохо.
– Не советую вам, – тихо сказал дон Дуарте, – уповать на милость фортуны. Боюсь, что, если вы упустите корабли Колумба, король… Впрочем, вы не хуже меня знаете: король шутить не любит. Вторая амполета на исходе, сеньор губернатор.
Дон Дуарте распахнул дверь рубки.
– Ради Христа и пречистой девы, – взмолился губернатор, -ради всех святых, скажите мне, о высокороднейший сеньор адмирал, как же я задержу эти треклятые корабли, если его величество требует, чтобы я избегал насильственных мер?
Дон Дуарте слегка подтолкнул губернатора к трапу.
– Это уже не моя, а ваша забота, сеньор губернатор. Но запомните: с Кастилией мы в мире и ссориться с ней не собираемся. И напоследок еще два слова: избегать можно и прибегая…
Через полчаса «Санта-Анна» снялась с якоря и взяла курс на юго-восток.
Последний день 1492 года подходил к концу.
Азорское вино («Боже правый, и за какие только грехи, – думал губернатор, – эта мерзость досталась на мою долю?») не гасило ни тоски, ни жажды.
«Избегать, прибегая, прибегать, избегая, – бормотал дон Жуан да Каштаньейра, допивая второй жбан. – Господи, и чего ради этого Колумба понесло на край света?»
На краю света
В понедельник, 31 декабря 1492 года, Колумб проснулся на заре. Утро было тихое и ясное. Солнце еще не взошло, но мгла рассеялась. Над бухтой стоял легкий туман. Сквозь жемчужную дымку проступали мягкие, чуть расплывчатые контуры берега. Зеленые леса сползали с крутых склонов в море. В широкой излучине бухты, по самому подолу этого зеленого плаща, тянулась золотистая кайма пляжа. На песчаных мысах дремали пальмы.
Берег был пуст и безлюден. Но на высоком его уступе, в просветах между густыми зарослями, чуть видны были желтые головы хижин. От уступа к морю сбегала неширокая тропа, прорубленная в буйной лесной чаще.
Заслоняя ладонью глаза, Колумб осматривал дальние и ближние берега. Да, в бухте было тихо и спокойно. Вода – как зеркало. Только над мелью, у самого входа в бухту, легкая рябь. А справа от мели… справа три голые мачты и скелет корабля. Обглоданный скелет: вчера сняли всю обшивку, остались только голые ребра шпангоутов. Вот, собственно, и все, что уцелело от «Санта-Марии».
Ровно неделю назад, в рождественскую ночь, она затонула на этой мели. Затонула в ясную и безветренную погоду, когда море было спокойнее, чем вода в чаше. Мальчишка-рулевой не сразу приметил эту мель, да и невдомек ему было, что течение сносит к ней корабль.
«Санта-Мария» погибла. «Пинта» месяц назад потерялась в этих неведомых морях. Кто знает, быть может, она и найдется, но пока все надежды надо возлагать на маленькую «Ниныо». Двадцать, от силы двадцать пять, человек может она вместить в свое чрево, а сейчас на ней шестьдесят с лишним моряков: своя команда и люди с «Санта-Марии».
Ну, это еще не беда. Вон там, на опушке, подведен под крышу большой бревенчатый форт. В нем останутся тридцать девять человек. И никому не дано знать, как сложатся их судьбы. Впрочем, что может случиться с ними в этой чудесной стране? Здешние обитатели – самые мирные люди на свете. Приветливые, радушные, они за любую безделушку готовы отдать все, что у них есть, и кажется при этом, что дарят они свои сердца.
А земля эта поистине рай земной. Эспаньолой – Малой Испанией – назвал он ее, и это шестая земля, открытая им по ту сторону моря-океана.
Тридцать пять дней шли «Санта-Мария», «Пинта» и «Нинья» через море-океан, и только на тридцать шестой день, в пятницу 12 октября, показалась первая земля. То был небольшой остров Гуанахани, и на нем обитали смуглые люди. Ходили они в чем мать родила, а волосы у них были прямые и жесткие. И эти островитяне не знали, что такое железо, и оружием им служили тростинки с наконечниками из кости и рыбьего зуба.
К кораблям они подплывали на челноках-долбленках и с величайшей охотой дарили морякам клубки хлопковой пряжи и разноцветных попугаев.
Должно быть, остров этот лежал где-то неподалеку от Индии, ведь как-никак больше месяца шли к нему через море-океан корабли, но, странное дело, не было на нем ни дворцов, ни храмов, ни цветущих городов, а жители его – он назвал их индейцами – ютились в соломенных хижинах, крытых листьями.
У многих индейцев насквозь просверлены были ноздри, и в эти отверстия вставлены кусочки золота. Когда же их спрашивали, где достают они золото, то почти все указывали на юг.
И на следующий день корабли тронулись на юг. Вскоре удалось открыть еще три острова, а в воскресенье 28 октября на юге показалась большая земля – Куба, и, пройдя вдоль ее берегов на запад, корабли затем повернули на восток.
Почти три недели шли они в этом направлении, и все время по правому борту была земля – берег Кубы. А на Кубе жили такие же темнокожие и голые индейцы, как на острове Гуанахани.
Люди, посланные в глубь этой страны, усердно искали большие и богатые города: ведь в Индии и рядом с ней, в китайской земле, таких городов тьма-тьмущая, но, как это ни удивительно, встречались им лишь маленькие селеньица с жалкими хижинами. А местные жители понятия не имели о лошадях, быках, козах, овцах. Даже кошек, и тех у них не было. Правда, эти индейцы держали собак, но какой толк в собаке, коли она не лает, а здешние псы лаять не умели. Индейцы же говорили на языке, который не понятен был толмачу Луису Торресу, а он знал многие азиатские наречия.
Вокруг селений, на полях, отвоеванных у дремучего леса, хлопок и бобы соседствовали с диковинным растением. Цветы на нем были голубые, нежные, а давало оно не ягоды и не плоды, а клубни, твердые и круглые. У этих клубней, вареных и печеных, был довольно приятный мучнистый вкус.
Росла там трава с пахучими цветами и широкими листьями. Листьями индейцы набивали небольшие деревянные трубки и, поджигая содержимое этих трубок, втягивали в себя дым, выпуская его затем через рот и ноздри.
Ни в Европе, ни в Африке, ни в Азии таких растений не было, и это всех очень удивляло.
А вот золота на Кубе найти так и не удалось, но тамошние индейцы говорили, будто его очень много на большом острове, к востоку от Кубы. Этот остров, как оказалось, лежал сразу за Кубой, и в среду 5 декабря «Санта-Мария» и «Нинья» («Пинта» к тому времени уже потерялась) приблизились к его высоким берегам. Это и была Эспаньола – шестая земля, открытая на краю света, гористый и на диво красивый остров, где, увы, золота было совсем мало.
Двадцать дней вел Колумб корабли вдоль извилистых берегов Эспаньолы, и радовали его душу эти волшебные берега с голубыми бухтами, густыми лесами и широкими долинами. А на двадцать первый день случилась эта беда с «Санта-Марией».
Конечно, будь у него три корабля, все силы приложил бы он, чтобы отыскать великий азиатский материк. Да и островов в этих водах было множество, и, должно быть, некоторые из них ни в чем не уступали Кубе и Эспаньоле. Но оставалась одна лишь «Нинья», а на ней, дай бог, только добраться до Кастилии.
В Кастилию же надо вернуться как можно скорее, чтобы королева и король с его слов узнали, что путь в Индию найден и что у ее берегов открыты острова вечной весны.
А затем прийти сюда, но уже не на трех, а на двадцати или тридцати кораблях…
Теперь, когда дорога в Индию проложена, их высочества (именно таковы титулы Изабеллы Кастильской и Фердинанда Арагонского) окажутся гораздо щедрее, чем в былые годы. Тогда ему не верили, тогда над ним насмехались. Семь лет, семь долгих лет скитался он по Кастилии, доказывая власть имущим, что в Индию легко можно пройти западным путем.
Всю душу ему вымотали высокие комиссии и королевские канцелярии. Не раз они отклоняли его предложения, неслыханные муки испытал он, отстаивая свои замыслы. Судьба ли сжалилась над ним, или решающим оказалось веское слово банкиров и толстосумов (они-то учуяли, что новый путь в Индию сулит Кастилии великую наживу), но в конце концов королева и король вняли его просьбам. Они дали ему корабли, они заключили с ним договор и пожаловали ему титул адмирала и вице-короля еще не открытых земель в море-океане.
Но сколько мук, какие унижения испытал он, прежде чем корабли его экспедиции покинули берега Кастилии! Ведь каждый грош пришлось вымаливать ценой немыслимых страданий, каждый гвоздь, каждый аршин дрянной парусины добывал он, кланяясь в ноги чернильным душам, ведающим разным корабельным припасом.
Их высочествам нужно золото Индии, они о нем грезят наяву, ради этого золота они, собственно, и решились послать его в плавание по нехоженым и неведомым путям.
Что ж, будет им это золото: ведь Индия не за горами, ведь новый, западный путь в нее уже проведан. Да и только что открытые острова, лежащие у самого ее порога, богаты и изобильны.
Итак, курс на Кастилию!
Между тем солнце поднялось над кудрявыми горами. Дежурный юнга звонко пропел песню, которой на кастильских кораблях всегда встречали утреннюю зарю:
«Благословен будь свет дневной! Благословен будь Крест святой!»
А затем Колумб медленно прочел «Отче наш» и «Аве Марию», обнажил голову и стал на колени. Губы его шевелились, он повторял слова утренних молитв, и лицо его, бледное и изможденное, осветилось мягкой, совсем детской улыбкой.
А спустя несколько минут все на корабле пришло в движение. Мгновенно (любо-дорого было наблюдать, с какой резвостью выполнялись его приказания) партии матросов отправились на берег за водой и топливом. Мигом из тольды – палубной надстройки, где хранилось всевозможное корабельное добро, – вытащили наружу запасные паруса, пеньковые концы, доски, гвозди.
Еще бы! Кому не по сердцу дорога на родину! И в это ясное утро всем казалось, что Кастилия не так уж далека: путь восвояси всегда милее душе, чем дорога в неведомую даль.
И лишь один человек не радовался решению Колумба. То был паж адмирала, сорванец Педро Сальседо.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20
Кулак обрушился на дубовую столешницу. Как гвозди, вбил в нее дон Дуарте железные слова:
Все пути должны быть португальскими!
Португальские пути… Эти красные нити на карте мира врезались в память Дуарте Пашеко Перейры, как хироманту – линии его собственной ладони. Португальские пути – они тянутся к берегам Мавритании, Сенегала, Гвинеи, они вползают в пасть великой реки Конго, они цепляются за острый шип Игольного мыса, самого южного, самого дальнего выступа Черного материка.
Не без помощи чернобородого капитана доплеталась эта огромная паутина, но первые ее узелки завязались лет за сорок до его появления на свет.
Между 1425 и 1435 годами паутинки новых морских дорог появились на архисекретных картах португальского принца Генриха Мореплавателя.
Принц Генрих никогда не водил кораблей по неведомым морям. Но зато он знал, куда и как надо посылать белокрылые каравеллы. Судно за судном, флотилию за флотилией снаряжал он, сиднем сидя в замке Сагреш. Замок Сагреш угнездился на высокой скале, он стоял над самым морем, близ мыса Сан-Висенти, которым кончалась на юге португальская земля. В угрюмых залах этого замка принц долгие годы нес бессменную вахту.
Шаг за шагом, миля за милей капитаны Генриха Мореплавателя продвигались к югу вдоль берегов Африки. Сперва они оставили позади голые мысы Мавритании, затем открыли берега Сенегала, потом обогнули Зеленый Мыс.
А за Зеленым Мысом берег круто повернул на восток. Корабли португальских аргонавтов вступили в воды Гвинейского залива. Сенегальские пустыни, бесплодные, опаленные жестоким солнцем, сменились буйными чащобами Гвинеи.
Берег Перца, Берег Слоновой Кости, Золотой Берег, Невольничий Берег – сами названия этих обетованных земель возбуждали у португальских мореплавателей страсти. Еще бы, эти райские берега, которые тянулись на тысячи миль, на долгие недели пути, которым не было ни конца ни края, сулили немыслимую и несметную добычу.
Слоновая кость… На вес чистого серебра ценились эти чуть тронутые желтизной могучие бивни.
Золото… Грязноватый золотой песок с берегов Вольты и Нигера. Цены ему не было на рынках Лисабона, от самых тяжких грехов можно было откупиться горстью этой тяжелой африканской пыли.
Рабы, черные африканские рабы… Не было на свете промысла прибыльнее охоты за гвинейскими невольниками. Дешевой ценой доставался этот живой товар, и велик был спрос на него в Лисабоне. Поэтому работорговцы до отказа загружали черными невольниками тесные трюмы каравелл. Случалось, в пути погибало девять десятых живого груза, но и тогда не оставались в накладе португальские добытчики.
…В 1460 году умер принц Генрих Мореплаватель. Ушли на тот свет его капитаны, но по их следам шли все новые и новые искатели легкой наживы, расставляя на дальних африканских берегах заявочные столбы с португальским гербом.
Позади осталась Гвинея. В 1485 году капитан Дього Кан водрузил заявочный столб у самого устья Конго, а три года спустя Бар-толомеу Диаш обогнул мыс Доброй Надежды и вошел в Индийский океан.
Итак, пути к новооткрытым африканским берегам, пути, явно ведущие в Индию, были освоены португальцами.
Но открыть и проведать новые морские дороги – это еще полдела. Их надо еще отстоять от соперников, а соперники, как грифы на падаль, всегда слетаются на лакомые приманки.
За несколько дней до азорского рейда дона Дуарте вызвал во дворец его старый друг, секретарь короля Жуана – дон Руи да Пина. Дон Руи был не только королевским секретарем, но и королевским летописцем. Много лет он с муравьиным усердием собирал всевозможные грамоты, юные и древние.
Дон Руи отыскал среди связок обтрепанных свитков небольшую вязанку каких-то бумаг и показал ее дону Дуарте.
– Смотри, – сказал он, – здесь вся история нашей борьбы за африканские моря и земли. Вот эти свитки – они перевязаны жел-
тыми ленточками – хранят память о давних распрях с Кастилией. Еще жив был принц Генрих, когда по нашим следам кастильцы проникли в Гвинею. Видишь, эти длинные трубочки – письма кастильского короля Хуана. За месяц до смерти, в пятьдесят четвертом году, он грозил нам войной, требуя, чтобы мы уступили ему Гвинею.
Бог вовремя убрал короля Хуана. Его слабоумному сынку, королю Энрике, было не до Гвинеи, при нем, хвала спасителю, Кастилия впала в ничтожество, и двадцать лет ее раздирали усобицы и смуты. К сожалению, сестра Энрике, донья Изабелла, которая стала королевой в семьдесят четвертом году, оказалась куда умнее своего брата. Она одолела всех кастильских врагов и в самую пору вышла замуж за Фердинанда Арагонского. Кабы не этот брак, Кастилия и Арагон не вступили бы в союз, очень я этого опасаюсь: союз этот на долгие времена.
Гляди, вот донесения наших капитанов. Тысяча четыреста семьдесят пятый, семьдесят шестой, семьдесят седьмой годы. Кастильские корабли снова появились в гвинейских водах.
А этот свиток в кожаном футляре – наш договор с Изабеллой. Договор тысяча четыреста семьдесят девятого года. Признаться, мы заключили тогда хитрую сделку. Уступили Кастилии Канарские острова, но зато королева обещала, что ее корабли никогда не будут заходить в гвинейские воды.
А вот эти свитки, стянутые красными ленточками, – грамоты покойных римских пап.
Святейшим папам принадлежит только клочок итальянской земли, но законники считают, что папы, как наследники Христа, владеют всей нашей планетой и поэтому могут раздавать королям и императорам любые ее куски.
И португальских королей папы охотно жаловали заморскими землями. Разумеется, не за прекрасные глаза. И вот этот кожаный договор семьдесят девятого года в восемьдесят первом году одобрил папа Сикст IV, да будет земля ему пухом. Он объявил, что только португальцы могут плавать южнее Канарских островов, и только им дано право на любые, пусть даже еще не открытые острова в южной части моря-океана. Индия же, к берегам которой направился Колумб, лежит южнее Канарских островов, и западный путь в нее, следовательно, проходит не в кастильских, а в португальских водах.
Именно эти слова дона Руи да Пины и припомнил дон Дуарте, когда заявил губернатору, что не только восточные, но и западные дороги в Индию должны принадлежать Португалии.
И, желая пояснить свою мысль, капитан схватил уголек и на дощатой переборке набросал контуры Африки.
– Это, – сказал он, – наши берега – Сенегал и Гвинея. Вот Канарские острова. Южнее их кастильцы плавать не имеют права. А этот Колумб, следуя в Индию западным путем, скорее всего, должен туда пройти через нашу, южную, половину моря-океана. Стало быть, его надо перехватить на обратном пути и наказать как дерзкого нарушителя морских рубежей нашего королевства. Повторяю, он вряд ли вернется в Кастилию. Для вас, сеньор губернатор, это весьма утешительно. Весьма. Думаю, есть десять шансов из ста, что генуэзец доберется до цели – я имею в виду Индию, – и три шанса, что он благополучно возвратится восвояси.
– Три шанса из ста, – задумчиво проговорил губернатор, – ну что ж, это не так плохо.
– Не советую вам, – тихо сказал дон Дуарте, – уповать на милость фортуны. Боюсь, что, если вы упустите корабли Колумба, король… Впрочем, вы не хуже меня знаете: король шутить не любит. Вторая амполета на исходе, сеньор губернатор.
Дон Дуарте распахнул дверь рубки.
– Ради Христа и пречистой девы, – взмолился губернатор, -ради всех святых, скажите мне, о высокороднейший сеньор адмирал, как же я задержу эти треклятые корабли, если его величество требует, чтобы я избегал насильственных мер?
Дон Дуарте слегка подтолкнул губернатора к трапу.
– Это уже не моя, а ваша забота, сеньор губернатор. Но запомните: с Кастилией мы в мире и ссориться с ней не собираемся. И напоследок еще два слова: избегать можно и прибегая…
Через полчаса «Санта-Анна» снялась с якоря и взяла курс на юго-восток.
Последний день 1492 года подходил к концу.
Азорское вино («Боже правый, и за какие только грехи, – думал губернатор, – эта мерзость досталась на мою долю?») не гасило ни тоски, ни жажды.
«Избегать, прибегая, прибегать, избегая, – бормотал дон Жуан да Каштаньейра, допивая второй жбан. – Господи, и чего ради этого Колумба понесло на край света?»
На краю света
В понедельник, 31 декабря 1492 года, Колумб проснулся на заре. Утро было тихое и ясное. Солнце еще не взошло, но мгла рассеялась. Над бухтой стоял легкий туман. Сквозь жемчужную дымку проступали мягкие, чуть расплывчатые контуры берега. Зеленые леса сползали с крутых склонов в море. В широкой излучине бухты, по самому подолу этого зеленого плаща, тянулась золотистая кайма пляжа. На песчаных мысах дремали пальмы.
Берег был пуст и безлюден. Но на высоком его уступе, в просветах между густыми зарослями, чуть видны были желтые головы хижин. От уступа к морю сбегала неширокая тропа, прорубленная в буйной лесной чаще.
Заслоняя ладонью глаза, Колумб осматривал дальние и ближние берега. Да, в бухте было тихо и спокойно. Вода – как зеркало. Только над мелью, у самого входа в бухту, легкая рябь. А справа от мели… справа три голые мачты и скелет корабля. Обглоданный скелет: вчера сняли всю обшивку, остались только голые ребра шпангоутов. Вот, собственно, и все, что уцелело от «Санта-Марии».
Ровно неделю назад, в рождественскую ночь, она затонула на этой мели. Затонула в ясную и безветренную погоду, когда море было спокойнее, чем вода в чаше. Мальчишка-рулевой не сразу приметил эту мель, да и невдомек ему было, что течение сносит к ней корабль.
«Санта-Мария» погибла. «Пинта» месяц назад потерялась в этих неведомых морях. Кто знает, быть может, она и найдется, но пока все надежды надо возлагать на маленькую «Ниныо». Двадцать, от силы двадцать пять, человек может она вместить в свое чрево, а сейчас на ней шестьдесят с лишним моряков: своя команда и люди с «Санта-Марии».
Ну, это еще не беда. Вон там, на опушке, подведен под крышу большой бревенчатый форт. В нем останутся тридцать девять человек. И никому не дано знать, как сложатся их судьбы. Впрочем, что может случиться с ними в этой чудесной стране? Здешние обитатели – самые мирные люди на свете. Приветливые, радушные, они за любую безделушку готовы отдать все, что у них есть, и кажется при этом, что дарят они свои сердца.
А земля эта поистине рай земной. Эспаньолой – Малой Испанией – назвал он ее, и это шестая земля, открытая им по ту сторону моря-океана.
Тридцать пять дней шли «Санта-Мария», «Пинта» и «Нинья» через море-океан, и только на тридцать шестой день, в пятницу 12 октября, показалась первая земля. То был небольшой остров Гуанахани, и на нем обитали смуглые люди. Ходили они в чем мать родила, а волосы у них были прямые и жесткие. И эти островитяне не знали, что такое железо, и оружием им служили тростинки с наконечниками из кости и рыбьего зуба.
К кораблям они подплывали на челноках-долбленках и с величайшей охотой дарили морякам клубки хлопковой пряжи и разноцветных попугаев.
Должно быть, остров этот лежал где-то неподалеку от Индии, ведь как-никак больше месяца шли к нему через море-океан корабли, но, странное дело, не было на нем ни дворцов, ни храмов, ни цветущих городов, а жители его – он назвал их индейцами – ютились в соломенных хижинах, крытых листьями.
У многих индейцев насквозь просверлены были ноздри, и в эти отверстия вставлены кусочки золота. Когда же их спрашивали, где достают они золото, то почти все указывали на юг.
И на следующий день корабли тронулись на юг. Вскоре удалось открыть еще три острова, а в воскресенье 28 октября на юге показалась большая земля – Куба, и, пройдя вдоль ее берегов на запад, корабли затем повернули на восток.
Почти три недели шли они в этом направлении, и все время по правому борту была земля – берег Кубы. А на Кубе жили такие же темнокожие и голые индейцы, как на острове Гуанахани.
Люди, посланные в глубь этой страны, усердно искали большие и богатые города: ведь в Индии и рядом с ней, в китайской земле, таких городов тьма-тьмущая, но, как это ни удивительно, встречались им лишь маленькие селеньица с жалкими хижинами. А местные жители понятия не имели о лошадях, быках, козах, овцах. Даже кошек, и тех у них не было. Правда, эти индейцы держали собак, но какой толк в собаке, коли она не лает, а здешние псы лаять не умели. Индейцы же говорили на языке, который не понятен был толмачу Луису Торресу, а он знал многие азиатские наречия.
Вокруг селений, на полях, отвоеванных у дремучего леса, хлопок и бобы соседствовали с диковинным растением. Цветы на нем были голубые, нежные, а давало оно не ягоды и не плоды, а клубни, твердые и круглые. У этих клубней, вареных и печеных, был довольно приятный мучнистый вкус.
Росла там трава с пахучими цветами и широкими листьями. Листьями индейцы набивали небольшие деревянные трубки и, поджигая содержимое этих трубок, втягивали в себя дым, выпуская его затем через рот и ноздри.
Ни в Европе, ни в Африке, ни в Азии таких растений не было, и это всех очень удивляло.
А вот золота на Кубе найти так и не удалось, но тамошние индейцы говорили, будто его очень много на большом острове, к востоку от Кубы. Этот остров, как оказалось, лежал сразу за Кубой, и в среду 5 декабря «Санта-Мария» и «Нинья» («Пинта» к тому времени уже потерялась) приблизились к его высоким берегам. Это и была Эспаньола – шестая земля, открытая на краю света, гористый и на диво красивый остров, где, увы, золота было совсем мало.
Двадцать дней вел Колумб корабли вдоль извилистых берегов Эспаньолы, и радовали его душу эти волшебные берега с голубыми бухтами, густыми лесами и широкими долинами. А на двадцать первый день случилась эта беда с «Санта-Марией».
Конечно, будь у него три корабля, все силы приложил бы он, чтобы отыскать великий азиатский материк. Да и островов в этих водах было множество, и, должно быть, некоторые из них ни в чем не уступали Кубе и Эспаньоле. Но оставалась одна лишь «Нинья», а на ней, дай бог, только добраться до Кастилии.
В Кастилию же надо вернуться как можно скорее, чтобы королева и король с его слов узнали, что путь в Индию найден и что у ее берегов открыты острова вечной весны.
А затем прийти сюда, но уже не на трех, а на двадцати или тридцати кораблях…
Теперь, когда дорога в Индию проложена, их высочества (именно таковы титулы Изабеллы Кастильской и Фердинанда Арагонского) окажутся гораздо щедрее, чем в былые годы. Тогда ему не верили, тогда над ним насмехались. Семь лет, семь долгих лет скитался он по Кастилии, доказывая власть имущим, что в Индию легко можно пройти западным путем.
Всю душу ему вымотали высокие комиссии и королевские канцелярии. Не раз они отклоняли его предложения, неслыханные муки испытал он, отстаивая свои замыслы. Судьба ли сжалилась над ним, или решающим оказалось веское слово банкиров и толстосумов (они-то учуяли, что новый путь в Индию сулит Кастилии великую наживу), но в конце концов королева и король вняли его просьбам. Они дали ему корабли, они заключили с ним договор и пожаловали ему титул адмирала и вице-короля еще не открытых земель в море-океане.
Но сколько мук, какие унижения испытал он, прежде чем корабли его экспедиции покинули берега Кастилии! Ведь каждый грош пришлось вымаливать ценой немыслимых страданий, каждый гвоздь, каждый аршин дрянной парусины добывал он, кланяясь в ноги чернильным душам, ведающим разным корабельным припасом.
Их высочествам нужно золото Индии, они о нем грезят наяву, ради этого золота они, собственно, и решились послать его в плавание по нехоженым и неведомым путям.
Что ж, будет им это золото: ведь Индия не за горами, ведь новый, западный путь в нее уже проведан. Да и только что открытые острова, лежащие у самого ее порога, богаты и изобильны.
Итак, курс на Кастилию!
Между тем солнце поднялось над кудрявыми горами. Дежурный юнга звонко пропел песню, которой на кастильских кораблях всегда встречали утреннюю зарю:
«Благословен будь свет дневной! Благословен будь Крест святой!»
А затем Колумб медленно прочел «Отче наш» и «Аве Марию», обнажил голову и стал на колени. Губы его шевелились, он повторял слова утренних молитв, и лицо его, бледное и изможденное, осветилось мягкой, совсем детской улыбкой.
А спустя несколько минут все на корабле пришло в движение. Мгновенно (любо-дорого было наблюдать, с какой резвостью выполнялись его приказания) партии матросов отправились на берег за водой и топливом. Мигом из тольды – палубной надстройки, где хранилось всевозможное корабельное добро, – вытащили наружу запасные паруса, пеньковые концы, доски, гвозди.
Еще бы! Кому не по сердцу дорога на родину! И в это ясное утро всем казалось, что Кастилия не так уж далека: путь восвояси всегда милее душе, чем дорога в неведомую даль.
И лишь один человек не радовался решению Колумба. То был паж адмирала, сорванец Педро Сальседо.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20