Какой ужасный крик прорезывает воздух? Еще один! Почему бледнеют женщины, которые до сих пор ни разу не колебались и не дрогнули там, где нужно было жертвовать жизнью?
Большевики захватили пленниц. Несколько женщин, раненых и окровавленных, попали в их руки. А! Вот они тащат их за волосы, связывают их. Милосердная ночь скрывает позорные сцены… Но крики ужаса обесчещенных и замученных доносятся до амазонок. Это вселило ужас в сердца не знавших трепета. Женский батальон дрогнул и отступил к Зимнему дворцу.
Света! Света!.. Здание, до сих пор погруженное во мрак, вдруг заливается целым морем света. На лестницах женщины стреляют, как вдруг снизу, со всех сторон, на них бросаются большевики! Нет больше ни отступления, на помощи!
Женщины в ужасе кинулись по коридорам ища спасения. Озверелые матросы с диким гоготаньем, ловили их и с издевательствами отнимали у них то, что было дороже жизни — честь.
Вокруг храброй Александры сгрудился жалкий десяток храбрых. Она сама, получив удар прикладом, падает на колени, вокруг нее падают ее верные подруги по этой этой ночи смерти; все ужаснее становится резня, все громче крики раненых. Эти обезображенные, окровавленные тела пленниц победители тащат с собой, чтобы приготовить им такую смерть, о которой эти девственные воительницы не могли иметь ни малейшего представления.
XVI
У Бориса Яковлева не было времени интересоваться борьбой за здание генерального штаба. Он думал, что амазонкам удастся удержаться до тех пор, пока ему самому не удастся вмешаться в дело. Его захватила горячка борьбы, и воля к победе красного знамени над последними защитниками буржуазного правительства целиком овладела им. Во главе своих рабочих и солдат, он шаг за шагом проникал во внутренние помещения Зимнего дворца, в то время как последние гранаты крейсера «Аврора» обстреливали окружающие улицы перекрестным огнем, чтобы сделать невозможной какую бы то ни было неожиданность. Революция побеждала. Те, кто до этого самого последнего ночного часа еще лелеяли надежду, что упорному сопротивлению амазонок и юнкеров удастся задержать победу большевиков до прибытия подмоги, до того момента, когда верные правительству войска возьмут город штурмом извне, теперь увидели, что только чудо может повернуть судьбу. Но такие чудеса совершаются только в сказках. В Петрограде уже царил террор и в корне подавлял малейшую попытку вызвать новый переворот.
Все, которые занимали видное положение и вовремя не успели укрыться в Зимнем дворце, давно уже были арестованы. Во дворе Государственной Думы, куда в марте Керенский велел согнать своих арестованных, было черным-черно от людей, которые ожидали решения своей судьбы, бледные и совершенно разбитые. Не приходилось больше ожидать никакого чуда. И когда шум отчаянной борьбы проникал в роскошные залы дворца, то и последние видные люди и министры покорно отдались на волю судьбы. Все поняли, что конец близок…
Офицер, командовавший юнкерами, после ожесточенной защиты пал на широкой лестнице. Оставшиеся без руководства, юнкера продолжали борьбу. Их гнали по всему лабиринту дворцовых зал. Но они пробивались из комнаты в комнату, от двери к двери с таким героизмом, который, наконец, превратил отряды Яковлева в одичавшую свору гончих собак.
Для Бориса Яковлева наступил величайший день в его жизни. Каждый революционер имеет свой незабываемый возвышенный святой час. Люди в золотых погонах, эти люди, которые бегут позади отступающих мальчиков, защищенные от мести только тонкой цепью людей, обреченных на смерть, т.к. большевики каждый момент могут прорваться, эти люди старого режима, по убеждению Яковлева, виноваты во всех несчастьях, которые привели Россию на край пропасти. Это те люди, которые посылали тысячи несчастных в Сибирь, где они погибали в рудниках только за свои убеждения. Это те люди, которые вызвали войну, приспешники Сухомлинова, это предатели, которые продали Россию немцам. Потому что и Яковлев и все большевики, матросы, рабочие, солдаты, наряду со своими идеями, проникнуты дикой ненавистью к Германии — теперь несколько красногвардейцев, под стремительным предводительством Яковлева, прорывают тонкую цепь последних юнкеров. Густая толпа министров и чиновников оттеснена в соседний зал. В то время, как борьба еще продолжается, сановники поднимают руки вверх, в знак того, что они сдаются. Их сгоняют в кучу, гонят по лестницам, на площадь, в ночь ужаса. Их доставляют в тюрьмы, которые уже в течение нескольких часов едва в состоянии вместить бесчисленное количество арестованных. Нечего больше защищать во дворце, который видел так много блеска и где сейчас царит разрушение. Осталось только принять смерть, молодые герои! Осталось только достойно пройти тот путь, который ваши сестры прошли до конца.
Сквозь разбитые стекла дует ледяной ноябрьский ветер. Из разгромленных винных погребов доносится дикое пение матросов, у которых опьянение алкоголем следует за опьянением кровью.
Кто еще в состоянии слышать последние крики падающих? Кто напишет героическую песнь в честь этих храбрецов, которые отдали свою жизнь за потерянное дело?
Все громче становятся торжествующие крики победителей. Яковлев гонит несколько десятков последних оставшихся в живых защитников из комнаты в комнату. Теперь выхода больше нет. Последняя дверь заперта. В узком зале, прислонившись к стене, позади наскоро сложенных из столов и стульев баррикад, истекают кровью последние защитники республики Керенского.
Яковлев, горящий слепой яростью к царскому режиму, не знает ни страха, ни осторожности. Охваченный сознанием, что судьба избрала его для совершения великих дел, он перескакивает через баррикады и бросает в штыки своих красных солдат.
В течение нескольких секунд работают приклады и штыки. Эти до смерти замученные борцы едва в состоянии почувствовать последние муки. Смерть становится избавительницей для их охваченных лихорадкой, окровавленных и болящих тел…
Над Зимним дворцом развевается красное знамя!
Петроград в руках большевиков. Мировой переворот — нечто чудовищное, никем не предвиденное, свершилось…
XVII
Вольдемар фон Бренкен подошел к роскошному особняку танцовщицы Лу де Ли. Он услышал шум фанфар. Волна звуков диких вакхических мелодий понеслась ему навстречу, буквально оглушив его. Вакханалия как раз достигла своего кульминационного пункта. Он медленно шел по раскинувшемуся саду. Звуки оркестра усиливались. Они были, как бурный поток, в чьих волнах исчезали разум и соображение, ясность и совесть. Скрипки неистовствовали. Это был хаос, безумие разнузданного человечества, настоящий бесовский шабаш.
Вольдемар остановился у двери. Огромный портал. Сквозь молочно-белое стекло можно было видеть быстрые шаги танцующих, но не видно было ни лакеев, ни швейцара. Никакой прислуги здесь, где обычно, наверно, кишело бездельниками.
Вольдемар решительно распахнул дверь и заглянул в танцевальный зал. Громкий смех, звенящий смех женщин раздался ему навстречу. Стаканы звучали в едином ритме радости. Но шаги танцующих скользили по паркету быстрее обычного. Или, может быть, молчаливому наблюдателю только казалось, что все эти разукрашенные женщины, во всем блеске своих бриллиантов, эти мужчины, которые еще носили форму былых времен, стремились уйти от мрачного предчувствия ужасной трагедии, что эти танцующие пытались бежать от самих себя? Эти пестрые одеяния, разгоряченные лица, этот шум все-таки не могли скрыть беспокойство, отражавшееся в глазах. Нечто большее, чем ужас, чувствовалось в этой картине дикого веселья. Теперь Бренкен увидел Лу в костюме миланской герцогини эпохи ренессанса, восседающую на плечах двух мужчин во фраках, которые несли ее.
Лу, смотревшая прямо на портал, заметила молчаливого зрителя. Холод, который проник снаружи в разгоряченный зал, заставил в один и тот же момент оглянуться всех, находившихся недалеко от входа. Словно мрачный символ, они увидели перед собою Ивана Грозного, молчаливого и, казалось, безжизненного, приведение, восставшее из гроба, беспокойно мечущееся от напора новой эпохи, которая рождалась в этот момент.
Но Лу, вышедшая из низов народа, дитя двух рас, полукровка, соединявшая в себе красоту запада и востока, королевская куртизанка, не знала страха.
— Ого! — воскликнула она, сидя на плечах своих рабов, — кто этот странный мечтатель? Не хотите ли вы, по крайней мере, закрыть двери, вы, опоздавший представитель русского народа? — и на французском языке она добавила: — Войдите, пожалуйста, мосье, если вы хотите веселиться! Но если вы носите революцию в вашем разодранном пальто, то оставайтесь за дверьми! Мы здесь хотим жить!
Раздался громкий хохот, но в нем послышались фальшивые нотки. Жуткий посетитель сбросил свое пальто, одеяние нищего, и стоял в великолепии наряда величайшего русского царя, самого жестокого владыки со времен татарского ига, стоял, освещенный ярким светом. Теперь на улице пошел снег, и странный гость, как завороженный, глядевший на царицу бала, показался еще более невероятным. Она восседала в венце из сияния и блеска. Сотни жемчужин и бриллиантов давали свой огонь этой современной Саломее. Но над глазами у нее был пурпурово-красный обруч. Казалось, что этот обруч горел. Он был короной из пламени, потому что посреди ее лба светился бриллиант такой сказочной красоты, что Бренкен, ослепленный, закрыл глаза. Но он с усилием заставил себя снова открыть их и, как прикованный, глядел на роковой бриллиант дома Романовых.
Это был голубой Могол! Эта королева радости и порока носила на лбу роковой бриллиант несчастнейшей из всех цариц.
Послышались громкие раздраженные голоса. Казалось, никто не замечал, что не было прислуги. Быть может, никто и не хотел замечать этого. У этой женщины было достаточно слуг, рабов наслаждений, которые бросились к входу, чтобы выставить за двери непрошенное привидение. Но тут Вольдемар фон Бренкен выступил вперед. Перешагнул через порог, и никто не посмел больше дотронуться до этой жуткой маски. В его глазах был странный блеск, неподвижная сила, жуткая, покоряющая уверенность. При помощи пронизывающей силы своих глаз он пробрался до самой Лу де Ли. Он машинально раздумывал. На несколько секунд ему пришло в голову: «Жив ли я? Не умер ли я? Это сон? Не очутился ли я в ином мире, который ничуть не лучше того, который я покинул? Откуда такая безумная тяжесть в голове? Как будто у меня на лбу лежат грехи всего человечества? Что это означает?»
Он остановился, чтобы собраться с силами. Но его мысли все улетали куда-то, где колебался красный туман. Тем временем вокруг него снова закипело разливное море наслаждения. Волны жизни прошли через него. Этой ночью ни у кого не было времени останавливаться долго на чем-нибудь. Странный гость уже снова был забыт. Лу де Ли, подбрасываемая в воздух ржущими мужчинами, которые на полях битвы трусливо предавали величие России, летала, как блестящая звезда над взвихренными волнами этих человеческих тел.
Тем временем Бренкен уверенно продвигался вперед. Стоя перед особняком, он успел бегло рассмотреть, что этот бывший барский особняк состоит из двух больших строений, старого и нового. Он снова вдруг почувствовал головокружение и тошноту. Только несколько секунд он собирался отдохнуть. Отдохнуть только на один момент, чтобы обдумать, как бы ему вырвать от Лу де Ли бриллиант царицы, не став сейчас же жертвой этих идиотов. Ему приходилось бояться двух могучих врагов: старого мира, который праздновал здесь свою гибель, и мира нового, который рождался в муках и крови.
Рассуждая таким образом, он добрался до большой лестницы, по которой пестрый людской поток скользил вверх и вниз. Он поднялся по лестнице до верху. По лестнице, как поток крови, расстилался роскошный ковер. Здесь было всего несколько человек. Бренкен дошел, не будучи замеченным — не было видно ни горничных, ни камеристок — до длинного коридора, который, очевидно, соединял старое здание с новым. Он шел, как лунатик, влекомый непонятной властью, которая была сильнее его. Вдруг он увидел открытую дверь, ведущую в голубую комнату. Посреди комнаты висела малахитовая лампа. Широкая французская постель заполняла почти все помещение. Белый шкаф, размерами в целую комнату, был вделан в стену.
Одна мысль молнией мелькнула в голове Бренкена: он находился в спальне танцовщицы. Он находился в сердце этого дома, который скрывал в себе ту драгоценность, за которую он готов был заплатить жизнью. Он открыл огромный шкаф. Его охватило нежное благоухание, запах клубники, фиалок и гиацинтов, благоухание женского тела, которое укутывало свои сладкие тайны в душистые покрывала. Он залез в шкаф и смертельно усталый растянулся на полу.
Его охватила волна глубокой меланхолии. Стреляющая боль в мозгу ослабела. Ему казалось, что он чувствует руку матери. Любимая, горячо любимая мать! Все его мысли стремились к ней. Чувствовала ли она это? Усталость, с которой он не в силах был бороться, окончательно лишила его сознания. Сквозь полуоткрытые дверцы шкафа он видел голубое небо за окном, видел белые снежинки. Но небо вовсе не было синим. Это был потолок в этой таинственной комнате, в которой со всех сторон подстерегало одуряющее дыхание этой женщины. Потом Бренкен потерял сознание.
Он никогда не мог установить, как долго он лежал. Но вдруг его разбудили. Его подбросило в воздух. Казалось, что земля разверзлась. Пол, на котором лежал Бренкен, зашатался и стал качаться, как палуба корабля. Бренкен думал, что погиб. «Землетрясение… — мелькнуло в его мозгу. Но уже в следующую минуту его обострившийся солдатский слух узнал, что это было последствием взрыва. Взрыв повторился. С треском, грохотом, в сопровождении тысячеголосого воя, рухнул старый крепкий барский дом. Осколки, куски штукатурки полетели в окна этой пристройки. Еще долго раздавался хор человеческих воющих голосов. С сильно бьющимся сердцем Бренкен понял, что старая часть здания взлетела на воздух. Несчастные, которые этой ночью безумствовали в ожидании неизбежной судьбы, в буквальном смысле слова танцевали на вулкане. Не прошло и минуты, как обрушившиеся стены старого особняка похоронили под своими развалинами сотни видных слуг старой монархии, которые умирали с ругательствами, проклятиями и последними молитвами на устах. Они умирали, эти видные сановники уже умершей империи, и с ними заодно расставались с своей молодой жизнью прекраснейшие женщины Петрограда.
«Кто это сделал? Кто подложил динамит? Это не может быть делом несчастья или случайности», — думал Бренкен, все еще не придя в себя и с затаенным дыханием прислушивался к крикам и звукам сигнальных рожков. Вдруг он услышал поспешные женские шаги.
Лу де Ли, затаив дыхание, с раскрасневшимся лицом и дико блуждающими глазами стоит посреди комнаты. Бриллиант царицы горит у нее на лбу. На момент она остановилась без движения и прислушалась. Потом раздался дикий смех. Смех ненависти и торжества. Одним движением она сорвала с себя паутину шелкового платья и застыла голая, подставив розовое тело холоду, проникающему сквозь разбитые оконные стекла. Ее длинные стройные ноги одеты в телесно-розового цвета чулки и в вышитые драгоценные туфли. Она голая, совершенно голая, одуряюще голая перед немым зрителем, который еще никогда в жизни не видал такой красоты, совершенства и дикости в женском теле. Вся комната полна горячей наготой. Голубой свет окутывает тело, как сном или туманом. И с диким криком Лу де Ли бросается на огромную кровать, подбрасывает свои туфельки до потолка и покрывается тяжелым ярко-красным одеялом.
Потом все становится тихо. Там, снаружи, на улицах, бушует жизнь. Борется яростно, упорно, отчаянно с уничтожением. Но здесь дышит женщина. Женщина, освободившаяся от всего человеческого, таинственной связью поднятая до сатанинского величия, дышит медленно, ровно и глубоко.
Долго. Наконец, Бренкен подымается. Ощупью вылезает из шкафа. С тихими рыданиями рвутся шелковые платья, о которые он пытается опереться. Пол все еще качается под ним. Он беззвучно направляется к постели. Луна, бледная, мертвыми глазами смотрит в окно. Ночь обдает Бренкена ледяным холодом. Стало светло, до жути светло. Снег перестал идти. Кажется, что небо в этот чудесный момент пришло на помощь фантастической краже, которую собирается сделать этот полуоглушенный человек, и для этого засветило все свои звезды…
Вольдемар фон Бренкен склонился над спящей. Ее дыхание ласкает его лицо. Ее тело, полное опьянения жизни, благоухает, как старое вино. Его рука протягивается к повязке на лбу. Осторожно он отодвигает повязку с драгоценным камнем над головой спящей. Она ничего не замечает. Она спит глубоким сном.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21
Большевики захватили пленниц. Несколько женщин, раненых и окровавленных, попали в их руки. А! Вот они тащат их за волосы, связывают их. Милосердная ночь скрывает позорные сцены… Но крики ужаса обесчещенных и замученных доносятся до амазонок. Это вселило ужас в сердца не знавших трепета. Женский батальон дрогнул и отступил к Зимнему дворцу.
Света! Света!.. Здание, до сих пор погруженное во мрак, вдруг заливается целым морем света. На лестницах женщины стреляют, как вдруг снизу, со всех сторон, на них бросаются большевики! Нет больше ни отступления, на помощи!
Женщины в ужасе кинулись по коридорам ища спасения. Озверелые матросы с диким гоготаньем, ловили их и с издевательствами отнимали у них то, что было дороже жизни — честь.
Вокруг храброй Александры сгрудился жалкий десяток храбрых. Она сама, получив удар прикладом, падает на колени, вокруг нее падают ее верные подруги по этой этой ночи смерти; все ужаснее становится резня, все громче крики раненых. Эти обезображенные, окровавленные тела пленниц победители тащат с собой, чтобы приготовить им такую смерть, о которой эти девственные воительницы не могли иметь ни малейшего представления.
XVI
У Бориса Яковлева не было времени интересоваться борьбой за здание генерального штаба. Он думал, что амазонкам удастся удержаться до тех пор, пока ему самому не удастся вмешаться в дело. Его захватила горячка борьбы, и воля к победе красного знамени над последними защитниками буржуазного правительства целиком овладела им. Во главе своих рабочих и солдат, он шаг за шагом проникал во внутренние помещения Зимнего дворца, в то время как последние гранаты крейсера «Аврора» обстреливали окружающие улицы перекрестным огнем, чтобы сделать невозможной какую бы то ни было неожиданность. Революция побеждала. Те, кто до этого самого последнего ночного часа еще лелеяли надежду, что упорному сопротивлению амазонок и юнкеров удастся задержать победу большевиков до прибытия подмоги, до того момента, когда верные правительству войска возьмут город штурмом извне, теперь увидели, что только чудо может повернуть судьбу. Но такие чудеса совершаются только в сказках. В Петрограде уже царил террор и в корне подавлял малейшую попытку вызвать новый переворот.
Все, которые занимали видное положение и вовремя не успели укрыться в Зимнем дворце, давно уже были арестованы. Во дворе Государственной Думы, куда в марте Керенский велел согнать своих арестованных, было черным-черно от людей, которые ожидали решения своей судьбы, бледные и совершенно разбитые. Не приходилось больше ожидать никакого чуда. И когда шум отчаянной борьбы проникал в роскошные залы дворца, то и последние видные люди и министры покорно отдались на волю судьбы. Все поняли, что конец близок…
Офицер, командовавший юнкерами, после ожесточенной защиты пал на широкой лестнице. Оставшиеся без руководства, юнкера продолжали борьбу. Их гнали по всему лабиринту дворцовых зал. Но они пробивались из комнаты в комнату, от двери к двери с таким героизмом, который, наконец, превратил отряды Яковлева в одичавшую свору гончих собак.
Для Бориса Яковлева наступил величайший день в его жизни. Каждый революционер имеет свой незабываемый возвышенный святой час. Люди в золотых погонах, эти люди, которые бегут позади отступающих мальчиков, защищенные от мести только тонкой цепью людей, обреченных на смерть, т.к. большевики каждый момент могут прорваться, эти люди старого режима, по убеждению Яковлева, виноваты во всех несчастьях, которые привели Россию на край пропасти. Это те люди, которые посылали тысячи несчастных в Сибирь, где они погибали в рудниках только за свои убеждения. Это те люди, которые вызвали войну, приспешники Сухомлинова, это предатели, которые продали Россию немцам. Потому что и Яковлев и все большевики, матросы, рабочие, солдаты, наряду со своими идеями, проникнуты дикой ненавистью к Германии — теперь несколько красногвардейцев, под стремительным предводительством Яковлева, прорывают тонкую цепь последних юнкеров. Густая толпа министров и чиновников оттеснена в соседний зал. В то время, как борьба еще продолжается, сановники поднимают руки вверх, в знак того, что они сдаются. Их сгоняют в кучу, гонят по лестницам, на площадь, в ночь ужаса. Их доставляют в тюрьмы, которые уже в течение нескольких часов едва в состоянии вместить бесчисленное количество арестованных. Нечего больше защищать во дворце, который видел так много блеска и где сейчас царит разрушение. Осталось только принять смерть, молодые герои! Осталось только достойно пройти тот путь, который ваши сестры прошли до конца.
Сквозь разбитые стекла дует ледяной ноябрьский ветер. Из разгромленных винных погребов доносится дикое пение матросов, у которых опьянение алкоголем следует за опьянением кровью.
Кто еще в состоянии слышать последние крики падающих? Кто напишет героическую песнь в честь этих храбрецов, которые отдали свою жизнь за потерянное дело?
Все громче становятся торжествующие крики победителей. Яковлев гонит несколько десятков последних оставшихся в живых защитников из комнаты в комнату. Теперь выхода больше нет. Последняя дверь заперта. В узком зале, прислонившись к стене, позади наскоро сложенных из столов и стульев баррикад, истекают кровью последние защитники республики Керенского.
Яковлев, горящий слепой яростью к царскому режиму, не знает ни страха, ни осторожности. Охваченный сознанием, что судьба избрала его для совершения великих дел, он перескакивает через баррикады и бросает в штыки своих красных солдат.
В течение нескольких секунд работают приклады и штыки. Эти до смерти замученные борцы едва в состоянии почувствовать последние муки. Смерть становится избавительницей для их охваченных лихорадкой, окровавленных и болящих тел…
Над Зимним дворцом развевается красное знамя!
Петроград в руках большевиков. Мировой переворот — нечто чудовищное, никем не предвиденное, свершилось…
XVII
Вольдемар фон Бренкен подошел к роскошному особняку танцовщицы Лу де Ли. Он услышал шум фанфар. Волна звуков диких вакхических мелодий понеслась ему навстречу, буквально оглушив его. Вакханалия как раз достигла своего кульминационного пункта. Он медленно шел по раскинувшемуся саду. Звуки оркестра усиливались. Они были, как бурный поток, в чьих волнах исчезали разум и соображение, ясность и совесть. Скрипки неистовствовали. Это был хаос, безумие разнузданного человечества, настоящий бесовский шабаш.
Вольдемар остановился у двери. Огромный портал. Сквозь молочно-белое стекло можно было видеть быстрые шаги танцующих, но не видно было ни лакеев, ни швейцара. Никакой прислуги здесь, где обычно, наверно, кишело бездельниками.
Вольдемар решительно распахнул дверь и заглянул в танцевальный зал. Громкий смех, звенящий смех женщин раздался ему навстречу. Стаканы звучали в едином ритме радости. Но шаги танцующих скользили по паркету быстрее обычного. Или, может быть, молчаливому наблюдателю только казалось, что все эти разукрашенные женщины, во всем блеске своих бриллиантов, эти мужчины, которые еще носили форму былых времен, стремились уйти от мрачного предчувствия ужасной трагедии, что эти танцующие пытались бежать от самих себя? Эти пестрые одеяния, разгоряченные лица, этот шум все-таки не могли скрыть беспокойство, отражавшееся в глазах. Нечто большее, чем ужас, чувствовалось в этой картине дикого веселья. Теперь Бренкен увидел Лу в костюме миланской герцогини эпохи ренессанса, восседающую на плечах двух мужчин во фраках, которые несли ее.
Лу, смотревшая прямо на портал, заметила молчаливого зрителя. Холод, который проник снаружи в разгоряченный зал, заставил в один и тот же момент оглянуться всех, находившихся недалеко от входа. Словно мрачный символ, они увидели перед собою Ивана Грозного, молчаливого и, казалось, безжизненного, приведение, восставшее из гроба, беспокойно мечущееся от напора новой эпохи, которая рождалась в этот момент.
Но Лу, вышедшая из низов народа, дитя двух рас, полукровка, соединявшая в себе красоту запада и востока, королевская куртизанка, не знала страха.
— Ого! — воскликнула она, сидя на плечах своих рабов, — кто этот странный мечтатель? Не хотите ли вы, по крайней мере, закрыть двери, вы, опоздавший представитель русского народа? — и на французском языке она добавила: — Войдите, пожалуйста, мосье, если вы хотите веселиться! Но если вы носите революцию в вашем разодранном пальто, то оставайтесь за дверьми! Мы здесь хотим жить!
Раздался громкий хохот, но в нем послышались фальшивые нотки. Жуткий посетитель сбросил свое пальто, одеяние нищего, и стоял в великолепии наряда величайшего русского царя, самого жестокого владыки со времен татарского ига, стоял, освещенный ярким светом. Теперь на улице пошел снег, и странный гость, как завороженный, глядевший на царицу бала, показался еще более невероятным. Она восседала в венце из сияния и блеска. Сотни жемчужин и бриллиантов давали свой огонь этой современной Саломее. Но над глазами у нее был пурпурово-красный обруч. Казалось, что этот обруч горел. Он был короной из пламени, потому что посреди ее лба светился бриллиант такой сказочной красоты, что Бренкен, ослепленный, закрыл глаза. Но он с усилием заставил себя снова открыть их и, как прикованный, глядел на роковой бриллиант дома Романовых.
Это был голубой Могол! Эта королева радости и порока носила на лбу роковой бриллиант несчастнейшей из всех цариц.
Послышались громкие раздраженные голоса. Казалось, никто не замечал, что не было прислуги. Быть может, никто и не хотел замечать этого. У этой женщины было достаточно слуг, рабов наслаждений, которые бросились к входу, чтобы выставить за двери непрошенное привидение. Но тут Вольдемар фон Бренкен выступил вперед. Перешагнул через порог, и никто не посмел больше дотронуться до этой жуткой маски. В его глазах был странный блеск, неподвижная сила, жуткая, покоряющая уверенность. При помощи пронизывающей силы своих глаз он пробрался до самой Лу де Ли. Он машинально раздумывал. На несколько секунд ему пришло в голову: «Жив ли я? Не умер ли я? Это сон? Не очутился ли я в ином мире, который ничуть не лучше того, который я покинул? Откуда такая безумная тяжесть в голове? Как будто у меня на лбу лежат грехи всего человечества? Что это означает?»
Он остановился, чтобы собраться с силами. Но его мысли все улетали куда-то, где колебался красный туман. Тем временем вокруг него снова закипело разливное море наслаждения. Волны жизни прошли через него. Этой ночью ни у кого не было времени останавливаться долго на чем-нибудь. Странный гость уже снова был забыт. Лу де Ли, подбрасываемая в воздух ржущими мужчинами, которые на полях битвы трусливо предавали величие России, летала, как блестящая звезда над взвихренными волнами этих человеческих тел.
Тем временем Бренкен уверенно продвигался вперед. Стоя перед особняком, он успел бегло рассмотреть, что этот бывший барский особняк состоит из двух больших строений, старого и нового. Он снова вдруг почувствовал головокружение и тошноту. Только несколько секунд он собирался отдохнуть. Отдохнуть только на один момент, чтобы обдумать, как бы ему вырвать от Лу де Ли бриллиант царицы, не став сейчас же жертвой этих идиотов. Ему приходилось бояться двух могучих врагов: старого мира, который праздновал здесь свою гибель, и мира нового, который рождался в муках и крови.
Рассуждая таким образом, он добрался до большой лестницы, по которой пестрый людской поток скользил вверх и вниз. Он поднялся по лестнице до верху. По лестнице, как поток крови, расстилался роскошный ковер. Здесь было всего несколько человек. Бренкен дошел, не будучи замеченным — не было видно ни горничных, ни камеристок — до длинного коридора, который, очевидно, соединял старое здание с новым. Он шел, как лунатик, влекомый непонятной властью, которая была сильнее его. Вдруг он увидел открытую дверь, ведущую в голубую комнату. Посреди комнаты висела малахитовая лампа. Широкая французская постель заполняла почти все помещение. Белый шкаф, размерами в целую комнату, был вделан в стену.
Одна мысль молнией мелькнула в голове Бренкена: он находился в спальне танцовщицы. Он находился в сердце этого дома, который скрывал в себе ту драгоценность, за которую он готов был заплатить жизнью. Он открыл огромный шкаф. Его охватило нежное благоухание, запах клубники, фиалок и гиацинтов, благоухание женского тела, которое укутывало свои сладкие тайны в душистые покрывала. Он залез в шкаф и смертельно усталый растянулся на полу.
Его охватила волна глубокой меланхолии. Стреляющая боль в мозгу ослабела. Ему казалось, что он чувствует руку матери. Любимая, горячо любимая мать! Все его мысли стремились к ней. Чувствовала ли она это? Усталость, с которой он не в силах был бороться, окончательно лишила его сознания. Сквозь полуоткрытые дверцы шкафа он видел голубое небо за окном, видел белые снежинки. Но небо вовсе не было синим. Это был потолок в этой таинственной комнате, в которой со всех сторон подстерегало одуряющее дыхание этой женщины. Потом Бренкен потерял сознание.
Он никогда не мог установить, как долго он лежал. Но вдруг его разбудили. Его подбросило в воздух. Казалось, что земля разверзлась. Пол, на котором лежал Бренкен, зашатался и стал качаться, как палуба корабля. Бренкен думал, что погиб. «Землетрясение… — мелькнуло в его мозгу. Но уже в следующую минуту его обострившийся солдатский слух узнал, что это было последствием взрыва. Взрыв повторился. С треском, грохотом, в сопровождении тысячеголосого воя, рухнул старый крепкий барский дом. Осколки, куски штукатурки полетели в окна этой пристройки. Еще долго раздавался хор человеческих воющих голосов. С сильно бьющимся сердцем Бренкен понял, что старая часть здания взлетела на воздух. Несчастные, которые этой ночью безумствовали в ожидании неизбежной судьбы, в буквальном смысле слова танцевали на вулкане. Не прошло и минуты, как обрушившиеся стены старого особняка похоронили под своими развалинами сотни видных слуг старой монархии, которые умирали с ругательствами, проклятиями и последними молитвами на устах. Они умирали, эти видные сановники уже умершей империи, и с ними заодно расставались с своей молодой жизнью прекраснейшие женщины Петрограда.
«Кто это сделал? Кто подложил динамит? Это не может быть делом несчастья или случайности», — думал Бренкен, все еще не придя в себя и с затаенным дыханием прислушивался к крикам и звукам сигнальных рожков. Вдруг он услышал поспешные женские шаги.
Лу де Ли, затаив дыхание, с раскрасневшимся лицом и дико блуждающими глазами стоит посреди комнаты. Бриллиант царицы горит у нее на лбу. На момент она остановилась без движения и прислушалась. Потом раздался дикий смех. Смех ненависти и торжества. Одним движением она сорвала с себя паутину шелкового платья и застыла голая, подставив розовое тело холоду, проникающему сквозь разбитые оконные стекла. Ее длинные стройные ноги одеты в телесно-розового цвета чулки и в вышитые драгоценные туфли. Она голая, совершенно голая, одуряюще голая перед немым зрителем, который еще никогда в жизни не видал такой красоты, совершенства и дикости в женском теле. Вся комната полна горячей наготой. Голубой свет окутывает тело, как сном или туманом. И с диким криком Лу де Ли бросается на огромную кровать, подбрасывает свои туфельки до потолка и покрывается тяжелым ярко-красным одеялом.
Потом все становится тихо. Там, снаружи, на улицах, бушует жизнь. Борется яростно, упорно, отчаянно с уничтожением. Но здесь дышит женщина. Женщина, освободившаяся от всего человеческого, таинственной связью поднятая до сатанинского величия, дышит медленно, ровно и глубоко.
Долго. Наконец, Бренкен подымается. Ощупью вылезает из шкафа. С тихими рыданиями рвутся шелковые платья, о которые он пытается опереться. Пол все еще качается под ним. Он беззвучно направляется к постели. Луна, бледная, мертвыми глазами смотрит в окно. Ночь обдает Бренкена ледяным холодом. Стало светло, до жути светло. Снег перестал идти. Кажется, что небо в этот чудесный момент пришло на помощь фантастической краже, которую собирается сделать этот полуоглушенный человек, и для этого засветило все свои звезды…
Вольдемар фон Бренкен склонился над спящей. Ее дыхание ласкает его лицо. Ее тело, полное опьянения жизни, благоухает, как старое вино. Его рука протягивается к повязке на лбу. Осторожно он отодвигает повязку с драгоценным камнем над головой спящей. Она ничего не замечает. Она спит глубоким сном.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21