Но те, кто теперь сидел в лодке, быстро мчавшейся по воде, не обращали никакого внимания на ее красоту, глаза их были устремлены на открытое море, где вдали виднелся контур французского судна „Лафайет“, стоявшего там на якоре. Туда-то и хотел направить своего друга Вильтар, так как он сознавал, что только там они могут быть в безопасности от Венеции, где у него было так много врагов.
— Все ли готово на судне? Готовы ли вы к отплытию, Ланжье? — спросил Вильтар, когда они поравнялись с набережной арсенала, где уже начала собираться небольшая кучка людей.
— Я отдал все нужные приказания, — ответил Ланжье. — Лейтенанту было приказано держаться как можно ближе к форту, настолько близко, насколько они позволят.
— Ну, это не особенно близко, — заметил Вильтар. — Я знаю наших друзей на форте, капитан! Свое позволение они пришлют, вероятно, в виде пушечного ядра. Ведь, кажется, командир там — Доминик Пиццамано? Он обещал расстрелять нас, если мы осмелимся слишком близко подойти к форту. Я все же уверен, что в будущем мне предстоит удовольствие собственноручно повесить этого молодца.
— Как жаль, что вы не можете сделать этого сегодня, вы ведь знаете, чего я давно добивался. Будь у меня три фрегата и это судно, я бы нагнал на них такого страху, что они и пикнуть не посмели бы, но ведь вы дипломаты, не любите торопиться. Если бы судно мое стояло в Догане, сколько бы наших соотечественников было теперь в числе живых, а не мертвых, я уже много раз говорил об этом.
— Подождите немного еще, Ланжье. Бонапарт ведь уже сказал, что он скоро явится сюда пообедать, и сам светлейший князь будет прислуживать ему за столом. Для нас всех тоже найдется развлечение. На каждого из нас придется по десяти итальянцев и по одной хорошей картине. Вы должны уже теперь решить, какую картину вы возьмете себе. Я решил взять Мадонну с младенцем работы Беллини в церкви св. Захария. Я впоследствии возьму ее с собой в Париж. А вам рекомендую обратить внимание на картину «Тайная вечеря», это — удивительно эффектная вещь, и она, я уверен, чрезвычайно украсит вашу столовую.
Эта веселая болтовня, по-видимому, очень понравилась матросам, они гребли, улыбаясь и переглядываясь между собою. Но, несмотря на этот смех, все хорошо понимали, что настала торжественная минута, одинаково знаменательная как для Франции, так и для Венецианской республики. Дело в том, что Бонапарт дал свое честное слово, что ни одно французское судно не будет заходить в Лидо, которое отделяет Венецианскую лагуну от Адриатического моря. И до сих пор это обещание свято исполнялось. Но за последнее время появились некоторые признаки, сильно смущавшие венецианцев: французские суда начали усиленно маневрировать в Адриатическом море, целые десанты матросов то и дело показывались в самой Венеции, и на этот факт, конечно, нельзя было не обратить внимание. Вильтар прекрасно знал все это и решил со своей стороны устроить так, чтобы открыто нарушить данное генералом слово; он давно уже отыскивал для этого какой-нибудь предлог и очень обрадовался, что наконец нашел его, благодаря Гастону. Он молил теперь только Бога о том, чтобы полицейская лодка решилась преследовать его, и молитва его была услышана. Едва только они миновали арсенал, как вдруг из-за угла показался черный катер, хорошо известный всем, как полицейский, команда на нем работала, как один человек, и катер стал быстро нагонять удалявшихся французов.
Капитан Ланжье, стоявший на носу лодки, первый увидел полицейский катер и воскликнул радостно:
— А! Вот и полиция! Надеюсь, ваше сиятельство, что вы приготовили уже свой ответ?
Вильтар тоже встал и, прикрыв слегка рукой глаза, внимательно оглядел арсенал и его набережные. Там виднелось множество рабочих, уже принявшихся за работу; по воде гулко раздавался шум их молотков, и неясный говор долетал до ушей французов. Вильтар видел, как они вдруг все забегали по берегу, отыскивая высокий пункт, с которого они могли бы наблюдать за погоней, и вскоре на воде появилось целое множество гондол, которые приняли оживленное участие в погоне за французским судном. Все это Вильтар окинул взором раньше, чем он ответил Ланжье:
— Они очень внимательны к нам. Пожалуйста, Ланжье, подайте знак нашему бригу, так как, по-видимому, французы не могут даже и подойти к форту без того, чтобы за ними не погнались. Нам приходится, конечно, думать о своей защите. Выстрелите из ружья, чтобы предупредить наших.
Ланжье немного колебался, он не уверен был даже еще теперь, как отнесется к его поступку Бонапарт и поддержит ли он его впоследствии.
— Вы говорили, что берете во всем ответственность на себя? — спросил он Вильтара.
— Поймите, капитан, что если вы не подадите этого сигнала, так я сам подам его. И чего вы смущаетесь? Разве вы не читали письма генерала?
— Он дал вам полное полномочие на суше, но не на воде...
— Однако, и трус же вы! — воскликнул Вильтар. — Вы можете еще колебаться, когда знаете, что приказание отдано самим генералом? Мне придется донести об этом, Ланжье. Приготовьте себе заранее какое-нибудь оправдание, иначе вам плохо придется.
Ланжье покраснел, как девушка, потому что он никогда не был трусом, и он решил про себя, что заставит когда-нибудь Вильтара раскаяться в только что сказанных словах. Его положение было довольно щекотливое, и поэтому он невольно колебался, но теперь он сразу оправился и ответил довольно резко:
— Дело не в трусости. Если на суше нет порядочных людей, то они, по крайней мере, есть еще на море. Дайте мне ружье, Георг, я исполню приказание этого господина.
Он выстрелил из ружья. Это был сигнал его судну, чтобы оно вошло в гавань. Вильтар выразил ему свое одобрение по этому поводу, сказав:
— Прекрасно, юноша. Я скажу генералу, чем мы обязаны вам. Пусть, однако, эти господа помнят, что времени терять нельзя. Каждому из наших матросов я дам по дукату, как только мы очутимся на палубе нашего судна.
Матросы ничего не сказали, им не понравилось, как Вильтар обращался с их капитаном; да, кроме того, положение их было настолько рискованно, что невольно каждый спрашивал себя, что с ними будет, когда полицейский катер настигнет их.
Каждый удар весла заметно уменьшал расстояние между ними. Венецианские гондольеры гребли, как один человек, и катер летел, как стрела. По всему берегу около арсенала, на Лидо, на островах виднелась масса народу, все с любопытством следили за этой гонкой, и все понимали, что рано или поздно французы будут настигнуты так как скрываться им будет некуда. В море они выйти не могут, так как они попадут под выстрелы форта. Когда раздался одиночный выстрел из ружья Ланжье, он был встречен взрывом хохота, но когда вслед за ним послышался гул от выстрела пушки на французском судне, народ в Венеции переполошился, из уст в уста полетела молва, о том, что французские суда приближаются к городу, они миновали уже Лидо.
Сначала полицейский катер, по-видимому, не знал, что ему делать дальше, там даже не сообразили, что Ланжье подал сигнал военному судну. Следуя приказанию преследовать всех французов, минующих форты и не представлявших свои паспорта, он отправился в погоню за французами с целью допросить их, и поэтому, когда катер наконец догнал лодку Вильтара, начальник полиции встал и сказал, обращаясь к французам:
— Прошу вас, господа, остановитесь на минуту.
Никто не обратил на него ни малейшего внимания, лодки продолжали быстро двигаться вперед, бок о бок. Это было совершенно неожиданно для полицейского офицера; он крикнул опять:
— Разве вы не слышите, что я вам говорю? Прошу остановиться и предъявить ваши бумаги.
Но в лодке Вильтара никто, казалось, не слышал этих слов, гребцы еще больше налегли на весла, сам Вильтар сидел, улыбаясь, на корме, Ланжье стоял на носу, Гастон и Беатриса сидели молча на скамье, закутавшись в один плащ.
Когда полицейский офицер убедился, наконец, в том, что французы решили не слушать его, он рассердился и крикнул с угрозой:
— Ну, берегитесь! Послушайте, братцы, — обратился он к своей команде, — прибавьте ходу, мы им покажем, как нас не слушаться.
Один из команды встал, схватил большой крюк и попробовал зацепить его за борт неприятельской лодки, ему удалось это после нескольких напрасных усилий, и полицейский офицер обратился снова к французскому капитану:
— Покажите мне свои бумаги, господа! Если они в порядке, вы можете ехать дальше, вас никто не будет задерживать. К чему вы оказываете сопротивление?
Говоря это, он нагнулся вперед, как бы собираясь перебраться в лодку к Вильтару, но тот протянул руку и вместо того, чтобы поддержать его, вдруг размахнулся и кинул его в воду. В ту же минуту Ланжье вытащил револьвер и ранил в руку помощника полицейского офицера; тот громко вскрикнул и выпустил крюк, который держал; лодка, освободившись, рванулась вперед и быстро понеслась по воде.
В полицейской лодке все были так заняты спасением своего начальника, что никому не пришло в голову преследовать французов или, по крайней мере, выстрелить в них. Все зрители на берегу говорили потом, что все это произошло так быстро, что они не успели опомниться, как лодка с французами подплыла к своему бригу и оттуда был спущен катер им на помощь. Когда, наконец, они поняли, в чем дело, были сейчас же посланы гонцы в княжеский дворец, и вскоре вслед за тем раздался тревожный звон колоколов, возвещавший о том, что французы вошли в лагуну, миновав Лидо.
Конечно, разговоров по этому поводу было очень много, все говорили о низости французов, о том, что Бонапарт не сдержал своего слова. Все сенаторы собрались немедленно в сенат, туда же явился дож, и начались дебаты, как поступить в данном случае, пропустить ли французское судно дальше, так, чтобы оно могло подойти к Венеции, или же употребить все усилия, чтобы не пускать его дальше. Лоренцо и более .передовые сенаторы все стояли, конечно, за последнее; наконец дож отдал распоряжение потопить, во что бы то ни стало, французское судно. Вильтар в это время успел уже со своими спутниками добраться до брига и, очутившись на нем, объявил, что наконец-то они — в безопасности.
XV.
Когда Гастон вынес Беатрису из ее дома и усадил ее в лодку, она была еще в бессознательном состоянии, и только когда они очутились, наконец, на бриге, где Вильтар велел отвести ей отдельную комнату, она пришла в себя и поняла, что случилось. Долгая ночь с пережитыми ужасами не могла, конечно, не отразиться на ней, она чувствовала себя так худо, что врач с «Лафайета» подверг ее тщательному осмотру, удовлетворившему даже Гастона; они оба сидели теперь около ее изголовья, думая только о том, как бы она скорее оправилась и окончательно пришла в себя. Не зная еще, как отразится на ней ее бегство, Гастон прекрасно понимал, что она покинула свой дом и свой город, который так любила, она пожертвовала своим добрым именем и тем почетом, которым пользовалась среди своих граждан. Он знал, что Венеция назовет ее теперь изменницей, а между тем, кто был преданнее ее по отношению к своему отечеству? Это была благодарность ей за ее труды, ее считали изменницей ее соотечественники, а французы говорили про нее, что именно она — виновница в смерти многих их соплеменников. Нигде в Италии она не могла уже найти себе теперь приюта, а Гастон, несмотря на свою близость к Наполеону, не мог тоже наверняка рассчитывать на то, чтобы он решился принять ее под свое покровительство. Будущее для них обоих не предвещало ничего хорошего и было очень пасмурно и темно.
Подобные размышления не давали покоя Гастону и тогда, когда врач объявил, что опасность для жизни миновала и что ей теперь только необходим сон и покой. Каюта, в которой она лежала, была очень тесна и едва освещалась маленькой масляной лампой; ей приготовили одну из офицерских коек, и она лежала в ней бледная и неподвижная, как мертвец. На вид она казалась совершенным ребенком, несмотря на весь свой ум и житейский опыт; белокурые волосы ее разметались по подушке и золотистым ореолом окружали ее голову, темные ресницы еще больше оттеняли бледность щек. Гастон смотрел на нее и все яснее сознавал, что чувство его за последнее время так окрепло, так развилось, что личной жизни без нее у него уже не может быть, что судьба их связала навсегда, а между тем он увозил ее из Венеции, из ее дома, куда и для чего, он сам не знал.
В данную минуту он довольствовался только тем, что мог сидеть рядом с ней, мог охранять ее сон и следить за ее покоем. Он совсем не заботился о том, что происходит на палубе, над их головой.
Гастон слышал тяжелые шаги матросов наверху, он слышал, как им раздавали оружие, но он думал, что это только предосторожность на всякий случай, и когда Вильтар вскоре вслед за тем зашел к нему в каюту, он его даже не спросил об этом. Так как Жозеф Вильтар никогда долго не мог посидеть на одном месте, он и теперь забежал, по-видимому, на одну минуту, чтобы узнать, как себя чувствует маркиза.
— Как дела, старина, лучше? — спросил он Гастона.
— Да, Вильтар, кажется теперь она спит. Войди сюда и скажи, как ты ее находишь.
Вильтар вошел на цыпочках и бросил быстрый взгляд на распростертую перед ним маркизу.
— Поздравляю тебя, Гастон, она действительно — красавица. Но я боюсь, что шум наверху разбудит ее, надеюсь, впрочем, что мы скоро справимся с ними, — сказал он задумчиво, — а затем — свидание с генералом и лагерь, не так ли, Гастон?
Гастон ничего не ответил и продолжал смотреть на Беатрису. Вильтар, потирая от удовольствия руки, весело направился к дверям каюты.
— Ланжье решил принять самые решительные меры, — сказал он, — кажется, он собирается стрелять в форт.
— Но ведь это против договора, Вильтар?
— Да, конечно, но ведь согласись сам, милый Гастон, что вообще многое было сделано против договора. Эти господа стреляют в суда дружеской нации и воображают, что мы будем снимать перед ними шляпы. Хорошо, мы это сделаем, но в другой руке зато будем держать зажженный факел. Генерал ведь тоже не особенный любитель разных договоров, а мне он безусловно доверяет. Я думаю, что поступаю правильно, Гастон.
— Удивительно, право, удивительно, Вильтар, надо будет записать это на память; Вильтар поступает правильно. Вопрос только в том, как это понравится генералу.
— Дело в том, что, может быть, я и забуду спросить его мнение по этому поводу... Береги эту женщину, Гастон, она может обойтись нам очень дорого.
— В таком случае отправляйся наверх и прикажи там людям не так шуметь. Они точно с цепи сорвались. Слышишь, наверху как будто раскаты грома?
— Да, наверное, скоро будет буря и гроза, мой милый.
И с этими словами очень довольный собой Вильтар направился на палубу и, отыскав там Ланжье, стал вместе с ним следить за приготовлениями к предстоящему маневру.
— Ну, как дела, капитан? — спросил Вильтар Ланжье.
— Дела наши плохи, — ответил тот, — как вы видите, ни малейшего ветерка.
— Да, это верно, но скажите, что они делают там, на фортах? Почему никого не видно у них?
— Они, вероятно, заняты теперь своими молитвами, молятся о том, что они затевают что-то недоброе.
— Они затевают это недоброе уже целых шесть месяцев. Следовало бы захватить их врасплох и расправиться с ними по-своему. Но что вы намерены делать, Ланжье?
— Я снова салютую им. Если они так невежливы, что не отвечают на салют, это уже их вина. Не могу сказать, чтобы мне нравились пушки. Я надеюсь, что они не заряжены.
— Они так же пусты, как головы их обладателей. Да, это страшно неприятно, что нет ветра, мне бы хотелось посмотреть ваше искусство, Ланжье.
— Искусство бежать от них?
— Вот именно. Тот мудр, кто знает, когда следует бежать. Ведь могут потопить наше судно первым же выстрелом. Я со своей стороны предпочел бы теперь выйти в открытое море.
— Ну, теперь я считаю вас трусом, — сказал Ланжье, возвращая назад слова, сказанные ему в лодке Вильтаром.
Собеседник его, однако, нисколько не обиделся на это, он уже давно убедился в том, что не все ли равно, как вас называют люди, если жизнь ваша в опасности.
— Я согласен с вами, совершенно согласен, — отвечал он, — я был трусом, но зато я спас бы Бонапарту судно. Однако, это я называю королевским салютом! — воскликнул он, вдруг прерывая свою речь.
Молодой капитан, не спускавший глаз с форта, на котором виднелись грозные пушки, видел, как из жерла одной из них показался дымок, и сейчас же вслед за тем раздался оглушительный выстрел. Комендант форта требовал, чтобы французское судно сдалось ему. Ланжье с удовольствием прислушивался к этому выстрелу. Он отдал приказание стоявшему рядом с ним лейтенанту, тот пошел и передал матросам, чтобы они готовились к битве и не отходили от своих орудий.
Вильтар, видимо, обеспокоенный, отошел немного от борта и тревожно осмотрелся кругом. Он видел, что как раз против «Лафайета» виднелось ровно тридцать пушек, направленных на него.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30
— Все ли готово на судне? Готовы ли вы к отплытию, Ланжье? — спросил Вильтар, когда они поравнялись с набережной арсенала, где уже начала собираться небольшая кучка людей.
— Я отдал все нужные приказания, — ответил Ланжье. — Лейтенанту было приказано держаться как можно ближе к форту, настолько близко, насколько они позволят.
— Ну, это не особенно близко, — заметил Вильтар. — Я знаю наших друзей на форте, капитан! Свое позволение они пришлют, вероятно, в виде пушечного ядра. Ведь, кажется, командир там — Доминик Пиццамано? Он обещал расстрелять нас, если мы осмелимся слишком близко подойти к форту. Я все же уверен, что в будущем мне предстоит удовольствие собственноручно повесить этого молодца.
— Как жаль, что вы не можете сделать этого сегодня, вы ведь знаете, чего я давно добивался. Будь у меня три фрегата и это судно, я бы нагнал на них такого страху, что они и пикнуть не посмели бы, но ведь вы дипломаты, не любите торопиться. Если бы судно мое стояло в Догане, сколько бы наших соотечественников было теперь в числе живых, а не мертвых, я уже много раз говорил об этом.
— Подождите немного еще, Ланжье. Бонапарт ведь уже сказал, что он скоро явится сюда пообедать, и сам светлейший князь будет прислуживать ему за столом. Для нас всех тоже найдется развлечение. На каждого из нас придется по десяти итальянцев и по одной хорошей картине. Вы должны уже теперь решить, какую картину вы возьмете себе. Я решил взять Мадонну с младенцем работы Беллини в церкви св. Захария. Я впоследствии возьму ее с собой в Париж. А вам рекомендую обратить внимание на картину «Тайная вечеря», это — удивительно эффектная вещь, и она, я уверен, чрезвычайно украсит вашу столовую.
Эта веселая болтовня, по-видимому, очень понравилась матросам, они гребли, улыбаясь и переглядываясь между собою. Но, несмотря на этот смех, все хорошо понимали, что настала торжественная минута, одинаково знаменательная как для Франции, так и для Венецианской республики. Дело в том, что Бонапарт дал свое честное слово, что ни одно французское судно не будет заходить в Лидо, которое отделяет Венецианскую лагуну от Адриатического моря. И до сих пор это обещание свято исполнялось. Но за последнее время появились некоторые признаки, сильно смущавшие венецианцев: французские суда начали усиленно маневрировать в Адриатическом море, целые десанты матросов то и дело показывались в самой Венеции, и на этот факт, конечно, нельзя было не обратить внимание. Вильтар прекрасно знал все это и решил со своей стороны устроить так, чтобы открыто нарушить данное генералом слово; он давно уже отыскивал для этого какой-нибудь предлог и очень обрадовался, что наконец нашел его, благодаря Гастону. Он молил теперь только Бога о том, чтобы полицейская лодка решилась преследовать его, и молитва его была услышана. Едва только они миновали арсенал, как вдруг из-за угла показался черный катер, хорошо известный всем, как полицейский, команда на нем работала, как один человек, и катер стал быстро нагонять удалявшихся французов.
Капитан Ланжье, стоявший на носу лодки, первый увидел полицейский катер и воскликнул радостно:
— А! Вот и полиция! Надеюсь, ваше сиятельство, что вы приготовили уже свой ответ?
Вильтар тоже встал и, прикрыв слегка рукой глаза, внимательно оглядел арсенал и его набережные. Там виднелось множество рабочих, уже принявшихся за работу; по воде гулко раздавался шум их молотков, и неясный говор долетал до ушей французов. Вильтар видел, как они вдруг все забегали по берегу, отыскивая высокий пункт, с которого они могли бы наблюдать за погоней, и вскоре на воде появилось целое множество гондол, которые приняли оживленное участие в погоне за французским судном. Все это Вильтар окинул взором раньше, чем он ответил Ланжье:
— Они очень внимательны к нам. Пожалуйста, Ланжье, подайте знак нашему бригу, так как, по-видимому, французы не могут даже и подойти к форту без того, чтобы за ними не погнались. Нам приходится, конечно, думать о своей защите. Выстрелите из ружья, чтобы предупредить наших.
Ланжье немного колебался, он не уверен был даже еще теперь, как отнесется к его поступку Бонапарт и поддержит ли он его впоследствии.
— Вы говорили, что берете во всем ответственность на себя? — спросил он Вильтара.
— Поймите, капитан, что если вы не подадите этого сигнала, так я сам подам его. И чего вы смущаетесь? Разве вы не читали письма генерала?
— Он дал вам полное полномочие на суше, но не на воде...
— Однако, и трус же вы! — воскликнул Вильтар. — Вы можете еще колебаться, когда знаете, что приказание отдано самим генералом? Мне придется донести об этом, Ланжье. Приготовьте себе заранее какое-нибудь оправдание, иначе вам плохо придется.
Ланжье покраснел, как девушка, потому что он никогда не был трусом, и он решил про себя, что заставит когда-нибудь Вильтара раскаяться в только что сказанных словах. Его положение было довольно щекотливое, и поэтому он невольно колебался, но теперь он сразу оправился и ответил довольно резко:
— Дело не в трусости. Если на суше нет порядочных людей, то они, по крайней мере, есть еще на море. Дайте мне ружье, Георг, я исполню приказание этого господина.
Он выстрелил из ружья. Это был сигнал его судну, чтобы оно вошло в гавань. Вильтар выразил ему свое одобрение по этому поводу, сказав:
— Прекрасно, юноша. Я скажу генералу, чем мы обязаны вам. Пусть, однако, эти господа помнят, что времени терять нельзя. Каждому из наших матросов я дам по дукату, как только мы очутимся на палубе нашего судна.
Матросы ничего не сказали, им не понравилось, как Вильтар обращался с их капитаном; да, кроме того, положение их было настолько рискованно, что невольно каждый спрашивал себя, что с ними будет, когда полицейский катер настигнет их.
Каждый удар весла заметно уменьшал расстояние между ними. Венецианские гондольеры гребли, как один человек, и катер летел, как стрела. По всему берегу около арсенала, на Лидо, на островах виднелась масса народу, все с любопытством следили за этой гонкой, и все понимали, что рано или поздно французы будут настигнуты так как скрываться им будет некуда. В море они выйти не могут, так как они попадут под выстрелы форта. Когда раздался одиночный выстрел из ружья Ланжье, он был встречен взрывом хохота, но когда вслед за ним послышался гул от выстрела пушки на французском судне, народ в Венеции переполошился, из уст в уста полетела молва, о том, что французские суда приближаются к городу, они миновали уже Лидо.
Сначала полицейский катер, по-видимому, не знал, что ему делать дальше, там даже не сообразили, что Ланжье подал сигнал военному судну. Следуя приказанию преследовать всех французов, минующих форты и не представлявших свои паспорта, он отправился в погоню за французами с целью допросить их, и поэтому, когда катер наконец догнал лодку Вильтара, начальник полиции встал и сказал, обращаясь к французам:
— Прошу вас, господа, остановитесь на минуту.
Никто не обратил на него ни малейшего внимания, лодки продолжали быстро двигаться вперед, бок о бок. Это было совершенно неожиданно для полицейского офицера; он крикнул опять:
— Разве вы не слышите, что я вам говорю? Прошу остановиться и предъявить ваши бумаги.
Но в лодке Вильтара никто, казалось, не слышал этих слов, гребцы еще больше налегли на весла, сам Вильтар сидел, улыбаясь, на корме, Ланжье стоял на носу, Гастон и Беатриса сидели молча на скамье, закутавшись в один плащ.
Когда полицейский офицер убедился, наконец, в том, что французы решили не слушать его, он рассердился и крикнул с угрозой:
— Ну, берегитесь! Послушайте, братцы, — обратился он к своей команде, — прибавьте ходу, мы им покажем, как нас не слушаться.
Один из команды встал, схватил большой крюк и попробовал зацепить его за борт неприятельской лодки, ему удалось это после нескольких напрасных усилий, и полицейский офицер обратился снова к французскому капитану:
— Покажите мне свои бумаги, господа! Если они в порядке, вы можете ехать дальше, вас никто не будет задерживать. К чему вы оказываете сопротивление?
Говоря это, он нагнулся вперед, как бы собираясь перебраться в лодку к Вильтару, но тот протянул руку и вместо того, чтобы поддержать его, вдруг размахнулся и кинул его в воду. В ту же минуту Ланжье вытащил револьвер и ранил в руку помощника полицейского офицера; тот громко вскрикнул и выпустил крюк, который держал; лодка, освободившись, рванулась вперед и быстро понеслась по воде.
В полицейской лодке все были так заняты спасением своего начальника, что никому не пришло в голову преследовать французов или, по крайней мере, выстрелить в них. Все зрители на берегу говорили потом, что все это произошло так быстро, что они не успели опомниться, как лодка с французами подплыла к своему бригу и оттуда был спущен катер им на помощь. Когда, наконец, они поняли, в чем дело, были сейчас же посланы гонцы в княжеский дворец, и вскоре вслед за тем раздался тревожный звон колоколов, возвещавший о том, что французы вошли в лагуну, миновав Лидо.
Конечно, разговоров по этому поводу было очень много, все говорили о низости французов, о том, что Бонапарт не сдержал своего слова. Все сенаторы собрались немедленно в сенат, туда же явился дож, и начались дебаты, как поступить в данном случае, пропустить ли французское судно дальше, так, чтобы оно могло подойти к Венеции, или же употребить все усилия, чтобы не пускать его дальше. Лоренцо и более .передовые сенаторы все стояли, конечно, за последнее; наконец дож отдал распоряжение потопить, во что бы то ни стало, французское судно. Вильтар в это время успел уже со своими спутниками добраться до брига и, очутившись на нем, объявил, что наконец-то они — в безопасности.
XV.
Когда Гастон вынес Беатрису из ее дома и усадил ее в лодку, она была еще в бессознательном состоянии, и только когда они очутились, наконец, на бриге, где Вильтар велел отвести ей отдельную комнату, она пришла в себя и поняла, что случилось. Долгая ночь с пережитыми ужасами не могла, конечно, не отразиться на ней, она чувствовала себя так худо, что врач с «Лафайета» подверг ее тщательному осмотру, удовлетворившему даже Гастона; они оба сидели теперь около ее изголовья, думая только о том, как бы она скорее оправилась и окончательно пришла в себя. Не зная еще, как отразится на ней ее бегство, Гастон прекрасно понимал, что она покинула свой дом и свой город, который так любила, она пожертвовала своим добрым именем и тем почетом, которым пользовалась среди своих граждан. Он знал, что Венеция назовет ее теперь изменницей, а между тем, кто был преданнее ее по отношению к своему отечеству? Это была благодарность ей за ее труды, ее считали изменницей ее соотечественники, а французы говорили про нее, что именно она — виновница в смерти многих их соплеменников. Нигде в Италии она не могла уже найти себе теперь приюта, а Гастон, несмотря на свою близость к Наполеону, не мог тоже наверняка рассчитывать на то, чтобы он решился принять ее под свое покровительство. Будущее для них обоих не предвещало ничего хорошего и было очень пасмурно и темно.
Подобные размышления не давали покоя Гастону и тогда, когда врач объявил, что опасность для жизни миновала и что ей теперь только необходим сон и покой. Каюта, в которой она лежала, была очень тесна и едва освещалась маленькой масляной лампой; ей приготовили одну из офицерских коек, и она лежала в ней бледная и неподвижная, как мертвец. На вид она казалась совершенным ребенком, несмотря на весь свой ум и житейский опыт; белокурые волосы ее разметались по подушке и золотистым ореолом окружали ее голову, темные ресницы еще больше оттеняли бледность щек. Гастон смотрел на нее и все яснее сознавал, что чувство его за последнее время так окрепло, так развилось, что личной жизни без нее у него уже не может быть, что судьба их связала навсегда, а между тем он увозил ее из Венеции, из ее дома, куда и для чего, он сам не знал.
В данную минуту он довольствовался только тем, что мог сидеть рядом с ней, мог охранять ее сон и следить за ее покоем. Он совсем не заботился о том, что происходит на палубе, над их головой.
Гастон слышал тяжелые шаги матросов наверху, он слышал, как им раздавали оружие, но он думал, что это только предосторожность на всякий случай, и когда Вильтар вскоре вслед за тем зашел к нему в каюту, он его даже не спросил об этом. Так как Жозеф Вильтар никогда долго не мог посидеть на одном месте, он и теперь забежал, по-видимому, на одну минуту, чтобы узнать, как себя чувствует маркиза.
— Как дела, старина, лучше? — спросил он Гастона.
— Да, Вильтар, кажется теперь она спит. Войди сюда и скажи, как ты ее находишь.
Вильтар вошел на цыпочках и бросил быстрый взгляд на распростертую перед ним маркизу.
— Поздравляю тебя, Гастон, она действительно — красавица. Но я боюсь, что шум наверху разбудит ее, надеюсь, впрочем, что мы скоро справимся с ними, — сказал он задумчиво, — а затем — свидание с генералом и лагерь, не так ли, Гастон?
Гастон ничего не ответил и продолжал смотреть на Беатрису. Вильтар, потирая от удовольствия руки, весело направился к дверям каюты.
— Ланжье решил принять самые решительные меры, — сказал он, — кажется, он собирается стрелять в форт.
— Но ведь это против договора, Вильтар?
— Да, конечно, но ведь согласись сам, милый Гастон, что вообще многое было сделано против договора. Эти господа стреляют в суда дружеской нации и воображают, что мы будем снимать перед ними шляпы. Хорошо, мы это сделаем, но в другой руке зато будем держать зажженный факел. Генерал ведь тоже не особенный любитель разных договоров, а мне он безусловно доверяет. Я думаю, что поступаю правильно, Гастон.
— Удивительно, право, удивительно, Вильтар, надо будет записать это на память; Вильтар поступает правильно. Вопрос только в том, как это понравится генералу.
— Дело в том, что, может быть, я и забуду спросить его мнение по этому поводу... Береги эту женщину, Гастон, она может обойтись нам очень дорого.
— В таком случае отправляйся наверх и прикажи там людям не так шуметь. Они точно с цепи сорвались. Слышишь, наверху как будто раскаты грома?
— Да, наверное, скоро будет буря и гроза, мой милый.
И с этими словами очень довольный собой Вильтар направился на палубу и, отыскав там Ланжье, стал вместе с ним следить за приготовлениями к предстоящему маневру.
— Ну, как дела, капитан? — спросил Вильтар Ланжье.
— Дела наши плохи, — ответил тот, — как вы видите, ни малейшего ветерка.
— Да, это верно, но скажите, что они делают там, на фортах? Почему никого не видно у них?
— Они, вероятно, заняты теперь своими молитвами, молятся о том, что они затевают что-то недоброе.
— Они затевают это недоброе уже целых шесть месяцев. Следовало бы захватить их врасплох и расправиться с ними по-своему. Но что вы намерены делать, Ланжье?
— Я снова салютую им. Если они так невежливы, что не отвечают на салют, это уже их вина. Не могу сказать, чтобы мне нравились пушки. Я надеюсь, что они не заряжены.
— Они так же пусты, как головы их обладателей. Да, это страшно неприятно, что нет ветра, мне бы хотелось посмотреть ваше искусство, Ланжье.
— Искусство бежать от них?
— Вот именно. Тот мудр, кто знает, когда следует бежать. Ведь могут потопить наше судно первым же выстрелом. Я со своей стороны предпочел бы теперь выйти в открытое море.
— Ну, теперь я считаю вас трусом, — сказал Ланжье, возвращая назад слова, сказанные ему в лодке Вильтаром.
Собеседник его, однако, нисколько не обиделся на это, он уже давно убедился в том, что не все ли равно, как вас называют люди, если жизнь ваша в опасности.
— Я согласен с вами, совершенно согласен, — отвечал он, — я был трусом, но зато я спас бы Бонапарту судно. Однако, это я называю королевским салютом! — воскликнул он, вдруг прерывая свою речь.
Молодой капитан, не спускавший глаз с форта, на котором виднелись грозные пушки, видел, как из жерла одной из них показался дымок, и сейчас же вслед за тем раздался оглушительный выстрел. Комендант форта требовал, чтобы французское судно сдалось ему. Ланжье с удовольствием прислушивался к этому выстрелу. Он отдал приказание стоявшему рядом с ним лейтенанту, тот пошел и передал матросам, чтобы они готовились к битве и не отходили от своих орудий.
Вильтар, видимо, обеспокоенный, отошел немного от борта и тревожно осмотрелся кругом. Он видел, что как раз против «Лафайета» виднелось ровно тридцать пушек, направленных на него.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30