Далеко впереди опять виднелись огни — это был уже Маэстрэ, там начинался континент. Местность вокруг была пустынная, как раз очень удобная для ночного нападения. Гастон прекрасно сознавал это, а между тем сам был безоружен, так как все его оружие и гусарская форма лежали в чемодане на корме.
— Что вы думаете об этом, Джиованни? — спросил он. — Почему за нами следят?
— Я не могу знать, в чем дело, ваше сиятельство, особенно если даже вы сами не знаете, что это.
— Ничего не знаю, Джиованни, но, во всяком случае, грабить меня не стоит, так как у меня ничего нет.
— Не говорите, ваше сиятельство, в Венеции бывают и такие люди, которые готовы взять у бедняка последнее. Но я не думаю, чтобы дело шло о грабеже. Господа воры никогда не грабят на воде, вернее, что у вас есть враги, ваше сиятельство.
— Конечно есть, Джиованни, по крайней мере, надеюсь на это. Какая же это жизнь, если даже и врагов нет? Пожалуйста, откройте мой чемодан и достаньте мне мою шпагу. Я, правда, давно не упражнялся с ней, но все же, надеюсь, сумею дорого продать свою жизнь. Вы, как я вижу, тоже вооружены, Джиованни.
— У меня только кинжал, я скорее расстался бы с рубашкой, чем с кинжалом, ваше сиятельство.
Гастон рассмеялся и, получив свою шпагу, со вздохом стал рассматривать ее, так как она оказалась покрытой ржавчиной. Между тем гондолы быстро неслись вперед, между ними завязалось ожесточенное соревнование, и гондольеры обменивались громкими криками и ругательствами, столь свойственными их ремеслу, но очень неприятными для постороннего слуха. Состязание это было настолько интересное, что Гастон забыл про опасность и увлекся представлявшейся ему картиной, подбадривая своего гондольера одобрительными восклицаниями. Потом ему вдруг пришло в голову, зачем, собственно говоря, они стараются уйти от гондолы, и не лучше ли остановиться и узнать, в чем дело, но Джиованни и слышать не хотел об этом и то и дело подгонял гондольера, и долгое время благодаря этому расстояние между двумя гондолами оставалось все то же, пока наконец Джиованни не воскликнул с восторгом:
— Посмотрите, ваше сиятельство, они, кажется, отстают немного, значит, мы все-таки доберемся до Маэстрэ.
— Вы хотели бы, чтобы мы непременно добрались до него, Джиованни? — спросил Гастон.
— Да, хотел бы этого не меньше вашего, вероятно.
— Ну, я об этом вовсе не особенно забочусь.
Лицо юноши сразу стало серьезным.
— Но ведь от вашей безопасности зависит честь моей госпожи?..
— Ах, да, ты и об этом помнишь, мой друг!
— Еще бы, разве могло быть иначе? Если вы не доедете до Маэстрэ, вы не исполните слова, данного моей госпоже.
— Да, но ведь этого никто не узнает!
— Не говорите этого, синьор, ее жизнь, может быть, зависит от ваших поступков.
— Ее жизнь?
— Да, ее жизнь, помните об этом, ваше сиятельство, так как она доверилась вам.
Гастон подумал немного, потом сказал:
— Вы — честный человек. Я доберусь до Маэстрэ, даже если бы мне пришлось сделать это вплавь. Мы все еще опережаем их?
— Да, значительно. Они очень отстали.
— В таком случае, можно будет убрать эти игрушки.
Он, улыбаясь, указал на свою шпагу, но юноша ничего не ответил ему. В эту секунду раздался выстрел, и гулкое эхо его пронеслось над тихой водной поверхностью. Раздался второй выстрел, и на этот раз более удачно, так как пуля пробила деревянную стенку каюты и разбила фонарь на корме. Гастон тоже стал серьезен: он только теперь понял, что ему грозила действительная опасность.
— Ваш кинжал недостаточно длинен, мой друг Джиованни, лучше будет подождать их.
— Ваше сиятельство, вы забываете Маэстрэ.
— Нисколько, только я не желаю добираться туда вплавь.
— Во всяком случае, мы ради моей госпожи обязаны уже продвигаться вперед.
— Ваш гондольер думает, кажется, иначе: посмотрите, он решил почить на своих лаврах.
— Нет, ваше сиятельство, но он сбился с фарватера. Боже мой, мы, кажется, пристаем к берегу.
Он встал и начал пробираться к носу гондолы... и так велика была его преданность своей госпоже, что крупные слезы показались у него на глазах. Гондольер, спасаясь за стеной каюты от выстрелов, нечаянно причалил к берегу, и теперь спасения уже не было. Преследователи настигли их, и уже другой гондольер бросился на первого и повалил его в воду, где и старался придушить его. Гастон выскочил из каюты и с удивлением смотрел на происходившую перед ним сцену. Затем, ни минуты не медля, он быстро бросился на противника своего гондольера и проткнул его своей шпагой, несчастный, вероятно, тут же простился бы с жизнью, если бы в это время не раздался в темноте громкий голос, воскликнувший:
— Гастон, Гастон, черт вас возьми, что вы там делаете?
Узнав этот знакомый голос, Гастон рассмеялся так громко, что его, вероятно, было слышно в отдаленном Мурано.
— Жозеф Вильтар, это ты? — воскликнул он.
— Да, я, вы удирали от меня, как пират с добычей. Послушай, Гастон, ведь генерал посмеется потом над тобой.
— Пусть смеется, ведь ты чуть было не убил моего гондольера, Вильтар.
— Ну, гондольеров много в Венеции, дай ему дукат, и он утешится. А вот моего малого, кажется, придется лечить. Давай деньги на лечение.
— Я пришлю их тебе из Маэстрэ!
Вильтар рассмеялся.
— Разве ты направился в Маэстрэ, Гастон?
— Да, почему бы и нет?
— Потому что генерал приказал тебе оставаться в Венеции.
— Генерал?
— Да, вот тебе письменный приказ его.
— Но послушай, я должен ехать, это вопрос чести.
— Мы поговорим об этом позже. Я уверен, что мне удастся удовлетворить тебя вполне. Никогда не следует ослушиваться приказаний генерала. Пойдем теперь ко мне и поговорим об этом. Тебе незачем бояться за своих друзей в доме «Духов», Гастон, я уж позабочусь о них.
Он протянул руку и хотел помочь Гастону выйти из его гондолы, но в эту минуту Джиованни дотронулся до руки графа и взглянул ему с упреком прямо в глаза. Граф остановился в нерешительности, не зная, как быть, и наконец спросил недоверчиво:
— Но если генерал прислал мне этот приказ, значит, он знает, что я жив?
— Конечно, знает, — ответил Вильтар, не задумываясь прибегнуть ко лжи, лишь бы достигнуть своей цели. — Но фарс этот длится и без того довольно долго, едем со мной назад, и я объясню тебе, как ты можешь услужить своим друзьям. Ты совершенно прав, что думаешь о них, но верь мне, в сущности, это довольно бесполезно. Ведь главное все же — приказ Бонапарта, ты должен исполнить его.
Джиованни опять тронул Гастона за рукав и сказал ему с упреком:
— Ваше сиятельство, поезжайте в Маэстрэ, вы обещали это моей госпоже.
— Но ведь вы же слышали, Джиованни, что в этом больше нет никакой надобности?
— Честь и данное слово прежде всего, сударь, к тому же я не доверяю этому человеку.
— Вы ничего не понимаете в этом, Джиованни. Возвращайтесь домой и скажите, что мне теперь не надо ездить в Маэстрэ. Если же окажется, что генерал Бонапарт не знает о том, что я жив, я сейчас же поеду к нему.
— Но ведь в это время госпожа моя может пострадать из-за вас, ваше сиятельство!
— Послушайте, Джиованни, я позволю себе отрубить руку раньше, чем допущу, чтобы маркизе Беатрисе причинили хоть малейшее зло.
— Иди, иди, — кричал Вильтар из другой гондолы. — В чем дело, граф? Не беспокойся о своих людях! Они сами позаботятся о себе. Чего ты медлишь еще?
— Я не медлю, я уже иду, Вильтар!
Он протянул юноше руку и крепко пожал ее, как бы извиняясь перед ним за свой поступок.
— Не бойтесь ничего, вы в скором времени получите добрые вести обо мне, — сказал он.
Но Джиованни ничего не ответил, только крупные слезы навернулись у него на глазах.
XI.
На третий день после отъезда Гастона Беатриса отправилась, как всегда, к ранней обедне в собор, она встала опять на то же место, где впервые увидела любимого человека, и, сама не зная почему, бросила на пол белую розу, хотя на этот раз некому было поднимать ее, и она увяла, растоптанная чужими ногами. Беатриса не могла дать себе отчета, почему она сделала это, она просто чувствовала безотчетное стремление хоть этим помянуть прежнее, в душе при этом она невольно подумала: как эта роза растоптана ногами посторонних лиц, так и моя любовь, наверное, погибнет в самом расцвете.
Она была настолько умная женщина, что не могла не понимать человека, ради которого она пожертвовала так много и ради которого ей еще, может быть, предстояло выстрадать даже еще больше. Она понимала, что Гастона подкупила жалость к ней, а, может быть, и ее красота, а на самом деле он оставался таким же свободным и независимым, как и до первой их встречи. Галантный, вежливый, любитель приключений, он еще не научился любить как следует ни одну женщину. Беатриса не скрывала от себя, что та, которая сумеет пробудить в его сердце истинную любовь, — пробудит в нем и все лучшие, дремавшие еще в его душе чувства, но будет ли она этой счастливицей или кто-нибудь другой, этого она не знала и даже боялась задумываться над этим. Она осторожно опустила на пол свою белую розу и подумала о том, что на кусте вскоре распустится другая такая же роза, подобно тому, как и для нее начнется теперь другая жизнь, еще не известная ей.
Она довольно долго оставалась в церкви и, когда, наконец, вышла из нее в сопровождении своего верного Джиованни, с удивлением заметила, что на площади перед собором собралась целая толпа молодых людей и молодых девушек. Сначала она думала, что какая-нибудь знаменитость прошла в церковь и все ожидают теперь ее выхода оттуда, но потом еще больше удивилась, когда при виде ее все расступились и чей-то голос громко крикнул из задних рядов:
— Да здравствует Беатриса!
Крик этот был восторженно повторен всей толпой, и все кругом на улице и по дороге к ее гондоле провожали ее этими криками, из лавок повысыпали все приказчики, из домов выбежала прислуга, все смотрели вслед маркизе и громко кричали:
— Да здравствует Беатриса!
Беатриса испугалась сама не зная чего, нервная дрожь пробежала по ее телу. «Почему они так приветствуют меня? — подумала она. — В чем дело?»
И она обратилась с этим вопросом к шедшему рядом с ней Джиованни:
— В чем дело, Джиованни? Почему эти люди следуют за нами?
— Они следуют все за нами, маркиза, чтобы выразить вам свои чувства.
— Но почему это им вдруг вздумалось, Джиованни, чем вызваны эти чувства ко мне?
— Они считают, что вы много сделали для них, для их города.
— Я не понимаю ничего, Джиованни, говори яснее.
— Мне кажется, они узнали все про графа де Жоаеза, маркиза.
— В таком случае мне грозит неминуемая опасность, Джиованни.
— Опасность уже давно грозит вам, маркиза, только сегодня она немного ближе, чем прежде.
Толпа сопровождала их до гондолы, а затем, усевшись в другие гондолы, проводила их аж до самого дома. К месту происшествия поспешили цветочницы, и многие купили цветы для того, чтобы бросить их теперь в каюту, где сидела Беатриса. Всем жителям Венеции, по-видимому, очень понравилась подобная забава, они стекались со всех концов, и число гондол все возрастало, и наконец они совершенно запрудили узкий канал, ведущий к дому Беатрисы так, что в дело вмешалась полиция. Никогда Беатриса еще не радовалась тому, что наконец-то она дома, как именно в этот день, но и тут ее ждал новый сюрприз. В доме все было пусто, на лестнице не видно было лакеев в красных ливреях, и только одна служанка, по имени Фиаметта, явилась откуда-то на зов своей госпожи.
— Куда делись все слуги? — спросила Беатриса дрожащим голосом.
— Они все покинули ваш дом, маркиза, они ушли уже час тому назад.
— Но кто же приказал им уйти, дитя, говори скорее!
— Не знаю, маркиза, я знаю только, что сюда приходил посланный из дворца. Они сейчас же после его ухода разбежались все в разные стороны.
— Ты говоришь, был посланный из дворца? Ты не знаешь его имени?
— Это был капитан Пауль да Понте, ваше сиятельство.
Джиованни при этом имени сделал шаг вперед, а Беатриса схватилась рукой за перила, чтобы не упасть. Лицо ее было белее мраморных стен. Она уже раньше слышала имя этого человека, который один во всей Венеции мог вселить в нее чувство страха и ужаса. Пауль да Понте — в этом имени сосредоточивалось все, что может быть низкого, жестокого и подлого на земле. Зачем они присылали его к ней?
— Оставил ли он мне какую-нибудь записку? — спросила она слабым голосом.
— Нет, ваше сиятельство, он сказал только, что скоро вернется опять.
Она больше не могла оставаться равнодушной при этом известии и, ни слова не говоря, поднялась наверх по лестнице, прошла анфиладу пустых комнат и, погруженная в глубокое раздумье, остановилась, наконец, у одного из окон своего салона. Настал роковой час, она знала, что жребий брошен, но каков был результат этого, она еще не знала, и поэтому, содрогаясь от ужаса, отошла опять от окна в нерешительности. В это время кто-то постучал внизу, и в дверях в скором времени появился лорд Брешиа, улыбающийся и довольный. Он пришел объявить, что теперь все уже известно, и просил ее прислать скорее Гастона де Жоаеза в сенат.
— Что случилось в вашем доме, что мне приходится являться к вам без доклада, Беатриса? — сказал он, улыбаясь иронической и многозначительной улыбкой. — Неужели для услуг вашего гостя нужно столько людей, что даже некому доложить вам о приходе близких родственников? Понимаю, понимаю все, милое дитя, и так как мы — все люди, все грешны, то я и не осуждаю вас. Час осуждения прошел, настал час торжества, все прославляют имя Беатрисы. Зачем я стану бранить ее?
— Дорогой лорд, — сказала Беатриса холодно, — вы, кажется, явились ко мне прямо с веселого ужина? Пожалуйста, опомнитесь и подумайте о том, где вы находитесь. Вы находитесь в доме «Духов» у своей родственницы. Вы, кажется, забыли это?
Лоренцо всегда немного трусил Беатрисы, даже когда она была в хорошем настроении духа, и теперь ее слова произвели на него отрезвляющее впечатление; он сразу принял смиренный и покорный вид и заметил заискивающим тоном:
— Я шучу, конечно. Но все же я хотел бы узнать истину, Беатриса. Все говорят, что этот человек находится в вашем доме, что его присутствие здесь выручит нас и спасет город. Я пришел сюда узнать, следует ли заставить замолчать эти колокола, откройте окно, и вы услышите их звон. Расскажите же мне скорее всю правду, маркиза!
Беатриса, все еще стоя у окна, тоже слышала этот веселый звон колоколов, говоривший о том, как удалось обмануть ненавистного Бонапарта, но она ничем не выдала своего волнения и спокойно сказала:
— Я скажу вам правду: граф де Жоаез покинул этот дом три дня тому назад.
— Он покинул этот дом, превосходно, значит, честь наша спасена! Молодой человек скрывается до тех пор, пока не потребуется его отсутствие. Ловко придумано! Я бы никогда ничего подобного не придумал, Беатриса.
— Я не сомневаюсь в этом, Лоренцо.
Слова эти были сказаны с горькой усмешкой. Беатриса медленно отошла от окна и приблизилась к креслу, где сидел Лоренцо.
Она чувствовала, что играет опасную игру, что каждый шаг приближает ее к опасности, и, тем не менее, она в совершенстве владела собой, говоря Лоренцо:
— Да, граф покинул этот дом и не вернется обратно. Ваши колокола должны были бы звонить немного раньше, теперь уже слишком поздно.
Лоренцо громко рассмеялся, приняв ее слова за остроумную шутку.
— Понимаю, понимаю, молодой человек отправился на континент, а там стража арестует его и вернет обратно. Трудно придумать что-нибудь более умное, вы — положительно гений, Беатриса... Я сегодня же расскажу это светлейшему и сенату, они вспомнят тогда, что вы мне родственница. Итак, значит, вы послали его в Маэстрэ?
Он был так доволен этой удачной шуткой, что долго не мог успокоиться и смеялся так, что слезы выступили у него на глазах.
— На чьей же гондоле спасся этот молодой человек? — спросил он, наконец, немного успокоившись.
— На одной из ваших гондол, Лоренцо, которую доставил сюда из дворца Джиованни.
— Но ведь в таком случае заслуга в этом деле, главным образом, моя, маркиза?
— Не могу отказать вам в этом, особенно если это доставляет вам такое большое удовольствие, Лоренцо.
— Вы положительно для меня лучше родной дочери, Беатриса. Я расскажу об этом сегодня же в утреннем заседании в сенате. Это подольет масла в огонь, Беатриса, и надо, чтобы народ тоже узнал об этом. Ведь вы не захотите этого скрыть от народа, Беатриса?
— Ничего не имею против этого, пока народ в таком же настроении, как теперь.
— Вы думаете, что настроение это изменится?
— В настоящее время все возможно.
— Ну, что заглядывать в будущее? Надо жить настоящим. Что может случиться сегодня? Ведь не пробрался же ваш Гастон мимо стражи и не добрался же он до Бонапарта?
— Почему же и нет, Лоренцо?
— Ах, пустяки, но какой же офицер решится пропустить его?
— Тот, кто прочтет ваш пропуск.
— Какой пропуск?
— Данный вами в моем же доме, вы забыли про него?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30