Как я уже говорил, мы в безопасности только на время.
Бывший губернатор принялся объяснять, стараясь говорить понятнее, какие сложные интриги определяли жизнь европейских дворов.
Гинсон подошел к огромной кровати и деликатно прокашлялся, прежде чем отдернуть тонкие шелковые занавески. Адмирал все еще спал, поэтому слуга снова откашлялся, а потом еще раз и наконец произнес:
– Адмирал, сэр, почти десять утра, и ваш врач ждет.
Поскольку спящий все еще не просыпался, то Гинсон тронул хозяина за плечо и шарахнулся в сторону, потому что Морган подпрыгнул, словно развернувшаяся пружина, и схватил его за запястье.
– Отпустите меня, пожалуйста, сэр. Это я, Гинсон.
– Гинсон? – Морган еще не проснулся и таращил глаза, поддергивая спадавшую с плеч ночную рубашку. – Ох, ох! Уйди, ради Бога. У меня голова просто раскалывается.
– Как хотите, сэр, но ваш врач ждет.
– Он все еще здесь? А? А разве гости еще не разошлись?
– Да, сэр, кроме сэра Гарри Пауэрса, его светлости герцога Сомерсетского, и… э… графини Брэйн.
– Проклятье! Я что, никогда от них не избавлюсь? – Он замолчал, потому что зевнул с риском вывихнуть челюсть. Боже! Как тут холодно. – Гинсон, давай одеваться. Знаешь, я все бы отдал, чтобы снова почувствовать тепло ямайского солнца.
Слуга подал ему фланелевый халат с воротником из куницы.
– Между прочим, заходил портной и поставщик свеч.
– Заплати. Заплати им. – Морган яростно закашлялся.
– Извините, сэр, мистер Барр говорит, что у нас нет средств.
Морган вытаращил глаза.
– Этого не может быть! Ведь только в последнем месяце я получил восемь тысяч фунтов.
Гинсон попятился.
– Я не знаю, сэр, но так сказал мистер Барр.
Морган снова зевнул и потряс гудевшей головой.
– Боже Всевышний! Разбили много?
Гинсон подал оловянный таз с горячей водой, от которой шел пар.
– Боюсь, сэр, что ваши гости вели себя не слишком вежливо. Две дамы чуть не подрались, хотя джентльмены их растаскивали. Леди Чартерис упала и, падая, сорвала розовые занавески из Дамаска, а милорд Беркли свалился на хрустальную чашу для пунша и разбил ее вдребезги.
Морган снова закашлялся так, что на лбу у него выступили вены. Когда приступ кашля прошел, то он горько пожаловался Гинсону:
– Эта чаша стоила мне сто гиней. А во сколько мне обойдется этот скандал?
– Мистер Барр, говорит, что примерно в тысячу фунтов, сэр.
– Господи! Это конец, Гинсон. Ничего не остается делать, как подавать петицию о помиловании его величеству. Я не могу два года ждать суда и жить при этом на свой счет. Еще несколько месяцев – и я окажусь полным банкротом и к тому же заболею. А теперь иди и позови врача. Хуже от него не будет, а проклятый ревматизм может пройти.
Босиком он прошелся по комнате, подошел к окну и посмотрел на плотный туман и коричневый смог, который стелился по улице Кларж. Внизу плелся ободранный продавец угля, издавая безнадежные унылые вопли. За ним прошел трубочист и точильщик ножей. Потом проскакал человек в сером длинном плаще.
Из окна второго этажа он смотрел на нескончаемые ряды дымовых труб, извергающих грязно-коричневый дым. Его охватило уныние, которое только усугубляло известие о том, что война с голландцами затянулась и дела идут из рук вон плохо. Неудивительно, что де Ронкильо, новый испанский посол, ведет себя все более заносчиво, потому что он прекрасно знает, что его величество Карл II практически разорился и поэтому вынужден любыми способами избегать войны с Испанией. Да, с момента неудачной битвы в бухте Сол 27 мая 1672 года над ним снова нависла тень виселицы. Он и Модифорд вскакивали при любом внезапном стуке и ждали, что за ними вот-вот придут солдаты.
Морган уселся в кресло и снова почувствовал дергающую ревматическую боль в ногах. Раздался осторожный стук, и он пригласил нового врача войти.
На пороге возникла фигура в простом темном сюртуке с белым воротником и круглой шляпе с темно-красным пером.
– Боже мой! Да это же Дэйв Армитедж!
И виргинец навсегда запомнил, как просияло лицо адмирала, как он бросился к нему с распростертыми объятиями и обхватил его за плечи.
– Я рад тебе, как тропическому солнцу. Гинсон, чертов дурень, почему ты не сказал мне, что это доктор Армитедж?
Слуга низко поклонился. В последнее время характер его хозяина сильно изменился к худшему, он стал чертовски вспыльчивым.
– Но, сэр, я был не уверен…
– А сейчас будь уверен, что тебе надо спуститься вниз, – пророкотал Морган, – и принести лучшего бренди, которое у нас еще осталось! А теперь, Дэйви, рассказывай, как твои дела.
Армитедж поставил на пол чемоданчик с медицинскими принадлежностями и широко улыбнулся.
– Конечно, Гарри, я слышал о том, что ты приехал, но в прошлом году я еще учился в Эдинбурге. И только вчера доктор Гарвей обратился ко мне, чтобы я помог ему разобраться в твоей болезни.
– Холера побери мою болезнь! А как твоя учеба?
– Превосходно. – Армитедж поморщился, расстегивая пряжку на плаще темно-зеленого цвета.
Морган нахмурился.
– Значит, те мучения, которые выпали тебе на долю в Панаме, все еще напоминают о себе и причиняют тебе боль?
Врач криво усмехнулся.
– Да. Я никогда уже не смогу отвести руки назад или поднять выше плеч, не вспомнив при этом заботливого обхождения святой инквизиции. А как твои дела?
– С тех пор как я сошел на берег, меня замучил кашель. А еще у меня подагра. – Он показал багрово-красную, блестящую и слегка распухшую ногу.
Армитедж улыбнулся.
– Пить и есть в два раза меньше, и подагра пройдет.
– Как я могу пить и есть меньше? Меня приглашают на все вечера и собрания, и я не могу отказываться, потому что тогда потеряю друзей, которые могут мне понадобиться во время проклятого процесса.
– И ты до сих пор не знаешь, когда состоится суд?
– Мне сказали, что меня выслушает не суд, – уныло сообщил Морган, – а совет лордов Торговой палаты. К сожалению, там у меня полно врагов. А как насчет кашля?
– Единственное лекарство – отдых и солнце. Разве ты не можешь проехаться в Корнуолл или Девон? Ты и вправду болен, Гарри; нельзя допустить, чтобы бронхит стал хроническим.
– Это невозможно, – объяснил Морган. – Я дал слово не покидать Лондон.
Поджав губы, Армитедж извлек из чемоданчика эликсиры, порошки и травы и начал смешивать их в маленькой ступке.
– Гарри, ты был в Бристоле?
– Да. Именно оттуда я отправился, – скривился Морган, – покорять Индию для его королевского величества.
– А ты не помнишь даму по имени Пруэтт?
Морган резко повернул голову.
– Пруэтт? Боже мой, девушка по имени Анни Пруэтт спасла меня от сторонников Кромвеля. Откуда ты ее знаешь? Она в Лондоне?
Армитедж с улыбкой поднял на него глаза.
– Она была дочерью хозяйки таверны, правильно?
– Да, и у миссис Пруэтт оказалось такое крепкое испанское вино, что я славно искупался в нем. А что с Анни?
– Ты, наверное, огорчишься, но Анни и ее муж умерли от холеры в шестьдесят пятом году.
Морган помрачнел.
– Умерли! Анни была славной девочкой, Дэйви. Я любил ее и подарил ей кольцо.
Армитедж порылся в кошельке и вытащил кольцо с печаткой.
– Это?
– Да, клянусь Господом! Разве ты не узнаешь моего геральдического грифона? Откуда у тебя это?
– У Анни и ее мужа был сын, он сейчас в море с флотом принца Руперта, да хранит его Господь, и дочь – она замужем за добропорядочным молодым членом гильдии торговцев мануфактурными товарами по имени Бристед. Не так давно я вправлял ему руку. Миссис Бристед поведала мне, что ты в Лондоне, и заявила, что ее мать часто и с любовью рассказывала о тебе и ценила кольцо больше всего на свете.
Морган тщетно пытался надеть кольцо на палец.
– Похоже, я здорово растолстел, поэтому верни его и передай ей, что я пришлю ей жемчужину, когда прибудет следующий корабль с Ямайки.
Морган проглотил приготовленное Армитеджем снадобье и удрученно заявил:
– А теперь мне нужно одеваться. Его высочество милорд Бэкингем дает прием в честь мусульманского посла, а раз турки ненавидят испанцев, то мне надо быть. Когда ты еще зайдешь?
– Через два дня, – ответил Армитедж с широкой улыбкой. – Будет приятно поболтать о былом, и, Гарри, я все еще хочу поблагодарить тебя за ту долю панамской добычи, которую я не заработал.
– Приходи почаще, прошу тебя, – взмолился Морган. – У меня полно знатных знакомых, но чертовски мало друзей.
Казалось, холодная, сырая зима 1672/73 года тянулась вечно, и королевские финансы пришли в такое состояние, что банкиры и сборщики налогов были вынуждены выпустить извещение о «Приостановке платежей», обещая кредиторам выплаты когда-нибудь в далеком будущем. Кроме того, дела на войне пошли так плохо, что полумиллионное население Лондона тряслось от страха при мысли, что они могут снова услышать грохот голландских пушек в Мидвее. Морган с готовностью предлагал свои услуги, но в ответ на это лорды адмиралтейства постоянно притворялись глухими.
Конечно, сейчас нечего было торопиться с судом.
Доктору Армитеджу постепенно удалось облегчить приступы кашля у своего пациента, после чего он постепенно начал полнеть. Здоровье Моргана начало поправляться еще и потому, что его дом на улице Кларж больше не служил местом сбора бездельников из высшего света. Корабли с Ямайки привозили тоскующему по дому адмиралу все меньше и меньше денег.
Снова какое-то заболевание уничтожило плантации какао, как писала ему Мэри Элизабет, а сахарный тростник в этом году пострадал от катастрофического нашествия крыс. Поэтому Моргану постепенно пришлось рассчитать своих слуг, а потом продать карету и четверку лошадей.
«Когда же, любимый, – спрашивала Лиззи, – ты предстанешь перед судом? Твои друзья здесь, на Ямайке, постоянно просят своих родственников и друзей при дворе помочь тебе».
Но ситуация не менялась, и почтительное прощение Моргана на имя короля, в котором он просил не откладывая организовать судебный процесс или назначить ему пособие, на которое он мог бы жить, осталось без ответа.
В мае поступили сообщения о двух морских сражениях у Сконвельда, в которых соединенный, английский и французский, флот получил изрядную трепку от превосходящих сил противника, которыми командовали два грозных голландца, де Риттер и Ван Тромп. Эти сражения принесли пользу только в одном отношении – они показали англичанам, насколько бездарными оказались адмиралы Людовика Французского. Они трусливо избегали решительных действий, пока их не вынуждали к этому.
КАБЭЛ – членами которого являлись лорды Клиффорд, Арлингтон, Бэкингем, Эшли и Лаудердейл, развязавший третью войну против голландцев, – понял, что власть ускользает от него, и Морган находил в этом слабое утешение. Как только испанцы убедятся в том, что Англия проигрывает эту войну, они немедленно потребуют расправы над человеком, который разграбил Панаму.
К этому моменту он уже начал постепенно разбираться в политике Уайтхолла и, что было еще более важно, в тех пружинах, которые ею движут. Теперь он знал, на кого и как ему надо повлиять. И каждый непогожий день, а таких было много, он вспоминал Ямайку и ту империю, основы которой он заложил.
Как человек практичный, он понимал, что бессмысленно надеяться, что королевская власть, по горло увязшая в смертельной схватке с голландцами, вышлет корабли или людей для того, чтобы навсегда уничтожить шаткое господство Испании. Поэтому он думал, переживал и беспокоился за свою безопасность.
Впрочем, это беспокойство не мешало ему немало времени проводить с красивой и совершенно безнравственной леди Делицией Ноуэлс, которая во многом напоминала Карлотту, только волосы у нее были черные как смоль.
Глава 2
ВОЗРОДИВШИЙСЯ ГРИФОН
В честь кровавого и только частично успешного сражения при Текселе сэр Томас Осборн послал гонца на улицу Кларж с приглашением полковнику Генри Моргану оказать ему честь своим присутствием на балу.
– Лучше вам принять это приглашение, – посоветовал ему его светлость Альбемарль. – Я знаю из достоверных источников, что туда собирается пожаловать сам король, а для вас, мой друг, очень важно встретиться с его величеством неофициально, познакомиться с ним и разрушить планы испанской партии.
Предложить Генри Моргану место в собственной великолепной карете было достаточно смелым шагом со стороны юного Альбемарля, потому что о подобной дерзости немедленно будет доложено послу его католического величества короля Испании.
Какое-то смутное шестое чувство подсказывало Моргану, что этим вечером решится его судьба. Сейчас, когда голландцы оказались почти разбиты, испанцы сменили тактику. Альбемарль мрачно сообщил ему, что они согласны заключить союз с Англией на двух условиях: во-первых, придать католицизму статус государственной религии, а во-вторых – казнить Моргана. Идальго из Мадрида не забыли и не простили ему тех сокрушительных ударов, которые он нанес по кастильскому могуществу.
В сумерках экипаж милорда под проливным дождем свернул на улицу Кларж. Карета сразу бросалась в глаза, потому что была отделана золотом с голубой эмалью. Она немедленно стала предметом восхищенного внимания прохожих.
– Господи! Только гляньте на эти золотые украшения, – вздохнул помощник мясника.
Когда знакомая широкоплечая фигура появилась на ступеньках, раздалось всего несколько приветственных криков – война с голландцами принесла с собой новых и более современных героев.
– Ура адмиралу Моргану! – заорал пекарь, которому Морган был должен какую-то пустячную сумму. Если пират с Ямайки добьется успеха при дворе, то он заплатит.
– Когда ты снова разгромишь испанцев, Гарри, как в Панаме? – пропищал мальчишка-посыльный, восторженно глядя на него, несмотря ни на что.
Лошади герцога фыркали и пятились назад, невзирая на все усилия пышно разодетых грумов. Пара лакеев бросились, чтобы опустить подножку кареты.
Генри Морган являл собой блестящее зрелище. На нем был светло-голубой с золотой отделкой костюм и огромные серьги с жемчугом в ушах. Он задержался на подножке и воскликнул:
– Кто из вас, ребята, хочет отправиться на Ямайку? Кто хочет завоевать сокровища Нового Света?
– Я! Я! Меня возьмите! – раздались возбужденные голоса, и небольшая кучка людей еще долго кричала вслед карете Альбемарля, которая, подпрыгивая на ухабах, удалялась по улице Кларж в сторону Темзы.
За оградой из крепких железных прутьев, которая окружала двор внушительного каменного дома сэра Томаса Осборна, собралась плотная толпа простых горожан, которые перешептывались и от всей души наслаждались зрелищем сбора нарядных гостей. С помощью ливрейных лакеев на запятках кареты и кнутов, которыми ловко орудовали два загорелых кучера, голубой с золотом карете удалось подобраться ближе к подъезду, чем экипажам и повозкам менее знатных персон.
Ряд факелов в железных петлях, укрепленных на перилах и сочащихся смолой, заливали все вокруг смутным оранжевым светом, придавая теплый оттенок резиденции будущего графа Денби.
Может ли Осборн что-нибудь предпринять для того, чтобы раз и навсегда покончить с проклятым судом? Действительно ли здесь будет его величество?
Когда Морган вошел в дом, на него обрушился водопад запахов, голосов и музыки. Он инстинктивно схватился за рукоятку шпаги, которая хоть и была очень прочна, но все-таки ей не хватало смертельного размаха и точности, присущих палашу. Повсюду в доме горели толстые высокие свечи, и от разноцветных жирандолей и подсвечников по залам тянулись полосы света.
Постепенно Морган приободрился, увидев нескольких знакомых, но его немного обескуражило то, что лишь немногие из них ответили на его поклон, и еще меньше оказалось тех, которые рискнули с ним заговорить.
«Или мои дела настолько плохи, или им просто надоело возиться со вчерашним героем? Ба! Да плевать на них. Эти щеголи и франты снова примчатся с воплями и будут вертеться вокруг, как только я затяну очередной узел на шее испанцев», – подумал Морган.
Он не зря гордился своим экстравагантным костюмом. Хотя его одежда не отличалась таким великолепием, как сюртуки известных лордов, например лорда Клиффорда, герцога Ратлэнда или послов различных стран, но жемчуг у него в ушах и блестящие на коротких пальцах рубины были намного богаче драгоценностей других гостей.
Графиня Линкольн, любопытная и злая старуха, – но его хороший друг, – поманила Моргана костлявым пальцем.
– Ха! А вот наконец и Генри! Идите сюда, леди. – Она подозвала нескольких густо накрашенных фрейлин. – Вы должны помочь мне очаровать нашего доблестного Сокрушителя испанцев!
Морган уже собрался ответить, когда появился сэр Томас Осборн, само изящество и любезность. Этот тщеславный джентльмен был в восторге от того, что под его крышей собралось столько именитых и прославленных людей.
– Прошу вас, друзья мои, – позвал он, – пройти в бальный зал;
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58
Бывший губернатор принялся объяснять, стараясь говорить понятнее, какие сложные интриги определяли жизнь европейских дворов.
Гинсон подошел к огромной кровати и деликатно прокашлялся, прежде чем отдернуть тонкие шелковые занавески. Адмирал все еще спал, поэтому слуга снова откашлялся, а потом еще раз и наконец произнес:
– Адмирал, сэр, почти десять утра, и ваш врач ждет.
Поскольку спящий все еще не просыпался, то Гинсон тронул хозяина за плечо и шарахнулся в сторону, потому что Морган подпрыгнул, словно развернувшаяся пружина, и схватил его за запястье.
– Отпустите меня, пожалуйста, сэр. Это я, Гинсон.
– Гинсон? – Морган еще не проснулся и таращил глаза, поддергивая спадавшую с плеч ночную рубашку. – Ох, ох! Уйди, ради Бога. У меня голова просто раскалывается.
– Как хотите, сэр, но ваш врач ждет.
– Он все еще здесь? А? А разве гости еще не разошлись?
– Да, сэр, кроме сэра Гарри Пауэрса, его светлости герцога Сомерсетского, и… э… графини Брэйн.
– Проклятье! Я что, никогда от них не избавлюсь? – Он замолчал, потому что зевнул с риском вывихнуть челюсть. Боже! Как тут холодно. – Гинсон, давай одеваться. Знаешь, я все бы отдал, чтобы снова почувствовать тепло ямайского солнца.
Слуга подал ему фланелевый халат с воротником из куницы.
– Между прочим, заходил портной и поставщик свеч.
– Заплати. Заплати им. – Морган яростно закашлялся.
– Извините, сэр, мистер Барр говорит, что у нас нет средств.
Морган вытаращил глаза.
– Этого не может быть! Ведь только в последнем месяце я получил восемь тысяч фунтов.
Гинсон попятился.
– Я не знаю, сэр, но так сказал мистер Барр.
Морган снова зевнул и потряс гудевшей головой.
– Боже Всевышний! Разбили много?
Гинсон подал оловянный таз с горячей водой, от которой шел пар.
– Боюсь, сэр, что ваши гости вели себя не слишком вежливо. Две дамы чуть не подрались, хотя джентльмены их растаскивали. Леди Чартерис упала и, падая, сорвала розовые занавески из Дамаска, а милорд Беркли свалился на хрустальную чашу для пунша и разбил ее вдребезги.
Морган снова закашлялся так, что на лбу у него выступили вены. Когда приступ кашля прошел, то он горько пожаловался Гинсону:
– Эта чаша стоила мне сто гиней. А во сколько мне обойдется этот скандал?
– Мистер Барр, говорит, что примерно в тысячу фунтов, сэр.
– Господи! Это конец, Гинсон. Ничего не остается делать, как подавать петицию о помиловании его величеству. Я не могу два года ждать суда и жить при этом на свой счет. Еще несколько месяцев – и я окажусь полным банкротом и к тому же заболею. А теперь иди и позови врача. Хуже от него не будет, а проклятый ревматизм может пройти.
Босиком он прошелся по комнате, подошел к окну и посмотрел на плотный туман и коричневый смог, который стелился по улице Кларж. Внизу плелся ободранный продавец угля, издавая безнадежные унылые вопли. За ним прошел трубочист и точильщик ножей. Потом проскакал человек в сером длинном плаще.
Из окна второго этажа он смотрел на нескончаемые ряды дымовых труб, извергающих грязно-коричневый дым. Его охватило уныние, которое только усугубляло известие о том, что война с голландцами затянулась и дела идут из рук вон плохо. Неудивительно, что де Ронкильо, новый испанский посол, ведет себя все более заносчиво, потому что он прекрасно знает, что его величество Карл II практически разорился и поэтому вынужден любыми способами избегать войны с Испанией. Да, с момента неудачной битвы в бухте Сол 27 мая 1672 года над ним снова нависла тень виселицы. Он и Модифорд вскакивали при любом внезапном стуке и ждали, что за ними вот-вот придут солдаты.
Морган уселся в кресло и снова почувствовал дергающую ревматическую боль в ногах. Раздался осторожный стук, и он пригласил нового врача войти.
На пороге возникла фигура в простом темном сюртуке с белым воротником и круглой шляпе с темно-красным пером.
– Боже мой! Да это же Дэйв Армитедж!
И виргинец навсегда запомнил, как просияло лицо адмирала, как он бросился к нему с распростертыми объятиями и обхватил его за плечи.
– Я рад тебе, как тропическому солнцу. Гинсон, чертов дурень, почему ты не сказал мне, что это доктор Армитедж?
Слуга низко поклонился. В последнее время характер его хозяина сильно изменился к худшему, он стал чертовски вспыльчивым.
– Но, сэр, я был не уверен…
– А сейчас будь уверен, что тебе надо спуститься вниз, – пророкотал Морган, – и принести лучшего бренди, которое у нас еще осталось! А теперь, Дэйви, рассказывай, как твои дела.
Армитедж поставил на пол чемоданчик с медицинскими принадлежностями и широко улыбнулся.
– Конечно, Гарри, я слышал о том, что ты приехал, но в прошлом году я еще учился в Эдинбурге. И только вчера доктор Гарвей обратился ко мне, чтобы я помог ему разобраться в твоей болезни.
– Холера побери мою болезнь! А как твоя учеба?
– Превосходно. – Армитедж поморщился, расстегивая пряжку на плаще темно-зеленого цвета.
Морган нахмурился.
– Значит, те мучения, которые выпали тебе на долю в Панаме, все еще напоминают о себе и причиняют тебе боль?
Врач криво усмехнулся.
– Да. Я никогда уже не смогу отвести руки назад или поднять выше плеч, не вспомнив при этом заботливого обхождения святой инквизиции. А как твои дела?
– С тех пор как я сошел на берег, меня замучил кашель. А еще у меня подагра. – Он показал багрово-красную, блестящую и слегка распухшую ногу.
Армитедж улыбнулся.
– Пить и есть в два раза меньше, и подагра пройдет.
– Как я могу пить и есть меньше? Меня приглашают на все вечера и собрания, и я не могу отказываться, потому что тогда потеряю друзей, которые могут мне понадобиться во время проклятого процесса.
– И ты до сих пор не знаешь, когда состоится суд?
– Мне сказали, что меня выслушает не суд, – уныло сообщил Морган, – а совет лордов Торговой палаты. К сожалению, там у меня полно врагов. А как насчет кашля?
– Единственное лекарство – отдых и солнце. Разве ты не можешь проехаться в Корнуолл или Девон? Ты и вправду болен, Гарри; нельзя допустить, чтобы бронхит стал хроническим.
– Это невозможно, – объяснил Морган. – Я дал слово не покидать Лондон.
Поджав губы, Армитедж извлек из чемоданчика эликсиры, порошки и травы и начал смешивать их в маленькой ступке.
– Гарри, ты был в Бристоле?
– Да. Именно оттуда я отправился, – скривился Морган, – покорять Индию для его королевского величества.
– А ты не помнишь даму по имени Пруэтт?
Морган резко повернул голову.
– Пруэтт? Боже мой, девушка по имени Анни Пруэтт спасла меня от сторонников Кромвеля. Откуда ты ее знаешь? Она в Лондоне?
Армитедж с улыбкой поднял на него глаза.
– Она была дочерью хозяйки таверны, правильно?
– Да, и у миссис Пруэтт оказалось такое крепкое испанское вино, что я славно искупался в нем. А что с Анни?
– Ты, наверное, огорчишься, но Анни и ее муж умерли от холеры в шестьдесят пятом году.
Морган помрачнел.
– Умерли! Анни была славной девочкой, Дэйви. Я любил ее и подарил ей кольцо.
Армитедж порылся в кошельке и вытащил кольцо с печаткой.
– Это?
– Да, клянусь Господом! Разве ты не узнаешь моего геральдического грифона? Откуда у тебя это?
– У Анни и ее мужа был сын, он сейчас в море с флотом принца Руперта, да хранит его Господь, и дочь – она замужем за добропорядочным молодым членом гильдии торговцев мануфактурными товарами по имени Бристед. Не так давно я вправлял ему руку. Миссис Бристед поведала мне, что ты в Лондоне, и заявила, что ее мать часто и с любовью рассказывала о тебе и ценила кольцо больше всего на свете.
Морган тщетно пытался надеть кольцо на палец.
– Похоже, я здорово растолстел, поэтому верни его и передай ей, что я пришлю ей жемчужину, когда прибудет следующий корабль с Ямайки.
Морган проглотил приготовленное Армитеджем снадобье и удрученно заявил:
– А теперь мне нужно одеваться. Его высочество милорд Бэкингем дает прием в честь мусульманского посла, а раз турки ненавидят испанцев, то мне надо быть. Когда ты еще зайдешь?
– Через два дня, – ответил Армитедж с широкой улыбкой. – Будет приятно поболтать о былом, и, Гарри, я все еще хочу поблагодарить тебя за ту долю панамской добычи, которую я не заработал.
– Приходи почаще, прошу тебя, – взмолился Морган. – У меня полно знатных знакомых, но чертовски мало друзей.
Казалось, холодная, сырая зима 1672/73 года тянулась вечно, и королевские финансы пришли в такое состояние, что банкиры и сборщики налогов были вынуждены выпустить извещение о «Приостановке платежей», обещая кредиторам выплаты когда-нибудь в далеком будущем. Кроме того, дела на войне пошли так плохо, что полумиллионное население Лондона тряслось от страха при мысли, что они могут снова услышать грохот голландских пушек в Мидвее. Морган с готовностью предлагал свои услуги, но в ответ на это лорды адмиралтейства постоянно притворялись глухими.
Конечно, сейчас нечего было торопиться с судом.
Доктору Армитеджу постепенно удалось облегчить приступы кашля у своего пациента, после чего он постепенно начал полнеть. Здоровье Моргана начало поправляться еще и потому, что его дом на улице Кларж больше не служил местом сбора бездельников из высшего света. Корабли с Ямайки привозили тоскующему по дому адмиралу все меньше и меньше денег.
Снова какое-то заболевание уничтожило плантации какао, как писала ему Мэри Элизабет, а сахарный тростник в этом году пострадал от катастрофического нашествия крыс. Поэтому Моргану постепенно пришлось рассчитать своих слуг, а потом продать карету и четверку лошадей.
«Когда же, любимый, – спрашивала Лиззи, – ты предстанешь перед судом? Твои друзья здесь, на Ямайке, постоянно просят своих родственников и друзей при дворе помочь тебе».
Но ситуация не менялась, и почтительное прощение Моргана на имя короля, в котором он просил не откладывая организовать судебный процесс или назначить ему пособие, на которое он мог бы жить, осталось без ответа.
В мае поступили сообщения о двух морских сражениях у Сконвельда, в которых соединенный, английский и французский, флот получил изрядную трепку от превосходящих сил противника, которыми командовали два грозных голландца, де Риттер и Ван Тромп. Эти сражения принесли пользу только в одном отношении – они показали англичанам, насколько бездарными оказались адмиралы Людовика Французского. Они трусливо избегали решительных действий, пока их не вынуждали к этому.
КАБЭЛ – членами которого являлись лорды Клиффорд, Арлингтон, Бэкингем, Эшли и Лаудердейл, развязавший третью войну против голландцев, – понял, что власть ускользает от него, и Морган находил в этом слабое утешение. Как только испанцы убедятся в том, что Англия проигрывает эту войну, они немедленно потребуют расправы над человеком, который разграбил Панаму.
К этому моменту он уже начал постепенно разбираться в политике Уайтхолла и, что было еще более важно, в тех пружинах, которые ею движут. Теперь он знал, на кого и как ему надо повлиять. И каждый непогожий день, а таких было много, он вспоминал Ямайку и ту империю, основы которой он заложил.
Как человек практичный, он понимал, что бессмысленно надеяться, что королевская власть, по горло увязшая в смертельной схватке с голландцами, вышлет корабли или людей для того, чтобы навсегда уничтожить шаткое господство Испании. Поэтому он думал, переживал и беспокоился за свою безопасность.
Впрочем, это беспокойство не мешало ему немало времени проводить с красивой и совершенно безнравственной леди Делицией Ноуэлс, которая во многом напоминала Карлотту, только волосы у нее были черные как смоль.
Глава 2
ВОЗРОДИВШИЙСЯ ГРИФОН
В честь кровавого и только частично успешного сражения при Текселе сэр Томас Осборн послал гонца на улицу Кларж с приглашением полковнику Генри Моргану оказать ему честь своим присутствием на балу.
– Лучше вам принять это приглашение, – посоветовал ему его светлость Альбемарль. – Я знаю из достоверных источников, что туда собирается пожаловать сам король, а для вас, мой друг, очень важно встретиться с его величеством неофициально, познакомиться с ним и разрушить планы испанской партии.
Предложить Генри Моргану место в собственной великолепной карете было достаточно смелым шагом со стороны юного Альбемарля, потому что о подобной дерзости немедленно будет доложено послу его католического величества короля Испании.
Какое-то смутное шестое чувство подсказывало Моргану, что этим вечером решится его судьба. Сейчас, когда голландцы оказались почти разбиты, испанцы сменили тактику. Альбемарль мрачно сообщил ему, что они согласны заключить союз с Англией на двух условиях: во-первых, придать католицизму статус государственной религии, а во-вторых – казнить Моргана. Идальго из Мадрида не забыли и не простили ему тех сокрушительных ударов, которые он нанес по кастильскому могуществу.
В сумерках экипаж милорда под проливным дождем свернул на улицу Кларж. Карета сразу бросалась в глаза, потому что была отделана золотом с голубой эмалью. Она немедленно стала предметом восхищенного внимания прохожих.
– Господи! Только гляньте на эти золотые украшения, – вздохнул помощник мясника.
Когда знакомая широкоплечая фигура появилась на ступеньках, раздалось всего несколько приветственных криков – война с голландцами принесла с собой новых и более современных героев.
– Ура адмиралу Моргану! – заорал пекарь, которому Морган был должен какую-то пустячную сумму. Если пират с Ямайки добьется успеха при дворе, то он заплатит.
– Когда ты снова разгромишь испанцев, Гарри, как в Панаме? – пропищал мальчишка-посыльный, восторженно глядя на него, несмотря ни на что.
Лошади герцога фыркали и пятились назад, невзирая на все усилия пышно разодетых грумов. Пара лакеев бросились, чтобы опустить подножку кареты.
Генри Морган являл собой блестящее зрелище. На нем был светло-голубой с золотой отделкой костюм и огромные серьги с жемчугом в ушах. Он задержался на подножке и воскликнул:
– Кто из вас, ребята, хочет отправиться на Ямайку? Кто хочет завоевать сокровища Нового Света?
– Я! Я! Меня возьмите! – раздались возбужденные голоса, и небольшая кучка людей еще долго кричала вслед карете Альбемарля, которая, подпрыгивая на ухабах, удалялась по улице Кларж в сторону Темзы.
За оградой из крепких железных прутьев, которая окружала двор внушительного каменного дома сэра Томаса Осборна, собралась плотная толпа простых горожан, которые перешептывались и от всей души наслаждались зрелищем сбора нарядных гостей. С помощью ливрейных лакеев на запятках кареты и кнутов, которыми ловко орудовали два загорелых кучера, голубой с золотом карете удалось подобраться ближе к подъезду, чем экипажам и повозкам менее знатных персон.
Ряд факелов в железных петлях, укрепленных на перилах и сочащихся смолой, заливали все вокруг смутным оранжевым светом, придавая теплый оттенок резиденции будущего графа Денби.
Может ли Осборн что-нибудь предпринять для того, чтобы раз и навсегда покончить с проклятым судом? Действительно ли здесь будет его величество?
Когда Морган вошел в дом, на него обрушился водопад запахов, голосов и музыки. Он инстинктивно схватился за рукоятку шпаги, которая хоть и была очень прочна, но все-таки ей не хватало смертельного размаха и точности, присущих палашу. Повсюду в доме горели толстые высокие свечи, и от разноцветных жирандолей и подсвечников по залам тянулись полосы света.
Постепенно Морган приободрился, увидев нескольких знакомых, но его немного обескуражило то, что лишь немногие из них ответили на его поклон, и еще меньше оказалось тех, которые рискнули с ним заговорить.
«Или мои дела настолько плохи, или им просто надоело возиться со вчерашним героем? Ба! Да плевать на них. Эти щеголи и франты снова примчатся с воплями и будут вертеться вокруг, как только я затяну очередной узел на шее испанцев», – подумал Морган.
Он не зря гордился своим экстравагантным костюмом. Хотя его одежда не отличалась таким великолепием, как сюртуки известных лордов, например лорда Клиффорда, герцога Ратлэнда или послов различных стран, но жемчуг у него в ушах и блестящие на коротких пальцах рубины были намного богаче драгоценностей других гостей.
Графиня Линкольн, любопытная и злая старуха, – но его хороший друг, – поманила Моргана костлявым пальцем.
– Ха! А вот наконец и Генри! Идите сюда, леди. – Она подозвала нескольких густо накрашенных фрейлин. – Вы должны помочь мне очаровать нашего доблестного Сокрушителя испанцев!
Морган уже собрался ответить, когда появился сэр Томас Осборн, само изящество и любезность. Этот тщеславный джентльмен был в восторге от того, что под его крышей собралось столько именитых и прославленных людей.
– Прошу вас, друзья мои, – позвал он, – пройти в бальный зал;
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58