— Да здравствует общество вольных каменщиков! — вскричал принц Конде. Почти все повторили то же самое. Между тем президент Бомануар встал и обратился к собранию со следующей речью:
— Не забывайте, братья, что здесь мы все равны — никто не должен принимать новые решения, если они не согласуются с его убеждениями. Дослушаем до конца Игнатия Лойолу.
— Мое решение неизменно, — сказал Игнатий, — я был братом ордена храма и верно исполнял его уставы, но теперь орден храма прекратил свое существование, я не признаю нового постановления, провозглашенного господином Барламакки, и объявляю учреждение общества Иисуса.
— В таком случае, — сказал Бомануар, — нам необходимо знать, кто желает последовать за Игнатием Лойолой и кто пристанет к вновь учрежденному обществу вольных каменщиков.
Тогда шесть рыцарей молча поднялись и стали около Игнатия — имена этих рыцарей были: Петр Лефевр из Вилларета в Савои, Франциск Саверио — кавалер наваррский, Иаков Лейниц из Алсназара, Альфонс Сальмерон из Столеды, Николай Альфон из Бабадилла и Симон Редругеур из Аведии.
— Теперь, — сказал Бомануар, обращаясь к остальным, — поклянемся быть верными обществу вольных каменщиков.
Рыцари, стоявшие около Бомануара, подняли руки.
— Прощайте, братья, — сказал Игнатий, — мы долго были соединены и действовали для торжества одной идеи, теперь расходимся в разные стороны и будем бороться друг против друга. Но я надеюсь, что Господь просветит вас и вы явитесь под знамя Иисуса.
— Напрасно будешь надеяться, — пробормотал Барламакки, — тебе никогда не удастся сковать цепями рабства вольных каменщиков.
Игнатий Лойола уже собрался уходить со своими последователями, когда президент остановил его и сказал:
— Ты перестал принадлежать храму, но клятвы, данные тобою, всегда имеют силу — берегись их нарушить.
— Бомануар, — отвечал Игнатий, позеленев от злобы, — в плохую минуту ты мне напомнил о клятвах, данных мной; я не думаю их нарушать.
— Да, — отвечал президент, — ты, конечно, не забыл о последствиях нарушения клятвы.
На это Игнатий Лойола ничего не отвечал и вышел со своими последователями. Вскоре по склону горы Монсеррата удалялись эти семь лиц, основавшие общество, темные действия которого угнетали весь мир в продолжение нескольких сот лет.
ЧАСТЬ ПЕРВАЯ
КОРОЛЬ-КАВАЛЕР
ИСПОВЕДЬ ДИАНЫ
Дворец де Брезей, одно из самых значительных феодальных зданий в древней части Парижа, давно уже потерял праздничный блеск, коша-то оживлявший его. Бывший великий наместник Нормандии Йанн де Брезей предложил руку дочери графа де Сент-Валье, и дворец зажил новой жизнью благодаря присутствию молодой кокетливой красавицы. Прекрасную Диану окружала, словно венцом, группа самых замечательных рыцарей. Важные вельможи двора посещали большие залы дворца великого наместника; все они наперебой ухаживали за прелестной хозяйкой. Диана принимала эти ухаживания как должное и не давала ни малейшего повода к злословию. Она выказывала явную любовь своему седовласому мужу, которому больше годилась в дочери, чем в жены. Развращенный двор не верил в супружескую добродетель юной наместницы, уверяя, что ее поведение есть не что иное, как хитрый маневр. Диана знала, кто первый распустил этот слух, и хотя внешне не показывала недовольства, но в душе поклялась рано или поздно отомстить дерзкому. Вскоре после женитьбы Йанн де Брезей умер. Молодая вдова горько оплакивала его смерть и отрешилась от всех светских удовольствий. Ее дворец, в котором еще так недавно устраивались роскошные балы и веселые праздники, уподобился монастырю, куда имели доступ лишь серьезные и набожные люди. Поведение Дианы, ее религиозность и благотворительность были предметом разговора всего Парижа. Красавица была всегда одета в траур, составлявший резкий контраст богатым нарядам придворных дам, имевших в ту эпоху обыкновение обманывать своих мужей и, конечно, не сохранять верность усопшим. Теперь, когда мы познакомились с прелестной наместницей, мы можем посетить ее дворец. Диана вообще принимала очень редко, но в данную минуту она была занята разговором с юношей, который, судя по уважению, оказываемому графиней, должен был принадлежать к высшему обществу.
— Монсеньор, — говорила красавица, — разве вы не видите траура, окружающего меня, я отреклась от света и его пышности; притом я, по годам, могу быть вашей матерью! Зачем вы смущаете бедную душу, монсеньор?
С этими словами красавица подняла глаза к небу и придала своему лицу такое чудное выражение, что юноша, которого она хотела обратить на путь истинный, обезумел от восторга и вскричал:
— Но поймите, Диана, я люблю вас! Будьте моей, Диана, и при дворе, где я буду королем, — вы будете королевой!
Гордое молчание было ответом Дианы. Она уже давно ждала любовного признания Генриха II, наследника короля Франциска I. Принцу в то время было восемнадцать лет, он был красивый, стройный юноша, для своих лет чересчур развитой. Охота, война и любовные похождения рано закалили молодого орла — он больше походил на бравого солдата, чем на изнеженного принца. Как и его отец, он был большого роста, с резкими движениями. В эту минуту он стоял перед красавицей, столько лет царившей при дворе Франции, — Дианой де Брезей. Знаменитый Бенвенуто Челлини и многие другие художники обессмертили красоту этой сирены, Дианы де Пуатье. Графине де Брезей исполнилось к тому времени тридцать пять лет, но она еще была дивно хороша. Разве только кисть бессмертного Тициана могла передать жемчужный цвет кожи ее стройного тела. Волосы ее были пепельного цвета, и столь тонкие и мягкие, что шелк, в сравнении с ними, казался грубой шерстью. Глаза у нее были черные, большие, нежные, глубокие, их блеск терялся в молитвенном экстазе или замирал прелестью неги. Графиня была одета в простое черное платье. Четырехугольный вырез в лифе позволял видеть ослепительную белизну шеи и груди. Из-под коротких рукавов, по моде того времени, красовалось чудное изваяние рук, они могли казаться мраморными, если бы не голубые жилки, видневшиеся под нежной кожей.
На шее и руках не было никаких украшений, лишь обручальное кольцо покойного графа де Брезей.
— Монсеньор, — сказала графиня, — то, что вы мне предлагаете, могло бы осчастливить каждую принцессу двора, но не меня, бедную вдову.
— Диана!..
— Позвольте мне продолжить; сегодня вы наследник престола, но завтра можете быть королем Франции. Вам, конечно, известно, что монархи могут вступать в брак только с принцессами крови. Сохрани Бог, если бы ваш батюшка король услыхал эти слова, — меня бы заключили в тюрьму на всю жизнь.
Лицо Генриха побагровело:
— Он не посмел бы этого сделать! — вскричал принц, хватаясь за рукоятку шпаги.
— Быть может, вы бы и отстояли меня, монсеньор, но какова была бы моя жизнь? Сознание, что я стала между сыном и отцом, свело бы меня в могилу. Король, ваш батюшка, был всегда так добр к бедной Диане. Вы были чересчур малы и не можете припомнить одного страшного эпизода в моей жизни. Знайте же, что мой отец, граф де Сент-Валье, участвовавший в победе Бурбона Констабля, был приговорен к смертной казни. Заговор был страшный, бунтовщики с оружием в руках восстали против законной власти; суд был строгий, но вполне справедливый; никто из родственников приговоренных не осмелился просить милости у его величества. Тогда Господь Бог внушил мне смелую мысль: я проникла в Лувр, подождала прихода его величества и, когда он показался, упала к его ногам.
— Вы, вы… — почти крикнул дофин с выражением ревности к отцу, славившемуся своими любовными похождениями, — вы были у него, и он вас принял?
— Да, принял как дочь, умолявшую его о помиловании отца, приговоренного к смерти.
В голосе красавицы звучало столько благородных нот, меланхолических, с оттенком легкого упрека Генриху.
— Король, увидя меня на коленях, поднял меня, с участием расспросил о моем горе, рекомендовал особому вниманию своей матери Луизы Савойской, и, в конце концов, о милый принц, разве я могу забыть это — король исполнил мою просьбу, и спустя несколько часов я обнимала моего отца.
— Ну, а потом вы не виделись больше с королем? — спросил дофин.
— Нет, ваше высочество, — гордо отвечала Диана. — Спустя несколько недель я вышла за графа де Брезей, имя которого я с достоинством носила…
Генриху показалось, что на глазах красавицы блеснули слезы — и он упал е ее ногам.
— Простите, прелестная Диана, — молил он, — простите, любовь к вам помрачила мой разум. Но мне кажется, в мире не существует смертного, который не преклонился бы пред вашей красотой… не отталкивайте меня, Диана, иначе, даю вам слово Валуа, я… совершу убийство. О, Диана, — продолжал дофин, — прошу вас, сжальтесь надо мной, и вы будете спасительницей Франции.
— Ваше высочество, прошу вас встать, — проговорила в испуге графиня, — я слышу чьи-то шаги, сюда могут войти. — И действительно кто-то постучал в дверь маленького зала, вошла горничная и сказала: «Преподобный отец Лефевр ожидает ваше сиятельство для духовного совещания».
— Попросите преподобного отца быть так любезным пройти в молельню, — отвечала графиня. — Простите, монсеньор, — обратилась она к принцу, — я иду беседовать с Господом Богом при посредстве его благочестивого служителя.
— Вы святая! — вскричал принц, целуя руки графини. Томный взгляд, полный любви, был ответом красавицы на горячий порыв влюбленного Генриха.
Проводив его до дверей, графиня отправилась в молельню, где ожидал ее отец Лефевр. Если бы сын Франциска I мог видеть графиню в эту минуту, его любовь к ней несколько поостыла бы. Выражение лица графини дышало злобной радостью, по губам скользила улыбка презрения и насмешки. Идеальная красота кроткой добродетельной вдовы исчезла, и ее заменила какая-то фурия, раба темных, грязных страстей.
ПРЕПОДОБНЫЙ ОТЕЦ ЛЕФЕВР
Накинув на свои обнаженные плечи мантилью, Диана прошла зал, где она принимала принца, и отправилась в молельню.
Отец Лефевр мало изменился с тех пор, как мы видели его между храмовыми рыцарями, приставшими к Игнатию Лойоле, основателю общества ордена Иисуса. Он был высок ростом, глаза его были вечно опущены, но когда он их подымал, в них не трудно было заметить огонь злобы и надменности. Графиня приветствовала его низким, почтительным поклоном, на который монах отвечал ей еле заметным кивком головы.
— Простите, святой отец, — проговорила графиня, — если я не тотчас же явилась сюда, но один важный посетитель…
— Вы, вероятно, для посетителей обманываете своего духовного отца?
— Я обманываю? — вскричала с ужасом графиня.
— Да, вы. К чему было менять светский наряд, набрасывать мантилью на плечи, разве глаз священника может смущаться тем, что возбуждает восхищение в светских людях?
Графиня уже имела случай убедиться не раз, что духовнику известны все ее дела и помышления.
— Простите, святой отец, я согрешила.
Иезуит пожал плечами.
— Грех? Нет, вы должны знать, дочь моя, что мы очень осторожно называем грехом некоторые деяния людей. Впрочем, не будем больше говорить об этом; вы, вероятно, пришли исповедаться?
— Да, святой отец, больше чем когда-нибудь я нуждаюсь в ваших мудрых советах.
— Я не откажу вам в них, дочь моя. Общество Иисуса благословлено Самим Господом, оно руководит совестью всех верных католиков, от простого селянина до властителя. Вы можете покаяться мне в ваших грехах, я вам отпущу их и открою путь к небу.
— Отец мой, — сказала Диана, — я должна исповедаться вам в весьма серьезном деле; но сперва я хотела бы знать… правда ли… как говорят…
— Позвольте мне докончить, дочь моя, — прервал ее иезуит. — Вы хотите знать, что братья общества Иисуса более снисходительны к исповедующимся, чем другие духовники, и справедливо ли они находят способ уменьшать в глазах грешника тяжесть его падения, примиряя его с Богом без особой кары… это вы хотели знать, дочь моя?
— Да, преподобный отец.
— Лишь одни неверующие считают это грехом, — сказал иезуит. — Но нужно понимать нас, мы так же строги, как и другие, если грех совершен со злым умыслом. Когда же обстоятельства сложились так, толкали человека на греховное деяние, мы прощаем падение.
— Я вас не совсем поняла, — сказала задумчиво молодая вдова.
— В таком случае, я поясню примером. — Мы знаем одну молоденькую девушку, которая, увидя проходящего красивого и храброго короля, побежала ему навстречу, бросилась к его ногам и предложила ему свою невинность; эта молодая девушка была бы потерянная женщина, бесстыдная куртизанка, присужденная к мукам ада…
— И что же? — спросила, задыхаясь, Диана.
— Но цель, с которой она это сделала, вполне ее оправдывала. Ценою своего падения она купила жизнь родному отцу и таким образом вместо падшей грешницы сделалась героиней, второй Юдифью.
— Боже! Святой отец, что вы говорите, — вскричала графиня.
— Может быть, вы знаете такую самоотверженную девушку? — спросил совершенно спокойно отец Лефевр.
Диана с отчаянием опустила руки. «Им все известно, — промелькнуло у нее в голове, — они все знают, а я, глупая, еще хотела мериться с ними… С такими союзниками я буду — все, без них — ничто; о, мне необходимо решиться». И, повернувшись к иезуиту, она спросила:
— Отец мой, угодно ли вам выслушать мою исповедь?
— Я готов, дочь моя, — отвечал иезуит.
— Вы знаете, святой отец, что я дочь графа де Сент-Валье, этого благородного вельможи, который помог герцогу Бурбону в побеге, за что был приговорен к смертной казни. Никакие мольбы друзей и родных не могли укротить гнева короля Франциска. Тогда я побежала ко двору, бросилась к ногам монарха и… не правда ли, святой отец, это был страшный грех?
— Нет, — отвечал иезуит, — это был не грех, а долг дочери.
— Король Франциск принял меня благосклонно и тотчас приказал отложить исполнение казни, назначенной на другой день. Когда он меня поднял, стоявшую на коленях, он мне шепнул на ухо: «Сегодня вечером я тебе отдам прощение твоего отца». Я хотела протестовать, но король холодно прибавил: «Скажи, нет, и голова графа де Сент-Валье покатится с лобного места на площади де Греве». Святой отец, я любила отца, притом же казнь вела с собой опись имущества, я бы осталась одна на белом свете, бедная, без всякой надежды… я пала. Не правда ли, святой отец, это был большой грех, непростительный?
— Да, если бы это совершилось для вашего личного удовольствия, но вы спасли отца — вас Бог не покарает, а, напротив, наградит за самопожертвование.
— Благодарю вас, святой отец, но это не все… Король несколько раз приходил ко мне. Впоследствии он выдал меня замуж за господина де Брезей. И потом, после свадьбы… ах, отец мой, я великая грешница.
— Конечно, дочь моя, вам может казаться великим грехом все то, что вы по обстоятельствам должны были сделать, но, принимая во внимание ваше чувство дочери к несчастному отцу, затем благодарность, которой вы были обязаны королю Франциску I за богатства и привилегии, данные им вашему мужу, я нахожу, что вы чересчур преувеличиваете свой грех.
— Мой муж по милости короля действительно оставил мне значительное состояние, — отвечала Диана.
— Итак, дочь моя, вы к себе несправедливы. Не тщеславие побудило вас сносить ухаживания человека некрасивого и немолодого. Вы спасали отца и желали увеличить состояние вашего мужа. Во всей этой исповеди я не вижу повода, по которому бы мог осудить вас.
Диана пытливо взглянула на духовника; глаза его были опущены вниз.
— Я еще имею грех, в котором должна покаяться вам, — сказала вдова.
— Я слушаю вас, дочь моя, хотя наперед утверждаю, что и этот грех ваш окажется мнимым.
— Слушайте же меня. Наследный принц Генрих, вернувшись с войны, стал настойчиво преследовать меня.
— И вы боитесь в одно и то же время сделаться любовницей отца и сына?
— Да, я ужасно этого боюсь, — отвечала Диана, закрывая лицо руками, сквозь пальцы которых можно было следить за выражением лица священника.
— Дорогая дочь моя, — сказал с благосклонной улыбкой Лефевр, — церковь не имела бы в достаточной степени молний, демоны не могли бы располагать страшными для вас муками, если бы ваша связь с наследным принцем была единственной целью своего собственного удовольствия; о, этим вы оскорбили бы небо, но я вас знаю, вы благородная и высокая душа и я уверен, если вы согласитесь открыть ваши объятия принцу, то это сделаете единственно ввиду высшей цели, для которой должны быть прощены и более тяжкие грехи.
— Высокие цели? — прошептала графиня. — Укажите мне их… направьте мои шаги.
— Дочь моя, вообразите, что вы приобретете власть над принцем Генрихом, и когда он взойдет на престол, это будет католический принц, враг еретиков, защитник общества иезуитов и привилегии инквизиции.
— И вы думаете, святой отец, — спросила Диана, — что если я буду поддерживать все это в принце Генрихе, то мне Господь Бог простит мое прошлое?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32