Настоятель, сидевший в приемной, увидя этого смиренного старика, встал и хотел двинуться ему навстречу. Но взгляд незнакомца заставил его опять сесть, с гордым и равнодушным видом ответить на смиренный поклон бедного старика.
Карл заметил все это и был этим очень смущен.
Он уже достаточно знал обычаи ордена, чтобы догадаться, что преувеличенное смирение незнакомца и притворное равнодушие, выказанное к нему другими, говорили о чрезвычайно высоком сане этого, по-видимому, столь презираемого человека. Молодой человек убедился бы в справедливости своего заключения, если бы мог присутствовать при разговоре, происходившем в самой маленькой и хуже всех убранной келье монастыря.
Как только отец Еузебио остался наедине с незнакомцем, то быстро схватил левую его руку и смиренно поцеловал надетое на ней простое кольцо. Это кольцо было из филигранного серебра и не имело бы никакой ценности в глазах непосвященного, но, тем не менее, ни у одного государя не нашлось бы в сокровищнице ни одной драгоценности, превосходившей по цене стоимость скромного колечка, надетого на руку старика. Оно служило знаком таинственной и могущественной власти, с которой должны были считаться и монархи; это был скипетр тайного властелина, которого все боялись и который не боялся никого. Словом, это было кольцо генералиссимуса ордена иезуитов. И этот бедный, оборванный, казалось, столь презираемый другими иезуитами патер, кланявшийся так смиренно, и был сам великий генералиссимус ордена, и в качестве такового официально сносившегося с папой и с частными лицами, имевшими какие-либо сношения с иезуитами. Но по обычаю ужасного общества, настоящим его властелином не был всем известный генерал. Рядом с ним стоял настоящий властелин, тот таинственный socius, существование которого и служило основанием иезуитскому ордену и у которого сосредоточивались все тайны общества. Socius'a знали только очень немногие, главные избиратели, прошедшие уже все градации этого общественного организма и посвященные уже в третьи тайны. Никто, кроме этих олигархов, не имел власти в ордене; из них выбирался товарищ генерала, которому, в сущности, принадлежала вся власть и который был хранителем традиций ордена. Подставной генерал мог быть выбран и из иезуитов, не достигших еще высшей градации; в таком случае он не знал своего настоящего властелина и жил, окруженный тайными надсмотрщиками, не зная даже, кто такие эти шпионы, повсюду невидимо следившие за ним. Напротив, socius не только должен был быть избран непременно из главных избирателей, но и быть самым старым и осторожным из них, а также обладать большой долей опытности и высоким умом; сверх того, он должен был совершенно слиться с интересами ордена и смотреть на его величие, как на свое собственное. Измена или какой-нибудь неосторожный поступок подставного генерала могли нанести обществу только легкий вред; напротив, измена socius'a, их тайного царя, была бы непоправимо пагубна для общества, так как он знал все тайны ордена, и в руках его находилось все, начиная со списка агентов и кончая сокровищами ордена.
Вот кем был этот человек, великий по своему честолюбию, как все сильные натуры, человек, презиравший видимую роскошь, чтобы тем легче сохранить действительную власть, и соглашавшийся ходить согбенным и оборванным на глазах у людей, чтобы тем сильнее сознавать всю безграничность своей власти, когда оставался наедине с собой.
Старик резко прервал изъявления почтения отца Еузебио.
— Итак, — сказал он, — вы говорили с главным кардиналом?..
— Да, я говорил, но с тех пор произошли новые события, которые мне необходимо сообщить вашей святости.
— Вы говорите о процессе Барламакки?..
— Именно так, монсеньор. Приказом кардинала Санта Северина предписано приостановить допросы и велено перевести заключенного в лучшую и более просторную комнату. Такие меры обычно предшествуют скорому освобождению.
— Но по какому же праву Санта Северина сделал такие распоряжения? Ведь он не камерлинг!..
— Вам известно, монсеньор, что по нашему настоянию кардинал был выбран генеральным комиссаром в процессе этого нехристя, следовательно, его власть была уже довольно велика и при жизни папы, в настоящее же время, когда папский престол не занят, она стала безгранична. С другой стороны, кардинал Альдобрандини, имеющий как камерлинг папскую власть, пока не избран новый папа, очень близок с кардиналом Санта Северина, на которого он смотрит как на будущего папу.
— Теперь передайте мне ваш разговор с главным кардиналом.
— Он радостно встретил меня, говоря, что наши желания будут исполнены. И зачитал мне имена тридцати двух кардиналов, обязавшихся подать голос за Санта Северина, так что его немедленное избрание несомненно.
— Кроме этих слов, были еще и доказательства?..
— Из беседы с кардиналом я понял, что, исключая двух неаполитанцев, в которых нельзя быть уверенными до тех пор, пока не произойдет голосование, другие сдержат обещание. К тому же и тех, кто уже приехал, достаточно для первого избрания.
— Что вы ему ответили? — спросил старик, окинув иезуита своим мрачным взглядом.
— Я ему ответил, что боюсь, чтобы его усердие не было слишком преждевременно, что нужно было прежде получить инструкции от святого отца, генерала нашего ордена…
На губах иезуита появилась легкая усмешка, когда он услышал этот намек на конституционального короля, власть которого принадлежала ему.
— Может быть, вы были неправы, поступив таким образом, — сказал старик после короткого размышления. — Эти слова могут внушить некоторое подозрение главному кардиналу, и мы можем встретить серьезные препятствия, когда дело дойдет до настоящих выборов.
— Разве я должен был допустить, чтобы обстоятельства сложились так, что выбор Санта Северина стал бы неизбежен?..
— Еузебио, вы больше всех других общих избирателей способствовали тому, чтобы известным образом определить мое поведение относительно Санта Северина. Очень вероятно, что без вас я допустил бы его гибель со всеми его коллекциями, этим последним остатком язычества, которое вместе со Львом X было столь пагубно для католицизма.
— Вы правы, монсеньор, — сказал испанец, покорно опуская голову. — Я был уверен в этом человеке, так как тщательно изучил его; мне казалось трудным заставить его принять бенефицию, но раз он ее принял, я думал, что он будет принадлежать нам телом и душой.
— И, тем не менее, вы видите?..
— Повторяю вам, что вы правы. Но хотя я себя и упрекаю в этой ошибке, хотя и говорю, что серьезность поручения, доверенного ему как первое испытание, послужила, быть может, поводом к возмущению его слабой души, тем не менее, мне кажется, что должно быть какое-нибудь особенное обстоятельство, уничтожившее в глазах Санта Северина важность слова, данного им тому, кто его спас.
— Я знаю это обстоятельство, — холодно сказал старик socius.
— Вы его знаете, монсеньор?.. — воскликнул Еузебио. — И не противоречит целям ордена, чтобы и я его знал?..
— Нисколько… В этом деле, Еузебио, я, естественно, считаю вас ответственным лицом и, несмотря на вашу ошибку, которую никак нельзя поставить вам в вину, я все же хочу доверить вам его дальнейшее ведение.
Иезуит не мог подавить радостного движения, несмотря на самообладание, которое было одним из главных качеств его сана.
— Вот что случилось, — прибавил старик. — Санта Северина говорил с умирающим папой.
— Но Пий IV был нашим приверженцем; он мог дать своему предполагаемому преемнику только благоприятные для нашего ордена советы.
— Вы ошибаетесь, Еузебио. Пий IV не был нашим другом. И очень вероятно, что он предостерег своего любимца от предполагаемых захватов нашего общества.
— Но вся жизнь Пия IV была постоянным доказательством его преданности иезуитам.
— Это потому, что он нас боялся, Еузебио, только потому, что он нас боялся! Пий IV боялся всего: боялся быть обеспокоен посреди своего мирного отдохновения, боялся ссор и неприятностей, которые могли произойти вокруг его трона, в среде его монахов. Но больше всего он боялся быть отравленным!..
И старик с каким-то странным выражением посмотрел в лицо отца Еузебио.
— Нелепый страх, — сказал общий избиратель, чтобы сказать что-нибудь.
— Без сомнения, Еузебио. Хотя и случается, что общество считает необходимым ускорить действие природы на некоторые препятствия, встречаемые им на пути, но в этом не было необходимости относительно Пия. Факт тот, что он постоянно дрожал за себя, что поэтому он выказывал любовь к нашему ордену, которая на самом деле была чистейшей ненавистью.
— Это не важно! — задумчиво прошептал Еузебио. — Папа, который повиновался бы нам вследствие любви или страха, был бы, во всяком случае, драгоценным орудием…
— Я согласен с этим; но Санта Северина не такой человек, чтобы им можно было овладеть посредством страха. Вы сами говорили, что самая большая трудность состояла в том, чтобы заставить его взять бенефицию, так как его душа высокомерна и гордость его велика.
— А все-таки его неблагодарность доказывает низость и подлость его характера! — воскликнул испанец, не простивший Санта Северина того, что тот разрушил построенное им здание.
— Почему же? Хоть он и считал себя обязанным быть нам благодарным, но чувство благодарности, питаемое им к Пию IV, его благодетелю, всегда преобладало в нем. На смертном одре Пий IV, облеченный торжественным величием последних минут жизни, не мог не произвести на него неотразимого впечатления, когда высказал ему свою последнюю волю и научил его избавиться от обязательств по отношению к нам, заплатив свой долг… Немудрено, что Санта Северина между двумя обязанностями избрал наиболее благородную и высокую. Где же вы тут находите низость и подлость?
— Значит, мы побеждены! — прошептал Еузебио, ударив себя по лбу. — Такой прекрасный план, подготовленный с таким знанием людей, с такой заботливостью по отношению ко всем частностям…
— Исключая только одну, Еузебио. Зачем вы допустили кардинала к смертному одру папы?!
— Монсеньор!.. Я не думал… я не мог себе представить, что чувства Пия…
— Вот в чем ваша ошибка, Еузебио! Не будь этой торжественной сцены и огромного значения слов умирающего, Санта Северина считал бы своим долгом исполнить свои обязательства по отношению к нам, и ваш план, который, нужно согласиться, был составлен очень недурно, удался бы вполне.
— Столько бесполезных издержек! — прошептал иезуит.
— Об этом не заботьтесь! Я думаю, что одним из первых распоряжений нового папы, если только кардинал сделается им, будет возвратить нам все убытки. Но нужно рассудить, стоит ли выданная сумма того, чтобы допустить до возведения в папское достоинство нашего врага, врага самого ужасного, так как он был одним из наших.
— Что же делать? — воскликнул иезуит, ломая себе руки в припадке полного отчаяния. — Кардиналы уже обещали, партия подготовлена, народное возбуждение, внушенное нами, достигло высшей степени, избрание другого папы было бы небезопасно…
— Действительно, обстоятельство это весьма важно, — медленно проговорил генерал иезуитов, пристально гладя в глаза отца Еузебио. — Этот человек поставлен нами столь высоко, что столкнуть его с этой высоты может только Сам Господь.
— Господь не совершит для нас чуда, — сказал отец Еузебио с недоверчивым видом.
— Чуда?.. Мы не нуждаемся в чем-либо таком, что нарушало бы или останавливало естественные законы природы. Например, разве было бы что-либо неестественное в том, что человек, еще молодой и с прекрасным здоровьем, внезапно умер бы от припадков какой-либо непредвиденной болезни?..
— Нет, такого рода случаи бывали не раз, — отвечал Еузебио слегка изменившимся голосом.
— Тогда никто не увидит в этом чуда, — прибавил старик.
— Профаны, не знающие, какие важные интересы бывают иногда скомпрометированы существованием какого-нибудь… препятствия… не знают также, что на самом деле Провидение прекратило это неудобное существование…
— Монсеньор, — решительно сказал испанец, — я буду молиться… молиться усердно… чтобы Господу угодно было избавить орден от этих препятствий. Но не совершу ли я греха тем, что буду желать зла моему ближнему?
Генерал пожал плечами.
— Что вы называете злом? — спросил он спокойно. — То, что сделано с целью помешать злу, становится уже благом… Если смерть одного человека нужна для увеличения славы Божией, эта смерть уже не есть зло, а благо… не считая того, что иногда, умирая в мире с Господом, и в молодые еще годы, этот человек спасется от опасностей, которым бы он, без сомнения, подвергся по ухищрениям дьявола…
— В таком случае, монсеньор, я буду молиться, — сказал Еузебио, — и надеюсь, что Господь услышит мою молитву. Но чтобы быть более уверенным в том, что Бог исполнит ее, хорошо было бы, чтобы ваша имененция дозволила и мне присоединить к моим молитвам другую особу…
— Другую особу!.. Но кого же?..
— Герцогиню Анну Борджиа.
Глаза socius'a странно засверкали.
— Вы настоящий сын святого Игнатия, — сказал он, — и когда Бог призовет меня к себе, я надеюсь, что наши братья признают вас наиболее достойным быть моим преемником.
— Не говорите этого, монсеньор!.. — воскликнул глубоко взволнованный отец Еузебио. — Вы слишком нужны, и доверие, которым вы меня удостаиваете, доставляет мне так много счастья, что я не ищу и не желаю ничего иного в жизни.
— Должности, подобные нашим, не доставляют счастья, напротив, они налагают на нас весьма тяжелые обязанности, и никто не имеет права отказываться от них или желать их. Итак, что касается другого… вы меня поняли.
Генерал протянул руку, и Еузебио поцеловал ее в порыве почтительной нежности. Пусть не думают, что эти два монаха были неискренни, выказывая друг другу взаимную любовь и уважение; в их отношениях не было ни капли того лицемерия, которое составляет их силу в обыденной жизни. Они были искренни.
Оба иезуита принадлежали к числу наиполнейших злодеев, придумавших целый ряд софизмов для того, чтобы оправдывать все преступления, которые считали нужными совершить для общей цели, оправдывающей в их глазах все средства.
Например, отец Еузебио, который скорее бы умер от голода, чем тронул хоть одну копейку, принадлежащую другому, нисколько не стеснялся обманывать раскаивающихся умирающих с целью заставить их сделать завещание в пользу иезуитов. Самое бессовестное мошенничество, совершенное в интересах ордена, казалось ему столь же достойным похвалы, сколь достойно порицания было бы всякое мошенничество, сделанное ради своих собственных интересов.
Также и генерал ордена, человек святой жизни, не имевший никаких связей с материальным миром (у него не было семьи), стоявший уже одной ногой в гробу, человек, который счел бы своей обязанностью ополчиться как грозной проповедью, так и всем авторитетом своей могущественной власти против каждого, кто бы решился покуситься на жизнь христианина, тем не менее, совершенно хладнокровно и с чистой совестью рассуждал о насильственной смерти одного из наиболее уважаемых и праведных духовных лиц, о смерти человека, долженствующего через несколько дней быть возведенным, с согласия отцов церкви, в сан наместника Христа.
Итак, мысль о подобном преступлении, способная ужаснуть даже людей развращенных, нисколько не возмущала совести этих двух иезуитов. Им удалось убедить себя, что они делали все это во славу Божию, что, следовательно, во всех их поступках не могло быть никакого преступления. Так как при этом каждый из них считал, что приносит громадную пользу общему делу, то понятно, что они любили и уважали друг друга. Еузебио почитал в старике могучий ум, поднявший орден иезуитов в продолжение своего таинственного двадцатилетнего царствования на недосягаемую высоту. Что же касается генерала, то он ценил в Еузебио терпеливую волю, решительность, смелость, доходившую до способности сделаться мучеником, и его обширный ум. Он с удовольствием думал, что после его смерти орден найдет в Еузебио плечи, способные удержать столь громадную тяжесть, как управление всем католическим миром.
Это извращение не только инстинктов, но и ума, было глубоко и искусно рассчитанным делом рук Игнатия Лойолы. Его полурелигиозные, полумистические учения, замечательно тонко составленные и учитывающие способность духа к восприятию их, представляют собой квинтэссенцию иезуитского ордена. Они служат объяснением и причиной его побед и поражений. Учения эти, популярные в то время, когда невежество и суеверие царили над миром, пали, как только образование и знание распространились в нем. Теперь же, когда папой Львом XIII возвращены все старинные права иезуитам, они снова начали действовать.
Будьте настороже, господа либералы!
ЗМЕЯ ПРОТИВ ЗМЕИ
— Герцогиня нездорова и не может никого принять, — ответил сухим тоном мажордом Рамиро Маркуэц одному господину, одетому в полудуховную, полусветскую одежду, настойчиво желавшему видеть Анну Борджиа.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32