Почему ты так рвешься домой?
Она подняла к нему измученное лицо.
— Мой дом — все, что у меня есть.
— Что ты хочешь сказать?
— Я живу одна. Мне нравится жить одной. Мне неуютно с людьми.
— Хочешь сказать, со мной.
— Да. — Норин сжала губы. — Я ценю, что ты сделал для меня, — продолжила она после минутной паузы. — И очень тебе благодарна. Ты спас меня, но было вовсе ни к чему жертвовать ради меня своей личной жизнью, своим уединением.
— В моем уединении, как ты его называешь, я чувствую себя слишком уж одиноко, — произнес он, и она удивленно взглянула на него. — Так было и при Изадоре. Да, она устраивала вечеринки, поскольку не могла жить иначе — лишь в окружении людей и музыки. Я же проводил все больше времени на работе, ведь дома было совершенно невозможно ни просмотреть журналы, ни заполнить бумаги. С самых первых дней нашей совместной жизни Изадора возненавидела мою работу, даже хотела, чтобы я уволился. Ты не знала? Норин покачала головой.
— Было бы жаль… Она хоть догадывалась, сколько жизней ты спас?
— Ей было все равно. Изадора интересовалась только собой.
— Но вы казались счастливой парой.
— Ну, в обществе всегда приходится надевать маску, — задумчиво протянул Рамон. — За блестящим фасадом пряталось многое. Это и ревность Изадоры, и ее вечная неудовлетворенность, и растущая зависимость от спиртного…
Норин буквально лишилась дара речи — о таком она слышала впервые.
— Любить ей было мало. Ей надо было обладать. Такой вот инстинкт собственницы. Только сердце ее заледенело. Она могла подарить лишь свою красоту и неглубокие чувства. — Рамон вздохнул и грустно посмотрел на Норин. — Да и в постели она была самой холодной женщиной из всех, кого я знал. Только и думала о контрацепции.
— Но она говорила, что ты не хочешь детей, — вставила Норин.
— Да я-то их хотел, а Изадора обожала лишь мои деньги. — Рамон цинично усмехнулся. — И то, что на них можно купить. Ты знала, что у нее до меня был любовник? И она не бросила его даже после свадьбы. И до самой смерти у нее был все тот же любовник. И в Париж со мной она хотела поехать из-за него — он должен был быть там. Изадора предупреждала меня, что, если я оставлю ее дома, мне же будет хуже. Грозилась, что расквитается со мной. — Голос его был полон горечи. — Так и поступила. Страшнее и придумать нельзя — умерла, оставив на мне груз ответственности.
— Ты винил меня…
— Я винил себя, — перебил он резко. — И сейчас виню. Свалить все на тебя было тогда для меня единственным выходом. — Его глаза с грустью посмотрели на нее. — Будто ты могла бросить кого-то в беде, бросить умирать… — Рамон усмехнулся. — Ты полна нежности, что заставляет меня ругать себя за каждое грубое слово, за все, что я наговорил тебе. — Он медленно подошел к кровати и сел на краешек. Тонкими пальцами взял руку Норин И прижал ладонью к своей груди, к сердцу. На лице, которое она любила больше всего на свете, отражалось желание. Да, он хотел ее. Однако это желание выросло не из любви, знала Норин, — обыкновенная физическая реакция.
Ее рука безвольно упала на одеяло.
— Все нормально, — тихо произнес Рамон. — По-моему, я тебе небезразличен, но я не собираюсь торопить тебя. Если хочешь вернуться в свою квартиру — возвращайся. Ты получишь все необходимое, все, что захочешь, кроме Мушки, — он улыбнулся, а котенок, словно почувствовав, что речь идет о нем, вытянувшись во всю длину, перевернулся на спинку.
У Норин защемило сердце при мысли о детях, которых не было у Рамона, и ее рука инстинктивно потянулась к шраму.
— Когда заживет, шва почти не будет видно, — заметил Рамон, следя за ее движением. — Я горжусь своей работой.
Норин улыбнулась в ответ.
— Потрудился на славу. — И подняла на него взгляд. — Ты был очень добр ко мне.
— Считаешь, что доброта вызвана угрызениями совести?
— Мне это приходило в голову.
— Ты не совсем права. Может, передумаешь и останешься?
Норин от волнения не знала, что и сказать.
— Я тут мешаю, — заикаясь, произнесла она. — И Брэд приходит. А тебе он не нравится…
— Я найду общий язык с твоим другом, — перебил Рамон. — И ты не мешаешь.
Однако девушку мучили сомнения. Оставаться не хотелось, но и уезжать тоже. Слишком большой риск — быть рядом с ним. А с другой стороны, она очень боялась за свое сердце. И как это удобно — иметь всегда под рукой такого врача. К тому же еще Мушка. Котенка ей будет действительно не хватать.
Внутренний спор с самой собой разозлил Норин, и она одарила своего собеседника недовольным взглядом: незачем вводить в искушение.
Он же только улыбнулся и продолжил уговоры:
— Оставайся, буду читать тебе вечерами.
— Бароху? — поинтересовалась она.
— Что захочешь.
Тут перед глазами возникла картина: в полутемной комнате этот глубокий бархатный голос читает ей испанскую поэзию, и ее щеки налились румянцем.
— Ничего неприличного, — заигрывающе пошутил он. — Мы ведь хотим, чтобы твое сердце работало нормально, а не билось с бешеной скоростью. По крайней мере, пока.
— Ну, — растерянно проговорила Норин, — если я на самом деле не мешаю…
В этот момент котенок вскарабкался на подушку и сразу нашел себе занятие по душе — от его быстрых и метких движений волосы в пучке Норин растрепались.
— Тебе стоит помыть голову, — заметил Рамон. — Мисс Плимм завтра тебе поможет, если захочешь. — Его глаза сузились. — Ты когда-нибудь их распускаешь?
— Нечасто. Мешают работе. Хотя я и люблю длинные волосы. .
— Я тоже. — Он продолжал смотреть на нее, рисуя в воображении ее локоны, касающиеся его обнаженной груди… И резко отвернулся, задержав дыхание. — Я попрошу мисс Плимм прекратить собирать вещи, — добавил, уходя, Рамон. — И еще вот что. — Он замер в дверном проеме.
— Да?
— Тетя с дядей очень хотели бы навестить тебя. — Он заметил, как лицо Норин посерьезнело. — Знаю, что ты к ним чувствуешь, но они хотят загладить вину.
Девушка беспомощно смотрела на него: глаза — открытая рана.
Рамон вернулся и снова сел на край кровати, сжав в своей большой руке ее крошечную ладошку.
— Простить всегда трудно, Норин. Но иначе войнам никогда не придет конец. Нам всем надо покончить с прошлым и продолжать жить. Так давай начнем прямо здесь и сейчас. Ты простишь меня?
Она ощущала ласковое прикосновение его пальцев.
— Конечно, — произнесла девушка, не в состоянии взглянуть на него. — Я никогда не винила тебя за твои чувства.
— Ты никогда не знала, что я чувствовал, — заметил он тихо.
— Ты меня ненавидел, — потупившись, выдавила она из себя.
Рамон покачал головой.
— Только пытался, но ничего не вышло. А сейчас и вовсе хочу видеть тебя счастливой. И твои тетя с дядей тоже этого хотят. Не отталкивай нас.
Он умел убеждать. Норин закрыла глаза и, выдержав минутную паузу, произнесла:
— Ладно, попробую, но все зависит от них. Рамон поднял ее руку и нежно коснулся губами ладони, заставив девушку густо покраснеть.
— Теперь мне нужно съездить в больницу, загляну к тебе попозже.
— Буду ждать с нетерпением.
— Я тоже… — Он поднялся с кровати.
Когда за ним закрылась дверь, Норин чувствовала себя совершенно другим человеком, будто за какую-то долю секунды все вокруг перевернулось с ног на голову. Похоже, этот загадочный мужчина никогда не перестанет ее удивлять!
Тем же вечером, перед сном, Рамон заглянул к ней в комнату и замер в дверном проеме.
— Когда поправишься, хочешь вернуться на работу? — спросил он вдруг.
— Конечно, — ответила она, удивленная и вопросом, и его хмурым* видом. — Мне нравится моя работа.
— Знаю, но если у тебя появятся другие заботы?..
— Не понимаю.
— Конечно, — глубоко вздохнул Рамон. — Забудь, еще слишком рано. — Он улыбнулся. — Спокойной ночи.
— Тебе тоже. Ты, похоже, не успеваешь отдохнуть. Такая нагрузка. Да еще иногда делаешь операции, за которые тебе никогда не заплатят…
— Знаешь, мне кажется, мой талант от Бога. Это дар. В какой-то момент ко мне пришло понимание, что ничто не дается просто так. И поэтому необходимо делиться с другими. — Он внимательно смотрел на нее. — И сейчас я, как никогда, благодарю Бога за этот дар. Иначе ты могла бы умереть.
— Мое время еще не пришло.
— Ты и представить себе не можешь, что я почувствовал, когда увидел тебя в палате, без кислородной маски. — Он прислонился к дверному косяку. — Прошлое вдруг нахлынуло на меня. Мы так сильно обидели тебя на похоронах Изадоры. Я никогда не прощу себе того, что тогда тебе наговорил. Однажды, надеюсь, ты сможешь все это за-быть. Чувство вины терзает мою душу, не дает покоя. Изадора сказала, что поквитается со мной, если я не возьму ее в Париж. Но когда я уезжал, ей было не так плохо.
— Разумеется. — Норин медленно набрала в легкие воздуха. — Но она несколько часов просидела под дождем в одном белье. Специально взяла и села на балконе. Поэтому так и простудилась. Горничная ушла, а я уже тогда чувствовала себя неважно. Стоило сразу обратиться за помощью.
У Рамона перехватило дыхание.
— О Господи, почему ты мне ничего не сказала?
— Ты же не слушал, — объяснила она просто. — У Изадоры подскочила температура, а телефон не соединялся, и я кинулась на лестницу, чтобы позвонить от соседей… Но помню только, как все поплыло у меня перед глазами и я старалась удержаться на ногах…
Рамон в ужасе закрыл глаза.
— Бог мой, Норин! — прошептал он и, развернувшись, ушел.
— Прости! — крикнула она вслед, но он уже не слышал ее. Откинувшись на подушки, девушка смотрела в потолок и думала, что все к лучшему: рано или поздно Рамон должен был узнать правду.
ГЛАВА ДЕВЯТАЯ
На следующий день мисс Плимм помогла Норин принять душ. Вернувшийся пораньше домой Рамон застал ее уже в постели, одетую в одну из очаровательных, белых с вышивкой, ночных рубашек. Мисс Плимм пыталась феном высушить ей волосы, но они были такие густые, что занятие растянулось едва ли не на час.
— Давайте я, — предложил он и забрал фен из рук женщины, — а вы загляните, пожалуйста, на кухню и попросите приготовить что-нибудь латиноамериканское.
— Прекрасно, но я хочу еще до ужина сходить в магазин. Мыло заканчивается.
Рамон вытащил бумажник.
— Купите тогда заодно заколку, — попросил он, — или резинку. Что-нибудь для волос.
— Обязательно, — хитро ухмыльнулась мисс Плимм и, взяв деньги, вышла, плотно закрыв за собой дверь.
Рамон осторожно присел на край кровати и включил фен. Одной рукой он распутывал волосы Норин, а другой направлял на них струю теплого воздуха. Он сидел, совсем рядом, в одной лишь белоснежной рубашке с расстегнутым воротником, без пиджака и без галстука. От него исходил приятный запах одеколона и мыла, и лицо его было так близко… И самые черные волосы, и самые пронзительные глаза, которые она когда-либо видела, с самыми длинными ресницами… И все это такое искушение для ее губ…
Он почувствовал ее пристальный взгляд, обернулся и погрузился в бездонную глубину ее серых глаз. Расстояние между ними было столь малым, что электрический разряд пронзил ее тело, губы ее приоткрылись, поддавшись силе воздуха, распиравшего грудь и устремившегося наружу.
Фен продолжал работать, забытый и никому не нужный, пока Рамон не выключил его и не отложил в сторону. Потом его рука медленно скользнула по ее длинным густым волосам, поднесла их к губам, и, закрыв глаза, в полной тишине, он прошептал:
— Как я мечтал о твоих волосах!.. Я радовался, что ты закалывала их на макушке: соблазн дотронуться до них становился от этого еще сильнее… Я не раз представлял, каково это — чувствовать их руками, губами… — Ее внезапный вздох заставил его вздрогнуть. — Ты не знала, что я с ума по тебе сходил?
— Нет, — удивленно произнесла Норин, — я и помыслить не могла такое!
Он взял в руки фен и долго глядел на него.
— Я ведь не мог сказать тебе, — произнес он вдруг. — И после свадьбы стал таким язвительным и злым — обижал тебя, держал дистанцию. Так или иначе, Норин, но последние шесть лет я постоянно превращал твою жизнь в кошмар… Но теперь все будет по-другому. Знаешь, мне стало нравиться приходить домой!
— К еще одному пациенту. — Она нервно усмехнулась.
— Ты не пациент, ты сокровище. Я держу тебя под замком и не хочу делиться тобой с другими.
Норин взглянула на него: он шутит? Доверять Рамону она еще не научилась.
Он почувствовал это и, улыбнувшись, продолжал:
— Все в порядке. Хочешь, буду вести себя более сдержанно? Но когда ты снова встанешь на ноги и полностью поправишься, тогда берегись! — мягко пригрозил он. — Ты от меня легко не отделаешься. — Озадаченная, она нахмурилась, но он уже перешел на другое: — Готова к встрече с тетей и дядей?
— Похоже, да.
— Вот увидишь, они стали другими людьми, — произнес Рамон, и его взгляд скользнул по ее лицу, по длинным волосам… — Ух, какая ты сейчас!.. — вымолвил он. — Постоянно приходится напоминать себе, что ты еще очень слаба…
— Почему? — бросила она, не подумав.
— Потому что хочу повалить тебя на эти подушки и целовать, — целовать, целовать, пока не попросишь пощады…
— Рамон! — Густой румянец залил ей щеки. А он только поднял руку.
— Мы оба понимаем, что сейчас ты еще не готова для такого времяпрепровождения, так что не волнуйся. Но учти — всe впереди.
— Угроза?
— Нет, обещание, — произнес он нежно. — А пока можешь подумать, какое кольцо ты хочешь.
Норин нахмурилась: вероятно, у нее поднялась температура, но нет — она пощупала рукой холодный лоб.
— Я не ношу кольца, — пробормотала она смущенно.
Рамон взял ее левую руку и посмотрел на длинные тонкие пальцы с коротко подстриженными ногтями.
— Может, из белого золота? — задумчиво предложил он. — С рубинами? Будет соответствовать скрытому в тебе огню.
— Зачем тебе дарить мне кольцо? — так и не придя в себя от растерянности, спросила девушка.
— Хочу, чтобы ты осталась в моей жизни, — просто объяснил он. — И у тебя никого нет, кроме Дональдсона. — Назвав эту фамилию, Рамон поморщился. — Думаю, ты его не любишь, — добавил он резко.
— Мне он нравится… очень нравится, — возразила она.
— Да и мне он нравится. Только этот мужчина не для тебя. Ты не дрожишь и не краснеешь, когда он входит в твою комнату.
— Это еще зачем?
— Истинный возлюбленный должен производить впечатление, — последовал ответ. — Должен пробуждать в тебе сладостные, запретные мысли и желания. Должен заставлять тебя краснеть. В тебе же незаметно ни того, ни другого, ни третьего во время визитов Дональдсона. Зато именно так ты ведешь себя со мной.
Норин сжала зубы и взглянула на него, потом пробормотала:
— Мне холодно. И меня бросает в жар!
— Из-за меня, — согласился он совершенно серьезно. — Ты тоже вызываешь у меня жар, так же как и уважение, восхищение, нежность и желание.
— Я не собираюсь спать с тобой, — отрезала она.
— В твоем состоянии это вряд ли возможно, — он не стал спорить.
— Никогда!
— Ну, это слишком долгий срок. А я буду настойчив.
— Я уеду сегодня же!
— Не уедешь. — Ее гнев только рассмешил его. — Тебе надо отдохнуть. Потом вернется мисс Плимм, и мы пообедаем, потом тебя навестят тетя с дядей, а потом наступит вечер, и я почитаю тебе перед сном.
Норин хотелось убежать, но спрятаться было негде.
— Чего ты от меня хочешь? — спросила она.
— А ты не знаешь? — прошептал он и поцеловал ее. Однако в этом дюцелуе не было ни страсти, ни желания — его переполняла нежность, бескрайняя нежность, какую только можно себе представить. И после, когда он ушел, Норин показалось, что все это ей лишь приснилось.
Тетя с дядей приехали в тот самый момент, когда мисс Плимм убирала посуду. Они были в хорошем расположении духа, но явно нервничали и чувствовали себя неловко.
— Мы хотели заглянуть к тебе пораньше, — объяснял дядя, — j однако Рамон попросил подождать, пока ты немного окрепнешь. — Сидя в кресле, он наклонился в ее сторону. — У тебя есть все, что нужно?
— Да, да, — успокоила их Норин. — Рамон обо мне хорошо заботится… я ведь его пациентка, — добавила она быстро, чтобы у них не сложилось впечатление, будто она стремится занять в его жизни место их дочери.
Мэри Кенсингтон казалась постаревшей и менее уверенной в себе.
— Изадора умерла, — произнесла она тихо. — Мы сделали из нее святую, потому что так больно ощущать ее смерть, но она была лишь женщиной, Норин, женщиной, а не святой. Мы знаем об их с Рамоном отношениях, так что не думай, что ты оскверняешь ее память, живя в его квартире, — на ее губах мелькнула грустная улыбка, — мне так жаль, что мы не догадывались, в каком ты была состоянии. И так больно вспоминать, как мы обращались с тобой после смерти Изадоры… И всегда будет больно… Надеюсь, ты простишь нас?
— Мы хотим что-нибудь для тебя сделать, — добавил дядя, — все что угодно, — он выглядел смущенным, — так трудно признавать свою вину.
Они оба казались такими жалкими, что Норин не испытывала к ним больше никакой злобы — ее сердце было слишком мягким.
1 2 3 4 5 6 7 8 9