Теперь мои книги, мои любимые занятия, латынь, греческий, итальянский утратили для меня всякую прелесть, словно прискучившие детские игрушки. Дни стали светлее и душистее, по полям масляно-желтая кукушкина трава уступила место луговому сердечнику, апрель плавно перетек в май, но ни май, ни апрель не принесли мне былой радости. И королева по-прежнему оставалась в немилости, к ней никого не пускали, хоть я и посылала справляться о ней каждый день.Надо встряхнуться! Что, если покататься с Робином? Быть может, я развеюсь от невеселых мыслей, вырвусь из порочного круга своих тревог?Робин. Даже подумать о нем было некоторым утешением, увидеть же его наяву — тем паче. Когда мы с Чертей и другими кавалерами прибыли в королевские конюшни, он был уже там и требовал лошадей с властностью, какой я за ним прежде не замечала.— Кобылу для миледи, не эту ломовую клячу, пентюх, а серую в яблоках. Гнедого мерина сэру Джону, мастеру Вернону — чалого…Как же умело он подобрал лошадь к седоку, и как охотно повинуются ему конюхи. Сколько помню Робина, он умел совладать с любым скакуном, теперь, похоже, это его умение перекинулось и на людей.Во дворе били копытами застоявшиеся кони, мы все были в отличном расположении духа. Я вскочила в седло, сердце у меня радостно екнуло.Улыбаясь во весь рот, словно простой конюх, Робин коротко объяснил:— Молодая кобыла, мадам, резвая, я нарочно для вас посылал за ней в отцовские конюшни. Прекрасно слушается удил и не нуждается в шпорах! Клянусь, вы не разочаруетесь!И мы тронулись.Как пело мое сердце, когда кавалькада неслась по мощеному двору к парку! Вырвавшись на свободу в свежее, но ласковое утро, какое бывает только в Англии и только в мае, я пришпорила молодую кобылку, чтобы галопом помчаться в манящую зеленую даль.И-и-и-и-го-го!Робин был прав — никаких шпор! Сердито заржав, кобылица встала на дыбы, забила в воздухе копытами, а потом, словно Пегас, стрелой полетела по упругой траве. Мы неслись по парку, мои спутники отставали один за другим. Только не Робин — мы со смехом скакали бок о бок и не успели оглянуться, как оказались в пяти милях от дворцовых ворот.Наконец кобыла, успокоившись, что показала наезднице свою прыть, перешла с яростного грохочущего галопа на легкую рысь, потом на шаг. Перед нами виднелась рощица, этакое случайное скопление дубов, кленов и терновника. Робин, кивнув, поворотил к ней гнедого. У рощицы он спешился, взял кобылу под уздцы и стреножил обоих скакунов, чтобы они отдохнули и попаслись.— Мадам? — Он обхватил меня за талию (лицо его раскраснелось от ветра, дыхание еще не восстановилось после дикой скачки) и бережно опустил на траву. — Как вам кобыла?Я рассмеялась от счастья. «Как же хорошо он меня знает», — мелькнула радостная мысль.— Будет неплоха, — поддразнила я, — когда вы немного подучите ее резвости… Он со смехом запротестовал:— Мадам, вы несправедливы к моей кобыле и моему скромному подарку в придачу.— Нет, Робин, нет! — оборвала я его, сжавшись от внезапной боли. — Видит Бог, в мире и без того довольно несправедливости!— Несправедливости?Он как-то странно, искоса взглянул на меня. Словно что-то меня кольнуло — вспомнились слова Гриндала: «Я опасался, как бы вас не уловили через мое посредство».Не уловили?Кто?Я помнила Робина с восьми лет, когда он впервые вместе с отцом прибыл ко двору и поступил в свиту моего брата. С первого взгляда нас неудержимо потянуло навстречу, и он сразу предложил мне свою дружбу. Когда бы я ни появилась при дворе, он всегда был рядом, всегда к моим услугам…Я считала его своим, своим без оглядки, как Гриндала, как Кэт, в числе тех немногих близких людей, без которых не могла обойтись в этом мире наушничества и лицемерия.Но теперь стоит ли ему доверять?И зачем?— Пора возвращаться, — сказала я сухо. К нам, растянувшись по лугу, приближались наши далеко отставшие спутники. Я была одна с Робином, без присмотра своих дам, — недоброжелатель истолковал бы это превратно. Я холодно отстранилась.Он сразу подметил перемену, лицо его гневно вспыхнуло.— Я вас оскорбил, мадам? Полноте, вам нечего меня опасаться!Я смотрела прямо на него, но он смело выдержал мой взгляд. Теперь лицо его побелело от странной решимости.— Робин… что вы хотите сказать? Он колебался.— Мадам, вам страшно… из-за недавних событий?Я кивнула. Тоска окутывала меня, словно липкий туман.Робин продолжал выпытывать, с неожиданной для его лет деликатностью:— Вам страшно за королеву… поскольку гнев короля еще не остыл…— Да! Да! — Я лихорадочно силилась унять дрожь в коленях. — Говорят, они строят козни против нее… против нас!..— Верно! — Робин горько рассмеялся. — А король слушает Ризли и его присных. Однако верит он Сеймурам. Они — дядья принца, а значит — будут стоять за него до последнего, и король это знает. Вот почему отец примкнул к их партии! Он хочет взойти со встающим солнцем! А это солнце — граф Гертфорд!Я увидела проблеск надежды.— А может ли ваш лорд Гертфорд замолвить словечко за королеву? Или если бы вы попросили отца заступиться за королеву, воззвать к государевой милости…— О, мадам… — Он словно проглотил что-то нестерпимо горькое. — Мадам, одумайтесь! Ужели лорд Гертфорд или мой добрый родитель шевельнут пальцем в защиту той, кто, быть может, уже осуждена на смерть как изменница и еретичка!— Изменница? Добрая королева — изменница?Высоко над нами в кроне деревьев резко и скорбно закричал грач. В голове у меня помутилось от страха и горя, словно саранча В Апокалипсисе говорится, что в последние дни из кладезя бездны выйдет саранча и будет жалить подобно скорпионам (Откров. VI, 3 — 5).

уже вышла из кладезя бездны и проникла мне в мозг, и жалила, жалила…Кто такой изменник?Тот, кто совершил измену.В чем провинилась моя мать?Она изменила королю, мадам.Я закричала не своим голосом:— В чем ее измена?! Ведь нет никаких уличающих свидетельств!Он вздохнул с той же горечью, с той же укоризной, потом поклонился — застенчиво, как при первой встрече в присутственном покое.— Мадам, вам ли не знать, что гнев короля — сам по себе закон! И, стоит ему разгореться, всегда найдутся те, кто представит довольно «улик»!— Мне ли не знать? Почему мне? Я смотрела на него в упор. Он молчал, но взгляд его был красноречивей любых слов. День выдался на редкость жаркий, однако у меня похолодели руки и губы. Что-то щелкало в голове, я не разбирала его слов.Он оглянулся через плечо. Наши спутники приближались, Чертей следом за Ричардом Верноном, каждый стремился доскакать первым. В жемчужном воздухе отзывался их смех, от конского топота и гиканья всадников с деревьев над ними взмывали грачи.Робин заговорил снова, слова тяжело падали с его губ:— Я многое слышу, миледи, теперь, когда отец в свите графа, а я — в отцовской. Они говорят о королевских женах, ведь прежняя, Екатерина Говард, была старого рода и старой веры, а ваша матушка Анна — новой.Треск и хруст в голове сделались невыносимы. От жара в густом, неподвижном воздухе у меня сперло дыхание.— Да?..— Мадам, королева Екатерина Говард была распутница; она созналась, и ее полюбовники это подтвердили. Но ваша матушка неповинна в том, в чем ее обвиняли. — Он замолк; дыхание у него прерывалось, словно он только что бежал наперегонки. — Вина ее была одна — и за эту же вину осуждена ныне королева Екатерина — она навлекла на себя смертельную ненависть короля!О Господи Иисусе!Земля закачалась. Я задыхалась, мне было дурно.Словно издалека донесся встревоженный голос Робина:— Помогите миледи! Разрежьте шнуровку, у нее от жары обморок!Ко мне бежали люди, подоспела уже почти вся свита. Робин подхватил меня и прислонил к жесткой дубовой коре.— Простите меня, мадам, за потрясение и боль, — сбивчиво бормотал он, — но, клянусь, как Бог свят, вам следовало знать правду — и больше ни одна живая душа не посмела бы ее вам открыть!
Правду.Поддерживаемая с обеих сторон Робином и Джоном Эшли, я покорно, словно заблудившийся ребенок, ехала назад во дворец — кобылку мою вели в поводьях, и мне хотелось одного — покоя и одиночества, чтобы переварить и принять эту правду. Однако, едва мы вступили в анфиладу моих покоев, навстречу выбежал Гриндал. Глаза у него были безумные, лицо заплакано — он еще не раскрыл рта, а я уже знала, что он скажет.— Мадам! Королева! Король отдал приказ: сейчас ее возьмут под стражу за измену и отведут в Тауэр! Глава 12 Для нас, для тех, кто живет в маленьких комнатах, это худший из звуков — топот ног, словно кто-то бежит от Божьего гнева, и рыдающий всхлип: «Миледи, о миледи!» Я вижусь вам во всей полноте государственной мощи, ведущей актрисой на огромных подмостках мира. Но большую часть жизни я провела в маленьких комнатенках.
Братья Верноны и Эшли силой удерживали Гриндала, но он вырывался, словно в него вселился бес.Я обрела голос:— Пропустите мастера Гриндала ко мне! Говорите, учитель, говорите!Словно прорвав плотину, с дрожащих губ Гриндала полился рассказ:— Анна Эскью! Через нее королеву поймали в ловушку! Из-за того, что мадам Екатерина милостиво принимала ее при дворе и вступилась за несчастную, когда ту приговорили к смерти, теперь ее самое сочли еретичкой!— Анна обвинила королеву?— Напротив, мадам! — Гриндал рыдал от отчаяния. — Для этого лорд Ризли и вздернул ее на дыбу — чтобы бросить королеву в тот же костер! Но хотя два палача что есть силы налегали на рычаги, они не заставили Анну свидетельствовать против королевы. Однако, когда государыня оказалась в немилости, лорд Ризли нанес ей удар в спину. Он заручился приказом от короля, за его самоличной подписью. Теперь он с шестьюдесятью стражниками идет к королеве, чтобы препроводить ее в Тауэр!В Тауэр? Сколько времени осталось до их прихода? Я постаралась собраться с мыслями.— Кто сообщил об этом? — резко спросила я. — Откуда стало известно?Гриндал пытался взять себя в руки.— Королевский лекарь, мадам, доктор Венди, он был у королевы, когда пришел лорд Ризли, и все слышал. Он — Друг королевы, и потому поспешил нас известить.Этот разговор происходил уже на ходу — мы торопливо шагали через мои покои на половину королевы. Я уже различала жуткий, леденящий сердце звук — череду громких протяжных вскриков, разделяемых промежутками гробовой тишины.— Это королева! — в страхе вымолвил Гриндал.Я сама была близка к рыданиям — я никогда не слышала ее плача, даже ни разу не видела, чтобы она обронила слезу.У дверей королевиных покоев не было стражи, только дрожащий шут сжимал кулаки и скалился, словно умалишенный. Где кавалеры из свиты, как в былые времена? Мы шли на звук, пока не натолкнулись на саму королеву.Она не понимала, где находится. Лежа ничком на полу, она испускала хриплые, громкие, истошные вопли. Головной убор свалился в грязь, седые волосы, подкрашенные на дюйм от корней, ровно настолько, насколько их обычно видно, дальше сивые и спутанные, как у ведьмы, разметались по полу — она рвала их и дергала, колотя себя по вискам, словно роженица в муках. Только одно слово можно было разобрать в этом бессвязном вое: «Нет, нет, нет, — рыдала она. — Нет! Нет! Нет!»Возле нее метались, обессилев от слез, ее сестра Герберт, фрейлины Денни, Тиррит и прочие. Одного взгляда на их побелевшие лица было довольно, чтобы понять: их берут под стражу вместе с ней. Лорд-канцлер вознамерился одним махом уничтожить осиное гнездо еретиков. Он уберет с дороги королеву, а дальше их с Паджетом власть над королем станет безраздельной! Вот герой! Вот мужчина — нагнал страху на кучку беззащитных женщин!Возле королевы стоял на коленях маленький, крепко сбитый человечек, он расстегнул тугие рукава и растирал ей запястья. Я видела его в свите отца.— Доктор Венди! Что мы можем сделать для королевы?Он беспомощно пожал плечами, его пухлое лицо было перекошено страхом.— Не знаю, миледи.— Но что-то делать надо! Не бросать же ее на произвол судьбы!Он развел руками, признавая полное поражение. Горе и гнев выплеснулись из меня криком:— Думайте же! — взвыла я. — Господи, мы должны ей помочь!— Миледи? — Это заговорил мажордом королевы — он встречал меня в день приезда и сейчас единственный не потерял присутствия духа. — Если бы король увидел ее такой, он бы уверился в ее невиновности.Другая Екатерина уже пробовала это сделать — моя бедная кузина, она с воплями бежала по дворцу, бежала к королю, веря, что он увидит ее и не пошлет на смерть…Мажордом продолжал:— Или, мадам, если бы вы решились поговорить с королем, молить его о пощаде…Как Екатерина молила за Анну Эскью?Он осекся, на его некрасивом выразительном лице была написана почти полная безнадежность.И все-таки что-то в этом есть. Я обернулась к доктору Венди:— Может ли королева двигаться? Тот снова пожал плечами.— Как всякая женщина, мадам, которая страждет не телом, а душой.— Пожалуйста, дайте ей самого сильного взбадривающего, сэр… умоляю!Ко мне уже подскочила Герберт, сестра Екатерины, на ее заплаканном лице блеснула надежда.— Леди Елизавета… вы поговорите с королем?Я сжала ей руку.— Если мы сможем доставить к нему ее саму, как советует этот джентльмен, мое заступничество не потребуется. — Я взглянула на мажордома. — Но как это сделать?Он опередил меня:— Эй, носилки для королевы, живо, если вам дорога ее жизнь… и подайте к черному крыльцу, не к парадному, запомните!Я повернулась к Герберт.— Сударыня, если вы и другие фрейлины… Она уже ожила.— Конечно, мадам. Поднимите королеву! — пронзительно крикнула она. — Быстрее, платье, гребенки…Они затараторили все разом, словно сороки:— Гамателис сюда, буру, яичного белка, немного румян, ароматы…— Только быстрее! — молила Герберт. — Христом Богом заклинаю, быстрее…
Через десять минут кавалеры из свиты то ли вывели, то ли вынесли королеву к заднему крыльцу, выходящему во двор, когда лорд Ризли со своими стражниками уже входил с парадного. Мы медленно двигались по лабиринту замковых двориков, вся Екатеринина свита с молитвой следовала за нами. Но жарче всех молилась я, молилась, чтобы наша отчаянная затея увенчалась успехом. Наконец навстречу выбежал один из моих кавалеров с самым что ни на есть ободряющим известием.— Король один, с ним никого нет, он в цветнике возле реки.В обнесенном стеной маленьком цветнике на берегу Темзы король с прислужниками дремал в благоухании тимьяна, душистого иссопа и ромашки. Королева пошла к нему одна, мы, притихшие и настороженные, жались у ворот.Однако стоило ей войти, он встрепенулся, словно зверь, которого застигли спящим вдали от берлоги. Сквозь щелочки полуприкрытых глаз он смотрел, как она замедлила шаг, запнулась, потом упала к его ногам, потому что едва держалась на своих. Он услышал, как она рыдает, как взывает к его милосердию, как молит о пощаде за свои проступки. Он почувствовал ее ужас и самоуничижение, вкусил сладость торжества, учуял жертвенный дым искупительного всесожжения ее души, которая поджаривалась на алтаре его гнева.И остался весьма доволен всем виденным.— Так что ты говоришь? — спросил он с новообретенной алчной радостью, так, словно не своей рукой послал ее сегодня на смерть.— Ты мой повелитель, — рыдала она, — мой глава, мой властелин, мой единственный после Бога якорь и краеугольный камень моей веры — о большем я не прошу!Старое подозрение мелькнуло в болезненных провалах его глаз.— Нет, нет, клянусь Святой Марией! — взревел он. — Ты в своей гордыне возомнила себя доктором богословия, Кэт. Ты желала перечить, спорить, навязывать свою волю тому, кто поставлен над тобой Богом!— Государь, государь, — шептала она сквозь слезы, — зная, сколь вы мудры, сколь учены, сколь сведущи в божественных материях, я хотела лишь развеселить Ваше Величество и отвлечь от телесных мук, обсуждая с вами слово Божие!Слабая усмешка тронула уголки его губ:— Даже так?— Чтобы из ваших царственных уст услышать, в чем состоит истинное учение!Это козырная карта — льстить его тщеславию, его вере в свою ученость, — я сама посоветовала ей это по дороге сюда. Сейчас, глядя издалека, как мои чары работают, словно по волшебству, я дивилась, откуда мне стало известно, что говорить.— И даже так, милая? — мягко спросил король.Екатерина кивнула. Он усадил ее рядом с собой на согретую солнцем скамью и грубо утер ей слезы.— Довольно! Я не люблю, когда ты плачешь. Значит, мы были правы, когда наряжали ее и мазали белилами. Я знала: король не потерпит рядом с собой женщину, пусть даже страдающую, если она — не воплощенное совершенство. Он уже развеселился:— Ну же, поцелуй меня, милая, ведь теперь, клянусь, мы снова станем лучшими друзьями.Сгрудясь за садовой стеной, мы рыдали от восторга, ужас перед тем, что могло случиться, придавал особую силу теперешнему нашему робкому ликованию. И вот, пока мы смотрели и гадали, когда нам приблизиться, кто, как бы вы думали, проник мимо нас в этой райский сад? Разумеется, великий змей, сам Ризли.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15