– Я думаю, что и команда у него хорошая! – заметил Ришелье.
– Да, – отозвался Калиостро, – а офицер, который командует вторым судном, – выдающийся моряк. Я его вижу – он еще молод, он любит рисковать, и, к несчастью, он храбр.
– Как – к несчастью?
– Да! Я ищу этого друга Лаперуза через год, но больше его не вижу, – продолжал Калиостро, с тревогой разглядывая стакан. – Среди вас нет родственников или близких людей господина де Лангля?
– Нет.
– Так вот: смерть начнет с него. Я его больше не вижу.
Испуганный шепот вылетел из уст присутствующих.
– Ну, а он?.. Он?.. Лаперуз? – произнесли чьи-то прерывистые голоса.
– Он плывет, он пристает к берегу, он высаживается на берег. Год, два года счастливого плавания. Мы получаем от него известия. А потом…
– А потом?
– Океан огромен, небо пасмурно. Тут и там возникают неисследованные земли, тут и там появляются лица, отвратительные, как чудовища греческого архипелага. Они подстерегают корабль, который несется в тумане среди рифов, увлекаемый течением. Но вот разражается буря, более милосердная, чем берег, потом загораются зловещие огни. О Лаперуз, Лаперуз! Если бы ты мог услышать меня, я сказал бы тебе: «Подобно Христофору Колумбу, ты отплываешь, чтобы открывать новые земли. Лаперуз! Не доверяй незнакомым островам!» Экспедиция Лаперуза пропала без вести; в 1826, 1828 и 1964 гг, ее следы были найдены на о. Ваникоро.

.
Он умолк.
Ледяная дрожь пробежала по телу присутствующих, когда звучали последние слова Калиостро.
– Но почему же вы не предупредили его? – вскричал граф Гаагский: как и все остальные, он подпал под влияние этого необыкновенного человека, волновавшего сердца по своей прихоти.
– Увы! – отвечал Калиостро. – Всякое предостережение бесполезно: человек, который предвидит судьбу, не может судьбу изменить. Господин де Лаперуз посмеялся бы, если бы он услышал мои слова, как смеялся сын Приама Сын Приама – Гекчор, один из героев Троянской войны, погибший в единоборстве с Ахиллом.

, когда пророчествовала Кассандра… Но позвольте, ведь и вы смеетесь, граф Гаагский, и заражаете своим смехом остальных. О, не спорьте со мной, господин де Фавра: мне никогда еще не доводилось встречать легковерных слушателей.
– Как бы то ни было, – сказал граф Гаагский, – но если бы мне случилось услышать от такого человека, как вы: «Берегитесь такого-то человека или такого-то события», – я внял бы этому предостережению и поблагодарил советчика.
Калиостро мягко покачал головой, сопровождая это движение грустной улыбкой.
– В самом деле, господин Калиостро, – продолжал граф, – я буду вам признателен, если вы меня предостережете.
– В таком случае, прикажите мне, – сказал Калиостро. – Без приказа я не сделаю ничего.
– Что вы хотите этим снизать?
– Пусть ваше величество повелит мне, – тихо сказал Калиостро, – и я повинуюсь.
– Повелеваю вам открыть мне мою судьбу, господин Калиостро, – с величавой учтивостью произнес король.
Как только граф Гаагский разрешил обходиться с ним как с королем, де Ришелье встал, подошел к монарху, смиренно поклонился ему и сказал:
– Благодарю за честь, которую вы, государь, король Шведский, оказали моему дому. Пусть ваше величество соблаговолит занять почетное место. С этой минуты оно не может принадлежать никому, кроме вас.
– Нет, нет, останемся все на своих местах, господин маршал, и не упустим ни одного слова, которое скажет мне граф Калиостро.
Калиостро устремил глаза на стакан; вода, словно повинуясь магии его взгляда, заколыхалась, выполняя его волю.
– Государь! Скажите, что вам угодно знать, – произнес Калиостро, – я готов вам ответить.
– Скажите, какой смертью я умру.
– Вы умрете от пистолетной пули, государь. Лицо Густава прояснилось.
– Ах, вот как! Я умру в бою, смертью воина. Спасибо, господин Калиостро!
– Нет, государь!
– Но тогда где же это произойдет?
– На балу, государь Густав III был убит в 1792 году на маскарадном балу.

.
Король погрузился в задумчивость.
Калиостро поднялся было с места, но снова сел, уронил голову и закрыл лицо руками.
Побледнели все, окружавшие и того, кто произнес это пророчество, и того, к кому оно относилось.
Господин де Кондорсе подошел к тому месту, где стоял стакан воды, в котором прорицатель прочитал зловещее предсказание, взял его за донышко, поднес к глазам и принялся внимательно разглядывать сверкающие грани стакана и его таинственное содержимое.
– Ну что ж! – сказал он. – Я тоже попрошу нашего прославленного пророка задать вопрос своему магическому зеркалу. Но, к сожалению, – продолжал он, – я не могущественный вельможа, я не повелитель, и моя безвестная жизнь не принадлежит миллионам людей.
– Что ж, маркиз, – глухим голосом сказал Калиостро, опуская веки на остановившиеся глаза, – вы умрете от яда, который носите в перстне – том самом, что у вас на пальце. Вы умрете…
– Ну, а если я сниму его? – перебил Кондорсе.
– Снимите!
– Бесполезно говорить об этом, – спокойно сказал Калиостро, – господин де Кондорсе никогда не снимет его.
– Да, – сказал маркиз, – это правда, я не сниму его, и не для того, чтобы помочь судьбе, но потому что Кабанис изготовил для меня единственный в мире яд, который представляет собой твердую субстанцию, получившуюся волею случая, а такой случай, возможно, никогда не повторится; вот почему я никогда не расстанусь с этим ядом. Торжествуйте, если хотите, господин Калиостро.
– Я не хотел причинить вам боль, – холодно отвечал Калиостро.
Он сделал знак, говоривший, что желает на этом кончить, по крайней мере – с господином де Кондорсе.
– Сударь! – заговорил маркиз де Фавра, – Не соблаговолите ли вы предсказать и мне какую-нибудь блаженную кончину в том же роде?
– О, господин маркиз! – отвечал Калиостро, начиная раздражаться от этой иронии. – Вы напрасно завидовали бы этим господам, ибо – слово дворянина! – вас ожидает нечто лучшее.
– Лучшее? – со смехом воскликнул г-н де Фавра. – Берегитесь: вам будет трудно изобрести что-нибудь получше, чем море, огонь и яд!
– Остается еще веревка, господин маркиз, – любезно заметил Калиостро.
– Веревка? Ого! Да что вы говорите?
– Я говорю, что вас повесят, – отвечал Калиостро, войдя в пророческий раж и уже не владея собою.
– Но во Франции дворянам отрубают голову!
– Вы уладите это дело с палачом, сударь, – сказал Калиостро, уничтожая собеседника этим грубым ответом.
С минуту присутствующие пребывали в нерешительности.
– А знаете, я весь дрожу! – заявил г-н де Лоне. – Мои предшественники выбрали столь печальный жребий, что если и я опущу руку в тот же мешочек, то мне это не сулит ничего доброго. И, обращаясь к Калиостро, прибавил:
– Что ж, сударь, теперь моя очередь – преподнесите мне мой гороскоп, умоляю вас!
– Ничего нет легче, – отвечал Калиостро:
– удар топора по шее – и этим все сказано.
В зале раздался крик ужаса. Де Ришелье и Таверне умоляли Калиостро остановиться, но женское любопытство одержало верх.
– Послушать вас, граф, – обратилась к нему графиня Дю Барри, – право весь мир умрет насильственной смертью. Как? Нас тут восемь человек, и из восьми вы уже приговорили к смерти пятерых! Но увы! Я всего-навсего женщина. Женщина умрет в своей постели – не так ли, господин Калиостро?
– Позвольте, – сказал Калиостро, – вы спрашиваете меня или нет?
Графиня сделала над собой усилие и, почерпнув мужество в улыбке присутствующих, воскликнула:
– Что ж, рискну! Скажите: как кончит Жанна де Вобернье, графиня Дю Барри?
– На эшафоте, графиня, – отвечал мрачный пророк.
– Вы шутите! Это правда, сударь? – пролепетала графиня, сопровождая свои слова умоляющим взглядом.
Но Калиостро довели до крайнего напряжения, и он не заметил ее взгляда.
– Почему шучу? – спросил он.
– Да потому, что для того, чтобы взойти на эшафот, нужно убить, зарезать, словом, совершить преступление, а я по всей вероятности никогда никакого преступления не совершу! Это шутка, не так ли?
– О Господи! – воскликнул Калиостро. – Да, это такая же шутка, как и все, что я предсказал.
Графиня разразилась хохотом, который внимательный слушатель нашел бы неестественным – слишком уж он был визглив.
– Какой ужас! – вскричала графиня Дю Барри. – Ах, какой вы злой человек! Маршал! В следующий раз выбирайте гостей с другим характером, иначе я к вам больше не приду!
– Простите, графиня, – сказал Калиостро, – но вы, как и все остальные, сами этого хотели.
– Я, как и все остальные!.. Но, по крайней мере, вы дадите мне достаточно времени, чтобы выбрать духовника?
– Это был бы напрасный труд, графиня, – отвечал Калиостро.
– Как так?
– Последним, кто взойдет на эшафот в сопровождении духовника, будет…
– Будет?.. – хором подхватили присутствующие.
– Французский король!
Эти слова Калиостро произнес глухим и таким зловещим голосом, пронесшимся, как дыхание смерти, и холод пробрал собравшихся до самого сердца.
На несколько минут воцарилось молчание.
Пока длилось это молчание, Калиостро поднес к губам стакан воды, в котором он прочитал столько кровавых пророчеств. Но едва стакан коснулся его рта, как он отставил его с непобедимым отвращением, словно испил из горькой чаши.
– А вы, господин маршал, успокойтесь, – сказал Калиостро, – вы, единственный из всех нас, умрете на своей постели.
– Кофе, господа! – предложил старый маршал, в восторге от предсказания. – Кофе!
Все поднялись с мест.
Калиостро проследовал за своими сотрапезниками в гостиную.
– Одну минуту! – произнес Ришелье. – Мы с Таверне – единственные, кому вы ничего не сказали, дорогой чародей!
– Господин де Таверне просил меня ничего не говорить, а вы, господин маршал, ни о чем меня не спрашивали.
– Я повторяю свою просьбу! – умоляюще складывая руки, – воскликнул Таверне.
– Но позвольте! Не можете ли вы, дабы доказать нам могущество своего гения, сказать нам одну вещь, о которой знаем только мы двое?
– Какую? – с улыбкой спросил Калиостро.
– А вот какую: что делает наш славный Таверне в Версале вместо того, чтобы спокойно жить в Мезон-Руж, на своей чудесной земле, которую король выкупил для него три года назад?
– Ничего нет легче, господин маршал, – отвечал Калиостро. – Десять лет назад господин де Таверне хотел сделать свою дочь, мадмуазель Анд-ре, фавориткой короля Людовика Пятнадцатого, но это ему не удалось.
– Ого! – пробурчал Таверне.
– А сейчас господин де Таверне хочет отдать своего сына, Филиппа де Таверне, королеве Марии-Антуанетте. Спросите его, лгу ли я!
– Честное слово, – весь дрожа, сказал Таверне, – пусть дьявол меня унесет, если этот человек не настоящий колдун!
– Ну, ну! Не говори так дерзко о дьяволе, мой старый товарищ! – сказал маршал.
– Ужасно! Ужасно! – прошептал Таверне. Он повернулся к Калиостро, желая попросить его быть скромнее, но тот исчез.
– Идем, идем в гостиную. Таверне, – сказал маршал. – Или они выпьют кофе без нас, или мы выпьем холодный кофе, а это гораздо хуже.
И он побежал в гостиную.
Но гостиная была пуста: ни у одного из гостей не хватило мужества снова посмотреть в лицо этому ужасному предсказателю.
В канделябрах горели свечи, в кувшине дымился кофе, в очаге пылал огонь.
И все это было напрасно.
– Честное слово, мой старый товарищ, нам как будто придется пить кофе наедине… Да где же ты? Куда тебя черт унес?
Ришелье оглядел все углы, но старикашка улизнул вместе с другими гостями.
– Не беда, – сказал маршал, хихикая так же, как захихикал бы Вольтер, и потирая свои сухие белые руки, все в перстнях, – я единственный из всех, здесь присутствовавших, умру на своей постели. Ну, ну! На своей постели!.. Граф Калиостро! Уж я-то не принадлежу к числу недоверчивых! На своей постели и как можно позднее?.. Эй! Моего камердинера и капли.
Камердинер появился с флаконом в руке. Маршал вместе с ним отправился к себе в спальню.


ЧАСТЬ ПЕРВАЯ


Глава 1.
ДВЕ НЕЗНАКОМКИ

Сидя в теплой, благоухающей столовой герцога де Ришелье, мы не могли увидеть, хотя она и стучалась в дверь, зиму 1784 года – это чудовище, пожравшее шестую часть Франции.
И все же во время, в котором мы очутились, то есть в середине апреля месяца, триста тысяч несчастных, умиравших от холода и голода, стонали в одном только Париже, в Париже, где, под тем предлогом, что ни в каком другом городе не живет столько богатых людей, ничего не было предусмотрено для того, чтобы помешать бедным погибать от холода и нищеты.
Король израсходовал все деньги из казны на раздачу милостыни; он взял три миллиона, полученные от городских ввозных пошлин, и употребил их на облегчение участи несчастных, объявив, что всякая неотложность должна отступить и умолкнуть перед неотложностью холода и голода.
Королева пожертвовала пятьсот луидоров своих сбережений. В приюты превратили монастыри, больницы, общественные здания, и все ворота по приказу хозяев распахивались, следуя примеру ворот королевских замков, чтобы открыть доступ во дворы особняков беднякам, которые только что, скорчившись, сидели у костров.
Таким способом люди надеялись заслужить хорошую оттепель.
Но небо было непреклонно!
Вскоре груды снега и льда стали такими громадными, что лавки были ими заслонены, переходы закупорены; пришлось отказаться от расчистки льда, ибо ни сил, ни гужевого транспорта уже не хватало.
Беспомощный Париж признал себя побежденным и прекратил борьбу с зимой. Так прошли декабрь, январь, февраль и март; порой двух-трехдневная оттепель превращала в океан весь Париж, лишенный сточных желобов и водостоков.
В конце марта началась оттепель, но оттепель неровная, неполная, с возвращениями заморозков, которые продлевали беду, страдания и голод.
На улицах мчавшиеся кареты и кабриолеты стали грозой пешеходов, которые не слышали их приближения, которым мешали избежать столкновения ледяные стены и которые, наконец, пытаясь убежать, чаще всего попадали под колеса.
Малое время спустя Париж был переполнен ранеными и умирающими. Тут – сломанная нога при падении на голом льду, там – грудь, пробитая оглоблей кабриолета, который, увлекаемый собственной скоростью, не мог остановиться на льду. Полиция принялась охранять от колес тех, кто ускользнул от холода, голода и наводнений. Заставляли платить штраф богатых, которые давили бедных. Дело в том, что в те времена, в царствование аристократии, аристократизм проявлялся даже в том, как правили лошадьми: принц крови скакал во весь опор без крика «берегись!»; герцог, пэр, дворянин и девица из Оперы – крупной рысью; президент и финансист – рысью; франт правил сам, как на охоте, а позади него стоял жокей, который кричал «берегись!», когда хозяин уже зацепил или опрокинул какого-нибудь несчастного И вот при таких-то обстоятельствах, о которых мы сейчас рассказали, неделю спустя после обеда, который дал в Версале де Ришелье и который читатель видел прекрасным, но холодным солнечным днем, в Париж въехало четверо саней, скользивших по затвердевшему снегу, покрывавшему Курла-Рен и вход на бульвары, начиная с Елисейских полей. За пределами Парижа снег мог долго сохранять свою девственную белизну – там редко ходили по нему ноги пешеходов. А в самом Париже напротив – сто тысяч ног в час быстро лишали его свежести, грязня сияющую мантию зимы.
В головных санях сидели двое мужчин, одетых в коричневые суконные широкие плащи с двойными воротниками; единственную разницу, которую можно было заметить в их одежде, составляло то, что у одного из них были золотые пуговицы и петлицы, а у другого были шелковые петлицы и шелковые пуговицы.
В следующих санях сидели две женщины, так плотно закутанные в меха, что разглядеть их лица было невозможно.
Эти две женщины, сидевшие рядышком и так близко друг к другу, что сиденья не было видно, разговаривали, не обращая внимания на многочисленных зрителей, смотревших, как они едут по бульвару.
Мы забыли сказать, что после минутного колебания они продолжали свой путь.
Одна из них, более высокая, более величественная, прижимала к губам вышитый батистовый платок, держала голову твердо и прямо, несмотря на ветер, хлеставший в лицо. На церкви Сент-Круа-д'Антен пробило пять часов, и на Париж начала спускаться ночь, а вместе с ночью и холод.
1 2 3 4 5 6 7