— Да, мы вчера поженились. Я Симон Тэлброк. Как тебя зовут?
Великан огляделся, как будто искал взглядом капкан.
— Граффод, — сообщил он наконец.
— Ты и твои товарищи — пастухи?
— Пастухи.
Порывом ветра густой черный дым от костра понесло в сторону Симона и Аделины.
— Вы жжете зеленые деревья. Трудная вас ждет зима, если не припасете лучшего топлива.
— На зиму у нас есть сухие дрова.
— Могу я провести свою жену в хижину?
— Там спят мужчины, — Граффод неопределенно пожал плечами, — и женщины. Одна или две.
Аделина через плечо Граффода смотрела на пастухов. Она насчитала девять человек у широких дверей хижины. Дым, казалось, никому не мешал. Мужчины возле огня играли в кости. Один из них смотрел на Тэлброка, остальные его не замечали.
Хоть одежда их и была в заплатах, а мечи в зазубринах, клинки мечей грозно блестели в лучах заходящего солнца. Тэлброк кивнул в сторону загонов:
— Овцы ваши собственные?
— Стада принадлежат Кардоку. Мы смотрим за ними днем и ночью и получаем половину руна.
— В гарнизоне для вас найдется работа получше и плата пощедрее.
Мужчины, игравшие в кости, подняли головы. Граффод нахмурился:
— С нас довольно этих войн. Это у Кардока договор с нормандцами. Нас его дела не касаются.
Тэлброк достал из-под кольчуги небольшой мешочек и взвесил его на ладони:
— Здесь золото для того, кто скажет мне, как вооруженный всадник может выбраться из долины, минуя дорогу в ущелье.
Ответом ему была тишина. Аделина видела, как рука Тэлброка медленно ползет к рукояти меча. Граффод ткнул пальцем в небо.
— Вот как. Он едет в нормандский гарнизон, вытаскивает меч и проклинает душу Генриха Плантагенета, да так, чтобы все слышали. Не пройдет и часа, как он окажется в раю. Попы по крайней мере так утверждают.
— Ваш священник вам так объяснил? Одноухий пастух усмехнулся:
— Он настоящий зануда, этот священник. Запрещает женщинам проявить к нам немного доброты. Если я скажу, что священник обещает на том свете помилование повстанцам, вы избавите нас от дотошного старика, как это было с другим попом?
— Нет! — Аделина привстала в седле и схватила Симона за плечо. Конь его дернулся от неожиданности, и Аделина едва не потеряла равновесие. Золотые монеты Симона упали на землю, когда он повернулся, чтобы поддержать жену.
— Молчи! — прорычал Симон. После того как он убедился в том, что жена достаточно крепко сидит в седле, он опять обратился к Граффоду: — Другие люди, и покрепче тебя, и похитрее, пытались спровоцировать меня таким путем. Я не стану обнажать меч, чтобы остановить чью-то речь о мертвом священнике. Пусть говорят! Я поклялся, что не буду этого делать, и сдержу обещание. Но тебе, Граффод Одноухий, я даю другую клятву: вы со своими солдатами можете жить здесь и разыгрывать из себя пастухов до тех пор, пока никому не угрожаете: ни моим солдатам, ни моей жене и ее родне, ни священнику с кислой рожей. В тот день, когда вы нарушите запрет, ты умрешь от моей руки. Любой из вас. Кардок не сможет защитить тебя.
Мужчины встали в кольцо, мечи наготове. Граффод покачал головой:
— Пусть себе живет попик. Здесь мы никому не причиним вреда, даже этому прыщу в сутане.
Симон поверх плеча Граффода взглянул на хижину.
— Значит, вы будете жить здесь в мире. Граффод прищурился.
— Твое золото там, на земле.
— Забирайте его, — сказал Симон, — и наймите толкового дровосека, чтобы он вам приличных дров нарубил.
Пастухи, что стояли ближе к дверям, засмеялись. Скоро уже смеялись все, забыв про кости. Здоровенные кулаки одноухого разжались и отпустили ремень, на котором висел меч. Перед ними на холодной земле блестело рассыпанное Тэлброком золото.
Симон коротко велел Аделине возвращаться на тропинку. Через несколько секунд она услышала, что он едет позади.
Всю дорогу до форта они не обмолвились ни словом.
Глава 14
Первый день его семейной жизни подходил к концу. Симон Тэлброк возвращался в крепость. Впереди ехала жена. Никто из них не проронил ни слова, у обоих было тяжело на душе после стычки с Граффодом в лагере бывших мятежников.
Симон воспользовался этой паузой в разговоре еще и затем, чтобы поразмыслить над другими загадками, так и оставшимися неразрешенными в течение дня. Он так и не приблизился ни на шаг к ответу на вопрос, почему Кардок выдал дочь за нормандского изгнанника и почему его дочь сама настаивала на браке. Симон также не мог понять, отчего она желает следовать за ним повсюду, словно невеста, одержимая страстью.
Самый вероятный ответ был очевиден: Кардок решил использовать собственную дочь, чтобы она наблюдала за жизнью гарнизона и он мог сделать вывод о намерениях Тэлброка относительно долины. Причина была достаточно веской, и, если дочь овдовеет, Кардок сможет заявить права на конфискованные у Тэлброка дома и богатства. Чем больше, тем лучше. Старый лис Кардок не упустит возможности поживиться, даже если ради достижения цели ему придется спуститься с гор, пересечь всю Англию, передраться со всеми обитателями благопристойного Кента и утащить добытое обратно, в свои дикие горы.
Симон улыбнулся, представляя, как вздорный и вспыльчивый папаша его жены в Тэлброке, в Кенте, собачится с шакалами Лонгчемпа, которые, без сомнения, сейчас рыщут на бывших землях Симона, до нитки обирая тех, кто там остался. Разумеется, земли перейдут к Савару, младшему брату Симона, в том случае, если он переживет годы правления Лонгчемпа. Симон подумал, что должен написать Савару об Аделине и о том, что брат должен положить ей содержание на случай, если она станет вдовой и вынуждена будет бежать в Тэлброк.
Будущее, особенно в том, что касалось судьбы земель Тэлброка, казалось туманным. Симон хотя и сказал Аделине, что было бы ошибкой зачать ребенка этой зимой, готов был изменить свое мнение. Рано или поздно у него должен появиться наследник — так не все ли равно, когда он будет зачат, этой ночью или позднее.
Мысль о том, что уже нынешней ночью он будет спать с женой, горячила кровь. Сегодня не будет ни долгого пира, ни крепкого вина. Они останутся одни в замке, и никто их не побеспокоит.
Увы, приятное ожидание омрачалось неопределенностью его дальнейшей судьбы. Если Аделина забеременеет, все серьезно осложнится. Симон чувствовал и видел, что у его жены достаточно мужества, чтобы защитить ребенка или спрятать его в случае необходимости на годы. Однако за молодой женой Симона уже наблюдал по крайней мере один шпион Лонгчемпа. И лучник Люк мог быть не единственным наемником канцлера в гарнизоне.
Как только выпадет снег, Аделина может считать себя в безопасности от врагов Лонгчемпа на несколько долгих месяцев. Беда может прийти по весне. Беременной вдове не так-то легко бежать из крепости по крутым горным тропам. Благоразумный мужчина не дал бы жене забеременеть до весны. Благоразумный не женился бы на дочери Кардока, дабы терзаться еженощно от искушения.
Симон взглянул на жену и обнаружил, что она задумчиво смотрит на него. Думала ли она о тех же опасностях, чувствовала ли то же, что чувствовал он — жаркий ток крови? В этот момент решение пришло к Симону само. Он спросит у дочери Кардока, чего она хочет от долгой зимы, что в праздности должны провести они вдвоем в старом замке. Пусть она решит за него.
Симон хотел было уже задать мучивший его вопрос, но передумал. Они уже достигли подножия крепостного вала и вскоре окажутся среди солдат гарнизона. Потом, позже, когда костер запылает в древнем замке, за запертой дверью, он спросит Аделину.
Крепость выглядела лучше, чем могла бы выглядеть в надвигавшихся сумерках, освещенная последними лучами заходящего солнца. Сейчас, в красноватом свете заката, разница в цвете старых бревен и новой, наспех сооруженной обшивки была незаметна. Дерево приобрело цвет благородного янтаря.
У ворот крепости диковинными цветами расцвели факелы, от котлов вился ароматный дымок.
Симон спешился и стащил тяжелые рукавицы. Он обнял Аделину за тонкую талию и перенес через подернутую тонкой корочкой льда грязную лужу на чистое пространство. Гарольд стоял у очага, подбрасывал хворост в огонь.
— У вас на столе холодная дичь и похлебка, — сказал он, — и то, что осталось от вина, которым Кардок угощал нас вчера. — Он бросил смущенный взгляд на Аделину, но обратился к Симону: — Повар вскипятил большой котел воды. Если вы хотите использовать ее для купания, я велю солдатам подождать своей очереди.
Аделина вспыхнула. Румянец ее был ярче, чем языки пламени в костре, что развел Гарольд.
— Вели им подождать, — сказал Симон, — мы недолго. Аделина не сказала ни слова, пока Гарольд не покинул замок.
— Я не могу мыться на кухне, — чуть слышно сказала Аделина.
Симон недоуменно пожал плечами:
— После того как еда на день приготовлена, там никого не бывает. Наш повар не особенно усердствует. Он простой воин, я плачу ему чуть больше, чем остальным, чтобы он не дал нам умереть с голоду.
Аделину, казалось, сказанное Симоном не слишком обнадежило.
— Если мы переживем зиму, я велю построить настоящую баню, как в Тэлброке. Пойдем, на кухне тепло, и я закрою дверь на засов.
Симон нахмурился. Его жена, проведя в Нормандии пять лет и пережив роман со своим глупым нареченным, осталась, похоже, скромной, как монашка. Симон засомневался в том, что ему следует отдавать право решения относительно судьбы их брака в руки своей скромницы жены.
— Мне не обязательно принимать ванну, — сказала она. Аделина дрожала от холода, и край подола ее платья покрывала корочка льда.
— Тогда оставайся здесь. — Симон взял ведро пошел на кухню налить кипятку.
Вернувшись, он застал Аделину сидящей за столом. Еда осталась нетронутой.
— Вот, — он указал на ведро, — мойся здесь, в замке. Я пойду на кухню, поставлю еще воды и вскоре вернусь. — Он видел, что ей явно полегчало. — Закрой дверь на засов.
Последние слова обрадовали ее еще больше.
— Спасибо, Симон.
Он взял чистую тунику и поспешил на кухню, чтобы успеть помыться до того, как другие замочат в воде грязную одежду. В Тэлброке на крыше имелась громадная бочка, и слуг было в достатке, чтобы каждый день наполнять горячей водой ванну у настоящего камина в господской спальне. Когда леди Элис, знакомая вдова, принимала ванну у него в спальне и как-то так случилось, что она не смогла отыскать дорогу в свою спальню и теплой летней ночью осталась ночевать там же, где купалась…
Тэлброк тряхнул головой, стараясь отвлечься от воспоминаний об искусной в любви молодой вдове, и принялся полоскать белье в ведре с холодной водой, стоявшем рядом с очагом. После некоторого колебания он надел мокрую одежду прямо на тело и категорически приказал себе забыть о том времени, когда женщины смотрели на Симона Тэлброка так, как он того заслуживал до роковых событий в Ходмершеме.
За то время, пока он находился на кухне, похолодало еще сильнее. Он остановился посреди двора, взглянул на небо, усыпанное предзимними звездами, и пытался найти слова, которые должен будет сказать Аделине. Они не должны быть слишком настойчивыми, но при этом достаточно жаркими, чтобы дать ей понять, что он ее хочет. Она поймет. Именем большого пальца святого Петра он даст ей это понять достаточно внятно.
Еще пару недель назад Симон и представить не мог, что будет жить под одной крышей с женщиной, с женой. Даже если бы он женился на Матильде год назад, когда ее братья впервые подошли к нему с таким предложением, он отправился бы сюда один — Матильда не поехала бы в такую дыру. Симон вздохнул при воспоминании о кротком беленьком личике, промелькнувшем на лестнице в тот момент, когда он разговаривал с Ботвиллами. Если бы он к тому времени уже женился на ней, братья Матильды могли бы убить его, чтобы освободить сестру от участи жены изгоя.
А теперь у него нежданно-негаданно появилась жена — красивее, чем самая прекрасная из придворных дам, и достаточно храбрая, чтобы без страха поселиться под одной крышей с преступником, убившим священника. Симон еще раз взглянул на звезды и мысленно поблагодарил святых за свалившуюся на него удачу.
Он моргнул, не веря глазам, вгляделся попристальнее. Факелы на крепостной стене горели ярко, освещая южную стену настолько, чтобы безошибочно узнать в мужчине на стене лучника Люка — никто, кроме него, не выходил на пост с луком. Рядом с ним стояла женщина.
И этой женщиной была Аделина.
Он мог бы подняться на стену, но приказал себе не делать этого из-за Аделины. Если на стене завяжется схватка, женщина может упасть. В первый момент Симон ничего не понял, не сумел сделать никаких выводов из увиденного. Он заставил себя, стоя в мокрой одежде на холоде, оценить последствия своих действий или бездействия. В Ходмершеме он действовал слишком быстро и сурово поплатился за это. Ходмершем научил его большему, чем он сам мог предположить.
Симон стоял и смотрел на свою жену и шпиона Лонгчемпа. Он был слишком далеко, чтобы слышать, о чем они говорят, но достаточно близко, чтобы понять, что разговор их носит деловой характер. Более того, он видел, что они не могут прийти к согласию. О том, что они повстречались на крепостной стене случайно, не могло быть и речи. Видно было, что им есть что сказать друг другу. Есть, ибо оба они, вне сомнения, были шпионами Лонгчемпа.
Они оба.
Не было необходимости пытаться справиться ними обоими.
Не было необходимости вообще что-то предпринимать.
Им стоило лишь взглянуть вниз, чтобы увидеть его. Симон отделился от стены кухни и медленно пошел в замок, который, как он уже знал, будет пуст. Он открыл дверь, которая, как он знал, осталась незапертой.
Вода в ведре остывала. Ее зеленая льняная рубашка сохла на скамье. Над ней поднимался зыбкий пар — огонь все еще горел достаточно ярко. Верхнее платье лежало рядом. Лед на подоле растаял и лужицей стек на пол.
Она успела вымыться, постирать белье и переодеться. Должно быть, их свидание с Люком только-только началось. Пока она не успела сказать ему слишком много, пока нет.
Симон двинул кулаком о стену, при этом где-то в глубине сознания успел удивиться тому, что не чувствует боли. Понимая, как все это глупо, он все же считал минуты, пока его жена беседовала со шпионом Лонгчемпа. Еще одним шпионом.
Вопреки здравому смыслу он продолжал, помимо воли, искать объяснения ее вероломству, объяснения, которые могли бы ее оправдать в его глазах. Каким он оказался глупцом, позволив ей женить его на себе.
Но еще большим глупцом он был, когда позволил себе вообразить, что теперь, когда рядом с ним дочь Кардока, его одиноким ночам придет конец. Со времен Ходмершема он успел познать много горечи, но, видно, судьбе этого было мало.
Симон сумел взять себя в руки и усмирить гнев. Кулак его зудел, он знал, что вскоре зуд уступит место боли, но, помимо вмятины в деревянной обшивки стены, он не оставит никаких следов своего гнева. Он никому и ничему не причинит здесь вреда.
Гарольд оставил вино со свадебного пира на столе возле огня. Симон налил вина в кружку и стал пить, дожидаясь возвращения жены. Кажется, она поняла, что он видел ее на стене. Аделина замерла у порога, словно не знала, стоит ли заходить.
— Почему? — спросил он. — Почему ты не подождала до утра, чтобы встретиться со своим лучником? Тебе хотелось, чтобы вас обнаружили вместе?
Она держалась на удивление храбро, и храбрость ее была словно соль для его израненной души.
— Ты воображаешь себя жертвенным ягненком — идешь на заклание во имя дела Лонгчемпа? Хочешь, чтобы преступник муж избил тебя или убил, чтобы дать королю повод расправиться со мной?
Аделина отступила к двери, и в этот момент Симон знал, что, если она побежит прочь, он не станет ее догонять. Она не побежала, но и не торопилась входить.
Симон поманил ее.
Она покачала головой.
— Заходи, — сказал он. — Ты действительно думаешь, что я сделаю тебе одолжение и позволю пожертвовать собой ради Лонгчемпа? Я мог бы сделать это быстро, Аделина. Ты бы даже не почувствовала боли.
Она что-то очень тихо пробормотала, говорить ей было трудно.
— Не бойся, говори громче, — сказал Симон. — Мученики должны уметь доносить до своих палачей суть дела, за которое они гибнут. Если ты будешь бормотать, эффект окажется ничтожным.
Аделина выпрямилась, опустив руку, которой придерживалась за притолоку двери.
— Я сделала это ради тебя, — сказала она.
Даже в такой момент, когда, казалось, все факты были против нее и ей оставалось только оправдываться, она не утеряла способности поражать его. Отпусти ее, твердил ему разум, позволь вернуться в отцовский дом. Только Бог знает, на что она может толкнуть тебя, если останется. Одному Богу ведомо…
Дверь скрипнула. Аделина все еще стояла у входа. Между ними горел огонь в очаге. Словно нарочно, языки пламени взметнулись вверх, мешая смотреть, извращая образы.
— Уходи.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29