Те, однако, были очень ослаблены зараженными эманациями дома, но все-таки боролись мужественно. Впрочем, Супрамати и сам защищался. Могучей волей своей, которая в состоянии была сдвинуть гранитные глыбы, он мгновенно опустошил ниши, и поверженные на землю бесстыдные статуи разлетелись вдребезги. Затем из поднятой руки его мелькнули языки огня, уничтожившего кровь в чаше и затушившего треножники. Наконец дождь искр полился на ларвов, которые вопили и стонали, быстро таяли, а поглощенная ими кровь красным, до тошноты зловонным паром вытекала из них.
Наконец они исчезли, точно внедрившись в стену, и в течение нескольких минут в подземелье стояла полная тишина; но Супрамати знал, что это только перерыв.
Скрытая в стене дверь отворилась без шума, и появилась Исхэт – последнее искушение мага.
– Несчастная, что тебе надо от меня? Берегись приближаться ко мне, чтобы исходящее из меня чистое пламя не сожгло твое отравленное пороками тело,- строго проговорил Супрамати.
– Что мне надо? Мне надо тебя. Ты прекрасен, как чарующее видение… Я люблю и хочу тебя так, как еще ни одного мужчину в моей жизни, и ты должен принадлежать мне! Ни один смертный не устоял еще против моих прелестей, и ты не будешь первым…
Проворно откупорила она зажатый в руке флакон и разлила вокруг себя находившуюся в нем жидкость. Воздух точно вспыхнул, и стены подземелья задрожали, как бы от динамитного взрыва. Пораженные ударом, духи стихий вздрогнули, побледнели и рассеялись от действия ядовитых миазмов, и Супрамати остался безоружен.
Воспаленными страстью глазами следившая за ним Исхэт воспользовалась этим моментом, бросилась к нему, охватила его руками и, словно в припадке безумия, вонзила свои острые зубы в его руку. В этот миг снова появились ларвы и бросились на помощь Исхэт, обвив Супрамати и стараясь повалить его; но они не рассчитали силы мага, который с быстротою молнии сосредоточил свою могучую волю и одним порывом стряхнул духовных гадов, которые с рычанием разлетелись в разные стороны. Подняв руки, Супрамати произнес формулу, и цеплявшаяся за него Исхэт невидимой силой была поднята на воздух и затем упала на плиты.
В эту минуту Супрамати был великолепен и страшен. Чистый и ясный, с лучистым взором стоял он, как столб света, потому что из каждой поры его тела вырывался точно внутренний огонь, и в этом чистом пламени снова собрались духи стихий и, подкрепленные новыми силами, окружили его. Огненный зигзаг пробежал по подземелью и обрушился на все еще лежавшую на полу Исхэт.
– Негодная тварь, – загремел голос Супрамати, – в наказание за твою дерзость ты будешь слепой и немой, пока сама не захочешь увидеть свет истины и раскаяться. И никакой владыка ада не вернет тебе зрения и слова.
Минуту спустя раскат грома потряс здание, порыв бурного ветра пронесся по подземелью и, несомый духами стихий, Супрамати поднялся в область света, а через несколько минут он был уже в своей лаборатории. Немного спустя прибыл Нивара, мертвенно-бледный, весь покрытый синяками, исцарапанный и в разорванном платье, но торжествующий.
– Ах, учитель! – воскликнул он. – Вот уж могу сказать, что вырвался из ада. Одно только меня беспокоит: я, кажется, укокошил сатанистов с двадцать; конечно, я нехорошо рассчитал, и электрические удары были слишком сильны.
– Ты действовал по праву законной обороны. Кто прикасается к электрической машине, должен нести последствия этого. Но успокойся, Шелом оживит их. Я проделал нечто более жестокое. Чтобы наказать Исхэт, я лишил ее зрения и языка, а ее-то Шелому уже не исцелить, потому что она дерзнула коснуться мага. Но довольно об этом; нам надо скорее принять ванну, чтобы очистить самих себя и платье; от нас воняет падалью.
Через час оба адепта сели за свой скромный ужин.
– Учитель, что делать с двумя спасенными тобою от змей жертвами? Хотя оба находятся теперь в твоем дворце, но ведь они из неверующих?
– Нет, из равнодушных; но сегодняшний случай, наверно, излечил их от увлечения сатанизмом, и мы попытаемся обратить их. В предстоящей великой борьбе именно этих «безразличных» легче всего будет обращать. Ты знаешь, Шелом готовит оккультный поединок со мной; подобные состязания будут везде, так как сатанисты начнут вызывать всех наших братьев, и это очень хорошо. Гордость сынов сатаны натравляет их на эту дерзкую борьбу, в которой они будут, несомненно, побеждены, и на их неудачу мы рассчитываем, чтобы совершить самые многочисленные обращения.
– Зрелище будет любопытное! – заметил Нивара.
– Чрезвычайно любопытное и поучительное. Все скопившееся веками зло выступит на арену для испытания своего могущества. И горе развращающим слабую, невежественную толпу и толкающим ее на зло. Они будут все собраны здесь, и первой их карой будет унижение их гордости, сведенной на нет перед могуществом Создателя, и разоблачение мнимой силы во всей ее слабости. Слепцы! Они воображают, что весь интерес вселенной сосредоточен на этой пылинке, которая суетится посреди миллиардов подобных же ей пылинок и планетных великанов этой бесконечности, где все воспевает славу и мудрость Создателя. Если бы они могли постичь все свое ничтожество, как до глупости смехотворны их бури в капле воды, им было бы стыдно и жалко самих себя. Какой-нибудь «величайший» и прославленный из богохульников и отрицателей Бога, который в бессильной злобе объявил Ему войну и осмеивает Его законы, – вот кто деяниями и словами ведет слепцов к погибели. А сам этот отрицатель, преисполненный гордости, желающий быть мудрее Бога и завидующий славе Христа, был ли он когда-либо в состоянии противодействовать великим космическим законам, мог ли остановить бурю или устранить смерть? И вот когда мятежник, побежденный грозной неведомой силой, уложен будет на смертном одре, а уста, произносившие столько кощунственных слов, онемеют, замкнутые по повелению Божию, и тело представит собой не что иное, как кусок обреченной на разложение плоти, – тогда только станет всем видно, как слабо, ничтожно и жалко было то, что считали «великим».
Глава четырнадцатая
Когда Шелом с Супрамати вышли из зала, пир принял быстро новое направление.
Вошли сатанинские жрецы, ведя за собой связанных мужчин, женщин и детей; под громкие крики озверевшей толпы пленников потащили к статуе сатаны, стоявшей в конце залы, и стали их резать, спуская кровь в огромные металлические тазы. Когда Шелом вернулся в залу и сел на свой трон, сатанинские жрецы начали произносить магические формулы, которые собирали и материализовали ларвов обоих полов. Равнодушным и жестоким взором смотрел Шелом на корчившихся в предсмертных судорогах жертв, изрыгавших проклятия и ругательства; адская пляска, происходившая перед ним, тоже не трогала его. Он только с наслаждением опустошал подаваемые ему чаши с кровью, не утоляя все-таки мучившей его жажды.
Вдруг случилось что-то неожиданное. Дворец дрогнул от страшного громового удара, подставка идола сатаны раскололась, и статуя грохнулась на пол, придавив стоявших у ее подножия. В тот же миг ослепительный свет сверкнул, как молния, и порыв чистого свежего воздуха – ток четырех стихий – пронесся по зале, опрокинув Шелома и сатанинских заклинателей. Все огни мгновенно потухли, и повсюду раздались рычания, стоны и крики отчаяния – это ларвы накинулись на толпу, так как вызыватели временно лишены были власти над чудовищами, которых сами вызвали из тьмы…
Шелом первым вышел из оцепенения. Вскочив на ноги, с пеною у рта от бешенства, он произнес могущественные магические формулы, и так как по своему искусству он был несомненной силой в своем лагере, то на его призыв появились демоны и с его помощью зажгли огонь. Электрическими разрядами прогнал он затем ларвов и тогда только осмотрел поле битвы, в которое обратилась зала. Множество людей были разорваны в клочья, и окровавленные куски их мяса устилали пол; многие из люциферианских жрецов также погибли и валялись на полу с глубокими ранами в горле. Вопя, рыча и толкая друг друга, перепуганная толпа бросилась к выходу, но грозный окрик Шелома остановил бежавших. Его положительно душило сознание, что изгнанные могуществом мага гости принуждены спасаться бегством из его дворца, унося убеждение в его поражении. Не успел он оправиться, чтобы произнести приличествующую обстоятельствам речь, как в залу ворвались несколько женщин с Мадимом, и на лице их написан был ужас. Бледный и расстроенный, Мадим доложил своему владыке, что Исхэт найдена замертво распростертой на полу подземелья; а ужаснее всего то, что покрыта она голубоватой дымкой, не допускавшей их к ней подойти.
– Проклятый флюид мага, – прошептал Мадим. Минуту Шелом был в замешательстве, но потом, с трудом овладев собою, он хрипло крикнул:
– Крови! Скорее крови для ванны!
Бросились к резервуарам, но они оказались пусты или опрокинуты, а собранного из кувшинов было недостаточно. Шелом затопал от бешенства, но, увидав вдруг в нескольких шагах от себя молодого и крепкого человека, схватил кинжал и вонзил тому в горло. Хлынувшей в изобилии кровью наполнили несколько больших сосудов; но с этой минуты ничто уже не могло остановить бегство толпы. Известно было, что в минуту бешенства никто, даже самый близкий не огражден от ножа Шелома Иезодота, и хотя убийство вообще стало таким обычным делом, что на него не обращали внимания, но все-таки каждый берег свою шкуру. Шелом не придал значения быстрому исчезновению своих гостей.
В сопровождении Мадима и людей, несших кровь, он спустился в подвал, где Исхэт продолжала лежать неподвижно. Когда ее обильно полили горячей еще кровью, голубая дымка действительно исчезла, и к ней могли прикоснуться; затем ее тотчас же унесли в покои. Там Шелом велел приготовить ванну и, влив в нее сильно пахнущие снадобья, опустил туда все еще недвижимую Исхэт. Женщины удалились, и Шелом с секретарем остались одни. Все тело Исхэт было в ожогах, и странная вещь: две полосы белого света покрывали, точно повязкой, ее глаза и рот.
– Ах, предупреждал я тебя и умолял не вызывать мага, он обладает страшной силой. Взгляни на раны бедной Исхэт!
– Я тотчас вылечу ее,- горделиво возразил Шелом. Мадим покачал головой.
– Ты забываешь, что это не простые ожоги, а вызванные огнем пространства, которым располагает гималайский отшельник.
Мадим был прав; никакие заклинания и волшебные мази не помогали; напротив, раны точно растравлялись ими. Наконец стоны и судороги указали, что Исхэт приходит в себя. С усилием выпрямилась она, жестом показала, что хочет писать, и Мадим немедленно принес карандаш с бумагой, а Исхэт нетвердой рукой нацарапала:
«Он лишил меня зрения и языка; я не вижу и не могу сказать ни слова. Спаси меня, Шелом Иезодот; если ты так же могуществен, как он, верни мне зрение и речь!»
И в новых конвульсиях она опустилась на подушки.
С этого дня началась ожесточенная борьба между силой ада и волей мага. Тщетно напрягал Шелом всю свою силу и знание, вызывая сильнейших демонов и приглашая к постели больной наиболее выдающихся ученых светил сатанизма; все усилия разбивались о несокрушимую, как скала, волю Супрамати.
Упавшая духом и равнодушная ко всему, терзаемая к тому же мучительными болями, лежала Исхэт, все более и более оставаясь в одиночестве. Шелом все реже навещал свою царицу; странное, мрачное и почти враждебное раздражение овладевало им в ее присутствии, помимо терзавшего его сознания своего бессилия. А так как Исхэт не могла более участвовать в празднествах, и красота ее поблекла, а тело утратило гибкость, то покои больной все более пустели. В эти долгие часы одиночества при мертвенной тишине пустой комнаты, освещенной лишь красной лампадой перед статуей сатаны, в душе Исхэт бродили все фазы бессильного бешенства, возмущения и отчаяния; она начинала уже сомневаться во всемогуществе Шелома Иезодота. Тот закрыл ее бесстыдные глаза и замкнул богохульные уста, а сам сатана не умел открыть их… Однажды ей показалось, что в отдалении волнуется фосфорически блестящее облако, окутывавшее голову Супрамати, смотревшего на нее строго и грустно. Он жестоко наказал ее; а между тем воспоминание о нем преследовало ее и понемногу где-то там, в самой глубине ее существа, пробуждалось что-то и трепетало подобно запертой птичке, бьющейся об решетку своей клетки. Было ли это наследие Неба, та божественная неразрушимая сущность, из которой создана душа, и которая,
наскучив мраком, жаждет свободы и света, словом, чего-то страшного и неведомого преступному созданию, всю жизнь валявшемуся в нравственной грязи?…
Однажды ночью, когда Исхэт задумалась о своей жизни, проведенной в преступлениях и опьянении развратом, в первый раз это прошедшее внушило ей отвращение, и вдруг окружавший ее мрак озарился мягким голубоватым светом, и на этом ослепительном фоне ясно обрисовалось прекрасное лицо мага; его лучистый взор обдавал ее, казалось, теплой и душистой росой, которая успокоила мучительную боль. Любуясь этой картиной, больная забылась, и когда видение исчезло, две горячие слезы скатились по исхудалым щекам Исхэт. В эту минуту ей показалось, что перед ней ясно встал демон, статуя которого украшала ее комнату, а глаза словно стерегли ее осужденную душу. Теперь эти красные глаза яростно и злобно глядели на нее, но странная вещь – ей не было страшно. С адским хохотом побежденного демона видение исчезло.
По мере того как все глубже уходила Исхэт в свой внутренний мир, ей становились тягостны даже редкие посещения Шелома. Однажды она отказалась от парной крови, поданной ей, говоря, что та не вкусна, пахнет гнилью и что пить ее она не будет; взамен она попросила молока и фруктов. Изумленные и обозленные прислуживавшие ей женщины жаловались на капризы Исхэт Шелому, утверждая, что поданная ей кровь – свежая, из только что убитого ребенка; вообще, неприятно было, по их словам, входить в комнату больной вследствие того, что там нередко был нестерпимый запах цветов или каких-то духов, от которых тошнило. Мрачно нахмурясь, слушал Шелом этот доклад, а кулаки его сжимались; в ответ он лишь сухо приказал, чтобы ей дали фруктов и воды, если она не хочет крови. Но с этого дня он почти перестал ходить к больной, да и прежние подруги ее совершенно забросили. Случалось, что ей целыми днями не давали пищи, нередко жажда мучила ее, но Исхэт ничего не требовала, а отсутствие ее сатанинской свиты было ей невыразимо приятно. Со все возраставшим жаром упивалась Исхэт тишиной и размышлениями; изучая свое внутреннее существо, она ставила себе вопросы и не находила ответа, а между тем страшно желала разрешить их. Временами ей чудилась тихая, гармоничная музыка, никогда ранее не слышанная, или чувствовался нежный, живительный аромат; в такие минуты ее волновали тоска и беспокойство, а все существо стремилось к чему-то, что она не могла назвать, но чего желала все сильнее, и что представлялось ей убежищем, мирной и тихой пристанью.
Однажды ночью, когда вновь нахлынули на нее подобные мысли, ей показалось, что вспыхнул ослепительный свет, а неподалеку от нее стоял, как живой, Супрамати, и в поднятой руке его блестел тот символ, против которого так яростно боролись ее братья люцифериане – лучезарный крест. При виде его Исхэт ощутила страшную боль; ей казалось, что тело ее горит, и все в ней рвется и разлетается на части. И вдруг она сползла с постели, упала на колени, и поток слез залил ее лицо.
– О! – мучительно прозвучало в ее истерзанной душе. – Кто скажет мне, где истина? Кто прав, мрак или свет?
Лучистый взор мага выражал, казалось, грусть и сострадание.
– Вернись к свету, из которого создана ты – божественная искра, дыхание Создателя. У Отца Небесного тебя ждет лишь милосердие и прощение. Стучи в открытую всегда дверь раскаяния, и светлые слуги Творца окружат тебя, поднимут из грязи, смоют с тебя бесчестие и взамен покрывающих тебя лохмотьев облекут в белоснежное одеяние.
Как зачарованная, слушала Исхэт этот гармоничный, невыразимо спокойный голос: один звук его обвевал словно живительным дуновением ее страждущее тело. А вокруг нее разыгрывалась между тем настоящая буря. Отовсюду вылезали отвратительные существа, чудовища, полулюди, полуживотные, со зловонной пеной у рта.
В воздухе слышались рычание, свист, и вся эта ватага с угрозами окружала Исхэт, готовая на нее накинуться, но сдерживаемая какой-то невидимой силой. А та ничего, казалось, не видела и не слышала; вся душа ее приникла к кресту, который протянул к ней маг.
Вдруг дверь с шумом распахнулась, и Шелом Иезодот вихрем ворвался в комнату. Он был положительно страшен, с искаженным бешенством лицом, с пеной у рта, налитыми кровью глазами, рыча, как дикий зверь.
– А! Презренная ренегатка! Ты собралась здесь поклоняться гималайскому отшельнику, поклоняться тому, что должна проклинать и попирать ногами.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34