– Слезы праведника будут ему наградой, – произнес чей-то голос, утешая смущенную душу Вайдхивы.
Невежественная и простодушная толпа обоготворила чудесный источник. Отовсюду стекались к нему больные, увечные и слепые, получая исцеление в его врачующих водах, так как вместе с неистощимыми слезами, вытекавшими из каменного сердца Вайдхивы, изливалась сама сущность его естества. В хрустальных каплях источника сосредоточилось все могущество, приобретенное магом, его умение управлять астральными течениями и благотворные излучения, исходившие из него, что не могло быть совершенно уничтожено.
Бедные, обездоленные, нищие духом поняли это и слезами праведника облегчали свои страдания.
На своих руках принесли они материал и построили пагоду, чтобы охранить источник. Каждый, кто погружается в его воды, поет славу Браме и восхваляет его мудрость.
Нарайяна умолк. Его собеседники тоже с минуту молчали, а потом Дахир спокойно заметил:
– Твоя легенда очень поэтична, но полна парадоксов. Пока мы находимся внизу лестницы совершенства, наш слабый разум не в силах объять нашу судьбу во всем ее гигантском объеме; особенно представляется нам непроницаемой тайной ее конечная цель. Тем не менее, мы твердо знаем одно, а именно, что неумолимый закон толкает нас вперед, и что на этом пути всякая остановка гибельна. Поэтому малодушно и бесполезно роптать, сомневаться и судить силу, настолько высокую, что противиться ей было бы таким же безумием, как если бы пловец вздумал противиться волнам океана во время бури.
– Кроме того, позволь мне прибавить,- вмешался Супрамати, – что Вайдхива, несмотря на все свое совершенство и на воспевание славы Брамы, был очень непоследователен. Каким образом, достигнув гармонии, мог он сохранить злопамятство? Почему, обладая почти безграничным могуществом, он не судил в таком случае сам своих недругов? Его же бешенство, когда он получил справедливый ответ, совершенно непонятно.
– Мораль моей легенды такова, что путешествие к совершенству – предприятие весьма рискованное, и что никогда нельзя быть уверенным, что достигнешь своей цели, так как человеческий инстинкт до такой степени внедрен в душу, что почти нет возможности констатировать, когда он окончательно исчезает.
Герой моей легенды совершенно, по-видимому, очистился во время своего долгого восхождения; существо его казалось одной волной гармонии. Вся его мысль обратилась в волю и повелевала космическими законами, которые он понял и которыми умел пользоваться, и только в глубине его существа осталась частица «человека», то есть атом сомнения и эгоизма. Эта-то частица возмутилась и сожгла все чудное здание.
– Для себя лично,- заключил Нарайяна с веселым смехом, – я вывожу из этой легенды – истинна она или ложна – следующую практическую мораль: так как нас никто не торопит и недостатка во времени у нас нет, то благоразумнее наслаждаться настоящим и, насколько возможно, отдалять ту опасную минуту, когда придется явиться перед таинственными небесными вратами и их молчащими стражами, гениями сфер.
– Ты говоришь глупости, Нарайяна! Ты слишком много узнал, чтобы не чувствовать всю тяжесть невежества, и близка минута, когда ты горько будешь оплакивать, что так неблагоразумно осудил себя на бездеятельность, – перебил его Супрамати.
– Не страшно! Чувствуя себя хорошо, я намерен оставаться здесь как можно дольше и буду любоваться издали, как вы будете исходить кровавым потом, карабкаясь по крутой и неблагодарной дороге совершенства, впряженные в колесницу невежества.
– Ты забываешь, что с каждым усилием, с каждым шагом вперед бремя невежества будет все таять, и подъем сделается легче, – с улыбкой заметил Дахир.
– Но не довольно ли? На этой почве мы никогда не сойдемся. Лучше я покажу вам иллюстрацию к легенде о Вайдхиве:
камень, в котором заключена душа мудреца, оплакивающего свое падение.
– Разве здесь есть такой легендарный камень? Разумеется, я хочу его видеть, – с любопытством вскричал Супрамати.
– Да, в конце моего сада. Пойдемте, я сейчас покажу его вам,
– весело ответил Нарайяна, вставая.
По длинной аллее, обрамленной ветвистыми деревьями, они прошли весь сад и вошли в небольшую рощу. После десятиминутной ходьбы они очутились на небольшой полянке, в центре которой стояла маленькая пагода.
Внутри пагоды, в приятном полумраке ясно вырисовывалась большая статуя Будды, стоявшая на высоком постаменте.
У подножия статуи виднелся большой серый камень, треснувший по всей высоте; изнутри, тихо журча, била струя хрустальной воды, падавшая в плоский водоем, который хотя и был переполнен, однако вода не выливалась из него. Куда она девалась – трудно было определить, так как нигде не было видно ни малейшего отверстия.
Вокруг водоема, на ковриках, сидели в разных позах семь человек, обнаженные, страшно худые. Восторженное выражение застыло на лицах, а позы указывали на каталептическое состояние.
– Это – факиры-созерцатели, добровольные стражи чудодейственного источника. Они годами не двигаются с этого места, да так и умрут здесь, а их заменят фанатики такого же сорта. Я взял на себя заботу об их содержании. Раз в сутки я приношу им по горсти риса, который они машинально проглатывают, пою их из источника и смачиваю водой их иссохшие тела. Этого достаточно для поддержания физической жизни; что же касается их душ, то они, под влиянием экстаза, витают в эфире, позабыв о своей телесной оболочке.
– Да, да! Телесные излучения, жизненная сущность этих жертв научного насилия служат для поддержки и продолжения существования какого-нибудь бессовестного ученого, осудившего их на бесполезное прозябание, тогда как сам он наслаждается всеми прелестями роскошной жизни, украшенной умственным трудом,
– суровым тоном сказал Дахир, с сожалением и участием глядя на эти живые скелеты, которые сидели столь же неподвижно и равнодушно, как и священный камень, который они оберегали.
– Ну, это камень не в мой огород. Поглощенная мной первоначальная материя избавляет меня от необходимости заимствовать жизненную силу у чужого организма, – весело сказал Нарайяна.
Затем он прибавил:
– Однако, становится жарко! Вернемтесь домой, друзья мои, и отдохните. За ужином мы увидимся.
Они вернулись во дворец, где Нарайяна их покинул. Но вместо того, чтобы спать, они стали рассматривать драгоценные произведения искусства всех эпох, а потом занялись перелистыванием редких рукописей.
Время быстро летело, и солнце уже достигло зенита, когда они, наконец, усталые, улеглись на диван и заснули.
Их разбудил Нарайяна.
– Пойдемте ужинать! Солнце село, а воздух тепл и ароматен. Хорошо жить даже вполовину, как я живу, – весело сказал он. – Но прежде возьмите ванну: это освежает.
Полчаса спустя, один из красивых отроков, служивших во дворце, провел Дахира и Супрамати в открытую залу, выходившую в сад. Сквозь аркады с тонкими колоннами виднелись темные группы деревьев, из-за которых сверкала гладкая поверхность озера.
Нежный голубоватый свет освещал залу, в центре которой стоял роскошно сервированный стол.
При входе гостей Нарайяна встал с дивана, на котором лежал, и все сели за стол. Ужин был такой же прекрасный, как и завтрак. Как и утром, хозяин дома ограничился молоком и фруктами; он был весел и неистощим в разговорах, так что ужин прошел с большим оживлением.
Настала уже ночь, когда они встали из-за стола и перешли на террасу. Миллиарды звезд сверкали на темной лазури неба, а восходящая луна освещала все мягким, ласкающим полусветом.
Видя, что гости погрузились в созерцание чудного пейзажа, Нарайяна хлопнул по плечу Супрамати и сказал:
– Ну, что? Ты все еще находишь «глупым» и «преступным» мое желание отдохнуть немножко в этой чудной обстановке и насладиться настоящим, вместо того, чтобы стремиться к неизвестной цели и сомнительному счастью, которого я все равно вынужден буду когда-нибудь достигнуть, желаю ли я этого или нет?
– Перестань смущать душу Супрамати, и притом в такую именно минуту, когда он готовится отдаться тяжелому и всепоглощающему труду высшего посвящения, которое требует прежде всего спокойствия и сосредоточения всех умственных способностей,- с неудовольствием заметил Дахир.
– Напротив. Именно в ту минуту, когда он собирается совершить величайшую глупость и заживо похоронить себя, следует разумно говорить с ним и показать ему все прелести жизни, от которой он хочет отказаться, не насладившись ею досыта.
– Я нисколько не жалею о пошлостях жизни, ее пустых и бессмысленных удовольствиях. Меня гораздо больше интересуют новые горизонты, которые открывает мне изучение великих проблем, – с улыбкой ответил Супрамати.
– Я вижу, что ты неисправим! Я же люблю презираемые тобой удовольствия и, в качестве моего гостя, ты должен присутствовать на концерте и балете, которые я устраиваю сегодня вечером в вашу честь.
– У тебя, видно, прекрасно организованный двор, если ты располагаешь даже оркестром и кордебалетом. Мне крайне любопытно видеть и то и другое. Хотя я не ищу и не желаю светских развлечений, тем не менее я ими не пренебрегаю, а твой утонченный вкус служит нам ручательством за интересное представление,- со смехом заметил Супрамати.
Нарайяна вздохнул.
– Я не располагаю больше, увы, такими средствами, как прежде; но в пространстве всегда найдутся хорошие музыканты. В глубине же этого озера покоится много прекрасных баядерок, утонувших к великому горю браминов, их покровителей.
– Нарайяна, ради всего святого, не вздумай воскрешать этих мертвых! От такого спектакля я отказываюсь! – в ужасе вскричал Супрамати. Радушный хозяин рассмеялся тихо и насмешливо. – Не кричи и успокойся! Я никого не буду воскрешать. Дело идет о простой материализации, которая доставит столько же удовольствия вызванным духам, сколько и нам, а на рассвете все артисты вернутся в загробный мир. Следовательно, ты можешь со спокойной совестью наслаждаться концертом и балетом. Нарайяна повернулся и ударил в бронзовый гонг, стоявший на столе.
Тотчас же явились двое молодых слуг: один с треножником, другой со шкатулкой, которые они поставили у балюстрады.
Нарайяна вынул из шкатулки флакон и коробку. Напевая вполголоса вызывания, он вылил на угли несколько капель красной жидкости и бросил щепотку порошка.
Тотчас же поднялся густой дым; затем сверкнули снопы искр, огненными зигзагами рассеявшиеся по всем направлениям, и, наконец, появились кроваво-красные шары, которые взлетели подобно ракетам и разорвались с громоподобным шумом. Часть из них упала в озеро, вода которого как будто вскипела. Потом на время настала тишина.
Но вот из стен, из мрака рощи и из атмосферы стали появляться белые облака и группироваться с одной стороны террасы. Стоя с поднятой рукой, пылающим взглядом, Нарайяна, казалось, распоряжался ими и руководил их движениями. Через несколько минут половина большой террасы была отделена серовато-белой волнующейся занавесой, испещренной искрами. Затем раздалась странная музыка, смесь человеческих голосов и каких-то неизвестных инструментов. Это не было ни определенное пение, ни звуки оркестра; скорее, это были волны гармоничных вибраций, необыкновенно нежных и сильных. Исполняемая мелодия была так же странна и оригинальна, как и самый способ исполнения таинственного концерта.
Супрамати, как очарованный, с восхищением слушал эту музыку, как вдруг его внимание было привлечено глухим рокотом, доносившимся с озера.
Он увидел, как на поверхности его вздулась пенистая волна и понеслась к берегу; когда же она разбилась о ступеньки лестницы, то появилось несколько женских фигур с неопределенными контурами, которые скорее плыли, чем шли по террасе.
Нарайяна бросил новую щепотку порошка на уголья, и поднявшийся дым вместо того, чтобы идти вверх, стал извиваться спиралью, направляясь к приближающимся воздушным фигурам. Те стали как будто поглощать этот дым, потеряли свою прозрачность, и через несколько минут шесть женщин, по виду живых, вошли на террасу и, скрестив на груди руки, низко склонились перед Нарайяной.
Это были прекрасные молодые индусские девушки в полном расцвете жизни. Вышитые газовые туники чуть прикрывали их стройные формы. Драгоценные камни, украшавшие их головы, шеи, руки и пояса, сверкали разноцветными огнями.
Нарайяна сказал несколько слов по-индусски, а затем сел на диван и усадил рядом с собой своих гостей.
В ту же минуту в розовых шарах вспыхнули электрические лампы и залили террасу ярким светом. Баядерки начали танцевать. Легкие, грациозные и полные жизни, они кружились или составляли чудные пластические, но в то же время вызывающие и страстные, как само искушение, группы.
Когда баядерки поклонились во второй раз, давая этим знать, что представление кончилось, Нарайяна встал и сделал им знак приблизиться.
– Нам следует угостить прекрасных танцовщиц хорошим ужином. Им редко выпадает возможность насладиться таким угощением, и к тому же это единственное вознаграждение, которое мы можем предложить им,- весело сказал он. – Нас трое, а их шестеро, а потому вполне естественно, что каждый из нас должен взять на себя заботу о двух красавицах.
Покачивая головами, но смеясь, Супрамати с Дахиром взяли за руки по две женщины и последовали за Нарайяной в столовую. Стол был снова сервирован, но только меню было другое. Вместо овощей и других вегетарианских блюд стояли мясо с кровью, хлеб и теплое сильно пряное вино.
Поспешно, с какою-то странной прожорливостью набросились загробные гостьи на эту пищу, так что Супрамати едва успевал подкладывать им на тарелки новые куски и наполнять их кубки.
По мере того как танцовщицы с жадностью насыщались, бледные лица их принимали розовый оттенок. Глаза их сверкали, с любопытством и страстью глядя на Дахира и Супрамати. В отношении Нарайяны они выказывали полное и презрительное равнодушие.
– Смотрите, пожалуйста! Неблагодарные презирают и обижают своего благодетеля, – насмешливо заметил Нарайяна. -И явно наибольший успех имеет Супрамати. Канальи чуют, что он наименее святой между нами.
И действительно, самые горячие взгляды бросались в направлении Супрамати. Особенно одна баядерка всеми силами старалась смутить его спокойствие. Теперь она танцевала для него одного, искусно пользуясь всеми прелестями своей красоты. Все существо ее, казалось, светилось чем-то демоническим и чарующим, что опьяняло, покоряло и волновало ум и сердце.
Несмотря на строгую дисциплину первого посвящения, научившую его побеждать инстинктивные стремления и подчинять тело воле ума, Супрамати, сам не замечая, поддавался опасным чарам странного создания. Большие темные глаза его горели восхищением; легкий румянец окрасил его щеки. Забыв все окружающее, он следил за движениями танцовщицы, которая незаметно приближалась, делаясь все обольстительней и страстней. Затем грациозным прыжком она упала на колени около Супрамати и страстно обняла его.
– Дай мне несколько капель жизненной эссенции, которой ты обладаешь! Дай божественный дар земного существования, – пробормотала она, умоляющим взглядом глядя на него.
Супрамати пытался оттолкнуть ее, но участие и жалость к этому юному существу, безвременно отброшенному в загробный мир, делали его слабым.
Вдруг лицо баядерки потемнело, рука, лежавшая на руке Супрамати, похолодела и дрожь пробежала по всему ее нежному телу.
– Ах! Я исчезаю! Жизнь и сила оставляют меня! – вскричала она.
Она с силой вцепилась в него.
– Жестокий! Неужели тебе жаль капли жизни, которую я вымаливаю у тебя?
В слабеющем голосе несчастной звучало такое отчаяние, а на лице ее отражалось такое страдание, что охваченный жалостью Супрамати, позабыв все, стал лихорадочно искать флакон с жизненной эссенцией, который он имел обыкновение всегда носить с собой. Но карман был пуст: он забыл взять флакон. Впрочем, было уже поздно. Торжествующая смерть завладела своей добычей. Лежавшее перед ним грациозное тело танцовщицы, казалось, таяло и быстро расплывалось. Скоро остался только прозрачный смутный облик, а затем все превратилось в беловатый комок, который исчез в атмосфере.
Точно под давлением кошмара, тяжело переводя дыхание, Супрамати провел рукой по лбу и оглянулся: в зале никого не было, кроме Дахира и Нарайяны.
– Ты еще не привык отказывать в глупых просьбах. Ты еще слишком молодой «бессмертный» чересчур легко воспламеняешься и поддаешься чувству жалости, – насмешливо заметил Нарайяна.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20