тяжкими испытаниями и изнурительной работой ей придется добывать себе тот свет, от которого она отворачивается с презрением ныне. Таким образом, вы окажете тройное благодеяние тем, кого спасете из мрака.
Повторяю вам, братья мои, смело идите вперед! Сколь ни далека еще конечная цель, первые шаги сделаны: в вас зверь уже скован и бессилен; а перед вами расстилается громадное поле благотворной работы – новый мир, в котором вы будете господами, руководителями и просветителями. Там приложите вы приобретенные вами знания и среди этого еще младенческого человечества вы насадите новую цивилизацию, вкусите тысячи еще неведомых вам радостей. Вас будет окружать толпа адептов, учеников, истинных друзей, связанных с вами светом, который вы прольете в их души. И как вы полюбите этих слепцов, которым дадите зрение, глухих, которые благодаря вам услышат гар-
монию небесную, этих слабых, которых обратите в атлетов силы и воли. Эта светлая цель стоит борьбы! Поэтому, братья мои, без страха спускайтесь в мрачные бездны преступления и греха, вырывайте у демонов их жертвы, и никакое нечистое прикосновение не запятнает ваши белые одеяния.
А теперь подойдите и по-братски поцелуйте меня.
Дрожа от волнения, Супрамати и Дахир вошли в огненный круг, отделявший их от верховного мага.
Когда Гермес заключил их в свои светлые объятия, он точно преобразился в столб пламени, которое поглотило, казалось, обоих адептов. Мягкое и звонкое пение раздавалось под сводами.
Потом пламя внезапно погасло; Гермес исчез, а в открытом саркофаге оказались лежащими, как мертвые, Дахир с Супрамати, и золотистая светящаяся дымка, точно саваном, покрывала их. Они почивали сном магов.
Открыв глаза, Дахир и Супрамати увидали по бокам саркофага двух молодых посвященных, которые помогли им встать и подали каждому по чаше теплого, сильно ароматичного вина, а затем с глубоким поклоном пригласили пройти в залу, где их ожидали иерофанты.
Задумчиво шел Супрамати с приятелем за своими проводниками, дивясь, что тела их, и особенно голова, излучали яркий свет.
Но мысли их приняли другое направление, когда они очутились в большой подземной зале, где был приготовлен парадный стол и собрались члены таинственного братства. В подобной обстановке пировали, вероятно, Тутмосы и Рамзесы, гордые фараоны древнего Египта.
Поддерживавшие довольно низкий потолок колонны украшала такая свежая живопись и блестящая позолота, словно художник только накануне окончил свою работу. Вокруг стола расставлены были древние стулья пурпурового цвета с затканными золотом подушками, а драгоценная столовая утварь могла привести в восторг любого археолога, которому посчастливилось бы любоваться такой картиной.
Великий иерофант посадил гостей на почетные места около себя, а во время подаваемого на золотых блюдах обеда слышалась тихая нежная музыка, и эта ласкающая, смутная, неведомая мелодия оказывала тем не менее удивительное действие. Под ее захватывающими аккордами все существо, казалось, ширилось, трепетало, стремилось в пространство, в область мира и света, а телесная тяжесть как бы исчезла.
В этой атмосфере, не имевшей ничего общего с наружным воздухом, охватывало какое-то непонятное, невыразимое благосостояние. Супрамати казалось, что стоит только пожелать – и поднимешься в пространство, погрузишься в волшебный сон, убаюканный гармонией сфер, и почерпнешь новые силы под наитием высших духов.
– Опять новые ощущения, опять неведомые силы, – думал Супрамати.
В нем пробудилось горячее желание остаться здесь, окунуться в эту атмосферу мира и знания.
– Учитель, – сказал он, обращаясь к великому иерофанту, – когда я снова вступлю в область покоя, позволишь ли ты мне вернуться сюда, чтобы провести здесь некоторое время и поработать под твоим руководством?…
– И ты, и брат твой будете желанными гостями. Дверь наша всегда будет открыта для вас. Супрамати поблагодарил и потом прибавил:
– Не могу выразить тебе, учитель, как жажду я этой минуты. Никогда раньше не понимал я, как заманчиво очарование тишины!…
Иерофант улыбнулся.
– Сын мой, полной тишины нигде не бывает. Ты принимаешь за нее мир твоей души, чуждой желаний. В мнимой, окружающей тебя тишине царит между тем невидимый мир, полный жизни, деятельности, движения; в этом самом безмолвии с искателем говорят силы природы, перед ним развертывается ее сложный механизм. Вокруг нас везде, все – жизнь; каждый, проносящийся в пространстве атом таит в себе судьбу свою; всюду кипит бессмертное семя творчества, всюду рассеян материал для нарождающихся миров.
Каждая клеточка представляет собою мир, каждый мир есть клеточка великого целого и все это наделено разумом, все тянется к свету и проходит сквозь упорную, мятежную, великую борьбу гармонии с дисгармонией, сил творческих с разрушительными силами хаоса.
Каждое существо представляет особый мир и, сообразно с полетом его мысли, с направлением его труда, оно создает семена добра или зла, красоты или безобразия. Ах! Если бы люди знакомы были с великими законами образования материи, они строже следили бы за своими поступками и мыслями…
После все адепты собрались на террасе странного маленького садика и завязалась дружеская оживленная беседа. Еще во время обеда Супрамати заметил молодого посвященного, худощавого и бледного, который внимательно смотрел на него большими задумчивыми глазами.
Увидав, что юноша, скромно стоя в тени кустарника, прислушивается к разговорам высших посвященных, Супрамати подошел к нему, усадил на скамью и заговорил о его занятиях, жизни и работах. Между прочим, он спросил, какую степень посвящения тот прошел и почему не носит установленного знака. Пентаур, как звали молодого адепта, отвечал, что он недавно лишь закончил труды над развитием пяти чувств и получит знак отличия только после практического применения своих способностей.
– А как же вы это делаете? – спросил Супрамати, желая убедиться, та ли метода существует здесь, как и у Эбрамара.
– Вот какой путь проходим мы, – ответил Пентаур. – Когда иерофант, на которого возложено наше посвящение, найдет, что время наступило, он помещает неофита в комнату, где тот в полном уединении в продолжение трех лет ведет подготовительный образ жизни для очищения себя путем поста, омовений и окуриваний. Кроме того, в это же время он учится разбирать рукописи, магические формулы и чертить каббалистические знаки, повелевающие силами невидимого мира.
Когда ученик удовлетворительно выдержит испытание в этом, переходят к управлению пятью чувствами. Иерофант лишает своего ученика дара слова, чтобы тот не растрачивал силы в ненужных звуках, а учился говорить мыслями и сделал бы их столь же понятными, как и человеческий голос; одинаково он должен уметь силою своей мысли начертать в воздухе или на каком-нибудь предмете то, что желает выразить словом.
По достижении этого ученик лишается слуха для того, чтобы звуки извне не развлекали и не смущали его. Тогда он учится слышать издалека, приобретает способность воспринимать звуки мысли, приближение духов, шелест невидимых сил, колебания материи, музыку сфер.
Затем иерофант лишает его обоняния, чтобы он выработал способность распознавать ароматы, чистые и нечистые. Развитое обоняние дает возможность различать астральные ароматы, миазмы пространства и по испарениям растений определять их лечебные свойства, полезные или вредные.
Посредством вкуса ученик определяет медикаменты и т.д., но это чувство играет наименьшую роль.
Наконец, его лишают зрения и, став слепым, ученик приучается видеть невидимое, изощрять духовное зрение до такой степени, чтобы смело ходить в незнакомых местах и преодолевать препятствия. Внутренний свет должен все озарять, указывать ему излучения и выделения всех трех царств, сокровенный мир и т.д.
Одним словом, когда такой калека станет хозяином всех духовных чувств и сделается совершенно независимым от своего физического организма, все его пять чувств к нему, так сказать, возвращаются. Но, говоря правду, так привыкаешь обходиться без них, что первое время глаза, уши, нос только стесняют, – закончил, улыбаясь, Пентаур.
Супрамати слушал его с живейшим интересом.
– Мое посвящение в этом отношении, происходило несколько иначе. Эбрамар, мой руководитель-маг, применяет иную методу… Но много путей ведут к одной и той же цели, – заметил он.
– Без сомнения, только бы достигнуть ее, и особенно лишь бы забыть время, это чудовище, преследующее смертных, – вздохнул Пентаур.
– Разве вы боитесь его? Я думаю, что для вас и всех, здесь живущих, время пустой звук, – улыбаясь, заметил Супрамати.
– Это правда; но однако я все-таки чувствую еще его влияние, вследствие, конечно, моего настоящего несовершенства. То мне кажется, что время летит слишком скоро, то тащится чересчур медленно. Иногда я пытаюсь представить себе обыкновенного человека, не могущего забыть о времени, которого давит прошедшее, терзает настоящее и страшит будущее, потому что там, в конце, его ждет грозная загадка: смерть. Вот я и спрашиваю себя, кто из нас двоих несчастнее: он ли, боязливо отсчитывающий годы и дни своей жизни, или мы, для которых прошлое представляется бездонным, а будущее рисуется беспредельным…
– Счастливее – мы, потому что мы лучше понимаем цель существования, не тела, конечно, а души; и еще потому, что для нас смерть не является ни загадкой, ни пугалом, – горячо ответил Супрамати, пожимая руку молодого адепта.
Когда через несколько часов приятели вернулись, Нарайяна поджидал их.
– Ну, как понравилось вам у стариков? – с лукавой усмешкой спросил он.
– Воспоминание об этом вечере будет драгоценным для меня и я благодарю тебя за то, что ты привел нас сюда, – серьезно ответил Супрамати.
– Эх, Нарайяна! – с сожалением заметил Дахир. – И зачем ты остановился на полпути? Скольких радостей лишил ты себя…
– По милости Божией, времени-то ведь, кажется, хватит? Передо мной вечность, и я свое наверстать поспею, – добродушно ответил тот.
Глава пятнадцатая
Прошло несколько дней, и приятели спокойно поживали в чудесном дворце на берегу Нила, то разъезжая по окрестностям, то мечтая на террасе. Но суетливой натуре Нарайяны такая бездеятельность становилась скучной. Как-то после полудня Дахир читал на террасе, Супрамати разлегся в гамаке и молча любовался рекой, а Нарайяна на большом листе картона рисовал сфинкса с его рестораном.
Несколько раз исподлобья посматривал он на своих друзей и вдруг швырнул карандаш.
– Черт возьми! Я начинаю предполагать, что вы хотите поселиться здесь. Послушайте-ка, прекрасные принцы, вы становитесь лентяями. Целые дни вы преимущественно заняты мечтаниями на этой террасе, позабыв, что приехали из Гималаев для того, чтобы пожить в свете.
Он встал с места и хлопнул Супрамати по плечу.
– Так что ж? Ведь отпуск же мой не ограничен и состариться я не рискую, отдыхая здесь. А вот ты, непоседа, я вижу, соскучился, и тебя опять куда-то потянуло, – приподнимаясь, сказал Супрамати.
– Действительно, здесь изрядно скучно, да и вы перевидали все, что достойно внимания.
– В таком случае уедем. Но куда?
– Да в Царьград, я полагал бы. Город прелестный, у меня там друзья и я очень весело провожу время.
Заметив, что Супрамати нахмурился, Нарайяна рассмеялся.
– Взгляни, Дахир, как встревожился Супрамати! – сказал он, лукаво подмигивая. – Мне сдается, что он словно боится туда вернуться. Ха! Ха! Ха!
Увидав, что Супрамати чуть покраснел, и подметив на его подвижном лице досаду, Нарайяна поспешил его утешить.
– Успокойся, о ты, стыдливейший из бессмертных. Я придумал везти тебя в гораздо менее опасное место. Не желаете ли обозреть город ученых? Там производятся разные медицинские опыты, и ты будешь чувствовать себя в своей стихии.
– Да разве? Город докторов? Ведь это же самое интересное, что может быть! – воскликнул восхищенный Супрамати, выскакивая из гамака.
– Кроме врачей, там есть и другие специалисты: химики, астрономы, археологи, словом, ученые всякого рода. А городок преоригинальный! Видишь ли, в настоящее время ученые исследователи, посвятившие себя чистой науке, тяготятся жизнью в чересчур нервной и шумливой атмосфере больших населенных центров и потому основали особый город, приспособленный к их занятиям.
Рассказ Нарайяны возбудил столь живой интерес, что решено было ехать в тот же вечер.
Луна только что взошла, когда самолет Супрамати направился к границам древней Сахары, где находился город ученых.
При восходе солнца воздушный корабль начал опускаться, и вставший ото сна Супрамати увидал из окна большой, закутанный в массу зелени город.
По мере спуска стали яснее видны широкие и прямые улицы, обсаженные исполинскими деревьями, густая листва которых сливалась и точно образовала свод. Большие, словно дворцы, дома отделялись друг от друга садами.
Вскоре самолет пристал у высокой башни. Приятели вышли и по широкой лестнице спустились в открытую залу, перед которой разбит был сквер с фонтаном.
– Я поведу вас к своему другу профессору Иваресу, директору одной из самых больших клиник, где под его руководством работают около 2000 студентов, – сказал Нарайяна, направляясь со своими друзьями в боковую улицу.
Дахир и Супрамати с любопытством рассматривали обширные здания невиданной еще архитектуры и дивились колоссальным размерам растительности. Вода всюду была в изобилии, вдоль улиц тянулись каналы, а на каждом перекрестке и во всех садах били фонтаны.
А более всего поражала наших путешественников царившая всюду глубокая тишина. Суета обыденной жизни отсутствовала вполне. Не видно было ни магазинов, ни экипажей; а изредка попадавшиеся пешеходы проходили безмолвно, как тени, и пропадали где-нибудь в саду или в домах.
– Какая специальность профессора Ивареса? – спросил Дахир, прерывая молчание.
Нарайяна повернулся к нему и хитро улыбнулся.
– Вы расхохочетесь, если я назову специальность моего друга. Как бы это сказать?… Ну, он изобрел способ впрыскивать добродетель, что ли…
– II что же, средство действует? – с усмешкой спросил Супрамати.
– Кажется, что да. Он утверждает, что может преобразить преступного, с грубыми страстями человека – в честного и добродетельного.
– Это просто чудо! Помнится, в XX веке делали впрыскивания против болезней, но против пороков?! Это не могло бы мне и в голову прийти, – рассмеялся Дахир.
– Иварес рассказывал мне, что в конце XXI века какой-то ученый открыл микробы порока и добродетели, а вместе с тем убедился, что у преступного человека зародышам этим присущи тошнотворный запах и темная окраска; кроме того, они лишены способности лучеиспускания. Рядом опытов доказано было, что микробы эти, впрыснутые в кровь собаки, лошади или другого какого животного, заведомо спокойного и кроткого, делали его диким и злым. Продолжая опыты, подметили новое любопытное явление, а именно, что микробы добра, будучи введены в порочный организм, хотя и переделывали в конце концов такого отрицательного субъекта, но уже в промежуток времени довольно продолжительный и при многократном повторении. Из этого следовало заключение, что микробы зла, так сказать, поглощали микробов добра и для победы положительного начала следовало несколько раз возобновлять прививку их. Отсюда ученые справедливо предположили, что при борьбе положительные микробы оказывались много слабее отрицательных… Вот мы и пришли, а остальное профессор объяснит вам лучше меня.
Приемная в клинике профессора Ивареса оказалась прекрасной залой, одной стороной выходящей в сад и украшенной множеством редких душистых цветов.
Вскоре пришел сам профессор и радушно принял гостей. Это был человек средних лет, невысокий, худощавый, уже лысый, с добродушным, приветливым лицом; серые глаза его глядели умно и вдумчиво.
Узнав, что гости интересуются его опытами, профессор оживился и подробнее пояснил им уже рассказанное Нарайяной.
– Теперь, – продолжал он, – мы сделали большие успехи, а так как многочисленными фактами было подтверждено, что дети и даже взрослые исправлялись изложенною мною методою, то этот способ лечения распространился. Несколько веков раньше нас сочли бы, конечно, за сумасшедших; впрочем, и в настоящее время находятся люди, которые считают, что мы увлекаемся, и недоверчиво относятся к нашим работам. Пусть себе думают, что хотят; а мы идем вперед и неоспоримые, возрастающие подтверждения указанного мною метода расширяют круг наших сторонников.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41
Повторяю вам, братья мои, смело идите вперед! Сколь ни далека еще конечная цель, первые шаги сделаны: в вас зверь уже скован и бессилен; а перед вами расстилается громадное поле благотворной работы – новый мир, в котором вы будете господами, руководителями и просветителями. Там приложите вы приобретенные вами знания и среди этого еще младенческого человечества вы насадите новую цивилизацию, вкусите тысячи еще неведомых вам радостей. Вас будет окружать толпа адептов, учеников, истинных друзей, связанных с вами светом, который вы прольете в их души. И как вы полюбите этих слепцов, которым дадите зрение, глухих, которые благодаря вам услышат гар-
монию небесную, этих слабых, которых обратите в атлетов силы и воли. Эта светлая цель стоит борьбы! Поэтому, братья мои, без страха спускайтесь в мрачные бездны преступления и греха, вырывайте у демонов их жертвы, и никакое нечистое прикосновение не запятнает ваши белые одеяния.
А теперь подойдите и по-братски поцелуйте меня.
Дрожа от волнения, Супрамати и Дахир вошли в огненный круг, отделявший их от верховного мага.
Когда Гермес заключил их в свои светлые объятия, он точно преобразился в столб пламени, которое поглотило, казалось, обоих адептов. Мягкое и звонкое пение раздавалось под сводами.
Потом пламя внезапно погасло; Гермес исчез, а в открытом саркофаге оказались лежащими, как мертвые, Дахир с Супрамати, и золотистая светящаяся дымка, точно саваном, покрывала их. Они почивали сном магов.
Открыв глаза, Дахир и Супрамати увидали по бокам саркофага двух молодых посвященных, которые помогли им встать и подали каждому по чаше теплого, сильно ароматичного вина, а затем с глубоким поклоном пригласили пройти в залу, где их ожидали иерофанты.
Задумчиво шел Супрамати с приятелем за своими проводниками, дивясь, что тела их, и особенно голова, излучали яркий свет.
Но мысли их приняли другое направление, когда они очутились в большой подземной зале, где был приготовлен парадный стол и собрались члены таинственного братства. В подобной обстановке пировали, вероятно, Тутмосы и Рамзесы, гордые фараоны древнего Египта.
Поддерживавшие довольно низкий потолок колонны украшала такая свежая живопись и блестящая позолота, словно художник только накануне окончил свою работу. Вокруг стола расставлены были древние стулья пурпурового цвета с затканными золотом подушками, а драгоценная столовая утварь могла привести в восторг любого археолога, которому посчастливилось бы любоваться такой картиной.
Великий иерофант посадил гостей на почетные места около себя, а во время подаваемого на золотых блюдах обеда слышалась тихая нежная музыка, и эта ласкающая, смутная, неведомая мелодия оказывала тем не менее удивительное действие. Под ее захватывающими аккордами все существо, казалось, ширилось, трепетало, стремилось в пространство, в область мира и света, а телесная тяжесть как бы исчезла.
В этой атмосфере, не имевшей ничего общего с наружным воздухом, охватывало какое-то непонятное, невыразимое благосостояние. Супрамати казалось, что стоит только пожелать – и поднимешься в пространство, погрузишься в волшебный сон, убаюканный гармонией сфер, и почерпнешь новые силы под наитием высших духов.
– Опять новые ощущения, опять неведомые силы, – думал Супрамати.
В нем пробудилось горячее желание остаться здесь, окунуться в эту атмосферу мира и знания.
– Учитель, – сказал он, обращаясь к великому иерофанту, – когда я снова вступлю в область покоя, позволишь ли ты мне вернуться сюда, чтобы провести здесь некоторое время и поработать под твоим руководством?…
– И ты, и брат твой будете желанными гостями. Дверь наша всегда будет открыта для вас. Супрамати поблагодарил и потом прибавил:
– Не могу выразить тебе, учитель, как жажду я этой минуты. Никогда раньше не понимал я, как заманчиво очарование тишины!…
Иерофант улыбнулся.
– Сын мой, полной тишины нигде не бывает. Ты принимаешь за нее мир твоей души, чуждой желаний. В мнимой, окружающей тебя тишине царит между тем невидимый мир, полный жизни, деятельности, движения; в этом самом безмолвии с искателем говорят силы природы, перед ним развертывается ее сложный механизм. Вокруг нас везде, все – жизнь; каждый, проносящийся в пространстве атом таит в себе судьбу свою; всюду кипит бессмертное семя творчества, всюду рассеян материал для нарождающихся миров.
Каждая клеточка представляет собою мир, каждый мир есть клеточка великого целого и все это наделено разумом, все тянется к свету и проходит сквозь упорную, мятежную, великую борьбу гармонии с дисгармонией, сил творческих с разрушительными силами хаоса.
Каждое существо представляет особый мир и, сообразно с полетом его мысли, с направлением его труда, оно создает семена добра или зла, красоты или безобразия. Ах! Если бы люди знакомы были с великими законами образования материи, они строже следили бы за своими поступками и мыслями…
После все адепты собрались на террасе странного маленького садика и завязалась дружеская оживленная беседа. Еще во время обеда Супрамати заметил молодого посвященного, худощавого и бледного, который внимательно смотрел на него большими задумчивыми глазами.
Увидав, что юноша, скромно стоя в тени кустарника, прислушивается к разговорам высших посвященных, Супрамати подошел к нему, усадил на скамью и заговорил о его занятиях, жизни и работах. Между прочим, он спросил, какую степень посвящения тот прошел и почему не носит установленного знака. Пентаур, как звали молодого адепта, отвечал, что он недавно лишь закончил труды над развитием пяти чувств и получит знак отличия только после практического применения своих способностей.
– А как же вы это делаете? – спросил Супрамати, желая убедиться, та ли метода существует здесь, как и у Эбрамара.
– Вот какой путь проходим мы, – ответил Пентаур. – Когда иерофант, на которого возложено наше посвящение, найдет, что время наступило, он помещает неофита в комнату, где тот в полном уединении в продолжение трех лет ведет подготовительный образ жизни для очищения себя путем поста, омовений и окуриваний. Кроме того, в это же время он учится разбирать рукописи, магические формулы и чертить каббалистические знаки, повелевающие силами невидимого мира.
Когда ученик удовлетворительно выдержит испытание в этом, переходят к управлению пятью чувствами. Иерофант лишает своего ученика дара слова, чтобы тот не растрачивал силы в ненужных звуках, а учился говорить мыслями и сделал бы их столь же понятными, как и человеческий голос; одинаково он должен уметь силою своей мысли начертать в воздухе или на каком-нибудь предмете то, что желает выразить словом.
По достижении этого ученик лишается слуха для того, чтобы звуки извне не развлекали и не смущали его. Тогда он учится слышать издалека, приобретает способность воспринимать звуки мысли, приближение духов, шелест невидимых сил, колебания материи, музыку сфер.
Затем иерофант лишает его обоняния, чтобы он выработал способность распознавать ароматы, чистые и нечистые. Развитое обоняние дает возможность различать астральные ароматы, миазмы пространства и по испарениям растений определять их лечебные свойства, полезные или вредные.
Посредством вкуса ученик определяет медикаменты и т.д., но это чувство играет наименьшую роль.
Наконец, его лишают зрения и, став слепым, ученик приучается видеть невидимое, изощрять духовное зрение до такой степени, чтобы смело ходить в незнакомых местах и преодолевать препятствия. Внутренний свет должен все озарять, указывать ему излучения и выделения всех трех царств, сокровенный мир и т.д.
Одним словом, когда такой калека станет хозяином всех духовных чувств и сделается совершенно независимым от своего физического организма, все его пять чувств к нему, так сказать, возвращаются. Но, говоря правду, так привыкаешь обходиться без них, что первое время глаза, уши, нос только стесняют, – закончил, улыбаясь, Пентаур.
Супрамати слушал его с живейшим интересом.
– Мое посвящение в этом отношении, происходило несколько иначе. Эбрамар, мой руководитель-маг, применяет иную методу… Но много путей ведут к одной и той же цели, – заметил он.
– Без сомнения, только бы достигнуть ее, и особенно лишь бы забыть время, это чудовище, преследующее смертных, – вздохнул Пентаур.
– Разве вы боитесь его? Я думаю, что для вас и всех, здесь живущих, время пустой звук, – улыбаясь, заметил Супрамати.
– Это правда; но однако я все-таки чувствую еще его влияние, вследствие, конечно, моего настоящего несовершенства. То мне кажется, что время летит слишком скоро, то тащится чересчур медленно. Иногда я пытаюсь представить себе обыкновенного человека, не могущего забыть о времени, которого давит прошедшее, терзает настоящее и страшит будущее, потому что там, в конце, его ждет грозная загадка: смерть. Вот я и спрашиваю себя, кто из нас двоих несчастнее: он ли, боязливо отсчитывающий годы и дни своей жизни, или мы, для которых прошлое представляется бездонным, а будущее рисуется беспредельным…
– Счастливее – мы, потому что мы лучше понимаем цель существования, не тела, конечно, а души; и еще потому, что для нас смерть не является ни загадкой, ни пугалом, – горячо ответил Супрамати, пожимая руку молодого адепта.
Когда через несколько часов приятели вернулись, Нарайяна поджидал их.
– Ну, как понравилось вам у стариков? – с лукавой усмешкой спросил он.
– Воспоминание об этом вечере будет драгоценным для меня и я благодарю тебя за то, что ты привел нас сюда, – серьезно ответил Супрамати.
– Эх, Нарайяна! – с сожалением заметил Дахир. – И зачем ты остановился на полпути? Скольких радостей лишил ты себя…
– По милости Божией, времени-то ведь, кажется, хватит? Передо мной вечность, и я свое наверстать поспею, – добродушно ответил тот.
Глава пятнадцатая
Прошло несколько дней, и приятели спокойно поживали в чудесном дворце на берегу Нила, то разъезжая по окрестностям, то мечтая на террасе. Но суетливой натуре Нарайяны такая бездеятельность становилась скучной. Как-то после полудня Дахир читал на террасе, Супрамати разлегся в гамаке и молча любовался рекой, а Нарайяна на большом листе картона рисовал сфинкса с его рестораном.
Несколько раз исподлобья посматривал он на своих друзей и вдруг швырнул карандаш.
– Черт возьми! Я начинаю предполагать, что вы хотите поселиться здесь. Послушайте-ка, прекрасные принцы, вы становитесь лентяями. Целые дни вы преимущественно заняты мечтаниями на этой террасе, позабыв, что приехали из Гималаев для того, чтобы пожить в свете.
Он встал с места и хлопнул Супрамати по плечу.
– Так что ж? Ведь отпуск же мой не ограничен и состариться я не рискую, отдыхая здесь. А вот ты, непоседа, я вижу, соскучился, и тебя опять куда-то потянуло, – приподнимаясь, сказал Супрамати.
– Действительно, здесь изрядно скучно, да и вы перевидали все, что достойно внимания.
– В таком случае уедем. Но куда?
– Да в Царьград, я полагал бы. Город прелестный, у меня там друзья и я очень весело провожу время.
Заметив, что Супрамати нахмурился, Нарайяна рассмеялся.
– Взгляни, Дахир, как встревожился Супрамати! – сказал он, лукаво подмигивая. – Мне сдается, что он словно боится туда вернуться. Ха! Ха! Ха!
Увидав, что Супрамати чуть покраснел, и подметив на его подвижном лице досаду, Нарайяна поспешил его утешить.
– Успокойся, о ты, стыдливейший из бессмертных. Я придумал везти тебя в гораздо менее опасное место. Не желаете ли обозреть город ученых? Там производятся разные медицинские опыты, и ты будешь чувствовать себя в своей стихии.
– Да разве? Город докторов? Ведь это же самое интересное, что может быть! – воскликнул восхищенный Супрамати, выскакивая из гамака.
– Кроме врачей, там есть и другие специалисты: химики, астрономы, археологи, словом, ученые всякого рода. А городок преоригинальный! Видишь ли, в настоящее время ученые исследователи, посвятившие себя чистой науке, тяготятся жизнью в чересчур нервной и шумливой атмосфере больших населенных центров и потому основали особый город, приспособленный к их занятиям.
Рассказ Нарайяны возбудил столь живой интерес, что решено было ехать в тот же вечер.
Луна только что взошла, когда самолет Супрамати направился к границам древней Сахары, где находился город ученых.
При восходе солнца воздушный корабль начал опускаться, и вставший ото сна Супрамати увидал из окна большой, закутанный в массу зелени город.
По мере спуска стали яснее видны широкие и прямые улицы, обсаженные исполинскими деревьями, густая листва которых сливалась и точно образовала свод. Большие, словно дворцы, дома отделялись друг от друга садами.
Вскоре самолет пристал у высокой башни. Приятели вышли и по широкой лестнице спустились в открытую залу, перед которой разбит был сквер с фонтаном.
– Я поведу вас к своему другу профессору Иваресу, директору одной из самых больших клиник, где под его руководством работают около 2000 студентов, – сказал Нарайяна, направляясь со своими друзьями в боковую улицу.
Дахир и Супрамати с любопытством рассматривали обширные здания невиданной еще архитектуры и дивились колоссальным размерам растительности. Вода всюду была в изобилии, вдоль улиц тянулись каналы, а на каждом перекрестке и во всех садах били фонтаны.
А более всего поражала наших путешественников царившая всюду глубокая тишина. Суета обыденной жизни отсутствовала вполне. Не видно было ни магазинов, ни экипажей; а изредка попадавшиеся пешеходы проходили безмолвно, как тени, и пропадали где-нибудь в саду или в домах.
– Какая специальность профессора Ивареса? – спросил Дахир, прерывая молчание.
Нарайяна повернулся к нему и хитро улыбнулся.
– Вы расхохочетесь, если я назову специальность моего друга. Как бы это сказать?… Ну, он изобрел способ впрыскивать добродетель, что ли…
– II что же, средство действует? – с усмешкой спросил Супрамати.
– Кажется, что да. Он утверждает, что может преобразить преступного, с грубыми страстями человека – в честного и добродетельного.
– Это просто чудо! Помнится, в XX веке делали впрыскивания против болезней, но против пороков?! Это не могло бы мне и в голову прийти, – рассмеялся Дахир.
– Иварес рассказывал мне, что в конце XXI века какой-то ученый открыл микробы порока и добродетели, а вместе с тем убедился, что у преступного человека зародышам этим присущи тошнотворный запах и темная окраска; кроме того, они лишены способности лучеиспускания. Рядом опытов доказано было, что микробы эти, впрыснутые в кровь собаки, лошади или другого какого животного, заведомо спокойного и кроткого, делали его диким и злым. Продолжая опыты, подметили новое любопытное явление, а именно, что микробы добра, будучи введены в порочный организм, хотя и переделывали в конце концов такого отрицательного субъекта, но уже в промежуток времени довольно продолжительный и при многократном повторении. Из этого следовало заключение, что микробы зла, так сказать, поглощали микробов добра и для победы положительного начала следовало несколько раз возобновлять прививку их. Отсюда ученые справедливо предположили, что при борьбе положительные микробы оказывались много слабее отрицательных… Вот мы и пришли, а остальное профессор объяснит вам лучше меня.
Приемная в клинике профессора Ивареса оказалась прекрасной залой, одной стороной выходящей в сад и украшенной множеством редких душистых цветов.
Вскоре пришел сам профессор и радушно принял гостей. Это был человек средних лет, невысокий, худощавый, уже лысый, с добродушным, приветливым лицом; серые глаза его глядели умно и вдумчиво.
Узнав, что гости интересуются его опытами, профессор оживился и подробнее пояснил им уже рассказанное Нарайяной.
– Теперь, – продолжал он, – мы сделали большие успехи, а так как многочисленными фактами было подтверждено, что дети и даже взрослые исправлялись изложенною мною методою, то этот способ лечения распространился. Несколько веков раньше нас сочли бы, конечно, за сумасшедших; впрочем, и в настоящее время находятся люди, которые считают, что мы увлекаемся, и недоверчиво относятся к нашим работам. Пусть себе думают, что хотят; а мы идем вперед и неоспоримые, возрастающие подтверждения указанного мною метода расширяют круг наших сторонников.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41