В письмах то сквозило юношеское нахальство, то проглядывал умудренный опытом зрелый ум. Всякий раз как Камилла перечитывала красивые фразы, ею овладевала сладостная истома.Если верить письмам, она жила богатой, содержательной жизнью. Незнакомец ее приподнимал, подчеркивал самые мелкие достоинства, и Камилла не считала, что он преувеличивает, а все принимала за чистую монету и, сравнивая мужа с автором писем, находила, что Зебра – жалкий слепец, раз не смог разглядеть столько чудесных качеств ее души. В этой веренице писем Незнакомец стал чем-то вроде резонатора, который эхом откликался на ее собственные вкусы. Камилла чувствовала себя пропитанной его мыслями, озаренной его взглядами. Она полностью разделяла его бодрое восприятие жизни, так непохожее на вечную иронию нотариуса. Незнакомец вообще ни над кем не посмеивался, тем более над ней; в отличие от мужа он старался зачаровать ее, а не просто понравиться.Однако, учитывая последние высказывания Гаспара, Камилла спрашивала себя: не водят ли ее за нос и Незнакомец не кто иной, как всего-навсего тот же Зебра. Каковы бы ни были различия в характере Зебры и Незнакомца, она не исключала и такой возможности. Раз уж Зебра оказался способным притвориться, будто уходит от семьи, точно так же он мог и придумать фокус с письмами, чтобы оживить их взаимные чувства.Однако Камилле не хотелось верить, что письма пишет Зебра, это ее не устраивало, к тому же Гаспар, в отличие от Незнакомца, очень мало говорил о ней. Ему и в голову не приходило ободрить жену, указав на ее достоинства, он частенько забывал о дне ее рождения, никогда не хвалил за удачный новый наряд. А уж изменения прически и вовсе не замечал. Его не интересовали ее желания, он ничего для нее не хотел, не поддерживал никаких увлечений. Он считал ее счастливой – и этого достаточно.А вот Незнакомец угадывал ее заботы, беспокоился о ее устремлениях. Кроме того, он очень остро чувствовал напряженность казавшихся пустыми мгновений. Умел произвести впечатление, оценить гармонию планировки сада, придать всему какой-то особый смысл, в то время как Зебра был слеп ко всему, что не касалось его самого. Ценил только порывы, сладострастные стоны, бурный экстаз.Однако Камилла все же не могла сбросить со счетов и коварный умысел Зебры. Цель его была ясна: заставить ее вновь полюбить себя под маской Незнакомца.Возможно, он полистал книги, авторы которых вдохновенно придумывали анонимные послания. Камилла вспомнила, что у них на факультете была студентка, которая в один прекрасный день обнаружила, что сногсшибательные письма ее любовника были просто-напросто списаны с Кафки («Письма Милене»). Парень прилежно их копировал, сдирая даже запятые. Точно так же мог поступить и нотариус с каким-нибудь другим автором, заняв для своих писем чужие слова.Таким образом, Зебра оставался первым подозреваемым; но через два дня после того, как он разыграл сцену разрыва с семьей, Камилла проводила его на вокзал – он уехал на неделю в Тулузу, где должен был участвовать в работе съезда нотариусов; однако письма Незнакомца продолжали приходить. Даже чаше, чем раньше, – с каждым приходом почтальона в руках ее оказывалось новое послание. На всех конвертах стоял штемпель центрального почтамта Лаваля. Зебра, кутивший с коллегами в Тулузе, не мог, естественно, отправлять письма, разве что доверил это кому-нибудь другому. Последние сомнения Камиллы рассеялись, когда Незнакомец упомянул в письме плиссированное платье, которое было на ней накануне: нотариус, не будучи вездесущим, не мог знать, что она его надевала, так как в тот день он все еще находился в отъезде. Чтобы окончательно убедиться в этом, Камилла позвонила ему в тулузскую гостиницу по какому-то пустяковому поводу.По правде говоря, Камилла вовсе не опечалилась из-за того, что Незнакомец оказался не ее законным мужем. Стало быть, она сможет продолжать наслаждаться сентиментальными, если не фривольными мечтами. Привычка мечтать осталась у нее от раннего девичества, когда она зачитывалась любовными романами XIX века, и потом, живя долгие годы в провинции, она все чаще давала волю своей склонности. Разумеется, на людях Камилла мгновенно об этом забывала, что позволяло ей преспокойно утверждать весьма решительно, что она не разделяет романтичности читательниц «переписки сердец». Ее дипломы и аттестации подтверждали, что она женщина мыслящая, порядочная, чуждая сентиментальности, исправно платит налоги и прочая, и прочая.По возвращении из Тулузы Гаспар поставил Камиллу в известность, что возрождение их былой страстной любви действительно будет продолжаться. И что он готов подлить масла в огонь. Поэтому Камиллу одолевали угрызения совести, когда она, усевшись на солому в конюшне в стиле эпохи Людовика XV, вознамерилась вскрыть конверт со штемпелем центрального почтамта.Теперь обманывать Зебру, продолжая упиваться эпистолярным воркованьем Незнакомца, было все равно что предательски сводить к нулю все его старания. Нет, Камилла не настолько цинична. Она решила сунуть нераспечатанный конверт во внутренний карман английского костюма; но не успела она встать, как из ближайшего стойла метнулась какая-то тень и кто-то повалил ее на солому. Камилла успела подавить крик, а Зебра уже взобрался на нее, левую руку запустил ей за пояс, а правая поползла вдоль левого бедра.– Как ты меня напугал, – прошептала она.– Камилла, как давно мы не занимались любовью на скорую руку!– Гаспар, меня ждут ученики в лицее.– Ну и что же? Немного опоздаешь и скажешь им: я, как безумная, отдалась единственному для меня в жизни мужчине в конюшне, на соломе! Вот увидишь, они перестанут считать тебя синим чулком, – добавил он, прихватывая губами мочку ее правого уха.Камилла не вняла тому, что Зебра шептал ей в это самое ухо. Никогда ей не нравились объятия по-гусарски, кое-как, на соломе. Она предпочитала настоящую эротическую литургию, и к тому же бывшая воспитанница Святых сестер считала святотатством мять письмо любви между грудью Зебры и своей. Сославшись на лицейские строгости, она высвободилась, привела себя в порядок и хотела улизнуть, но Зебра, хоть и поостыл, удержал ее за руку.– Что ты тут делала?– Искала колечко.– Обручальное? – пробормотал он, и горло у него пересохло.– Нет, маленькое, с изумрудиком, которое подарил мне твой брат.– А-а… Ну что, нашла?– Нет.Избавившись от досмотра, Камилла юркнула в их общую спальню, схватила колечко с изумрудом и поспешила в уборную, где бросила его в унитаз. Спустив воду, облегченно вздохнула – теперь ее ложь стала правдой.Затем она села за руль своего старенького автомобиля и, подъехав к воротам, оглянулась – Зебра, не помня зла, посылал ей с крыльца прощальный воздушный поцелуй.Оставшись один, Гаспар содрогнулся. Когда Камилла уехала, он силился унять смятение при мысли о том, что, как знать, может, он видел ее в последний раз. Это помогло ему раздуть пламя, и вновь вернулась та же страсть, что и полгода назад, когда он шагал из угла в угол комнаты для ожидания в приемном покое больницы; правда, его мучило немало вопросов. Он спрашивал себя, не была ли эта мысленная уловка доказательством неискренности его чувств. Тем не менее он желал свою жену, как другие желают чужих жен. Но он ощущал свою любовь, только когда занимался ею. Господи, как он ненавидел мелкие заботы, из которых сотканы будни! Если бы ему было дано переделать мир, он бы сотворил его из папье-маше, материала, из которого изготовляют театральные декорации, чтобы можно было жить как на сцене, точнее, как в трагедии, где каждый эпизод задуман для того, чтобы захватывать публику и вызывать вдохновение у актеров.Зебра был одновременно зрителем и актером, он решил стать трагиком в своей супружеской жизни. Наплевав на дела, вернулся в их общую спальню. Клиенты прекрасно могут подождать, в его жизни они не более чем сменяющие друг друга силуэты, да и его контора – не главная декорация.В корзине с грязным бельем он нашел кофточку и чулки Камиллы. Долго вдыхал их запах, зарывшись лицом в складки материи, затем принялся лихорадочно покрывать их поцелуями, из глаз его лились самые настоящие слезы. Он вспомнил тот вечер, когда Камилла разбилась по дороге на преподавательский банкет. Зебра должен был тысячу раз поцеловать ее перед тем, как она тронулась в путь. Гаспар воображал себе – и это казалось ему почти естественным, – что и сегодня может случиться все что угодно: Камилла умрет или другой мужчина завладеет ее сердцем или же произойдет какая-нибудь катастрофа в том же духе. Он пожалел было, что отпустил ее, но тут же спохватился, подумав о том, что принуждением дела не поправишь. Ведь если он перестанет страдать, он тем самым перестанет оживлять свою страсть.На ночном столике Камиллы Гаспар нашел роман. Она в ту пору читала «Красное и черное». У многих страниц были загнуты уголки и какие-то фразы подчеркнуты простым карандашом. Зебра просмотрел все эти места и таким окольным путем проник в потаенные уголки сердца своей жены. Слова Стендаля воспроизвели для него все ее тревоги, разочарования и надежды. Теперь Гаспар, можно сказать, читал в душе своей жены, как в раскрытой книге. Ах, но почему же такая страстная женщина проявляла к нему лишь тихую привязанность? Зачем ему ее нежность?Он также мечтал о возвышенных восторгах госпожи Реналь. Наверное, можно вызвать такое же упоение и у Камиллы. «Для француза нет ничего невозможного, особенно в любви!» – выспренно воскликнул Зебра, не понимая, что он смешон.Камилла выехала на своей маленькой машине из городка Санси, где красовался их экстравагантный дом, построенный в XVIII веке неким оригиналом с любопытным родовым именем д'Ортолан, Ortolan (франц.) – садовая овсянка (птица).
откуда и название «дом Мироболанов», Mirobolant (франц.) – чудной.
придуманное местными острословами, которые за несколько поколений исказили имя первого владельца. Так вот, Камилла миновала Санси и поехала по дороге в Лаваль. Всего одиннадцать километров отделяли ее от лицея, где она преподавала.Камилла проехала мимо хибары Щелкунчиков, мужа и жены, по словам Зебры, злобных святош, которые давно вышли на пенсию, а прозвал их Зебра так потому, что они зловеще клацали вставными челюстями, когда изрыгали хулу на кого-нибудь. Нотариус говорил, что их глотки как нельзя лучше подходят для дачи ложных показаний и они не из тех, кто осторожно дозирует свой яд. Каждому из них просто необходимо ежедневно источать положенную порцию клеветы, чтобы очистить печень. При режиме Виши оба были рьяными доносчиками, а из подхалимства перед движением Освобождения требовали брить головы «сукам», грешившим с оккупантами.Камилла держалась за руль обеими руками и старалась сосредоточить все внимание на дороге, чтобы не думать о письме Незнакомца. Ее мучило острое желание вскрыть конверт. Перед первым красным огнем светофора она поймала себя на том, что лезет правой рукой в карман. Но одумалась и начала составлять список причин, по которым следовало запретить себе это удовольствие; затем, по зрелом размышлении, пришла к тому, что нераспечатанное письмо окутано ореолом тайны, а после прочтения окажется, что в нем нет ничего интересного. Каким бы лицемерным ни был этот довод, ему нельзя было отказать в логике.Камилла лихорадочно припарковала машину у лицея, выключила зажигание и, подышав на конверт, отогнула края клапана, прежде чем открыть его губами, то есть коснуться тех самых мест, которых касались губы Незнакомца, когда он послюнил закраины и заклеил конверт; затем погрузилась в чтение.Первые слова казались шепотом, настолько они были нежными. Но последующие строчки смутили Камиллу.Незнакомец назначил ей свидание у мэрии: мол, воздержание – слишком тяжкое бремя для него. Его любовное нетерпение требовало, чтобы он сосредоточился на том, что он назвал «их отношениями».Этот внезапный прорыв оболочки посланий Незнакомца, причем в совершенно определенном смысле, озадачил Камиллу. Ее возмутило, как это он посмел приплести свои плотские вожделения, прискорбно пошлые, к бурным, но возвышенным чувствам, какие проявлял раньше. С ужасом она ощутила – по спине пробежал холодок, – что ее мечтания грозили привести ее в гостиничный номер.Камилла рассердилась на Незнакомца. Мог бы и понять, что вся прелесть его писем заключалась в их анонимности. Незнакомцем мог оказаться любой из мужчин, с которыми она встречалась в лицее, на улице или у друзей. Особенно часто сердце ее начинало биться, когда на нее бросали взгляды молодые люди: ей почему-то казалось, что Незнакомец – это юноша, совсем недавно оторвавшийся от материнской юбки. Она представляла себе девственника или, во всяком случае, не очень развязного юнца, который прячется за безымянными строками из боязни, как бы мальчишеский вид не уронил его в глазах избранницы. И уж разумеется, Камилла не допускала мысли о том, что Незнакомец может оказаться пузатым и колченогим восьмидесятилетним стариком. На ее взгляд, нахальный напор писем был, несомненно, признаком подлинной юности. Но теперь, когда Незнакомец пожелал открыть свое лицо, она вдруг заподозрила, что слишком увлеклась иллюзиями. Мало того, что очаровательный принц мог на поверку оказаться ни на что не годным старикашкой, дряхлым и беззубым, но еще и весь этот замысел с анонимными письмами вполне мог быть использован прожженным сердцеедом или же существом, обиженным природой и желающим прикрыть письмами свою физическую немощь; и даже, если он был вполне нормальным в физическом плане молодым человеком, он мог оказаться безобразным до содрогания; но прежде всего – у Камиллы не было намерения вступать в тайную связь; от одной только мысли о сложностях, возникающих в подобных делах, ей становилось страшно. Она предпочитала неясные мечты, к тому же сегодня ей предстоит банкет с ее коллегами – стало быть, она и не может пойти на свидание.Камилла решительно вышла из автомобиля, прошла в свой класс и под пристальным взглядом Бенжамена Ратери, недавно поступившего новичка, провела три часа занятий по математике. Пришедший в класс в середине учебного года Бенжамен, несмотря на то что ему уже стукнуло восемнадцать, был из тех учеников, которые молча смотрят на вас и требуют всего, на что вы способны. Когда он сидел вот так перед Камиллой три раза в неделю, она как будто считала себя обязанной нравиться ему. Каждым взглядом он словно говорил: «Порази меня!» Красивым он не был, но энергичные черты лица, усмешка молодого фавна, налитое жизненными соками крупное тело сообщали ему известную привлекательность.Когда большая стрелка часов описала круг и все сдали свои тетради, Камилла невольно попыталась сравнить почерк Бенжамена с почерком Незнакомца. Написанное имело ряд общих черт, но Бенжамен писал с меньшим нажимом; разве что, желая изменить почерк, он от имени Незнакомца сильней нажимал на перо. Камилла уже не знала, не заставил ли тихий внутренний соблазн с ее стороны увидеть сходство там, где его не было, или же письма и записи в тетради действительно могли быть выполнены одной и той же рукой.Садясь обратно в машину, Камилла вспомнила, что Бенжамен поступил в лицей незадолго до того, как стали поступать письма Незнакомца; затем завела мотор и поехала к дому Щелкунчиков. Но на первом же перекрестке свернула вправо, как будто ее руки обладали собственной волей. Неодолимое желание заставило Камиллу проехать на то место, где Незнакомец будет напрасно ждать ее в двадцать один час.Она припарковала машину перед мэрией и, не покидая водительского места, посмотрела туда, где не суждено было состояться ее свиданию с Незнакомцем. Целая вереница хорошо знакомых причин промелькнула в ее мозгу, дабы оправдать страх перед нарождающейся страстью. Камилла без всякого волнения остановилась перед декорациями, в которых не посмеет выступить на сцену в ту минуту, когда прозвучат последние три удара часов. Лучше отступить, отсидеться, но не нарушить клятву, данную Зебре у алтаря.Камилла закрыла глаза и вслушалась в звуковой фон, которому предстояло сопровождать ее встречу с Незнакомцем. Ибо в ней уже созрело непреклонное решение. Рычание автобусов, оглушительный шум уличного движения и голоса прохожих вторгались в ее сознание, пока она старалась представить себе тот момент, когда, если верить письму, Незнакомец подойдет и сядет рядом с ней в машину. Охваченная волнением, Камилла вскинулась и увидела на часах мэрии, что до свидания еще добрых три часа.Камилла, разочарованная таким долгим ожиданием, продолжала тянуть в уме внутреннюю цепь событий, не пытаясь, однако, представить себе лицо Незнакомца. Она парила где-то высоко, сердце колотилось, делая чуть ли не тысячу ударов в минуту. Чтобы лучше мечталось, она покрутила ручку настройки автомобильного приемника и поймала сочные скрипичные аккорды.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16
откуда и название «дом Мироболанов», Mirobolant (франц.) – чудной.
придуманное местными острословами, которые за несколько поколений исказили имя первого владельца. Так вот, Камилла миновала Санси и поехала по дороге в Лаваль. Всего одиннадцать километров отделяли ее от лицея, где она преподавала.Камилла проехала мимо хибары Щелкунчиков, мужа и жены, по словам Зебры, злобных святош, которые давно вышли на пенсию, а прозвал их Зебра так потому, что они зловеще клацали вставными челюстями, когда изрыгали хулу на кого-нибудь. Нотариус говорил, что их глотки как нельзя лучше подходят для дачи ложных показаний и они не из тех, кто осторожно дозирует свой яд. Каждому из них просто необходимо ежедневно источать положенную порцию клеветы, чтобы очистить печень. При режиме Виши оба были рьяными доносчиками, а из подхалимства перед движением Освобождения требовали брить головы «сукам», грешившим с оккупантами.Камилла держалась за руль обеими руками и старалась сосредоточить все внимание на дороге, чтобы не думать о письме Незнакомца. Ее мучило острое желание вскрыть конверт. Перед первым красным огнем светофора она поймала себя на том, что лезет правой рукой в карман. Но одумалась и начала составлять список причин, по которым следовало запретить себе это удовольствие; затем, по зрелом размышлении, пришла к тому, что нераспечатанное письмо окутано ореолом тайны, а после прочтения окажется, что в нем нет ничего интересного. Каким бы лицемерным ни был этот довод, ему нельзя было отказать в логике.Камилла лихорадочно припарковала машину у лицея, выключила зажигание и, подышав на конверт, отогнула края клапана, прежде чем открыть его губами, то есть коснуться тех самых мест, которых касались губы Незнакомца, когда он послюнил закраины и заклеил конверт; затем погрузилась в чтение.Первые слова казались шепотом, настолько они были нежными. Но последующие строчки смутили Камиллу.Незнакомец назначил ей свидание у мэрии: мол, воздержание – слишком тяжкое бремя для него. Его любовное нетерпение требовало, чтобы он сосредоточился на том, что он назвал «их отношениями».Этот внезапный прорыв оболочки посланий Незнакомца, причем в совершенно определенном смысле, озадачил Камиллу. Ее возмутило, как это он посмел приплести свои плотские вожделения, прискорбно пошлые, к бурным, но возвышенным чувствам, какие проявлял раньше. С ужасом она ощутила – по спине пробежал холодок, – что ее мечтания грозили привести ее в гостиничный номер.Камилла рассердилась на Незнакомца. Мог бы и понять, что вся прелесть его писем заключалась в их анонимности. Незнакомцем мог оказаться любой из мужчин, с которыми она встречалась в лицее, на улице или у друзей. Особенно часто сердце ее начинало биться, когда на нее бросали взгляды молодые люди: ей почему-то казалось, что Незнакомец – это юноша, совсем недавно оторвавшийся от материнской юбки. Она представляла себе девственника или, во всяком случае, не очень развязного юнца, который прячется за безымянными строками из боязни, как бы мальчишеский вид не уронил его в глазах избранницы. И уж разумеется, Камилла не допускала мысли о том, что Незнакомец может оказаться пузатым и колченогим восьмидесятилетним стариком. На ее взгляд, нахальный напор писем был, несомненно, признаком подлинной юности. Но теперь, когда Незнакомец пожелал открыть свое лицо, она вдруг заподозрила, что слишком увлеклась иллюзиями. Мало того, что очаровательный принц мог на поверку оказаться ни на что не годным старикашкой, дряхлым и беззубым, но еще и весь этот замысел с анонимными письмами вполне мог быть использован прожженным сердцеедом или же существом, обиженным природой и желающим прикрыть письмами свою физическую немощь; и даже, если он был вполне нормальным в физическом плане молодым человеком, он мог оказаться безобразным до содрогания; но прежде всего – у Камиллы не было намерения вступать в тайную связь; от одной только мысли о сложностях, возникающих в подобных делах, ей становилось страшно. Она предпочитала неясные мечты, к тому же сегодня ей предстоит банкет с ее коллегами – стало быть, она и не может пойти на свидание.Камилла решительно вышла из автомобиля, прошла в свой класс и под пристальным взглядом Бенжамена Ратери, недавно поступившего новичка, провела три часа занятий по математике. Пришедший в класс в середине учебного года Бенжамен, несмотря на то что ему уже стукнуло восемнадцать, был из тех учеников, которые молча смотрят на вас и требуют всего, на что вы способны. Когда он сидел вот так перед Камиллой три раза в неделю, она как будто считала себя обязанной нравиться ему. Каждым взглядом он словно говорил: «Порази меня!» Красивым он не был, но энергичные черты лица, усмешка молодого фавна, налитое жизненными соками крупное тело сообщали ему известную привлекательность.Когда большая стрелка часов описала круг и все сдали свои тетради, Камилла невольно попыталась сравнить почерк Бенжамена с почерком Незнакомца. Написанное имело ряд общих черт, но Бенжамен писал с меньшим нажимом; разве что, желая изменить почерк, он от имени Незнакомца сильней нажимал на перо. Камилла уже не знала, не заставил ли тихий внутренний соблазн с ее стороны увидеть сходство там, где его не было, или же письма и записи в тетради действительно могли быть выполнены одной и той же рукой.Садясь обратно в машину, Камилла вспомнила, что Бенжамен поступил в лицей незадолго до того, как стали поступать письма Незнакомца; затем завела мотор и поехала к дому Щелкунчиков. Но на первом же перекрестке свернула вправо, как будто ее руки обладали собственной волей. Неодолимое желание заставило Камиллу проехать на то место, где Незнакомец будет напрасно ждать ее в двадцать один час.Она припарковала машину перед мэрией и, не покидая водительского места, посмотрела туда, где не суждено было состояться ее свиданию с Незнакомцем. Целая вереница хорошо знакомых причин промелькнула в ее мозгу, дабы оправдать страх перед нарождающейся страстью. Камилла без всякого волнения остановилась перед декорациями, в которых не посмеет выступить на сцену в ту минуту, когда прозвучат последние три удара часов. Лучше отступить, отсидеться, но не нарушить клятву, данную Зебре у алтаря.Камилла закрыла глаза и вслушалась в звуковой фон, которому предстояло сопровождать ее встречу с Незнакомцем. Ибо в ней уже созрело непреклонное решение. Рычание автобусов, оглушительный шум уличного движения и голоса прохожих вторгались в ее сознание, пока она старалась представить себе тот момент, когда, если верить письму, Незнакомец подойдет и сядет рядом с ней в машину. Охваченная волнением, Камилла вскинулась и увидела на часах мэрии, что до свидания еще добрых три часа.Камилла, разочарованная таким долгим ожиданием, продолжала тянуть в уме внутреннюю цепь событий, не пытаясь, однако, представить себе лицо Незнакомца. Она парила где-то высоко, сердце колотилось, делая чуть ли не тысячу ударов в минуту. Чтобы лучше мечталось, она покрутила ручку настройки автомобильного приемника и поймала сочные скрипичные аккорды.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16