То немногое, что он знал о знамениях, ему преподал Возион.
– И Авайль ведь обновляется каждый месяц и может обновить с собой и нас, даруя постоянство или, во всяком случае, продолженность. А знамения никогда не бывают однозначными, ты ведь знаешь.
К счастью, Авайль не затмила Поуль – это означало бы почти неизбежную смерть отца. Но они стоят вместе в Доме Мужчин с Ивиль в Доме Печалей!
Мир без Булриона?
– Но лишь Судьбам ведомо их решение, – твердо сказал Возион. – Шууль сейчас пребывает в Доме Надежд, знаешь ли, а это значит очень много. Я хочу, чтобы ты... Мне нужно от тебя кое-что.
– Да, дядя?
– Во-первых, сохраняй бодрость. Тревоги – мужское дело, и мы не должны пугать женщин. Во-вторых, держи свои зоркие глаза открытыми. Я назначаю тебя замыкающим. Попозже тебя сменит Фарион. Времена беспокойные, Полион. И мне не требуется читать по звездам, чтобы увидеть в нашем будущем сражения и кровопролитие.
– Не требуется?
Возион вздохнул, словно все его племянники отличались редкостной тупостью.
– Толамин пал! Веснарцы могут затем обрушиться на Далинг, или карпанцы наконец перейдут Нилду. И уже полно бродячих шаек. Так что держи руку на мече.
– Да, Возион! Можешь положиться на меня. – И Полион бдительно посмотрел по сторонам.
– Знаю, что могу, не то бы не поручил это тебе. А вечером... погляди вместе со мной на закат. В семье, по-моему, лучше твоих глаз нет.
– Конечно, Возион.
– Мы должны искать Авайль, но особенно Огоуль – низко на западе. Ей время появиться. Если Огоуль будет там, для моего отца еще останется надежда.
7
В отличие от большинства больших городов Далинг в дни падения империи избежал разграбления и не был стерт с лица земли, но не стал вновь кипящим жизнью важнейшим портом. Знатные роды имперских времен ушли в небытие. Их дворцы и особняки пришли в запустение, стали обиталищами бедноты, складами и даже заезжими домами.
«Гостиница на улице Феникса» когда-то была жилищем какого-то богача, построенным в позднеимперском стиле по сторонам большого внутреннего двора. Кухни и конюшни были укрыты в глубине. Там еще сохранялись остатки лучших мозаик и фресок в городе. Центральный двор господствовал над всем, и в тяжелые дни, когда Гвин оглядывала статуи, каменные столы и скамьи, фонтаны, которые больше не били, ей вспоминались кладбища. Зимой такой план дома выглядел верхом нелепости, но в теплую погоду, казалось, лучше нельзя было и придумать: есть и принимать гостей можно было на свежем воздухе. Крытая галерея, опоясывавшая двор, открывала доступ к комнатам верхнего этажа и затеняла двор внизу. Гвин пыталась сохранять деревья и цветы, хотя в этом году найти садовника было не легче, чем любого другого слугу.
Тибал сел за один из мраморных столов, съел обед, который приказала подать ему Гвин, потом некоторое время писал в какой-то книге, а затем начал ее читать и читал долго. Казалось, никаких неотложных дел у него не было. Она пришла к заключению, что не ошиблась, сочтя своего нового постояльца странствующим учителем, и перестала бы думать о нем, если бы не его несомненный интерес к ней. Она кончила отдавать распоряжения прислуге и покинула кухни, чтобы проверить, как убирают комнаты для новых гостей. Пока она хлопотливо то взбегала по лестницам, то спускалась, Тибал следил за ней. Всякий раз, когда она выходила из двери, его взгляд был устремлен именно туда, как будто он ждал ее появления.
Его любопытство начало ее раздражать. Она нарочно прошла через смежные комнаты, чтобы выйти из другой двери, – и увидела, как он улыбнулся ей через двор. Он даже передвинул свой табурет так, чтобы раскидистый куст не заслонял от него тот угол. У нее была отличная память на лица, и она твердо знала, что никогда его прежде не видела. Уж не авайлграт ли он? Меняющий обличья? В Далинге теперь возможно было все, что угодно.
Призрачных голосов она больше не слышала и сумела убедить себя, что они ей просто пригрезились.
Посыльный принес ей розы и стихи от Синта Хайлита. Стихи ужасные, хотя сам Хайлит был одним из наименее мерзких ее мучителей. Стихи она бросила в кухонную плиту, а цветы отдала Мэй поставить в воду. Видимо, начался ежедневный парад ухажеров.
Вскоре во двор просочился Ноган Нибит, жирный, сальный и заискивающий. Владелец харчевни с очень темной репутацией вблизи порта, он считал, что у него есть все права прибрать к рукам «Гостиницу на улице Феникса» вместе с ее хозяйкой. Он называл ее Гвин, будто они уже были близкими друзьями; непрерывно потирал руки и улыбался ей, пялился на нее рыбьими глазами, обдавал ее еще более рыбьим дыханием. Разделаться с Ноганом было труднее, чем со стихами Хайлита, хотя он вполне заслуживал той же судьбы.
Гостиница была местом, открытым для всех. И закрыть двери перед этими слепнями она не могла. С другой стороны, хозяева гостиниц круглые сутки на своем посту, так что в любое время можно сослаться на неотложное дело, и всегда есть предлог отклонить предложение на обед.
Ноган ходил следом за ней из комнаты в комнату и не слушал ее уверений, что ей не до разговоров, так она занята. Он пространно объяснял ей юридические камни преткновения.
Гвин знала о них все. И он не первым обнаружил, каким рычагом они могли послужить. Она держала себя в руках и лгала напропалую.
– Меня заверили, что это всего лишь пустяковая формальность, которую легко уладить, Ноган-садж. Прошу тебя, не беспокойся из-за этого.
Вошли два знакомых купца и потребовали свои обычные комнаты. Это обеспечило небольшую передышку. Она позвала Гольма, чтобы он отнес их поклажу наверх. Затем прибыл землевладелец с двумя слугами – день сегодня будет доходным. Однако Ноган бродил и бродил за ней, как комнатная собачонка.
Она шла через двор к лестнице, как вдруг из кухни донесся звон бьющейся посуды и пронзительный крик. Кричала Ниад.
У Гвин оборвалось сердце, словно его стиснула ледяная рука. Она повернулась, чтобы бежать туда, и тут же опомнилась: масляная пиявка все еще висит на ней. Если Ноган узнает про Ниад – сейчас или после, – это гибель. Паника пригвоздила ее к мозаике двора.
И тут она вышла из себя. С силой ткнула пальцем в мягкое брюхо.
– Ноган-садж, я за тебя не пойду. Никогда! Да будь ты сам Обновитель, уже надевший венец, я бы за тебя не пошла! Это мое последнее слово. И впредь, не перестанешь ли ты марать добрую славу моей гостиницы своим присутствием? А теперь – вон!
Шаровидное лицо побагровело, он забрызгал, точно жир на сковородке:
– В таком случае я подаю жалобу!
– Подавай! Ты не первый. Уходи и не возвращайся!
Он вышел, все еще бормоча угрозы. Сердце у нее колотилось, но она стояла и смотрела, пока он не скрылся за дверью. А тогда повернулась и побежала, лавируя между сухими фонтанами, мраморными чудищами, деревьями в кадках. Купцы, Тибал и двое деревенских слуг видели и слышали все. И теперь не спускали с нее глаз.
Она промчалась по коридору на кухню. После двора кухня казалась совсем темной. Гвин обдало жаром, мясными запахами, гудением мух. Хотя помещение было обширным, между столами оставались только тесные проходы. По всем стенам тянулись полки с блюдами, тарелками, горшками и кувшинами.
Ниад скорчилась в углу у плиты, лицо у нее было белее соли, детские глаза широко раскрыты. Старуха Шума стояла на шаг перед ней, занеся метлу, словно боевую секиру. Угрожал им Гольм, привратник. Он потирал макушку, словно утишая боль, – видимо, старуха уже разок обрушила на него метлу. Вокруг них валялись битые черепки. Мэй, Тоб и Пауна, окаменев, следили за происходящим.
Кухарка была пожилой костлявой женщиной, словно наспех сколоченной из узких планок. Напугать Шуму было нелегко, но сейчас она была перепугана. Гольм был огромен и угрюм, лыс, но с густой бородой, и, конечно, мог показаться очень страшным молоденькой девушке или даже пожилой разгневанной кухарке – ведь он уже не раз вдруг срывался. Но после войны здоровые и сильные мужчины были наперечет, и Гольм оказался лучшим, кого она смогла найти.
– Что случилось? – свирепо крикнула Гвин, хотя все и так было ясно.
Все заговорили разом. Она проскользнула мимо Гольма и Шумы к Ниад. Девочка прильнула к ней, дрожа и всхлипывая.
Гвин яростно посмотрела через ее плечо на Гольма. И, словно увидев его глазами Ниад, она внезапно осознала, какой он огромный и омерзительный. А он хмурился, ничего не понимая. Она ведь наняла его меньше месяца назад. Он ничего не знал о Проклятии, лежащем на Ниад, о том, что она меченая.
Мэй и Пауна обе знали и совсем побелели. Мальчишка Тоб не знал. Он стоял, разинув рот. Наверное, услышал из конюшни шум и прибежал посмотреть, в чем дело. Соображал Тоб еще более туго, чем Гольм.
– Да чмокнул ее, всего-то! – буркнул Гольм.
– Ухватил ее сзади! – закричала Шума. – Повернул, а она уронила тарелки.
– С тобой все в порядке? – шепнула она, обнимая Ниад еще крепче.
Девочка захлебывалась сухими рыданиями, полными ужаса, но все-таки кивнула:
– Вроде бы да.
Надо надеяться, что да – Гольм все еще стоит, живой и невредимый.
– Иди в конюшню и жди там, – сказала ему Гвин ледяным тоном. – Я пришлю Тоба с твоим жалованьем. Ты уволен.
Он проворчал – человек медвежьего сложения, рябой и дряблый:
– Ну, чмокнул ее! Чего тут такого?
«Олух, знал бы ты, сколько тут и какого!»
– Ты напугал ее, разбил мои тарелки. Убирайся! – Благодарение Судьбам за черепки на полу! – Убирайся! Сейчас же!
Гольм, казалось, подыскивал слова, чтобы оспорить такую непостижимую несправедливость. Гвин почувствовала, как Ниад вся напряглась, и ее снова пронзил страх.
– Вон! – взвизгнула она.
Он зашаркал к двери, Тоб посторонился, пропуская его.
День оказался полон неожиданностей. На протяжении трех минут она выгнала Ногана через парадную дверь, а Гольма через заднюю.
– Пойдем! – Она повела Ниад к другой двери и прикрикнула на Мэй с Пауной, чтобы не стояли без дела. Шума пожала плечами, и черепки загремели под ее метлой.
Гвин втолкнула Ниад в контору и усадила ее.
– Все хорошо! – сказала она, пытаясь успокоить девочку.
– Откуда нам знать? – всхлипнула Ниад.
– Не тревожься! Очень хорошо, что мы от него избавились. Я искала случая выгнать его. Мне жаль, что ты испугалась («И мне жаль, что я тоже испугалась»).
Она налила стопочку спиртного и велела девочке выпить. Подумала, не налить ли себе, но поторопилась достать несколько медяков из своего денежного сундучка и вернулась на кухню. Отправив Тоба с медяками в конюшню, успокоив Шуму и убедившись, что обед не пострадал из-за этого происшествия, она вернулась посмотреть, как себя чувствует Ниад. От спиртного щеки у нее чуть порозовели. Гвин, успокоившись, закрыла дверь, села за свой стол и сделала вид, будто проверяет счета.
Сколько еще сможет она укрывать девочку? Сколько еще есть времени до того, как Мэй, Пауна или еще кто-то случайно не проговорится?
Беда отчасти заключалась в том, что Ниад была на редкость хорошенькой. Ей недоставало только уверенности в себе, сознания своего очарования, чтобы стать настоящей красавицей. Свои белокурые волосы Ниад стягивала ленточками в два коротких пучка над ушами, что в Далинге не было принято. У нее были большие синие глаза и губы как розовый бутон. Никакой взбитый крем не мог бы сравниться нежностью с ее щеками. Даже убогость домашнего платья не могла скрыть пышности ее бедер и груди, как и поразительную тонкость талии. В свои пятнадцать лет Ниад была самим совершенством в миниатюре, девочкой-куколкой. И внешность ее не была обманчивой: Ниад действительно была милой, невинной, простодушной девушкой, какой казалась.
Но главная беда заключалась в том, что весной Ниад заболела звездной немочью, которая в ее семье скосила всех остальных. Не все выживающие становились мечеными, однако Ниад болезнь превратила в ивилгратку. Она ведь не знала пределов своей силы, не умела владеть ею. Она же не чудовище, убивающее направо и налево, так откуда ей было знать свойства своей силы. И в испуге она могла употребить ее, сама того не подозревая.
Опасность-то угрожала Гольму. Да, он не упал мертвый у ног Ниад, тем не менее не исключалось, что он обречен на медленное умирание. Ивилграты были смертоносны.
– Я должна уйти отсюда, – прошептала Ниад.
Гвин обернулась к ней.
– Куда уйти?
– Куда глаза глядят. Я не могу оставаться здесь! Я навлекаю страшные беды.
– Вздор! Идти тебе некуда. Все это мы уже много раз обсуждали. Ничего страшного не произошло. И я не собираюсь выбрасывать тебя на улицу.
– Меня не надо выбрасывать, Гвин-садж! Я уйду са...
– Не уйдешь!
Большие синие глаза наполнились слезами.
– Но ведь закон...
– В болото закон! Неужто ты думаешь, что стражники обнажат на тебя мечи? Пригрози набить им кишки червями, и они разбегутся как мыши!
Чистая правда, но нескольких человек, обвиненных в том, что они ивилграты, обезумевшие от страха толпы побили камнями. А гостиницу тут же сожгут дотла. Гвин не стала упоминать про эти жуткие возможности.
– Клянусь Двоичным Богом, деточка! Или ты думаешь, что хуже Гольма и людей нет? К тебе пристанут, ты и лиги пройти не успеешь – да и куда ты пойдешь? А теперь допей и иди помоги Шуме с овощами.
Бедная Ниад покорно допила стопку, и, поглядев, как она возвращается на кухню, Гвин вспомнила, что и ее ждет работа. Ее все время ждала работа.
Она взяла грифельную доску и деловито вышла во двор. Пауна подметала галерею. Двор был пуст, если не считать Тибала. Он пересел за другой стол, лучше укрытый от солнца. А еще оттуда ему была хорошо видна дверь конторы. В руке он держал открытую книгу, но глаза были устремлены на Гвин. Со двора она ушла через кухонный коридор. Откуда он мог знать, что выйдет она именно через эту дверь – одну из двенадцати? Когда она подошла ближе, он улыбнулся ей. Улыбка эта намекала, что он видел больше, чем можно было догадаться, или знал больше, чем это было возможно, или... Вновь она заметила странность его глаз – он словно бы смотрел не на нее, а сквозь нее. Опять ей начинает что-то мерещиться! Нервы у нее совсем никуда! Она села напротив него.
– Бюрократизм, Тибал-садж. Закон требует, чтобы я подавала сведения обо всех приезжих – имя, откуда ты родом, твое занятие.
Он пожал плечами и посмотрел на наружную дверь.
– Тибал Фрайнит. Из Рарагаша. – Он закрыл книгу и опустил ее в карман балахона.
– Рарагаш?
Она вскинула на него быстрый взгляд. Улыбаясь, он покачал головой:
– Нет, я не меченый.
Она засмеялась, пряча смущение.
– Прости. Я не хотела...
– Вполне естественное предположение. – Казалось, оно его позабавило. – Но теперь Рарагаш просто еще один разоренный город: горстка уцелевших домов среди развалин, которых заметно больше, как и во многих других местах. Не думаю, что у нас там меченых больше, чем в любом другом селении.
– Уж во всяком случае меньше, чем сейчас в Далинге. Считается, что они покинули город, но, наверное, некоторые еще где-то прячутся. (Как Ниад.) Боюсь, я должна спросить о цели твоего приезда. Ты понимаешь, я обязана.
– Разумеется. Я приехал встретиться кое с кем. – Он снова посмотрел на наружную дверь.
– Ну, так я напишу просто «по личному делу». – Она записала. Грифель скрипел, и от этого звука у нее сводило челюсти.
– День для вас выдался спокойный? – спросил Тибал.
– Что? Да, пожалуй.
Это было приглашение остаться и поболтать. Ей до вечера предстояло сделать еще очень много, но почему бы и не дать себе передышку, дать нервам успокоиться. К тому же этот человек заинтриговал ее.
– Обычный, – сказала она. – Возможно, к вечеру подъедут еще двое-трое. Война нанесла нашему городу неизмеримый ущерб. А потом звездная немочь. Боюсь, судьбы припасли еще что-нибудь. И похуже.
Но что похуже могли они приготовить для Гвин Солит, забрав ее мужа, а потом ее малюток? Теперь она может потерять только гостиницу – ну и конечно, свою жизнь.
Битва насмерть.
– Судьбы? – сказал Тибал. – Ты не зарданка!
Она осознала, что говорит на зарданском, как и он, хотя выговор его был непривычным. Она перешла на куолский:
– Извини! Но если ты о языке, так в Далинге все двуязычны. Я как-то не подумала. А если ты о религии, должна признаться, я не слишком религиозна. Империя тоже признавала Судьбы, но просто поставила над ними Двоичного Бога. Официально Далинг все еще поклоняется Двоице.
– Конечная победа осталась за Судьбами, – улыбнулся он.
– Да. И думаю, так будет всегда. В Далинге и окрестностях многие ведут происхождение от зарданцев. Ну, и начинаешь говорить, как они.
Тибал кивнул. Он все время словно бы тихо посмеивался, хотя она вновь заметила, что он поглядывает на дверь. Значит, тот, с кем у него встреча, должен вот-вот прийти.
– Завтра у тебя будет куда больше дел, – сказал он неопровержимым тоном.
– А?!
– Я хочу сказать, у тебя должны быть хорошие и плохие дни, как у всех. – Серые глаза весело заблестели, но взгляд оставался все таким же неопределенным, будто он смотрел сквозь нее или куда-то за нее.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53
– И Авайль ведь обновляется каждый месяц и может обновить с собой и нас, даруя постоянство или, во всяком случае, продолженность. А знамения никогда не бывают однозначными, ты ведь знаешь.
К счастью, Авайль не затмила Поуль – это означало бы почти неизбежную смерть отца. Но они стоят вместе в Доме Мужчин с Ивиль в Доме Печалей!
Мир без Булриона?
– Но лишь Судьбам ведомо их решение, – твердо сказал Возион. – Шууль сейчас пребывает в Доме Надежд, знаешь ли, а это значит очень много. Я хочу, чтобы ты... Мне нужно от тебя кое-что.
– Да, дядя?
– Во-первых, сохраняй бодрость. Тревоги – мужское дело, и мы не должны пугать женщин. Во-вторых, держи свои зоркие глаза открытыми. Я назначаю тебя замыкающим. Попозже тебя сменит Фарион. Времена беспокойные, Полион. И мне не требуется читать по звездам, чтобы увидеть в нашем будущем сражения и кровопролитие.
– Не требуется?
Возион вздохнул, словно все его племянники отличались редкостной тупостью.
– Толамин пал! Веснарцы могут затем обрушиться на Далинг, или карпанцы наконец перейдут Нилду. И уже полно бродячих шаек. Так что держи руку на мече.
– Да, Возион! Можешь положиться на меня. – И Полион бдительно посмотрел по сторонам.
– Знаю, что могу, не то бы не поручил это тебе. А вечером... погляди вместе со мной на закат. В семье, по-моему, лучше твоих глаз нет.
– Конечно, Возион.
– Мы должны искать Авайль, но особенно Огоуль – низко на западе. Ей время появиться. Если Огоуль будет там, для моего отца еще останется надежда.
7
В отличие от большинства больших городов Далинг в дни падения империи избежал разграбления и не был стерт с лица земли, но не стал вновь кипящим жизнью важнейшим портом. Знатные роды имперских времен ушли в небытие. Их дворцы и особняки пришли в запустение, стали обиталищами бедноты, складами и даже заезжими домами.
«Гостиница на улице Феникса» когда-то была жилищем какого-то богача, построенным в позднеимперском стиле по сторонам большого внутреннего двора. Кухни и конюшни были укрыты в глубине. Там еще сохранялись остатки лучших мозаик и фресок в городе. Центральный двор господствовал над всем, и в тяжелые дни, когда Гвин оглядывала статуи, каменные столы и скамьи, фонтаны, которые больше не били, ей вспоминались кладбища. Зимой такой план дома выглядел верхом нелепости, но в теплую погоду, казалось, лучше нельзя было и придумать: есть и принимать гостей можно было на свежем воздухе. Крытая галерея, опоясывавшая двор, открывала доступ к комнатам верхнего этажа и затеняла двор внизу. Гвин пыталась сохранять деревья и цветы, хотя в этом году найти садовника было не легче, чем любого другого слугу.
Тибал сел за один из мраморных столов, съел обед, который приказала подать ему Гвин, потом некоторое время писал в какой-то книге, а затем начал ее читать и читал долго. Казалось, никаких неотложных дел у него не было. Она пришла к заключению, что не ошиблась, сочтя своего нового постояльца странствующим учителем, и перестала бы думать о нем, если бы не его несомненный интерес к ней. Она кончила отдавать распоряжения прислуге и покинула кухни, чтобы проверить, как убирают комнаты для новых гостей. Пока она хлопотливо то взбегала по лестницам, то спускалась, Тибал следил за ней. Всякий раз, когда она выходила из двери, его взгляд был устремлен именно туда, как будто он ждал ее появления.
Его любопытство начало ее раздражать. Она нарочно прошла через смежные комнаты, чтобы выйти из другой двери, – и увидела, как он улыбнулся ей через двор. Он даже передвинул свой табурет так, чтобы раскидистый куст не заслонял от него тот угол. У нее была отличная память на лица, и она твердо знала, что никогда его прежде не видела. Уж не авайлграт ли он? Меняющий обличья? В Далинге теперь возможно было все, что угодно.
Призрачных голосов она больше не слышала и сумела убедить себя, что они ей просто пригрезились.
Посыльный принес ей розы и стихи от Синта Хайлита. Стихи ужасные, хотя сам Хайлит был одним из наименее мерзких ее мучителей. Стихи она бросила в кухонную плиту, а цветы отдала Мэй поставить в воду. Видимо, начался ежедневный парад ухажеров.
Вскоре во двор просочился Ноган Нибит, жирный, сальный и заискивающий. Владелец харчевни с очень темной репутацией вблизи порта, он считал, что у него есть все права прибрать к рукам «Гостиницу на улице Феникса» вместе с ее хозяйкой. Он называл ее Гвин, будто они уже были близкими друзьями; непрерывно потирал руки и улыбался ей, пялился на нее рыбьими глазами, обдавал ее еще более рыбьим дыханием. Разделаться с Ноганом было труднее, чем со стихами Хайлита, хотя он вполне заслуживал той же судьбы.
Гостиница была местом, открытым для всех. И закрыть двери перед этими слепнями она не могла. С другой стороны, хозяева гостиниц круглые сутки на своем посту, так что в любое время можно сослаться на неотложное дело, и всегда есть предлог отклонить предложение на обед.
Ноган ходил следом за ней из комнаты в комнату и не слушал ее уверений, что ей не до разговоров, так она занята. Он пространно объяснял ей юридические камни преткновения.
Гвин знала о них все. И он не первым обнаружил, каким рычагом они могли послужить. Она держала себя в руках и лгала напропалую.
– Меня заверили, что это всего лишь пустяковая формальность, которую легко уладить, Ноган-садж. Прошу тебя, не беспокойся из-за этого.
Вошли два знакомых купца и потребовали свои обычные комнаты. Это обеспечило небольшую передышку. Она позвала Гольма, чтобы он отнес их поклажу наверх. Затем прибыл землевладелец с двумя слугами – день сегодня будет доходным. Однако Ноган бродил и бродил за ней, как комнатная собачонка.
Она шла через двор к лестнице, как вдруг из кухни донесся звон бьющейся посуды и пронзительный крик. Кричала Ниад.
У Гвин оборвалось сердце, словно его стиснула ледяная рука. Она повернулась, чтобы бежать туда, и тут же опомнилась: масляная пиявка все еще висит на ней. Если Ноган узнает про Ниад – сейчас или после, – это гибель. Паника пригвоздила ее к мозаике двора.
И тут она вышла из себя. С силой ткнула пальцем в мягкое брюхо.
– Ноган-садж, я за тебя не пойду. Никогда! Да будь ты сам Обновитель, уже надевший венец, я бы за тебя не пошла! Это мое последнее слово. И впредь, не перестанешь ли ты марать добрую славу моей гостиницы своим присутствием? А теперь – вон!
Шаровидное лицо побагровело, он забрызгал, точно жир на сковородке:
– В таком случае я подаю жалобу!
– Подавай! Ты не первый. Уходи и не возвращайся!
Он вышел, все еще бормоча угрозы. Сердце у нее колотилось, но она стояла и смотрела, пока он не скрылся за дверью. А тогда повернулась и побежала, лавируя между сухими фонтанами, мраморными чудищами, деревьями в кадках. Купцы, Тибал и двое деревенских слуг видели и слышали все. И теперь не спускали с нее глаз.
Она промчалась по коридору на кухню. После двора кухня казалась совсем темной. Гвин обдало жаром, мясными запахами, гудением мух. Хотя помещение было обширным, между столами оставались только тесные проходы. По всем стенам тянулись полки с блюдами, тарелками, горшками и кувшинами.
Ниад скорчилась в углу у плиты, лицо у нее было белее соли, детские глаза широко раскрыты. Старуха Шума стояла на шаг перед ней, занеся метлу, словно боевую секиру. Угрожал им Гольм, привратник. Он потирал макушку, словно утишая боль, – видимо, старуха уже разок обрушила на него метлу. Вокруг них валялись битые черепки. Мэй, Тоб и Пауна, окаменев, следили за происходящим.
Кухарка была пожилой костлявой женщиной, словно наспех сколоченной из узких планок. Напугать Шуму было нелегко, но сейчас она была перепугана. Гольм был огромен и угрюм, лыс, но с густой бородой, и, конечно, мог показаться очень страшным молоденькой девушке или даже пожилой разгневанной кухарке – ведь он уже не раз вдруг срывался. Но после войны здоровые и сильные мужчины были наперечет, и Гольм оказался лучшим, кого она смогла найти.
– Что случилось? – свирепо крикнула Гвин, хотя все и так было ясно.
Все заговорили разом. Она проскользнула мимо Гольма и Шумы к Ниад. Девочка прильнула к ней, дрожа и всхлипывая.
Гвин яростно посмотрела через ее плечо на Гольма. И, словно увидев его глазами Ниад, она внезапно осознала, какой он огромный и омерзительный. А он хмурился, ничего не понимая. Она ведь наняла его меньше месяца назад. Он ничего не знал о Проклятии, лежащем на Ниад, о том, что она меченая.
Мэй и Пауна обе знали и совсем побелели. Мальчишка Тоб не знал. Он стоял, разинув рот. Наверное, услышал из конюшни шум и прибежал посмотреть, в чем дело. Соображал Тоб еще более туго, чем Гольм.
– Да чмокнул ее, всего-то! – буркнул Гольм.
– Ухватил ее сзади! – закричала Шума. – Повернул, а она уронила тарелки.
– С тобой все в порядке? – шепнула она, обнимая Ниад еще крепче.
Девочка захлебывалась сухими рыданиями, полными ужаса, но все-таки кивнула:
– Вроде бы да.
Надо надеяться, что да – Гольм все еще стоит, живой и невредимый.
– Иди в конюшню и жди там, – сказала ему Гвин ледяным тоном. – Я пришлю Тоба с твоим жалованьем. Ты уволен.
Он проворчал – человек медвежьего сложения, рябой и дряблый:
– Ну, чмокнул ее! Чего тут такого?
«Олух, знал бы ты, сколько тут и какого!»
– Ты напугал ее, разбил мои тарелки. Убирайся! – Благодарение Судьбам за черепки на полу! – Убирайся! Сейчас же!
Гольм, казалось, подыскивал слова, чтобы оспорить такую непостижимую несправедливость. Гвин почувствовала, как Ниад вся напряглась, и ее снова пронзил страх.
– Вон! – взвизгнула она.
Он зашаркал к двери, Тоб посторонился, пропуская его.
День оказался полон неожиданностей. На протяжении трех минут она выгнала Ногана через парадную дверь, а Гольма через заднюю.
– Пойдем! – Она повела Ниад к другой двери и прикрикнула на Мэй с Пауной, чтобы не стояли без дела. Шума пожала плечами, и черепки загремели под ее метлой.
Гвин втолкнула Ниад в контору и усадила ее.
– Все хорошо! – сказала она, пытаясь успокоить девочку.
– Откуда нам знать? – всхлипнула Ниад.
– Не тревожься! Очень хорошо, что мы от него избавились. Я искала случая выгнать его. Мне жаль, что ты испугалась («И мне жаль, что я тоже испугалась»).
Она налила стопочку спиртного и велела девочке выпить. Подумала, не налить ли себе, но поторопилась достать несколько медяков из своего денежного сундучка и вернулась на кухню. Отправив Тоба с медяками в конюшню, успокоив Шуму и убедившись, что обед не пострадал из-за этого происшествия, она вернулась посмотреть, как себя чувствует Ниад. От спиртного щеки у нее чуть порозовели. Гвин, успокоившись, закрыла дверь, села за свой стол и сделала вид, будто проверяет счета.
Сколько еще сможет она укрывать девочку? Сколько еще есть времени до того, как Мэй, Пауна или еще кто-то случайно не проговорится?
Беда отчасти заключалась в том, что Ниад была на редкость хорошенькой. Ей недоставало только уверенности в себе, сознания своего очарования, чтобы стать настоящей красавицей. Свои белокурые волосы Ниад стягивала ленточками в два коротких пучка над ушами, что в Далинге не было принято. У нее были большие синие глаза и губы как розовый бутон. Никакой взбитый крем не мог бы сравниться нежностью с ее щеками. Даже убогость домашнего платья не могла скрыть пышности ее бедер и груди, как и поразительную тонкость талии. В свои пятнадцать лет Ниад была самим совершенством в миниатюре, девочкой-куколкой. И внешность ее не была обманчивой: Ниад действительно была милой, невинной, простодушной девушкой, какой казалась.
Но главная беда заключалась в том, что весной Ниад заболела звездной немочью, которая в ее семье скосила всех остальных. Не все выживающие становились мечеными, однако Ниад болезнь превратила в ивилгратку. Она ведь не знала пределов своей силы, не умела владеть ею. Она же не чудовище, убивающее направо и налево, так откуда ей было знать свойства своей силы. И в испуге она могла употребить ее, сама того не подозревая.
Опасность-то угрожала Гольму. Да, он не упал мертвый у ног Ниад, тем не менее не исключалось, что он обречен на медленное умирание. Ивилграты были смертоносны.
– Я должна уйти отсюда, – прошептала Ниад.
Гвин обернулась к ней.
– Куда уйти?
– Куда глаза глядят. Я не могу оставаться здесь! Я навлекаю страшные беды.
– Вздор! Идти тебе некуда. Все это мы уже много раз обсуждали. Ничего страшного не произошло. И я не собираюсь выбрасывать тебя на улицу.
– Меня не надо выбрасывать, Гвин-садж! Я уйду са...
– Не уйдешь!
Большие синие глаза наполнились слезами.
– Но ведь закон...
– В болото закон! Неужто ты думаешь, что стражники обнажат на тебя мечи? Пригрози набить им кишки червями, и они разбегутся как мыши!
Чистая правда, но нескольких человек, обвиненных в том, что они ивилграты, обезумевшие от страха толпы побили камнями. А гостиницу тут же сожгут дотла. Гвин не стала упоминать про эти жуткие возможности.
– Клянусь Двоичным Богом, деточка! Или ты думаешь, что хуже Гольма и людей нет? К тебе пристанут, ты и лиги пройти не успеешь – да и куда ты пойдешь? А теперь допей и иди помоги Шуме с овощами.
Бедная Ниад покорно допила стопку, и, поглядев, как она возвращается на кухню, Гвин вспомнила, что и ее ждет работа. Ее все время ждала работа.
Она взяла грифельную доску и деловито вышла во двор. Пауна подметала галерею. Двор был пуст, если не считать Тибала. Он пересел за другой стол, лучше укрытый от солнца. А еще оттуда ему была хорошо видна дверь конторы. В руке он держал открытую книгу, но глаза были устремлены на Гвин. Со двора она ушла через кухонный коридор. Откуда он мог знать, что выйдет она именно через эту дверь – одну из двенадцати? Когда она подошла ближе, он улыбнулся ей. Улыбка эта намекала, что он видел больше, чем можно было догадаться, или знал больше, чем это было возможно, или... Вновь она заметила странность его глаз – он словно бы смотрел не на нее, а сквозь нее. Опять ей начинает что-то мерещиться! Нервы у нее совсем никуда! Она села напротив него.
– Бюрократизм, Тибал-садж. Закон требует, чтобы я подавала сведения обо всех приезжих – имя, откуда ты родом, твое занятие.
Он пожал плечами и посмотрел на наружную дверь.
– Тибал Фрайнит. Из Рарагаша. – Он закрыл книгу и опустил ее в карман балахона.
– Рарагаш?
Она вскинула на него быстрый взгляд. Улыбаясь, он покачал головой:
– Нет, я не меченый.
Она засмеялась, пряча смущение.
– Прости. Я не хотела...
– Вполне естественное предположение. – Казалось, оно его позабавило. – Но теперь Рарагаш просто еще один разоренный город: горстка уцелевших домов среди развалин, которых заметно больше, как и во многих других местах. Не думаю, что у нас там меченых больше, чем в любом другом селении.
– Уж во всяком случае меньше, чем сейчас в Далинге. Считается, что они покинули город, но, наверное, некоторые еще где-то прячутся. (Как Ниад.) Боюсь, я должна спросить о цели твоего приезда. Ты понимаешь, я обязана.
– Разумеется. Я приехал встретиться кое с кем. – Он снова посмотрел на наружную дверь.
– Ну, так я напишу просто «по личному делу». – Она записала. Грифель скрипел, и от этого звука у нее сводило челюсти.
– День для вас выдался спокойный? – спросил Тибал.
– Что? Да, пожалуй.
Это было приглашение остаться и поболтать. Ей до вечера предстояло сделать еще очень много, но почему бы и не дать себе передышку, дать нервам успокоиться. К тому же этот человек заинтриговал ее.
– Обычный, – сказала она. – Возможно, к вечеру подъедут еще двое-трое. Война нанесла нашему городу неизмеримый ущерб. А потом звездная немочь. Боюсь, судьбы припасли еще что-нибудь. И похуже.
Но что похуже могли они приготовить для Гвин Солит, забрав ее мужа, а потом ее малюток? Теперь она может потерять только гостиницу – ну и конечно, свою жизнь.
Битва насмерть.
– Судьбы? – сказал Тибал. – Ты не зарданка!
Она осознала, что говорит на зарданском, как и он, хотя выговор его был непривычным. Она перешла на куолский:
– Извини! Но если ты о языке, так в Далинге все двуязычны. Я как-то не подумала. А если ты о религии, должна признаться, я не слишком религиозна. Империя тоже признавала Судьбы, но просто поставила над ними Двоичного Бога. Официально Далинг все еще поклоняется Двоице.
– Конечная победа осталась за Судьбами, – улыбнулся он.
– Да. И думаю, так будет всегда. В Далинге и окрестностях многие ведут происхождение от зарданцев. Ну, и начинаешь говорить, как они.
Тибал кивнул. Он все время словно бы тихо посмеивался, хотя она вновь заметила, что он поглядывает на дверь. Значит, тот, с кем у него встреча, должен вот-вот прийти.
– Завтра у тебя будет куда больше дел, – сказал он неопровержимым тоном.
– А?!
– Я хочу сказать, у тебя должны быть хорошие и плохие дни, как у всех. – Серые глаза весело заблестели, но взгляд оставался все таким же неопределенным, будто он смотрел сквозь нее или куда-то за нее.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53