Бедный Гарри был лишен всего этого. Для него не существовало это счастье — видеть нашу землю в любое время года и в любую погоду: вспаханные поля, спокойно ожидающие своего часа под первым снежком, и зеленые моря пшеницы в разгаре лета. И пока я так росла на воле, сама себе госпожа, Гарри хандрил в школе, посылая домой жалобные письма маме, отвечавшей ему посланиями на голубой бумаге, закапанной слезами.В первый год ему пришлось очень плохо в школе, вдали от мамы и ее тихой гостиной. Когда Гарри приехал в школу, все мальчики уже успели разбиться на разные группировки со своими племенными обычаями, и бедного Гарри мог терзать и мучить каждый, кто был хоть на дюйм выше или на месяц старше. Когда начался второй учебный год и приехали новые, более юные жертвы, жизнь Гарри стала легче. На третий год Гарри сильно вырос и стал взрослым мальчиком, которого уже раздражала его внешность херувима. Все чаще и чаще, когда он приезжал домой на каникулы, его сундучок бывал набит сластями, подаренными другими детьми.— Гарри так любят в школе, — с гордостью говорила мама.Каждые каникулы он рассказывал мне о лихих выходках предводителя их группы. Как каждый семестр они устраивают военную вылазку против городских ребят. И как героем неизменно оказывается Ставлей, младший сын лорда Ставлея, собравший вокруг себя, по словам Гарри, самых красивых, умных и сильных ребят школы.Это увлечение Гарри школой только расширило пропасть между нами. Он подхватил господствовавший там тон высокомерия и, наскучив мне буквально до слез рассказами о своем кумире Ставлее, не находил со мной никаких больше тем для разговора. С отцом же Гарри был неизменно вежлив; сначала его энтузиазм к занятиям наполнял отца гордостью, но затем стал раздражать, так как Гарри совершенно определенно предпочитал проводить время в библиотеке, а не в полях.Только с мамой он оставался прежним Гарри, и они вдвоем с удовольствием проводили долгие безмятежные дни, перечитывая и исписывая горы бумаги, пока мы с отцом в любую погоду, в любое время дня или года носились на лошадях по нашей земле. Гарри мог приезжать и уезжать, когда ему вздумается, он был словно гость в своем доме. Он никогда не принадлежал Вайдекру, как принадлежала ему я. В то же время отец и земля являлись неотъемлемой частью моей жизни. Мы не могли существовать друг без друга с тех самых пор, как я увидела волшебную панораму Вайдекра, представшую предо мной поверх холки лошади. Отец, земля и я всегда должны были быть вместе. ГЛАВА 2 — Я не знаю, что я буду делать, когда ты уедешь отсюда, — однажды невзначай сказал мне отец, когда мы отправились в Экр к кузнецу.— Я никогда не оставлю тебя, — ответила я с непоколебимой уверенностью, лишь наполовину вслушиваясь в его слова. Мы вели на поводу рабочих лошадей, которых надо было подковать. Папе на его громадном жеребце это не составляло труда, а для меня, на моей деликатной кобылке, вести крупную лошадь было довольно трудно, и я напрягала все силы, чтобы не отставать от него.— Но когда-нибудь все-таки придется, — невозмутимо произнес отец, глядя далеко вперед, где трудилась вторая смена лошадей, вспахивая тяжелую после зимы землю. — Ты выйдешь замуж и уедешь куда-нибудь со своим мужем. Может быть, ты станешь первой леди при дворе. При нашем дворе это не трудно, так как все придворные дамы набраны из безобразных немецких женщин, их еще называют «ганноверские крысы». Как бы то ни было, ты покинешь наши края и тебе не будет никакого дела до Вайдекра.Я рассмеялась. Сама мысль об этом была настолько нелепой, а взрослая жизнь казалась такой далекой, что моя вера в триединство Отца, меня и земли ничуть не поколебалась.— Я не стану выходить замуж, — беззаботно сказала я, — а останусь здесь и буду работать и присматривать за Вайдекром, как мы с тобой делаем это сейчас.— Видишь ли, — мягко ответил мне отец, — когда меня уже не станет, хозяином здесь будет Гарри, и я бы хотел, чтоб к тому времени у тебя был собственный дом. К тому же, Беатрис, это сейчас тебе хватает забот о земле, а через несколько лет тебя больше будут волновать балы и наряды. Кто же станет тогда присматривать, например, за зимней посевной?Но я все еще не могла воспринять его слова всерьез, детская наивная уверенность говорила мне, что хорошее никогда не кончается.— Гарри ничего не знает о земле, — нетерпеливо повторила я, — если его спросят, что такое «шорт горн» Шорт горн — поголовье молодого скота.
, то он ответит, что это музыкальный инструмент. Он не бывает здесь месяцами. Он даже не видел нашего нового парка. А ведь это была моя идея, и ты посадил деревья именно там, где захотела я. И назвал меня еще маленьким прирожденным лесничим, и пообещал мне, что, когда я вырасту, мне сделают стул из одного из этих деревьев. Гарри просто не может быть здесь хозяином, ведь он всегда отсутствует.Я все еще не понимала. Я все еще была очень глупенькой. Хоть я достаточно часто видела, как старшие сыновья наследуют ферму, в то время как младшие работают на ней, как обычные поденные рабочие, или идут служить солдатам, чтобы заработать денег на свадьбу, а терпеливые подружки ждут их. Я никогда не задумывалась над этим.Я не могла и вообразить, что правило, когда старшие сыновья наследуют все, применимо и ко мне. Мне казалось, что этот суровый, несправедливый закон является такой же неотъемлемой чертой жизни бедных, как ранняя смерть, плохое здоровье, голод зимой. Эти вещи никогда не касались нас.Странно, но я ни разу не думала о Гарри как о сыне и наследнике, так же как я никогда не думала о маме как о Хозяйке Вайдекра. В моей жизни они были только фоном для славы сквайра и моей. Поэтому слова отца ничуть не встревожили меня, они просто прошли мимо.Мне еще предстояло многое узнать. Я никогда не слышала о «майорате», — законе, по которому крупные поместья всегда переходят к наследнику мужского пола, даже если сотня сестер росли бы с ним, обожая эту землю. Как любой ребенок, я все еще концентрировала свое внимание на том, что казалось мне интересным и забавляло меня, а размышления о следующем Хозяине Вайдекра были также далеки от меня, как арфы в небесах.Пока я старалась побыстрее выбросить неприятные мысли из головы, папа придержал лошадь, чтобы поболтать с одним из наших арендаторов, подстригавших свою изгородь.— Доброе утро, Жиль, — поздоровалась с ним я, небрежным кивком головы подражая великолепной снисходительности отца.— Доброе утро, мисс, — Жиль с поклоном коснулся изуродованной артритом рукой полей шляпы. Он был несколькими годами младше отца, но под бременем бедности состарился раньше срока. Вечная работа на сырых полях, промерзших дорогах и во влажных дренажных канавах скрутила артритом его суставы, и теперь бесчисленные тряпки обматывали его тощие ноги. Его коричневая рука с навсегда въевшейся грязью (это была наша грязь!) казалась узловатой и скрюченной, как ствол гнилого дерева.— Мисс становится важной маленькой леди, — сказал он моему отцу. — Грустно, небось, думать, что она скоро покинет вас.Я непонимающе уставилась на старика, пока отец рукояткой своего хлыста невозмутимо заправлял веточку, выбившуюся из изгороди.— Ну, что ж, — медленно сказал он, — таков вечный порядок. Мужчина должен управлять землей, а девушкам следует выходить замуж. — Он помолчал. — Наш молодой хозяин вернется домой, когда закончит со своими книжками. Времени у него впереди достаточно. Ему нужно многое знать, чтобы правильно управляться с хозяйством. А для девушки достаточно и того, чему научит ее мать.Я слушала молча. Даже моя лошадь замерла, а рабочие кобылы опустили головы, словно слушая, как мой отец разрушает безмятежный мир моего детства тяжелыми, мертвыми словами.— Да, она — хорошая девочка и разбирается в делах не хуже иного бейлифа Бейлиф — в Англии, управляющий имением.
, даром что такая молоденькая. Но, рано или поздно, она выйдет замуж и уедет отсюда, а Гарри займет мое место. Тут-то и пригодится ему его учеба.Жиль неторопливо кивнул. Последовало молчание. Долгое, деревенское молчание, прерываемое лишь весенним пением птиц. В тот бесконечный полдень, который положил конец моему детству, никто никуда не спешил. Мой отец сказал все, что у него наболело и теперь молчал. Жиль ничего не отвечал, ни о чем не думал, безмятежно глядя перед собой. Я тоже не произносила ни слова, потому что не могла справиться с неожиданно нахлынувшей болью. С легким пощелкиванием, как движущийся механизм странных, жестоких часов, встали передо мной картинки из моей будущей взрослой жизни. Драгоценный старший сын всегда наследует землю, а никому не нужные дочери могут отправляться куда угодно, за любым человеком, который согласится взять их. А то, что меня оставили в Вайдекре, оказывается, не было знаком доверия и любви, так же как отъезд Гарри не был ссылкой, просто я даже не стоила затрат на мое образование.Обучение Гарри не отрывало его от жизни в Вайдекре, а просто подготавливало его к ней. Пока я наслаждалась свободой и положением единственного ребенка в семье, Гарри рос, становился сильнее, набирался опыта и сил, чтобы вернуться и выставить меня из своего дома. Любовь отца больше не принадлежала мне. Его любовь не принадлежала мне больше. Не принадлежала.И я глубоко, глубоко вздохнула, но так тихо, что никто не услышал. Любовь отца предстала передо мной в новом свете. Он любил меня очень сильно, но не мог отдать мне Вайдекр. Он хотел для меня самого лучшего, но это могло быть только вечной ссылкой из единственного места на земле, которое я любила. Будущее он связывал только с Гарри и забывал обо мне. Забывал обо мне.Так одним теплым майским днем, по пути в Экр, кончилось мое детство. Спокойная уверенность в том, что земля, которую я любила больше всего, принадлежала мне, покинула меня, и я больше никогда не смогла ее почувствовать. Я оставляла Свое детство с болью в сердце и с душой, переполненной обидой и гневом. Я входила во взрослую жизнь с привкусом горечи и неоформившимся убеждением, что мне надо бороться. Мне не следует покидать Вайдекр. Мне не следует уступать свое место Гарри. Если мир устроен так, что девочкам приходится оставлять свой родной дом, значит, этот мир должен измениться. Я меняться не буду.— Вам следует побыстрее переодеться, — сказала мама как всегда недовольным тоном. Она стояла посредине конного двора, придерживая двумя руками подол своего нарядного зеленого шелкового платья, чтобы не запачкаться. В разговоре со мной она всегда выбирала такой же недовольный тон, как и тогда, когда она разговаривала с отцом. От нее я узнала, что не обязательно спорить и настаивать на своем, можно просто повернуться спиной, окатив собеседника ледяным высокомерием. Если б не отец, она, наверное, была бы более открытой, чистосердечной натурой. Но в его присутствии ее чувство собственного достоинства быстро переходило в обычное раздражение. То, что было прямотой и честностью, становилось просто невысказанной враждебностью.— Тебе нужно поспешить и переодеться к обеду в розовое платье, — повторила она с ударением, пока я, соскользнув с седла, передавала поводья поджидавшему конюшенному. — Сегодня у нас гость — директор школы, в которой учится Гарри.Отец метнул на нее долгий вопросительный взгляд.— Да, — как бы защищаясь, повторила она. — Я пригласила его сюда. Я беспокоилась о нашем мальчике. Сожалею, Гарольд, мне, конечно, следовало рассказать тебе раньше, но я не ожидала, что он приедет. Я написала ему некоторое время назад. Впрочем, я, кажется, рассказывала тебе прежде… — Тут она смешалась и замолчала. Я видела возраставшее раздражение отца, но ответ его прозвучал приветливо, так как на пороге появился худой, одетый во все черное человек и медленно спустился в розовый сад.— Доктор Ятли! — воскликнул отец с деланной радостью. — Как приятно вас видеть! Какой сюрприз! Я бы обязательно остался дома и встретил вас, если б знал, что вы приедете.Гость кивнул в ответ и улыбнулся, но у меня создалось впечатление, что передо мной один из самых холодных и проницательных людей в мире. Я присела в реверансе и еще раз искоса на него взглянула. И сразу поняла, что это не был обычный светский визит. Этот человек имел какую-то определенную цель, которая сильно его тревожила. Я заметила, как настороженно смотрит он на отца, и удивилась этому.Было ясно, что мама и он о чем-то договорились. Она страстно ждала возвращения Гарри домой, чтобы заполнить пустоту в своей жизни. Доктор Ятли, по причинам, которые я пока не могла понять, разделял ее желание, так что поневоле выступал против самого сквайра. Он так же стремился избавиться от Гарри, как мама мечтала заполучить его обратно.
Я спустилась к обеду, одетая в девическое розовое платье и вооруженная строгим запретом не говорить за обедом ни слова, кроме как в ответ на вопросы. Меня посадили напротив мамы. По господствовавшему в нашем доме правилу, отец всегда сидел во главе стола, а гость — на другом его конце, и они вели беседу поверх наших с мамой голов. Мы же, как существа низшие, сидели в молчании.Было очевидно, что доктор Ятли намерен убедить отца забрать Гарри из школы, его дорогой, привилегированной школы. Хотя при этом он терял несколько сотен фунтов дохода, да и ученик, которого за дополнительную плату нужно было готовить в университет, мог по традиции, отправляясь после окончания школы в обязательное путешествие по Европе, взять с собой одного из преподавателей. Таким образом, доктор Ятли оставался в убытке не меньше, чем на несколько тысяч фунтов. В чем же причина? Что случилось такого, о чем нельзя было прямо сказать моему отцу и отчего доктор Ятли так легко расстается с большими деньгами?Он был умным человеком, и пока о деле не говорилось ни слова. Гость хвалил ростбиф и вино (я заметила, что к столу подали кларет второго сорта). Было ясно, что он ничего не смыслит в сельском хозяйстве, но он втянул отца в беседу о нововведениях в нашем поместье. Отец оживился, стал более приветливым и даже пригласил доктора Ятли принять участие в охоте в следующем сезоне. Гость по-прежнему оставался холодно вежлив.Так как отец растаял окончательно и уже велел принести вторую бутылку кларета, мама поторопилась оставить джентльменов одних. Яблочную шарлотку отнесли на кухню нетронутой, к моему великому сожалению, — я была всего лишь четырнадцатилетним ребенком, целый день к тому же проскакавшим на лошади. Но мама неумолимо поднялась из-за стола, и мы вышли из гостиной, сопровождаемые вежливыми поклонами мужчин, оставшихся за вином и беседой.Лицо мамы светилось радостью, когда она открывала свою рабочую корзинку и передавала мне мою вышивку.— Твой брат приедет домой, как только окончится семестр, и больше никогда не вернется в эту ужасную школу, если только отец согласится, — возбужденно сказала она.— Так рано? — я инстинктивно обороняла свои позиции. — Почему? Что он сделал?— Сделал? — ее глаза смотрели прямо. — Ничего! Что он мог сделать? Его обижали эти ужасные мальчишки! — И она замолчала, выбирая подходящий тон шелка. — Когда он последний раз был дома, ему понадобилось поставить на грудь горчичник, может быть, ты помнишь?Конечно, я не помнила. Но на всякий случай кивнула.— Так вот, няня и я заметили синяки на его теле. Его били, Беатрис. Он попросил меня никому не говорить, но чем больше я думала над этим, тем лучше понимала, что его необходимо забрать оттуда. Я написала доктору Ятли, и он ответил, что займется сам этим вопросом. И вот сегодня он сам приехал сюда. — Голос мамы был полон гордости оттого, что она самостоятельно предприняла действия, принесшие результаты, да еще такие драматические. — Он говорит, что Гарри насильно вовлекли в одну из мальчишеских банд, и они в своих играх использовали такие ужасные наказания. Их предводитель, самый худший из них, сын… — она замолчала. — Впрочем, неважно. Так или иначе, этот мальчишка подружился с Гарри, сидел рядом с ним на занятиях, их кровати стояли рядом, а сам дразнил и обижал его весь семестр. Доктор Ятли говорит, что он не может их разлучить, и предлагает, — о, только бы папа согласился! — учить Гарри дома и одновременно знакомить его с управлением поместьем.Низко склонясь над вышивкой, я, незаметно для мамы, иронически подняла брови. Как же, станет Гарри знакомиться с управлением поместьем. Он прожил здесь всю жизнь, но до сих пор не знает точно даже границ наших земель. Каждое воскресенье его возили через Вайдекрский лес, а он понятия не имеет, где там можно встретить гнездо соловья, а где в речке водится форель. Если Гарри захочет учиться управлять поместьем, будем надеяться, что он найдет это в книгах, так как он, бывая дома, никогда даже не выглядывает за окно библиотеки.Но внезапно меня пронзила дрожь страха. Возвратясь домой по настоянию мамы, он вполне может стать тем, кем хочет отец.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10
, то он ответит, что это музыкальный инструмент. Он не бывает здесь месяцами. Он даже не видел нашего нового парка. А ведь это была моя идея, и ты посадил деревья именно там, где захотела я. И назвал меня еще маленьким прирожденным лесничим, и пообещал мне, что, когда я вырасту, мне сделают стул из одного из этих деревьев. Гарри просто не может быть здесь хозяином, ведь он всегда отсутствует.Я все еще не понимала. Я все еще была очень глупенькой. Хоть я достаточно часто видела, как старшие сыновья наследуют ферму, в то время как младшие работают на ней, как обычные поденные рабочие, или идут служить солдатам, чтобы заработать денег на свадьбу, а терпеливые подружки ждут их. Я никогда не задумывалась над этим.Я не могла и вообразить, что правило, когда старшие сыновья наследуют все, применимо и ко мне. Мне казалось, что этот суровый, несправедливый закон является такой же неотъемлемой чертой жизни бедных, как ранняя смерть, плохое здоровье, голод зимой. Эти вещи никогда не касались нас.Странно, но я ни разу не думала о Гарри как о сыне и наследнике, так же как я никогда не думала о маме как о Хозяйке Вайдекра. В моей жизни они были только фоном для славы сквайра и моей. Поэтому слова отца ничуть не встревожили меня, они просто прошли мимо.Мне еще предстояло многое узнать. Я никогда не слышала о «майорате», — законе, по которому крупные поместья всегда переходят к наследнику мужского пола, даже если сотня сестер росли бы с ним, обожая эту землю. Как любой ребенок, я все еще концентрировала свое внимание на том, что казалось мне интересным и забавляло меня, а размышления о следующем Хозяине Вайдекра были также далеки от меня, как арфы в небесах.Пока я старалась побыстрее выбросить неприятные мысли из головы, папа придержал лошадь, чтобы поболтать с одним из наших арендаторов, подстригавших свою изгородь.— Доброе утро, Жиль, — поздоровалась с ним я, небрежным кивком головы подражая великолепной снисходительности отца.— Доброе утро, мисс, — Жиль с поклоном коснулся изуродованной артритом рукой полей шляпы. Он был несколькими годами младше отца, но под бременем бедности состарился раньше срока. Вечная работа на сырых полях, промерзших дорогах и во влажных дренажных канавах скрутила артритом его суставы, и теперь бесчисленные тряпки обматывали его тощие ноги. Его коричневая рука с навсегда въевшейся грязью (это была наша грязь!) казалась узловатой и скрюченной, как ствол гнилого дерева.— Мисс становится важной маленькой леди, — сказал он моему отцу. — Грустно, небось, думать, что она скоро покинет вас.Я непонимающе уставилась на старика, пока отец рукояткой своего хлыста невозмутимо заправлял веточку, выбившуюся из изгороди.— Ну, что ж, — медленно сказал он, — таков вечный порядок. Мужчина должен управлять землей, а девушкам следует выходить замуж. — Он помолчал. — Наш молодой хозяин вернется домой, когда закончит со своими книжками. Времени у него впереди достаточно. Ему нужно многое знать, чтобы правильно управляться с хозяйством. А для девушки достаточно и того, чему научит ее мать.Я слушала молча. Даже моя лошадь замерла, а рабочие кобылы опустили головы, словно слушая, как мой отец разрушает безмятежный мир моего детства тяжелыми, мертвыми словами.— Да, она — хорошая девочка и разбирается в делах не хуже иного бейлифа Бейлиф — в Англии, управляющий имением.
, даром что такая молоденькая. Но, рано или поздно, она выйдет замуж и уедет отсюда, а Гарри займет мое место. Тут-то и пригодится ему его учеба.Жиль неторопливо кивнул. Последовало молчание. Долгое, деревенское молчание, прерываемое лишь весенним пением птиц. В тот бесконечный полдень, который положил конец моему детству, никто никуда не спешил. Мой отец сказал все, что у него наболело и теперь молчал. Жиль ничего не отвечал, ни о чем не думал, безмятежно глядя перед собой. Я тоже не произносила ни слова, потому что не могла справиться с неожиданно нахлынувшей болью. С легким пощелкиванием, как движущийся механизм странных, жестоких часов, встали передо мной картинки из моей будущей взрослой жизни. Драгоценный старший сын всегда наследует землю, а никому не нужные дочери могут отправляться куда угодно, за любым человеком, который согласится взять их. А то, что меня оставили в Вайдекре, оказывается, не было знаком доверия и любви, так же как отъезд Гарри не был ссылкой, просто я даже не стоила затрат на мое образование.Обучение Гарри не отрывало его от жизни в Вайдекре, а просто подготавливало его к ней. Пока я наслаждалась свободой и положением единственного ребенка в семье, Гарри рос, становился сильнее, набирался опыта и сил, чтобы вернуться и выставить меня из своего дома. Любовь отца больше не принадлежала мне. Его любовь не принадлежала мне больше. Не принадлежала.И я глубоко, глубоко вздохнула, но так тихо, что никто не услышал. Любовь отца предстала передо мной в новом свете. Он любил меня очень сильно, но не мог отдать мне Вайдекр. Он хотел для меня самого лучшего, но это могло быть только вечной ссылкой из единственного места на земле, которое я любила. Будущее он связывал только с Гарри и забывал обо мне. Забывал обо мне.Так одним теплым майским днем, по пути в Экр, кончилось мое детство. Спокойная уверенность в том, что земля, которую я любила больше всего, принадлежала мне, покинула меня, и я больше никогда не смогла ее почувствовать. Я оставляла Свое детство с болью в сердце и с душой, переполненной обидой и гневом. Я входила во взрослую жизнь с привкусом горечи и неоформившимся убеждением, что мне надо бороться. Мне не следует покидать Вайдекр. Мне не следует уступать свое место Гарри. Если мир устроен так, что девочкам приходится оставлять свой родной дом, значит, этот мир должен измениться. Я меняться не буду.— Вам следует побыстрее переодеться, — сказала мама как всегда недовольным тоном. Она стояла посредине конного двора, придерживая двумя руками подол своего нарядного зеленого шелкового платья, чтобы не запачкаться. В разговоре со мной она всегда выбирала такой же недовольный тон, как и тогда, когда она разговаривала с отцом. От нее я узнала, что не обязательно спорить и настаивать на своем, можно просто повернуться спиной, окатив собеседника ледяным высокомерием. Если б не отец, она, наверное, была бы более открытой, чистосердечной натурой. Но в его присутствии ее чувство собственного достоинства быстро переходило в обычное раздражение. То, что было прямотой и честностью, становилось просто невысказанной враждебностью.— Тебе нужно поспешить и переодеться к обеду в розовое платье, — повторила она с ударением, пока я, соскользнув с седла, передавала поводья поджидавшему конюшенному. — Сегодня у нас гость — директор школы, в которой учится Гарри.Отец метнул на нее долгий вопросительный взгляд.— Да, — как бы защищаясь, повторила она. — Я пригласила его сюда. Я беспокоилась о нашем мальчике. Сожалею, Гарольд, мне, конечно, следовало рассказать тебе раньше, но я не ожидала, что он приедет. Я написала ему некоторое время назад. Впрочем, я, кажется, рассказывала тебе прежде… — Тут она смешалась и замолчала. Я видела возраставшее раздражение отца, но ответ его прозвучал приветливо, так как на пороге появился худой, одетый во все черное человек и медленно спустился в розовый сад.— Доктор Ятли! — воскликнул отец с деланной радостью. — Как приятно вас видеть! Какой сюрприз! Я бы обязательно остался дома и встретил вас, если б знал, что вы приедете.Гость кивнул в ответ и улыбнулся, но у меня создалось впечатление, что передо мной один из самых холодных и проницательных людей в мире. Я присела в реверансе и еще раз искоса на него взглянула. И сразу поняла, что это не был обычный светский визит. Этот человек имел какую-то определенную цель, которая сильно его тревожила. Я заметила, как настороженно смотрит он на отца, и удивилась этому.Было ясно, что мама и он о чем-то договорились. Она страстно ждала возвращения Гарри домой, чтобы заполнить пустоту в своей жизни. Доктор Ятли, по причинам, которые я пока не могла понять, разделял ее желание, так что поневоле выступал против самого сквайра. Он так же стремился избавиться от Гарри, как мама мечтала заполучить его обратно.
Я спустилась к обеду, одетая в девическое розовое платье и вооруженная строгим запретом не говорить за обедом ни слова, кроме как в ответ на вопросы. Меня посадили напротив мамы. По господствовавшему в нашем доме правилу, отец всегда сидел во главе стола, а гость — на другом его конце, и они вели беседу поверх наших с мамой голов. Мы же, как существа низшие, сидели в молчании.Было очевидно, что доктор Ятли намерен убедить отца забрать Гарри из школы, его дорогой, привилегированной школы. Хотя при этом он терял несколько сотен фунтов дохода, да и ученик, которого за дополнительную плату нужно было готовить в университет, мог по традиции, отправляясь после окончания школы в обязательное путешествие по Европе, взять с собой одного из преподавателей. Таким образом, доктор Ятли оставался в убытке не меньше, чем на несколько тысяч фунтов. В чем же причина? Что случилось такого, о чем нельзя было прямо сказать моему отцу и отчего доктор Ятли так легко расстается с большими деньгами?Он был умным человеком, и пока о деле не говорилось ни слова. Гость хвалил ростбиф и вино (я заметила, что к столу подали кларет второго сорта). Было ясно, что он ничего не смыслит в сельском хозяйстве, но он втянул отца в беседу о нововведениях в нашем поместье. Отец оживился, стал более приветливым и даже пригласил доктора Ятли принять участие в охоте в следующем сезоне. Гость по-прежнему оставался холодно вежлив.Так как отец растаял окончательно и уже велел принести вторую бутылку кларета, мама поторопилась оставить джентльменов одних. Яблочную шарлотку отнесли на кухню нетронутой, к моему великому сожалению, — я была всего лишь четырнадцатилетним ребенком, целый день к тому же проскакавшим на лошади. Но мама неумолимо поднялась из-за стола, и мы вышли из гостиной, сопровождаемые вежливыми поклонами мужчин, оставшихся за вином и беседой.Лицо мамы светилось радостью, когда она открывала свою рабочую корзинку и передавала мне мою вышивку.— Твой брат приедет домой, как только окончится семестр, и больше никогда не вернется в эту ужасную школу, если только отец согласится, — возбужденно сказала она.— Так рано? — я инстинктивно обороняла свои позиции. — Почему? Что он сделал?— Сделал? — ее глаза смотрели прямо. — Ничего! Что он мог сделать? Его обижали эти ужасные мальчишки! — И она замолчала, выбирая подходящий тон шелка. — Когда он последний раз был дома, ему понадобилось поставить на грудь горчичник, может быть, ты помнишь?Конечно, я не помнила. Но на всякий случай кивнула.— Так вот, няня и я заметили синяки на его теле. Его били, Беатрис. Он попросил меня никому не говорить, но чем больше я думала над этим, тем лучше понимала, что его необходимо забрать оттуда. Я написала доктору Ятли, и он ответил, что займется сам этим вопросом. И вот сегодня он сам приехал сюда. — Голос мамы был полон гордости оттого, что она самостоятельно предприняла действия, принесшие результаты, да еще такие драматические. — Он говорит, что Гарри насильно вовлекли в одну из мальчишеских банд, и они в своих играх использовали такие ужасные наказания. Их предводитель, самый худший из них, сын… — она замолчала. — Впрочем, неважно. Так или иначе, этот мальчишка подружился с Гарри, сидел рядом с ним на занятиях, их кровати стояли рядом, а сам дразнил и обижал его весь семестр. Доктор Ятли говорит, что он не может их разлучить, и предлагает, — о, только бы папа согласился! — учить Гарри дома и одновременно знакомить его с управлением поместьем.Низко склонясь над вышивкой, я, незаметно для мамы, иронически подняла брови. Как же, станет Гарри знакомиться с управлением поместьем. Он прожил здесь всю жизнь, но до сих пор не знает точно даже границ наших земель. Каждое воскресенье его возили через Вайдекрский лес, а он понятия не имеет, где там можно встретить гнездо соловья, а где в речке водится форель. Если Гарри захочет учиться управлять поместьем, будем надеяться, что он найдет это в книгах, так как он, бывая дома, никогда даже не выглядывает за окно библиотеки.Но внезапно меня пронзила дрожь страха. Возвратясь домой по настоянию мамы, он вполне может стать тем, кем хочет отец.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10