Летти ела так, словно боялась, что вот-вот кто-то вырвет у нее из рук ее хлеб, курицу и торт. Когда был съеден последний кусочек, она облизала пальцы и, торопливо оглядевшись, вытерла их о вафельную салфетку.
Улыбаясь самой себе, она сняла шляпку и отбросила ее в сторону, затем, откинувшись назад, легла среди папоротников. Луч солнечного света, пробивающийся через свод зеленого храма над ее головой, слепил ей глаза. Она закрыла их и тут же почувствовала, что это один из тех редких и мимолетных моментов, когда все чувства обострены, и это было прекрасно. Летти долго лежала без движения, наслаждаясь своими ощущениями.
Солнце скрылось за облаками, и в лесу потемнело. Летти очнулась, почувствовав на шее щекочущее прикосновение травинки. Она села и потянулась за чашкой. Хотелось еще пить. Вода была такая вкусная, лучше самого изысканного шампанского.
Летти стояла у ручья, пила воду и осматривалась вокруг, когда заметила крест. Это было грубое сооружение из двух сучковатых почерневших сосновых палок, сколоченных вместе. Крест стоял на высоком гребне за ручьем, на противоположной стороне от того места, где она оставила коляску. Место вокруг него было расчищено, как будто кто-то попытался придать могиле подобающий вид.
Могила Генри. Летти знала, что она где-то рядом, но не ожидала, что так близко. Ей рассказывали, как какой-то парень, разыскивающий пропавших коров, увидел кружащих над ручьем канюков и пошел посмотреть. Он обнаружил тело Генри почти в воде, как будто кто-то застрелил его, когда он наклонился, чтобы напиться. Убийца Генри забрал его документы, снял верхнюю одежду и оставил его на растерзание диким зверям. Тело похоронили, не опознав. Только потом выяснилось, что это был курьер, который вез денежное содержание солдат из Накитоша.
Летти осторожно поставила чашку. Подхватив юбки, она двинулась вверх по гребню между деревьями и кустами. Она не остановилась ни разу, пока не дошла до креста. Если когда на могиле и существовал холмик, сейчас она была почти плоской, покрытой пучками травы, молодыми побегами сосны и эвкалипта, старыми прошлогодними листьями. В молчаливом одиночестве она нависала над ручьем и поросшей папоротником полянкой.
Летти нежно прикоснулась к грубой поверхности креста. Она смотрела на него сквозь слезы и видела Генри таким, как в их последнюю встречу — смеющимся и немного взволнованным от предстоящего назначения в Луизиану. Когда она провожала его на поезд, он обнял ее. Такое проявление глубокой привязанности между ними было редкостью. А когда поезд тронулся, он высунулся из окна и махал ей, пока не скрылся из виду. Он любил яблочный пирог и клены, старинные книги и грозы. А сейчас он был мертв. Убит. Оставлен лежать в одиночестве в этом забытом Богом месте.
Она ничего не услышала. Она почувствовала спиной. Внезапное первобытное напряжение нервов предупредило ее. Летти подняла голову, смахнув слезы быстрым, почти неуловимым движением руки. Внутренняя тревога нарастала, кровь застыла в жилах. Она всматривалась в деревья по обе стороны от нее.
Потом она увидела его, мужчину в потертом черном костюме. Высокий и неподвижный, он стоял в тени большой сосны, почти сливаясь с ней. На ремне вокруг тонкой талии был револьвер. Черная шляпа низко надвинута на глаза. Его лицо скрыто тенью, но когда он отошел от дерева, стала заметна темная полоска усов.
— Я не убивал его, — сказал он.
ГЛАВА 4
— Вы!
Шип. Летти узнала бы этот хрипловатый голос где угодно, и хотя прежде она видела только его высокий силуэт на фоне звездного неба, очертания фигуры были ей знакомы.
— Кого вы думали увидеть, разъезжая так, в одиночестве? Надо ли мне ждать человека, с которым вы должны были встретиться?
— Я ни с кем не встречаюсь. — Отвечая на вопрос, она позволила в своем тоне оттенок пренебрежения, хотя понимала, что было бы лучше сказать, что ждет свидания, чтобы он подумал, будто где-то поблизости у нее есть защитник.
— Совсем одна? Не говорите мне, будто вас не предупреждали, как это опасно для женщины. Или вы и приехали из-за опасности? Может быть, мне считать ваш приезд приглашением?
Его охватил гнев. Рэнсом не удивился этому открытию. Гнев был вызван тем, что она была так чертовски беззащитна и, казалось, не осознавала этого. Тем, что она стояла здесь, такая красивая, и ветерок развевал завитки ее волос у висков, тем, что она не понимала, какое впечатление она производила на мужчин, с которыми он вел битву. Как легко было бы овладеть ей здесь, среди папоротников, как легко было стать таким, за кого она его принимала.
Глаза Летти сузились.
— Приглашением? К чему?
— Как к чему? К еще большей порции прелестей, которых я вкусил, когда мы встречались последний раз.
— Вы, должно быть, сошли с ума! — Румянец, вспыхнувший на ее щеках, был вызван не только возмущением. — Я приехала к могиле моего брата, и ничего больше!
— Жаль. Это могло бы оживить такой скучный день. Легкость, с которой он воспринял ее отказ, была не очень лестна. При воспоминании о прикосновении его усов и гладкости его губ по телу Летти пробежала дрожь. Она заметила язвительно:
— Вы всегда можете нарядиться и попугать местных жителей.
— Но не вас? — В таких словах звучала опасность.
— А я кажусь напуганной?
— Этого я сказать не могу. Может, вы хорошая актриса, а может — глупы.
— Глупа? — Ярость ее была так велика, что она едва могла говорить.
— Давайте назовем это недостаточной предусмотрительностью, если точные слова вам обидны. Во-первых, вы не чувствуете грозящей вам опасности. Во-вторых, вы усиливаете ее, бросая вызов.
Оттого, что он был прав, переносить его замечания было совсем не легче.
— Вы хотите сказать, что, если бы я сжалась перед вами от ужаса, мне бы ничто не угрожало, в то время как вызов позволяет вам поступить так, как вам нравится?
— Если одним словом, то да. Она исказила губы в презрении.
— Я не верю в это. Вы все равно сделаете так, как хотите.
— Не означает ли это, — поинтересовался он, и слова его полоснули, как нож, — что вы покорились?
— Конечно, нет!
— Это, должно быть, говорит о том, что вы не допускаете дурных намерений с моей стороны. Я и не знал, что вы думаете обо мне так хорошо.
— Нет! Я знаю, что вы способны на все, что угодно.
— Вы и еще полсвета. Вы и не представляете, как это лестно, когда тебе приписывают всякое преступление, произошедшее в радиусе сто миль — от ограбления пьяного сенатора, нарядившись в завитой парик и сатиновые юбки, до приставаний к шестидесятилетней вдове, обрядившись в погонщика мулов, весом в три сотни фунтов. Лестно, но вряд ли полезно.
— Интересно, и откуда же у людей возникла сама мысль, что такое возможно? — спросила она с насмешливой наивностью.
— А мне интересно, почему же вы все еще не замужем с таким языком без костей?
Она холодно посмотрела на него:
— Тогда еще вопрос. А вас почему до сих пор не повесили, если вы открыто ходите среди бела дня?
— Удачливость и трусость. Я показываюсь только перед безоружными жертвами.
Станет ли она все же очередной жертвой? По правде говоря, у нее и мысли не было о том, что он собирается делать. В ее нынешнем душевном состоянии это Летти не очень беспокоило. В голове у нее только одна мысль, поразительная по своей ярости, — как можно сильнее обидеть его.
— Очень остроумно, — протараторила она. Он не обратил внимания на выпад.
— В день, когда был убит ваш брат, он вообще меня не видел.
— Конечно, он ведь был вооружен.
— Мисс Мейсон, я пытаюсь объяснить вам так откровенно, как могу, что не имею никакого отношения к смерти вашего брата.
Выражение ее лица ничуть не изменилось.
— Откуда вы знаете мое имя?
— У меня есть источники информации.
— Я в этом не сомневаюсь.
— Вы не поверили ни одному моему слову.
— Интересно, а почему вы думаете, я должна была поверить?
— От избытка оптимизма, я полагаю.
Летти услышала в его голосе горечь и удивилась. Она отвела взгляд, опустила глаза. Эта беседа на могиле Генри внезапно показалась ей циничной. Она отвернулась и отошла на несколько шагов. Она знала, что Шип идет за ней, слышала шелест травы под ногами. Однако он не приближался. Летти бросила через плечо:
— Если не вы, то кто?
— Если наугад, то джейхокеры этих мест. Последнее время они не на шутку разошлись.
— Я полагаю, с вашей точки зрения, это именно так. Она резко повернулась к нему, ее темно-карие глаза сверкали.
— Брат писал мне, что вы доставляете армии больше хлопот, чем разбойники и Рыцари Белой Камелии, вместе взятые. Он был уверен, что вы являлись организатором, если не непосредственным участником, ограбления почты за два месяца до его смерти, а также виновником гибели, по меньшей мере, трех фургонов переселенцев, которые направлялись на запад и везли среди прочих вещей золото. Он рассказывал, что вы — наполовину дьявол, а наполовину ангел мести, что вы строите из себя этакого благородного рыцаря и действительно могли бы служить добру и справедливости, силы для этого у вас есть. Но вы направили свой разум на убийство и грабеж и, что хуже всего, сделали из этого игру.
— Я никогда не изображал из себя закованного в латы рыцаря или какого-то крестоносца. Все, что я делал, все, что я пытаюсь делать, — чтобы как можно меньше людей пострадали, пока продолжается это сумасшествие, называемое Реконструкцией, и стараюсь все делать так, чтобы, когда она закончится, люди смогли уважать себя и смотреть друг другу в глаза.
Она едва позволила ему закончить:
— Генри сообщил мне кое-что еще. Он писал, он думает, что знает, кто вы на самом деле. Я считаю, именно поэтому он погиб. Не из-за золота, хотя вы взяли его, раз уж оно было, а потому, что он знал, кто вы.
Рэнсом не ответил, однако глаза его под широкополой шляпой превратились в узкие щели. В натянутой тишине звук от упавшей на землю с вершины дерева ветки показался громом. Поднимался ветер, становилось прохладнее. Наверху сгущались тучи, темнело.
Наконец Рэнсом заговорил, его слова звучали тихо, но резко:
— А вы, мисс Мейсон? Что вы знаете? Раскрыл ли вам ваш брат свои подозрения?
— Вы действительно полагаете, что были бы сейчас на свободе, если бы он это сделал?
Летти с огромным трудом выдержала направленный на нее тяжелый взгляд, отчасти из гордости, отчасти сознавая, что отвести глаза значило бы вызвать сомнение в правдивости своих слов, а следовательно, и смерть. Все говорило о том, что он не позволит ей уйти, даже если поверит в то, что она сказала. Однако шанс есть всегда.
О, если бы у нее был пистолет! Генри научил ее стрелять еще много лет назад. Тяжелый армейский кольт изменил бы соотношение сил в ее пользу. Это позволило бы привезти Шипа назад, в Накитош, и сдать его властям. Он не ждал от нее никакой угрозы, это он оставлял за собой.
Такие мысли до добра не доводят. Вместо этого она сосредоточилась на внешности собеседника, пытаясь запечатлеть ее в своей памяти. Это было затруднительно, так как он сохранял дистанцию. Глаза его в тени, отбрасываемой шляпой, но казалось, что они могут быть неопределенного цвета, например светло-карими. Это отчасти объясняет тот факт, что очевидцы приписывали ему разный цвет глаз. Его волосы, насколько она могла видеть, были тусклого темного цвета, а кожа — довольно смуглой. Черты лица скрывали свисающие усы, которые дугами уходили на впалые щеки. Однако они представлялись довольно правильными, хотя жесткими и циничными. Когда-то он, видимо, был привлекателен, хоть и несколько вульгарен, до тех пор пока избранная им жизнь не наложила на внешность свою печать.
Встревоженный ощупывающей настойчивостью ее взгляда, Рэнсом отступил на шаг назад и в то же время поспешно махнул рукой, отпуская ее.
— Я советую вам отправляться домой, пока вы еще можете это сделать. Не туда, где вы только что остановились, а домой — на Север, где вы хоть будете понимать, что делаете, и вмешиваться во все, не подвергая себя опасности.
Мгновенно резкий свет мелькнул у нее в голове, но она подавила порыв и сказала тихо, но сухо:
— Ваша забота безгранична. Могу ли я это понимать так, что вы меня отпускаете? — спросила она.
— А я вас и не держал, — ответил он так же тихо. — Иначе вы бы сразу заметили, что я вас отпустил.
Летти смотрела на него, ее сердце начало трепетать, а по жилам пошла какая-то слабость. Она почувствовала, как в ней поднимается жар, доходящий до корней волос. За этим скрывалось что-то, что она осознавала лишь смутно и что, однако, повергало ее в ужас. Это была вполне отчетливая реакция самого ее существа на сдерживаемую мощь и настоящую мужскую силу, которые она ощутила в стоявшем перед ней человеке. Это была измена самой себе, за что она себя презирала, хотя и не могла бороться.
Оторвав свой взгляд от его глаз только усилием воли, она развернулась, махнув жесткими юбками, и пустилась прочь.
Путь назад, вверх по склону к тому месту, где она оставила коляску, показался Летти самым длинным из тех, что ей приходилось проделывать за свою жизнь. Она чувствовала на себе взгляд Шипа и его удовлетворение от происшедшего между ними разговора. Она была почти уверена, что он двинется за ней следом, протянет к ней руки и скажет, что передумал и она не может уйти. В его последних словах звучала угроза, что делало такой поворот вполне вероятным.
Добравшись до коляски, Летти сидела, обхватив руками колени, а всю ее, от головы до носков высоких ботинок, сотрясала сильная дрожь. Она никак не могла осознать, что с ней только что произошло, не могла поверить, что она так говорила с убийцей своего брата. Слова, которые она произнесла, возвращались и звенели в ее ушах. Она была поражена тем, что еще жива. Но ни одно из этих слов она бы не взяла назад. Удовольствие сказать Шипу в лицо все, что она о нем думает, стоило того, стоило того и осознание своих сил.
Она оставила у ручья салфетку, в которую был завернут обед, и свою шляпу. Ничего страшного, она не собирается возвращаться за ними. Натянув поводья и стегнув ими по крупу кобылы, Летти развернула коляску и пустилась в направлении Накитоша.
Ветер раскачивал верх коляски, он закручивал песок, вылетавший из-под подков, и швырял его Летти в лицо. Небо становилось темнее. Время от времени доносился рокот далекого грома, но дождь не начинался.
Дорога изгибалась и казалась бесконечной. Сейчас, на пути домой, она будто стала еще длинней. Летти мчалась, как будто по пятам за ней гнались злые фурии, а однажды ей показалось, что она услышала преследовавший стук подков. Это воображение, успокоила она себя, или даже эхо от подков собственной лошади. Зачем Шипу гнаться за ней? Тем не менее она подстегнула лошадь и несколько раз в волнении оглядывалась и посматривала на сгущающиеся темные тучи.
Странно, как похожи изрытые дороги в этих местах. Это все меньше походило на главный военный путь. Несколько раз Летти притормаживала у развилок в неуверенности, куда повернуть. Она всегда выбирала самую укатанную дорогу, но время шло, а ничего знакомого на пути не попадалось, примеченные ранее ориентиры не появлялись. Страх, что она заблудилась, нарастал. Летти поискала карту, но без возможности сориентироваться по солнцу или какого-либо намека на то, куда она заехала, карта была бесполезна. Она уже собиралась спросить, куда ехать, первого встречного, но в этих местах на мили не было ни домов, ни поселков, ни других путников.
С непривычки к езде руки и ноги болели от напряжения. Она заметила, что сжимает зубы, и заставила себя расслабиться. Впереди был брод через речушку, которой не должно было быть на дороге, по которой она ехала. Нахмурившись и сжав губы, она пустилась вниз, к речке, по дороге с нависающими над ней ветвями кипарисов, корни которых утопали во мху.
Два человека с длинными, нечесаными волосами под потерявшими форму шляпами, в выцветшей грязной одежде, верхом на низкорослых лошадях возникли по обеим сторонам коляски. Она была так измотана, что даже не задумалась об их намерениях, однако схватила кнут. И когда они приблизились и потянулись к поводьям, хлестнула их изо всех сил.
Двое взвыли и приотстали. Она погнала рыжую кобылу вперед, в воду, на илистое, затягивающее колеса мелководье, потом вверх, на другой берег. Летти слышала сзади крики и проклятья, плеск воды под копытами лошадей, пришпоренных рванувшимися за ней всадниками.
Затем прогремел выстрел, с завыванием пропела пуля, и над ее головой в гладкой коже верха коляски появилась дыра. С непреклонностью на лице она снова хлестнула кобылу.
Потом откуда-то издалека донесся стук копыт стремительно скачущей лошади. Снова раздались выстрелы, пуля пропела в ветвях деревьев. Один из нападавших вскрикнул и издал проклятие. Оба всадника пришпорили коней и с грохотом пролетели мимо коляски, прижимаясь к гривам, в фонтанах выбрасываемой из-под копыт грязи. Они взлетели вверх по крутому берегу и унеслись прочь по дороге.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40
Улыбаясь самой себе, она сняла шляпку и отбросила ее в сторону, затем, откинувшись назад, легла среди папоротников. Луч солнечного света, пробивающийся через свод зеленого храма над ее головой, слепил ей глаза. Она закрыла их и тут же почувствовала, что это один из тех редких и мимолетных моментов, когда все чувства обострены, и это было прекрасно. Летти долго лежала без движения, наслаждаясь своими ощущениями.
Солнце скрылось за облаками, и в лесу потемнело. Летти очнулась, почувствовав на шее щекочущее прикосновение травинки. Она села и потянулась за чашкой. Хотелось еще пить. Вода была такая вкусная, лучше самого изысканного шампанского.
Летти стояла у ручья, пила воду и осматривалась вокруг, когда заметила крест. Это было грубое сооружение из двух сучковатых почерневших сосновых палок, сколоченных вместе. Крест стоял на высоком гребне за ручьем, на противоположной стороне от того места, где она оставила коляску. Место вокруг него было расчищено, как будто кто-то попытался придать могиле подобающий вид.
Могила Генри. Летти знала, что она где-то рядом, но не ожидала, что так близко. Ей рассказывали, как какой-то парень, разыскивающий пропавших коров, увидел кружащих над ручьем канюков и пошел посмотреть. Он обнаружил тело Генри почти в воде, как будто кто-то застрелил его, когда он наклонился, чтобы напиться. Убийца Генри забрал его документы, снял верхнюю одежду и оставил его на растерзание диким зверям. Тело похоронили, не опознав. Только потом выяснилось, что это был курьер, который вез денежное содержание солдат из Накитоша.
Летти осторожно поставила чашку. Подхватив юбки, она двинулась вверх по гребню между деревьями и кустами. Она не остановилась ни разу, пока не дошла до креста. Если когда на могиле и существовал холмик, сейчас она была почти плоской, покрытой пучками травы, молодыми побегами сосны и эвкалипта, старыми прошлогодними листьями. В молчаливом одиночестве она нависала над ручьем и поросшей папоротником полянкой.
Летти нежно прикоснулась к грубой поверхности креста. Она смотрела на него сквозь слезы и видела Генри таким, как в их последнюю встречу — смеющимся и немного взволнованным от предстоящего назначения в Луизиану. Когда она провожала его на поезд, он обнял ее. Такое проявление глубокой привязанности между ними было редкостью. А когда поезд тронулся, он высунулся из окна и махал ей, пока не скрылся из виду. Он любил яблочный пирог и клены, старинные книги и грозы. А сейчас он был мертв. Убит. Оставлен лежать в одиночестве в этом забытом Богом месте.
Она ничего не услышала. Она почувствовала спиной. Внезапное первобытное напряжение нервов предупредило ее. Летти подняла голову, смахнув слезы быстрым, почти неуловимым движением руки. Внутренняя тревога нарастала, кровь застыла в жилах. Она всматривалась в деревья по обе стороны от нее.
Потом она увидела его, мужчину в потертом черном костюме. Высокий и неподвижный, он стоял в тени большой сосны, почти сливаясь с ней. На ремне вокруг тонкой талии был револьвер. Черная шляпа низко надвинута на глаза. Его лицо скрыто тенью, но когда он отошел от дерева, стала заметна темная полоска усов.
— Я не убивал его, — сказал он.
ГЛАВА 4
— Вы!
Шип. Летти узнала бы этот хрипловатый голос где угодно, и хотя прежде она видела только его высокий силуэт на фоне звездного неба, очертания фигуры были ей знакомы.
— Кого вы думали увидеть, разъезжая так, в одиночестве? Надо ли мне ждать человека, с которым вы должны были встретиться?
— Я ни с кем не встречаюсь. — Отвечая на вопрос, она позволила в своем тоне оттенок пренебрежения, хотя понимала, что было бы лучше сказать, что ждет свидания, чтобы он подумал, будто где-то поблизости у нее есть защитник.
— Совсем одна? Не говорите мне, будто вас не предупреждали, как это опасно для женщины. Или вы и приехали из-за опасности? Может быть, мне считать ваш приезд приглашением?
Его охватил гнев. Рэнсом не удивился этому открытию. Гнев был вызван тем, что она была так чертовски беззащитна и, казалось, не осознавала этого. Тем, что она стояла здесь, такая красивая, и ветерок развевал завитки ее волос у висков, тем, что она не понимала, какое впечатление она производила на мужчин, с которыми он вел битву. Как легко было бы овладеть ей здесь, среди папоротников, как легко было стать таким, за кого она его принимала.
Глаза Летти сузились.
— Приглашением? К чему?
— Как к чему? К еще большей порции прелестей, которых я вкусил, когда мы встречались последний раз.
— Вы, должно быть, сошли с ума! — Румянец, вспыхнувший на ее щеках, был вызван не только возмущением. — Я приехала к могиле моего брата, и ничего больше!
— Жаль. Это могло бы оживить такой скучный день. Легкость, с которой он воспринял ее отказ, была не очень лестна. При воспоминании о прикосновении его усов и гладкости его губ по телу Летти пробежала дрожь. Она заметила язвительно:
— Вы всегда можете нарядиться и попугать местных жителей.
— Но не вас? — В таких словах звучала опасность.
— А я кажусь напуганной?
— Этого я сказать не могу. Может, вы хорошая актриса, а может — глупы.
— Глупа? — Ярость ее была так велика, что она едва могла говорить.
— Давайте назовем это недостаточной предусмотрительностью, если точные слова вам обидны. Во-первых, вы не чувствуете грозящей вам опасности. Во-вторых, вы усиливаете ее, бросая вызов.
Оттого, что он был прав, переносить его замечания было совсем не легче.
— Вы хотите сказать, что, если бы я сжалась перед вами от ужаса, мне бы ничто не угрожало, в то время как вызов позволяет вам поступить так, как вам нравится?
— Если одним словом, то да. Она исказила губы в презрении.
— Я не верю в это. Вы все равно сделаете так, как хотите.
— Не означает ли это, — поинтересовался он, и слова его полоснули, как нож, — что вы покорились?
— Конечно, нет!
— Это, должно быть, говорит о том, что вы не допускаете дурных намерений с моей стороны. Я и не знал, что вы думаете обо мне так хорошо.
— Нет! Я знаю, что вы способны на все, что угодно.
— Вы и еще полсвета. Вы и не представляете, как это лестно, когда тебе приписывают всякое преступление, произошедшее в радиусе сто миль — от ограбления пьяного сенатора, нарядившись в завитой парик и сатиновые юбки, до приставаний к шестидесятилетней вдове, обрядившись в погонщика мулов, весом в три сотни фунтов. Лестно, но вряд ли полезно.
— Интересно, и откуда же у людей возникла сама мысль, что такое возможно? — спросила она с насмешливой наивностью.
— А мне интересно, почему же вы все еще не замужем с таким языком без костей?
Она холодно посмотрела на него:
— Тогда еще вопрос. А вас почему до сих пор не повесили, если вы открыто ходите среди бела дня?
— Удачливость и трусость. Я показываюсь только перед безоружными жертвами.
Станет ли она все же очередной жертвой? По правде говоря, у нее и мысли не было о том, что он собирается делать. В ее нынешнем душевном состоянии это Летти не очень беспокоило. В голове у нее только одна мысль, поразительная по своей ярости, — как можно сильнее обидеть его.
— Очень остроумно, — протараторила она. Он не обратил внимания на выпад.
— В день, когда был убит ваш брат, он вообще меня не видел.
— Конечно, он ведь был вооружен.
— Мисс Мейсон, я пытаюсь объяснить вам так откровенно, как могу, что не имею никакого отношения к смерти вашего брата.
Выражение ее лица ничуть не изменилось.
— Откуда вы знаете мое имя?
— У меня есть источники информации.
— Я в этом не сомневаюсь.
— Вы не поверили ни одному моему слову.
— Интересно, а почему вы думаете, я должна была поверить?
— От избытка оптимизма, я полагаю.
Летти услышала в его голосе горечь и удивилась. Она отвела взгляд, опустила глаза. Эта беседа на могиле Генри внезапно показалась ей циничной. Она отвернулась и отошла на несколько шагов. Она знала, что Шип идет за ней, слышала шелест травы под ногами. Однако он не приближался. Летти бросила через плечо:
— Если не вы, то кто?
— Если наугад, то джейхокеры этих мест. Последнее время они не на шутку разошлись.
— Я полагаю, с вашей точки зрения, это именно так. Она резко повернулась к нему, ее темно-карие глаза сверкали.
— Брат писал мне, что вы доставляете армии больше хлопот, чем разбойники и Рыцари Белой Камелии, вместе взятые. Он был уверен, что вы являлись организатором, если не непосредственным участником, ограбления почты за два месяца до его смерти, а также виновником гибели, по меньшей мере, трех фургонов переселенцев, которые направлялись на запад и везли среди прочих вещей золото. Он рассказывал, что вы — наполовину дьявол, а наполовину ангел мести, что вы строите из себя этакого благородного рыцаря и действительно могли бы служить добру и справедливости, силы для этого у вас есть. Но вы направили свой разум на убийство и грабеж и, что хуже всего, сделали из этого игру.
— Я никогда не изображал из себя закованного в латы рыцаря или какого-то крестоносца. Все, что я делал, все, что я пытаюсь делать, — чтобы как можно меньше людей пострадали, пока продолжается это сумасшествие, называемое Реконструкцией, и стараюсь все делать так, чтобы, когда она закончится, люди смогли уважать себя и смотреть друг другу в глаза.
Она едва позволила ему закончить:
— Генри сообщил мне кое-что еще. Он писал, он думает, что знает, кто вы на самом деле. Я считаю, именно поэтому он погиб. Не из-за золота, хотя вы взяли его, раз уж оно было, а потому, что он знал, кто вы.
Рэнсом не ответил, однако глаза его под широкополой шляпой превратились в узкие щели. В натянутой тишине звук от упавшей на землю с вершины дерева ветки показался громом. Поднимался ветер, становилось прохладнее. Наверху сгущались тучи, темнело.
Наконец Рэнсом заговорил, его слова звучали тихо, но резко:
— А вы, мисс Мейсон? Что вы знаете? Раскрыл ли вам ваш брат свои подозрения?
— Вы действительно полагаете, что были бы сейчас на свободе, если бы он это сделал?
Летти с огромным трудом выдержала направленный на нее тяжелый взгляд, отчасти из гордости, отчасти сознавая, что отвести глаза значило бы вызвать сомнение в правдивости своих слов, а следовательно, и смерть. Все говорило о том, что он не позволит ей уйти, даже если поверит в то, что она сказала. Однако шанс есть всегда.
О, если бы у нее был пистолет! Генри научил ее стрелять еще много лет назад. Тяжелый армейский кольт изменил бы соотношение сил в ее пользу. Это позволило бы привезти Шипа назад, в Накитош, и сдать его властям. Он не ждал от нее никакой угрозы, это он оставлял за собой.
Такие мысли до добра не доводят. Вместо этого она сосредоточилась на внешности собеседника, пытаясь запечатлеть ее в своей памяти. Это было затруднительно, так как он сохранял дистанцию. Глаза его в тени, отбрасываемой шляпой, но казалось, что они могут быть неопределенного цвета, например светло-карими. Это отчасти объясняет тот факт, что очевидцы приписывали ему разный цвет глаз. Его волосы, насколько она могла видеть, были тусклого темного цвета, а кожа — довольно смуглой. Черты лица скрывали свисающие усы, которые дугами уходили на впалые щеки. Однако они представлялись довольно правильными, хотя жесткими и циничными. Когда-то он, видимо, был привлекателен, хоть и несколько вульгарен, до тех пор пока избранная им жизнь не наложила на внешность свою печать.
Встревоженный ощупывающей настойчивостью ее взгляда, Рэнсом отступил на шаг назад и в то же время поспешно махнул рукой, отпуская ее.
— Я советую вам отправляться домой, пока вы еще можете это сделать. Не туда, где вы только что остановились, а домой — на Север, где вы хоть будете понимать, что делаете, и вмешиваться во все, не подвергая себя опасности.
Мгновенно резкий свет мелькнул у нее в голове, но она подавила порыв и сказала тихо, но сухо:
— Ваша забота безгранична. Могу ли я это понимать так, что вы меня отпускаете? — спросила она.
— А я вас и не держал, — ответил он так же тихо. — Иначе вы бы сразу заметили, что я вас отпустил.
Летти смотрела на него, ее сердце начало трепетать, а по жилам пошла какая-то слабость. Она почувствовала, как в ней поднимается жар, доходящий до корней волос. За этим скрывалось что-то, что она осознавала лишь смутно и что, однако, повергало ее в ужас. Это была вполне отчетливая реакция самого ее существа на сдерживаемую мощь и настоящую мужскую силу, которые она ощутила в стоявшем перед ней человеке. Это была измена самой себе, за что она себя презирала, хотя и не могла бороться.
Оторвав свой взгляд от его глаз только усилием воли, она развернулась, махнув жесткими юбками, и пустилась прочь.
Путь назад, вверх по склону к тому месту, где она оставила коляску, показался Летти самым длинным из тех, что ей приходилось проделывать за свою жизнь. Она чувствовала на себе взгляд Шипа и его удовлетворение от происшедшего между ними разговора. Она была почти уверена, что он двинется за ней следом, протянет к ней руки и скажет, что передумал и она не может уйти. В его последних словах звучала угроза, что делало такой поворот вполне вероятным.
Добравшись до коляски, Летти сидела, обхватив руками колени, а всю ее, от головы до носков высоких ботинок, сотрясала сильная дрожь. Она никак не могла осознать, что с ней только что произошло, не могла поверить, что она так говорила с убийцей своего брата. Слова, которые она произнесла, возвращались и звенели в ее ушах. Она была поражена тем, что еще жива. Но ни одно из этих слов она бы не взяла назад. Удовольствие сказать Шипу в лицо все, что она о нем думает, стоило того, стоило того и осознание своих сил.
Она оставила у ручья салфетку, в которую был завернут обед, и свою шляпу. Ничего страшного, она не собирается возвращаться за ними. Натянув поводья и стегнув ими по крупу кобылы, Летти развернула коляску и пустилась в направлении Накитоша.
Ветер раскачивал верх коляски, он закручивал песок, вылетавший из-под подков, и швырял его Летти в лицо. Небо становилось темнее. Время от времени доносился рокот далекого грома, но дождь не начинался.
Дорога изгибалась и казалась бесконечной. Сейчас, на пути домой, она будто стала еще длинней. Летти мчалась, как будто по пятам за ней гнались злые фурии, а однажды ей показалось, что она услышала преследовавший стук подков. Это воображение, успокоила она себя, или даже эхо от подков собственной лошади. Зачем Шипу гнаться за ней? Тем не менее она подстегнула лошадь и несколько раз в волнении оглядывалась и посматривала на сгущающиеся темные тучи.
Странно, как похожи изрытые дороги в этих местах. Это все меньше походило на главный военный путь. Несколько раз Летти притормаживала у развилок в неуверенности, куда повернуть. Она всегда выбирала самую укатанную дорогу, но время шло, а ничего знакомого на пути не попадалось, примеченные ранее ориентиры не появлялись. Страх, что она заблудилась, нарастал. Летти поискала карту, но без возможности сориентироваться по солнцу или какого-либо намека на то, куда она заехала, карта была бесполезна. Она уже собиралась спросить, куда ехать, первого встречного, но в этих местах на мили не было ни домов, ни поселков, ни других путников.
С непривычки к езде руки и ноги болели от напряжения. Она заметила, что сжимает зубы, и заставила себя расслабиться. Впереди был брод через речушку, которой не должно было быть на дороге, по которой она ехала. Нахмурившись и сжав губы, она пустилась вниз, к речке, по дороге с нависающими над ней ветвями кипарисов, корни которых утопали во мху.
Два человека с длинными, нечесаными волосами под потерявшими форму шляпами, в выцветшей грязной одежде, верхом на низкорослых лошадях возникли по обеим сторонам коляски. Она была так измотана, что даже не задумалась об их намерениях, однако схватила кнут. И когда они приблизились и потянулись к поводьям, хлестнула их изо всех сил.
Двое взвыли и приотстали. Она погнала рыжую кобылу вперед, в воду, на илистое, затягивающее колеса мелководье, потом вверх, на другой берег. Летти слышала сзади крики и проклятья, плеск воды под копытами лошадей, пришпоренных рванувшимися за ней всадниками.
Затем прогремел выстрел, с завыванием пропела пуля, и над ее головой в гладкой коже верха коляски появилась дыра. С непреклонностью на лице она снова хлестнула кобылу.
Потом откуда-то издалека донесся стук копыт стремительно скачущей лошади. Снова раздались выстрелы, пуля пропела в ветвях деревьев. Один из нападавших вскрикнул и издал проклятие. Оба всадника пришпорили коней и с грохотом пролетели мимо коляски, прижимаясь к гривам, в фонтанах выбрасываемой из-под копыт грязи. Они взлетели вверх по крутому берегу и унеслись прочь по дороге.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40