За головы хватались: те же руки, что исцеляли, сверхжестоко лишали жизни!..
Это Кавалерову кое-что напомнило. Газетную статеечку под заголовком «Врач-убийца». Старую такую статеечку – образца 1952 года. Из прошлой, а может, и позапрошлой жизни. Вспоминал ее, вспоминал ту жизнь – и не мог ужасаться поступкам Щекочихина, не мог его судить!
Кавалеров не знал, конечно, как отвечал Щекочихин на вопросы следователей: что, мол, вас заставило, как вы могли, и все такое. Он-то знал – или думал, будто знал. Души тех детей, которые кричали, и плакали, и реяли над Щекочихиным, будто едва оперившиеся птенчики над разоренным гнездом, требовали от него пищи. Требовали жертв… Не зря он потом перестал заглушать крики мертвых. Наверное, привык наслаждаться ими. «Подпитывался» – как там, в Долине смерти. И хотел слышать еще, еще… А потом ему стало мало мертвых голосов – захотелось слышать и живые. Живые крики боли… Жестокость и кровь – они ведь слаще и приманчивей любого наркотика. Этому Кавалерова научил Щекочихин – и тот был «чудовищу-маньяку», «врачу-убийце» благодарен, что ли, за это.
И еще было, за что вспоминать Щекочихина. Теперь Кавалеров знал, что нет ничего ужаснее, чем смотреть на труп своего ребенка и видеть его рот, полный окровавленного крика.
* * *
Когда Бузмакин покинул наконец витрину, Альбина со вздохом облегчения подумала, что судьба ее, пожалуй, все-таки хранит. И украдкой, тая улыбку, глянула сквозь стекло, стараясь разглядеть того, чей облик на сегодняшний вечер приняла эта самая судьба: крепкого широкоплечего мужчину лет тридцати, широкобрового, темноглазого. В его лице было что-то по-восточному загадочное, но он не кавказец, это точно. Кавказцев Альбина не любила – а кто их любит, кроме правозащитников? Торчат вечно перед витриной, пялятся, похотливо лыбясь, а то движения неприличные делают, будто прямо вот сейчас приспичило им женщину, а взять ее негде, так что приходится обходиться собственными ресурсами.
Нет, это был не кавказец. Может быть, татарин? А может, просто, как почти у всех русских, столько в крови намешано, что и не определишь, от кого, какого предка достались эти сошедшиеся на переносице брови и нос с горбинкой.
Сама себе не отдавая в этом отчета, она поглядывала сквозь стекло все откровеннее.
– Альбина, как мужик-то на тебя пялится, вон, все глаза уже проглядел, бедолага, ну повернись к нему! – где-то с час назад сказала Катюшка Калинина, изображавшая в отделе офисной мебели бизнес-вумен, диктующую секретарше какой-то бесконечный приказ.
С чего так заколотилось вдруг сердце? Альбина мгновенно выскочила из роли усердной пишбарышни и обернулась с совершенно непристойным любопытством. Тревожным взором обшарила все обозримое пространство.
Слава богу, это не он! Не тот… Почему, интересно, Альбина с затаенным ужасом ожидала появления перед витриной ночного гостя в белом халате, она и сама не могла бы объяснить. Но отчего-то не сомневалась, что их пути еще пересекутся. Все тело, все существо ее было сегодня наполнено предчувствием чего-то недоброго, тягостным ожиданием какой-то подлости от судьбы. Не Бузмакин ли что-нибудь задумал? Не выговор ли готовит? Шеф всегда праф-ф, а кроме того, к Альбине всегда есть за что прицепиться… Или кошелек потеряет. Или с тетей Галей в очередной раз повздорит. Вернее, тетя Галя – с ней… Но больше всего Альбина боялась вновь встретиться с тем человеком, услышать его вкрадчивый, настойчивый шепот. Не было никаких причин для этого страха, незнакомец ее вряд ли разглядел там, в палате, она твердила себе это опять и опять, но страх не уходил. Так боишься неосвещенного двора со сгустками тьмы возле подъездов. Так боишься неуклонно возвращающегося кошмара. Так боишься странного ночного скрипа или шороха в квартире, где никого нет, кроме тебя… Не можешь объяснить, почему, а все-таки страшно до крика!
И по сравнению с тем загадочным, слабо освещенным профилем – даже в пряди, упавшей на лоб, было нечто зловещее! – лицо парня с широкими бровями и темными глазами показалось ей удивительно симпатичным и располагающим. Альбина с некоторым трудом заставила себя вернуться к перебору клавиш компьютера, впервые пожалев, что мебель в витрине переставили и теперь приходится сидеть к улице спиной. А с утра-то как этому радовалась, вспоминая свое сонное, осунувшееся лицо!
Катюшка понимающе кивнула и, поправив на переносице очки, которые совершенно изменяли ее забавное, легкомысленное личико субретки на хищно-уверенное лицо деловой женщины, раскрыла громоздкую синюю папку и принялась диктовать Альбине. Диктовала все подряд. Кулинарные рецепты и косметические советы, статейки из «простеньких» газетенок. При этом она постоянно была, что называется, в роли: то заглядывала Альбине через плечо, словно проверяя, не написала ли затюканная секретарша корову через «а», то озабоченно черкала в своей папке, то задумчиво прохаживалась в витрине, демонстрируя бесценный, хоть и совсем простенький костюмчик от Гальерри и ножки «made in Russia», которые вполне могли быть включены в список национального достояния страны.
На сей раз она читала статейку, разоблачающую или восхваляющую национального мага Кашпировского.
– Чушь какая! – Захлопнув папку, Катюшка с брезгливым видом уставилась на экран, словно собственный доклад, отчет или что там она насочиняла, ее совершенно не устраивал. – В жизни не поверю, чтобы голос… какое-то слово… Чтоб из-за этого с ума сойти, вообразить невесть что, забыть, кто ты есть… Из-за какого-то слова! Подумаешь, велика магия: «Будь здорова!» – и она здорова. Очень просто так лечить: «Не пить! Не курить! Похудеть! Спать!»
«Спать!» – резко, на выдохе шепнул кто-то рядом с Альбиной, и она чуть не ахнула, вспоминая ночные приключения. Нет, напрасно Катюшка не верит в силу слова!
Вдруг нестерпимо захотелось кому-то рассказать о том, что было ночью. И давно надо было это сделать, тогда все беспричинные страхи сразу рассеялись бы. Говорят ведь, что даже дурные пророческие сны не сбываются, если их сразу кому-нибудь рассказать.
– А вот и зря ты не веришь! – оживленно повернулась Альбина к Катюшке – и взгляд ее скользнул по лицу парня, подошедшего почти вплотную к витрине.
Альбина осеклась, и впрямь ощутив этот взгляд как прикосновение. Даже щека загорелась, будто от пощечины, а может, и от поцелуя.
Она беспомощно уставилась в миндалевидные ласковые глаза, начисто позабыв, о чем собиралась рассказать Катюшке, и в эту минуту послышался голос, от которого у Альбины затряслись поджилки:
– Не говорил ли я вам, барышни, что в витрине не следует допускать резких движений? Надо двигаться мягко, подчеркнуто женственно!
И Бузмакин, грациозно ступая с носка на пятку, будто балетный танцор, возник в витрине, являя взорам зрителей костюмчик от самого настоящего Версаче – подарок фирмы-хозяйки универмага.
«Много ты понимаешь в женственности!» – усмехнулась Альбина. Девушки-манекены Бузмакина не выносили, и вовсе не потому, что он позволял себе лишнее, хотя бы в виде намеков. В том-то и дело, что Бузмакин женщинами вообще не интересовался и, будь его воля, вообще ликвидировал бы их как класс, а детей (исключительно мужского пола, причем всех, как один, этаких кучерявеньких блондинчиков-херувимчиков) выводил бы только в колбах, минуя младенческий возраст, а сразу выдавая готовый продукт от пятнадцати до двадцати пяти лет. Именно Бузмакин ратовал за сокращение количества девушек в штате манекенов. Будь опять-таки его власть, он их всех повыгнал бы и нанял голубоглазых юнцов. И даже на месте секретарши Альбины сидел бы сейчас какой-нибудь сладенький птенчик, бесстыдно выставив из-под стола кривые волосатые ноги.
За то, что в витрине офисной мебели работали только девушки, следовало благодарить менеджера первого этажа Людмилу Викторовну. Обладая совершенно противоположной боевой раскраской, чем Бузмакин, она активно внедряла девушек куда только могла, и хотя предпочитала ярких итальянистых брюнеток, вроде Катюшки, могла понять, что скромняги-шатенки (вроде Альбины) создают приятный для глаз клиентов контраст.
Голубой Бузмакин и розовая Людмила Викторовна вели между собой непрекращающиеся боевые действия, в которых победа шаталась, будто непристойная женщина, из стороны в сторону. Сейчас она как раз льстиво прильнула к Бузмакину, и тот спешил воспользоваться недолгим перевесом сил.
Даже не нужно особенно напрягаться, представляя, какими были бы последствия, застань Бузмакин Альбину и Катюшку в оживленной, личной беседе. По витрине расхаживал бы с важным видом очередной бузмаковский кадр, другой кривлялся бы за компьютером, ну а Катюшке с Альбиной пришлось бы забыть наезженную дорожку на Кутузовский.
Однако в данном случае Бузмакин не смог найти состава преступления. А за «неженственное движение» не уволят даже при том гомосексуальном беспределе, который царил в универмаге. Так что придется Бузмакину еще поклацать зубами, поджидая своего часа, чтобы вцепиться в Альбину и перегрызть ей горло. А кого надо за это благодарить, кроме судьбы? Того любопытного парня, так и прилипшего к витрине, его настойчивый взгляд!
– Живы, вроде? – почти не шевеля губами, пробормотала Катюшка, когда голубой нимб, реявший над Бузмакиным, слетел с витрины.
– Живы, кажись, – так же конспиративно ответила Альбина.
– Ну, коли так, давай взбодримся!
«Секретарша» выбралась из-за стола и походкой послушной девочки направилась за кофе для начальницы и для себя.
Это им разрешалось, потому что кофеваркам, соковаркам и автоматам горячей пищи тоже требовалась реклама, и Бузмакин не нашел ничего лучшего, как забабахать их в отдел офисной мебели. Может быть, это была тщательно продуманная диверсия? В смысле, зловредный менеджер вполне мог надеяться, что барышни, то и дело прикладываясь к синтетическим супчикам, сдобренным всякими калорийными пищевыми добавками, постепенно растолстеют и потеряют форму?
Ну что ж, основания для такой вот голубой, не побоюсь этого слова, мечты у Бузмакина были. Катюшка с Альбиной рекламировали автомат горячей пищи с превеликой охотой. Супчики были отменно вкусны. А кофе – так себе, средней паршивости. Поэтому Альбина нацедила для кофеманки Катюшки дымящейся коричневой жидкости, а для себя – грибного супу, жалея сейчас только об одном: не может она угостить этой вкуснятиной того парня, который упрямо топчется за окном. Замерз небось!
И… интересно, скоро ли уйдет?
Он не ушел. Однако, когда универмаг закрылся, Альбина его больше не видела. Сразу стало скучно, настроение рухнуло, будто карточный домик. И главное, уйти нельзя, надо торчать, как дуре, на этой дурацкой витрине! Еще хорошо, что сейчас зима, манекены работают всего на час дольше, чем весь универмаг, а летом пришлось бы кривляться дотемна!
Катюшка мигом заметила ее состояние и прилипла к стеклу.
– Ого, – присвистнула, вглядываясь в темноту, – наш-то друг, оказывается, не из слабонервных! Похоже, он крепко клюнул на живца! – Катюшка хихикнула, довольная своим каламбуром. – В смысле, на живого манекена. В смысле, на тебя, Альбуся!
Вообще-то Альбина терпеть не могла, когда Катюшка так ее называла: бабуся какая-то, но сейчас она даже забыла огорчиться по поводу несчастья носить такое имя, от которого невозможно образовать нормальную уменьшительную форму.
– Ты имеешь в виду… – шепнула нерешительно.
– Да, да! – кивнула Катюшка, упругой походкой возвращаясь к рабочему столу. – Он сел в очень недурственный «фордик» и по-прежнему не сводит глаз с витрины. Иначе говоря, с тебя.
– А может, с тебя? – усомнилась суеверная Альбина, однако Катюшка со знанием дела покачала головой:
– Вот увидишь!
И Альбина в самом деле увидела: когда истек этот бесконечный час и они с Катюшкой вышли на улицу, нарочно решив обойти универмаг не дворами, как всегда, а с фасада, именно рядом с ней распахнулась дверца молочно-белого «Форда», именно на нее глянули ласковые карие глаза, именно ей было негромко сказано:
– Привет… Можно тебя подвезти?
Альбина растерялась. Его голос из теплой полутьмы салона звучал странно-интимно. Она не была избалована такими приглашениями, такими голосами… И до сих пор еще ныло на самом дне души воспоминание о том, как ее «подвезли» несколько лет назад. Тогда Альбина совсем недавно приехала в Москву и стояла на обочине дороги, поджидая тетю Галю, которая собиралась сходить с племянницей в милицию и оформить временную прописку. Наклонилась, дурочка-провинциалка, к открывшейся дверце «Волги», которая вдруг остановилась рядом. Два парня с невинным видом спрашивали, как проехать к какому-то там заводу, а Альбина попыталась их уверить, что завод этот вовсе не на Щелковской, а на Пресне.
Она и ахнуть не успела, как грубые руки втянули ее в машину – и та понеслась по шоссе под хохот довольнехоньких парней.
– Вы что, вы что? – бестолково закричала она и умолкла, увидев у самой своей щеки кривое лезвие ножа.
– Не шуми, – поморщился рыжий, сидевший рядом с Альбиной, и приобнял ее за плечи. – А то уйдешь вся полосатая. Кому это надо? Лучше ложись по-быстрому, ну?
Альбина от страха впала в какой-то полуобморочный ступор. Голос пропал, а нож, маячивший около щеки, отбивал малейшую попытку сопротивления.
«Перережут горло и выбросят на дорогу!» – эта мысль окончательно парализовала ее сознание и тело.
Не сводя глаз с ножа, она опрокинулась на сиденье, неумело растопырила колени.
– Что, любишь, когда тебя раздевают? – хмыкнул парень, отдавая нож приятелю, который перегнулся с переднего сиденья, внимательно наблюдая за происходящим. – А ну, закинь ногу на спинку! – И грубо рванул на Альбине трусики.
Легонькая хлопковая одежка распалась на два белых треугольничка. Помахав ими в воздухе, парень брезгливо искривил свое веснушчатое лицо и отбросил жалкие тряпочки.
«Как же я пойду без них?» – ужаснулась Альбина, а потом все тело ее пронзила боль. Она едва успела зажать рот ладонью и проглотить крик.
– Черт!.. – обиженно воскликнул рыжий, неуклюже привскакивая на колени и принимаясь отирать себя обрывками трусиков. – Да она целка оказалась!
– Повезло тебе, – меланхолически отозвался водитель. – В наше-то время… это не каждому так повезет!
– Блин! Да на хрен мне такое везение! – чуть не со слезами возопил насильник. – Я вон джинсы испачкал кровищей!
– Ну, без крови такие дела не делаются, – философски заметил водитель. – А штаны снять надо было, в штанах кто трахается?
– Хорошо, хоть «молнию» расстегнуть не забыл! – хохотал-заливался темноголовый, стриженный под нуль сидевший рядом с водителем. – Ой, не могу, держите меня четверо! Чтоб в Москве… посреди дороги… целку подобрать?! Ну, Толик, это только тебе так повезти могло!
– Чего регочешь, козел? – дрожащим голосом огрызнулся рыжий Толик, пихая Альбину так, что она почти скатилась с сиденья и замерла в нелепой позе, трясущимися руками пытаясь одернуть платье. – Кто же знал, что на обочине девочка стоять будет? И юбчонка на ней вся прозрачная была, я думал…
– Эй вы, ублюдки! – возопил вдруг водитель, придерживая руль одной рукой и полуооборачиваясь назад. – Хотите сказать, чехлы мне изгадили? Ну, увижу хоть одно пятнышко…
– Ты лучше на дорогу смотри, – предостерег бритый. – Не хватало еще из-за твоих чехлов врубиться тут!
Альбина осмелилась шевельнуться, встала на четвереньки – вдруг увидела около самого лица ручку на дверце. Не раздумывая, вцепилась в нее, нажала, метнулась всем телом вперед.
Что-то жестко чиркнуло по локтям, по коленям. Все гудело вокруг.
Свист, визг тормозов, хохот…
– Дура, задницу прикрой! – заорал кто-то хохочущим голосом.
В глазах мигала красная мгла. Альбина слепо ползла вперед, пока не уткнулась лицом во что-то мягкое, пыльно-прохладное.
Зелень… трава газона!
На четвереньках, с неожиданным проворством ринулась к темной разлапистой массе, маячившей впереди. Вломилась в нее, дрожащими руками отводя от лица какие-то хлесткие прутья. Да это же ветки. Ветки кустарника!
Тупо, упорно забивалась она в самую гущу неожиданного укрытия. Сжалась в комок, с трудом восстанавливая дыхание.
Вдруг, суматошно вскинувшись, выглянула.
Мимо изредка проносились по шоссе машины. У обочины пусто! Серая «Волга» исчезла!
Альбина опять нырнула в спасительную зеленую тень. И сразу колени и локти загорелись огнем. Конечно, все до мяса содрано. Сукровица наплывает на забитые грязью ссадины. И ползут по бедрам, внутри, ручейки крови…
Чуть не час отлеживалась тогда в кустах Альбина, будто раненое животное, боясь выйти – и собираясь с силами сделать это. Почему-то не было слез – ее изредка били сухие, мучительные рыдания, да и их она принуждена была глушить, смертельно боясь, что даже здесь, в этом пустынном месте, их может кто-то услышать… кто-то может узнать о том, что с ней случилось.
1 2 3 4 5 6
Это Кавалерову кое-что напомнило. Газетную статеечку под заголовком «Врач-убийца». Старую такую статеечку – образца 1952 года. Из прошлой, а может, и позапрошлой жизни. Вспоминал ее, вспоминал ту жизнь – и не мог ужасаться поступкам Щекочихина, не мог его судить!
Кавалеров не знал, конечно, как отвечал Щекочихин на вопросы следователей: что, мол, вас заставило, как вы могли, и все такое. Он-то знал – или думал, будто знал. Души тех детей, которые кричали, и плакали, и реяли над Щекочихиным, будто едва оперившиеся птенчики над разоренным гнездом, требовали от него пищи. Требовали жертв… Не зря он потом перестал заглушать крики мертвых. Наверное, привык наслаждаться ими. «Подпитывался» – как там, в Долине смерти. И хотел слышать еще, еще… А потом ему стало мало мертвых голосов – захотелось слышать и живые. Живые крики боли… Жестокость и кровь – они ведь слаще и приманчивей любого наркотика. Этому Кавалерова научил Щекочихин – и тот был «чудовищу-маньяку», «врачу-убийце» благодарен, что ли, за это.
И еще было, за что вспоминать Щекочихина. Теперь Кавалеров знал, что нет ничего ужаснее, чем смотреть на труп своего ребенка и видеть его рот, полный окровавленного крика.
* * *
Когда Бузмакин покинул наконец витрину, Альбина со вздохом облегчения подумала, что судьба ее, пожалуй, все-таки хранит. И украдкой, тая улыбку, глянула сквозь стекло, стараясь разглядеть того, чей облик на сегодняшний вечер приняла эта самая судьба: крепкого широкоплечего мужчину лет тридцати, широкобрового, темноглазого. В его лице было что-то по-восточному загадочное, но он не кавказец, это точно. Кавказцев Альбина не любила – а кто их любит, кроме правозащитников? Торчат вечно перед витриной, пялятся, похотливо лыбясь, а то движения неприличные делают, будто прямо вот сейчас приспичило им женщину, а взять ее негде, так что приходится обходиться собственными ресурсами.
Нет, это был не кавказец. Может быть, татарин? А может, просто, как почти у всех русских, столько в крови намешано, что и не определишь, от кого, какого предка достались эти сошедшиеся на переносице брови и нос с горбинкой.
Сама себе не отдавая в этом отчета, она поглядывала сквозь стекло все откровеннее.
– Альбина, как мужик-то на тебя пялится, вон, все глаза уже проглядел, бедолага, ну повернись к нему! – где-то с час назад сказала Катюшка Калинина, изображавшая в отделе офисной мебели бизнес-вумен, диктующую секретарше какой-то бесконечный приказ.
С чего так заколотилось вдруг сердце? Альбина мгновенно выскочила из роли усердной пишбарышни и обернулась с совершенно непристойным любопытством. Тревожным взором обшарила все обозримое пространство.
Слава богу, это не он! Не тот… Почему, интересно, Альбина с затаенным ужасом ожидала появления перед витриной ночного гостя в белом халате, она и сама не могла бы объяснить. Но отчего-то не сомневалась, что их пути еще пересекутся. Все тело, все существо ее было сегодня наполнено предчувствием чего-то недоброго, тягостным ожиданием какой-то подлости от судьбы. Не Бузмакин ли что-нибудь задумал? Не выговор ли готовит? Шеф всегда праф-ф, а кроме того, к Альбине всегда есть за что прицепиться… Или кошелек потеряет. Или с тетей Галей в очередной раз повздорит. Вернее, тетя Галя – с ней… Но больше всего Альбина боялась вновь встретиться с тем человеком, услышать его вкрадчивый, настойчивый шепот. Не было никаких причин для этого страха, незнакомец ее вряд ли разглядел там, в палате, она твердила себе это опять и опять, но страх не уходил. Так боишься неосвещенного двора со сгустками тьмы возле подъездов. Так боишься неуклонно возвращающегося кошмара. Так боишься странного ночного скрипа или шороха в квартире, где никого нет, кроме тебя… Не можешь объяснить, почему, а все-таки страшно до крика!
И по сравнению с тем загадочным, слабо освещенным профилем – даже в пряди, упавшей на лоб, было нечто зловещее! – лицо парня с широкими бровями и темными глазами показалось ей удивительно симпатичным и располагающим. Альбина с некоторым трудом заставила себя вернуться к перебору клавиш компьютера, впервые пожалев, что мебель в витрине переставили и теперь приходится сидеть к улице спиной. А с утра-то как этому радовалась, вспоминая свое сонное, осунувшееся лицо!
Катюшка понимающе кивнула и, поправив на переносице очки, которые совершенно изменяли ее забавное, легкомысленное личико субретки на хищно-уверенное лицо деловой женщины, раскрыла громоздкую синюю папку и принялась диктовать Альбине. Диктовала все подряд. Кулинарные рецепты и косметические советы, статейки из «простеньких» газетенок. При этом она постоянно была, что называется, в роли: то заглядывала Альбине через плечо, словно проверяя, не написала ли затюканная секретарша корову через «а», то озабоченно черкала в своей папке, то задумчиво прохаживалась в витрине, демонстрируя бесценный, хоть и совсем простенький костюмчик от Гальерри и ножки «made in Russia», которые вполне могли быть включены в список национального достояния страны.
На сей раз она читала статейку, разоблачающую или восхваляющую национального мага Кашпировского.
– Чушь какая! – Захлопнув папку, Катюшка с брезгливым видом уставилась на экран, словно собственный доклад, отчет или что там она насочиняла, ее совершенно не устраивал. – В жизни не поверю, чтобы голос… какое-то слово… Чтоб из-за этого с ума сойти, вообразить невесть что, забыть, кто ты есть… Из-за какого-то слова! Подумаешь, велика магия: «Будь здорова!» – и она здорова. Очень просто так лечить: «Не пить! Не курить! Похудеть! Спать!»
«Спать!» – резко, на выдохе шепнул кто-то рядом с Альбиной, и она чуть не ахнула, вспоминая ночные приключения. Нет, напрасно Катюшка не верит в силу слова!
Вдруг нестерпимо захотелось кому-то рассказать о том, что было ночью. И давно надо было это сделать, тогда все беспричинные страхи сразу рассеялись бы. Говорят ведь, что даже дурные пророческие сны не сбываются, если их сразу кому-нибудь рассказать.
– А вот и зря ты не веришь! – оживленно повернулась Альбина к Катюшке – и взгляд ее скользнул по лицу парня, подошедшего почти вплотную к витрине.
Альбина осеклась, и впрямь ощутив этот взгляд как прикосновение. Даже щека загорелась, будто от пощечины, а может, и от поцелуя.
Она беспомощно уставилась в миндалевидные ласковые глаза, начисто позабыв, о чем собиралась рассказать Катюшке, и в эту минуту послышался голос, от которого у Альбины затряслись поджилки:
– Не говорил ли я вам, барышни, что в витрине не следует допускать резких движений? Надо двигаться мягко, подчеркнуто женственно!
И Бузмакин, грациозно ступая с носка на пятку, будто балетный танцор, возник в витрине, являя взорам зрителей костюмчик от самого настоящего Версаче – подарок фирмы-хозяйки универмага.
«Много ты понимаешь в женственности!» – усмехнулась Альбина. Девушки-манекены Бузмакина не выносили, и вовсе не потому, что он позволял себе лишнее, хотя бы в виде намеков. В том-то и дело, что Бузмакин женщинами вообще не интересовался и, будь его воля, вообще ликвидировал бы их как класс, а детей (исключительно мужского пола, причем всех, как один, этаких кучерявеньких блондинчиков-херувимчиков) выводил бы только в колбах, минуя младенческий возраст, а сразу выдавая готовый продукт от пятнадцати до двадцати пяти лет. Именно Бузмакин ратовал за сокращение количества девушек в штате манекенов. Будь опять-таки его власть, он их всех повыгнал бы и нанял голубоглазых юнцов. И даже на месте секретарши Альбины сидел бы сейчас какой-нибудь сладенький птенчик, бесстыдно выставив из-под стола кривые волосатые ноги.
За то, что в витрине офисной мебели работали только девушки, следовало благодарить менеджера первого этажа Людмилу Викторовну. Обладая совершенно противоположной боевой раскраской, чем Бузмакин, она активно внедряла девушек куда только могла, и хотя предпочитала ярких итальянистых брюнеток, вроде Катюшки, могла понять, что скромняги-шатенки (вроде Альбины) создают приятный для глаз клиентов контраст.
Голубой Бузмакин и розовая Людмила Викторовна вели между собой непрекращающиеся боевые действия, в которых победа шаталась, будто непристойная женщина, из стороны в сторону. Сейчас она как раз льстиво прильнула к Бузмакину, и тот спешил воспользоваться недолгим перевесом сил.
Даже не нужно особенно напрягаться, представляя, какими были бы последствия, застань Бузмакин Альбину и Катюшку в оживленной, личной беседе. По витрине расхаживал бы с важным видом очередной бузмаковский кадр, другой кривлялся бы за компьютером, ну а Катюшке с Альбиной пришлось бы забыть наезженную дорожку на Кутузовский.
Однако в данном случае Бузмакин не смог найти состава преступления. А за «неженственное движение» не уволят даже при том гомосексуальном беспределе, который царил в универмаге. Так что придется Бузмакину еще поклацать зубами, поджидая своего часа, чтобы вцепиться в Альбину и перегрызть ей горло. А кого надо за это благодарить, кроме судьбы? Того любопытного парня, так и прилипшего к витрине, его настойчивый взгляд!
– Живы, вроде? – почти не шевеля губами, пробормотала Катюшка, когда голубой нимб, реявший над Бузмакиным, слетел с витрины.
– Живы, кажись, – так же конспиративно ответила Альбина.
– Ну, коли так, давай взбодримся!
«Секретарша» выбралась из-за стола и походкой послушной девочки направилась за кофе для начальницы и для себя.
Это им разрешалось, потому что кофеваркам, соковаркам и автоматам горячей пищи тоже требовалась реклама, и Бузмакин не нашел ничего лучшего, как забабахать их в отдел офисной мебели. Может быть, это была тщательно продуманная диверсия? В смысле, зловредный менеджер вполне мог надеяться, что барышни, то и дело прикладываясь к синтетическим супчикам, сдобренным всякими калорийными пищевыми добавками, постепенно растолстеют и потеряют форму?
Ну что ж, основания для такой вот голубой, не побоюсь этого слова, мечты у Бузмакина были. Катюшка с Альбиной рекламировали автомат горячей пищи с превеликой охотой. Супчики были отменно вкусны. А кофе – так себе, средней паршивости. Поэтому Альбина нацедила для кофеманки Катюшки дымящейся коричневой жидкости, а для себя – грибного супу, жалея сейчас только об одном: не может она угостить этой вкуснятиной того парня, который упрямо топчется за окном. Замерз небось!
И… интересно, скоро ли уйдет?
Он не ушел. Однако, когда универмаг закрылся, Альбина его больше не видела. Сразу стало скучно, настроение рухнуло, будто карточный домик. И главное, уйти нельзя, надо торчать, как дуре, на этой дурацкой витрине! Еще хорошо, что сейчас зима, манекены работают всего на час дольше, чем весь универмаг, а летом пришлось бы кривляться дотемна!
Катюшка мигом заметила ее состояние и прилипла к стеклу.
– Ого, – присвистнула, вглядываясь в темноту, – наш-то друг, оказывается, не из слабонервных! Похоже, он крепко клюнул на живца! – Катюшка хихикнула, довольная своим каламбуром. – В смысле, на живого манекена. В смысле, на тебя, Альбуся!
Вообще-то Альбина терпеть не могла, когда Катюшка так ее называла: бабуся какая-то, но сейчас она даже забыла огорчиться по поводу несчастья носить такое имя, от которого невозможно образовать нормальную уменьшительную форму.
– Ты имеешь в виду… – шепнула нерешительно.
– Да, да! – кивнула Катюшка, упругой походкой возвращаясь к рабочему столу. – Он сел в очень недурственный «фордик» и по-прежнему не сводит глаз с витрины. Иначе говоря, с тебя.
– А может, с тебя? – усомнилась суеверная Альбина, однако Катюшка со знанием дела покачала головой:
– Вот увидишь!
И Альбина в самом деле увидела: когда истек этот бесконечный час и они с Катюшкой вышли на улицу, нарочно решив обойти универмаг не дворами, как всегда, а с фасада, именно рядом с ней распахнулась дверца молочно-белого «Форда», именно на нее глянули ласковые карие глаза, именно ей было негромко сказано:
– Привет… Можно тебя подвезти?
Альбина растерялась. Его голос из теплой полутьмы салона звучал странно-интимно. Она не была избалована такими приглашениями, такими голосами… И до сих пор еще ныло на самом дне души воспоминание о том, как ее «подвезли» несколько лет назад. Тогда Альбина совсем недавно приехала в Москву и стояла на обочине дороги, поджидая тетю Галю, которая собиралась сходить с племянницей в милицию и оформить временную прописку. Наклонилась, дурочка-провинциалка, к открывшейся дверце «Волги», которая вдруг остановилась рядом. Два парня с невинным видом спрашивали, как проехать к какому-то там заводу, а Альбина попыталась их уверить, что завод этот вовсе не на Щелковской, а на Пресне.
Она и ахнуть не успела, как грубые руки втянули ее в машину – и та понеслась по шоссе под хохот довольнехоньких парней.
– Вы что, вы что? – бестолково закричала она и умолкла, увидев у самой своей щеки кривое лезвие ножа.
– Не шуми, – поморщился рыжий, сидевший рядом с Альбиной, и приобнял ее за плечи. – А то уйдешь вся полосатая. Кому это надо? Лучше ложись по-быстрому, ну?
Альбина от страха впала в какой-то полуобморочный ступор. Голос пропал, а нож, маячивший около щеки, отбивал малейшую попытку сопротивления.
«Перережут горло и выбросят на дорогу!» – эта мысль окончательно парализовала ее сознание и тело.
Не сводя глаз с ножа, она опрокинулась на сиденье, неумело растопырила колени.
– Что, любишь, когда тебя раздевают? – хмыкнул парень, отдавая нож приятелю, который перегнулся с переднего сиденья, внимательно наблюдая за происходящим. – А ну, закинь ногу на спинку! – И грубо рванул на Альбине трусики.
Легонькая хлопковая одежка распалась на два белых треугольничка. Помахав ими в воздухе, парень брезгливо искривил свое веснушчатое лицо и отбросил жалкие тряпочки.
«Как же я пойду без них?» – ужаснулась Альбина, а потом все тело ее пронзила боль. Она едва успела зажать рот ладонью и проглотить крик.
– Черт!.. – обиженно воскликнул рыжий, неуклюже привскакивая на колени и принимаясь отирать себя обрывками трусиков. – Да она целка оказалась!
– Повезло тебе, – меланхолически отозвался водитель. – В наше-то время… это не каждому так повезет!
– Блин! Да на хрен мне такое везение! – чуть не со слезами возопил насильник. – Я вон джинсы испачкал кровищей!
– Ну, без крови такие дела не делаются, – философски заметил водитель. – А штаны снять надо было, в штанах кто трахается?
– Хорошо, хоть «молнию» расстегнуть не забыл! – хохотал-заливался темноголовый, стриженный под нуль сидевший рядом с водителем. – Ой, не могу, держите меня четверо! Чтоб в Москве… посреди дороги… целку подобрать?! Ну, Толик, это только тебе так повезти могло!
– Чего регочешь, козел? – дрожащим голосом огрызнулся рыжий Толик, пихая Альбину так, что она почти скатилась с сиденья и замерла в нелепой позе, трясущимися руками пытаясь одернуть платье. – Кто же знал, что на обочине девочка стоять будет? И юбчонка на ней вся прозрачная была, я думал…
– Эй вы, ублюдки! – возопил вдруг водитель, придерживая руль одной рукой и полуооборачиваясь назад. – Хотите сказать, чехлы мне изгадили? Ну, увижу хоть одно пятнышко…
– Ты лучше на дорогу смотри, – предостерег бритый. – Не хватало еще из-за твоих чехлов врубиться тут!
Альбина осмелилась шевельнуться, встала на четвереньки – вдруг увидела около самого лица ручку на дверце. Не раздумывая, вцепилась в нее, нажала, метнулась всем телом вперед.
Что-то жестко чиркнуло по локтям, по коленям. Все гудело вокруг.
Свист, визг тормозов, хохот…
– Дура, задницу прикрой! – заорал кто-то хохочущим голосом.
В глазах мигала красная мгла. Альбина слепо ползла вперед, пока не уткнулась лицом во что-то мягкое, пыльно-прохладное.
Зелень… трава газона!
На четвереньках, с неожиданным проворством ринулась к темной разлапистой массе, маячившей впереди. Вломилась в нее, дрожащими руками отводя от лица какие-то хлесткие прутья. Да это же ветки. Ветки кустарника!
Тупо, упорно забивалась она в самую гущу неожиданного укрытия. Сжалась в комок, с трудом восстанавливая дыхание.
Вдруг, суматошно вскинувшись, выглянула.
Мимо изредка проносились по шоссе машины. У обочины пусто! Серая «Волга» исчезла!
Альбина опять нырнула в спасительную зеленую тень. И сразу колени и локти загорелись огнем. Конечно, все до мяса содрано. Сукровица наплывает на забитые грязью ссадины. И ползут по бедрам, внутри, ручейки крови…
Чуть не час отлеживалась тогда в кустах Альбина, будто раненое животное, боясь выйти – и собираясь с силами сделать это. Почему-то не было слез – ее изредка били сухие, мучительные рыдания, да и их она принуждена была глушить, смертельно боясь, что даже здесь, в этом пустынном месте, их может кто-то услышать… кто-то может узнать о том, что с ней случилось.
1 2 3 4 5 6