– На самом же деле «Илиада» описывает примерно две недели этой войны из последнего года осады. Агамемнон и Ахилл выбывают во время схватки за добычу: на сей раз это была рабыня, и Ахилл в гневе уходит – пусть, мол, греческая армия попробует без меня справиться. Оказывается, армия справляется не очень хорошо – троянцы под предводительством Гектора, сына царя, воспользовались капризом Ахилла и почти разбили греков. Ахилл отказывается что-либо делать, и его друг Патрокл, надев доспехи Ахилла, выходит на битву. Все думают, что это Ахилл, события принимают другой оборот, и для греков все идет прекрасно до тех пор, пока не появляется Гектор и не рассеивает заблуждение, убив Патрокла и забрав доспехи себе. – Луч фонарика метнулся по стене пещеры к следующей панели. На ней армии стояли по берегам большой реки, бросая через нее друг в друга копья, а за их спинами колесницы штурмовали укрепления. – Ахилл оказывается в затруднении. Он очень хочет поквитаться с Гектором, но у него нет доспехов. Тогда его мать, морская нимфа Фетида, приходит в кузницу Гефеста на Лемносе и просит сделать новые доспехи и оружие. Щит, несомненно, был самым важным предметом, но имелись еще и наголенники, нагрудник и шлем. Ахилл, должным образом экипированный, находит Гектора на поле боя, бьется с ним один на один и убивает его. Потом кладет тело на свою колесницу и возит по городу, пока царь Трои Приам, отец Гектора, не приходит к шатру Ахилла молить, чтобы ему отдали тело сына. Тут истории конец, а кто слушал – молодец. И стали они жить-поживать… Недолго, правда, и далеко не все.
– А я думал, Ахилла убили отравленной стрелой в пятку.
– Вообще, – заметил Рид, – это распространенное заблуждение. Ахиллесова пята – это миф.
– Это все – один сплошной миф, – раздраженно вставил Мьюр.
Рид рассердился:
– Я к чему веду? Я вам пытаюсь сказать, что пята Ахилла не есть часть первоначальной легенды. В самых ранних источниках нет никаких указаний, что он был поражен в пятку или что у него там было особо уязвимое место. В письменных сообщениях вы не найдете об этом ни слова – до первого века нашей эры, то есть лет через семьсот – восемьсот после Гомера. У Гомера нет истории о смерти Ахилла. «Илиада» заканчивается раньше, чем он умирает, а в «Одиссее» действие начинается некоторое время спустя.
– Ну если не Гомер, тогда кто же об этом рассказал?
Рид подался вперед:
– К концу классического периода Гомер стал главным столпом греческой цивилизации. Его поэмы были словно слитые воедино Библия, Шекспир и легенды о короле Артуре. Но Гомер ничего не придумывал – он адаптировал для своей поэзии бытовавшие легенды. Устные рассказы и народные предания, мифы и легенды о Трое уже существовали, повторяя друг друга и противореча друг другу. Сначала интерпретация Гомера была лишь одной из многих. Постепенно она стала самой популярной, а затем и официальной. Такова была сила его поэтического слова. Но ведь и остальные версии остались, иначе в поэмах Гомера никакого смысла бы не было. Существовало немало и других поэтов, писателей, драматургов, избравших своей темой Троянскую войну: Софокл, Эсхил, Вергилий, не говоря уже про Шекспира, Теннисона, Чосера… Этот список практически бесконечен, потому что его продолжают и по сей день, хотя прошло уже более двух с половиной тысяч лет с тех пор, как Гомер взялся за перо.
– Так что же случилось с Ахиллом?
– Традиционно считается, что его убил Парис, может быть выстрелив из лука ему в ногу во время битвы у ворот Трои. Согласно краткому изложению истории в «Одиссее», греки сожгли его тело и похоронили пепел в золотой урне где-то у входа в Дарданеллы.
Холм большой и прекрасный насыпали мы над костями, –
Все мы, могучее войско ахейских сынов копьеборных, –
Над Геллеспонтом широким, на мысе, вдающемся в море,
Так, чтобы издали с моря все люди могли его видеть,
Все – и живущие ныне, и те, кто позднее родится.
Грант взглянул на профессора:
– Это правда? И могила все еще там?
– На берегах Босфора много могильных курганов, – ответила Марина. – Археологи занимались там раскопками, но ни разу не нашли ничего стоящего. Щита точно не было.
– И потом, – добавил Рид, – кремация характерна для железного века. Микенцы в Трое хоронили своих мертвых в могилах. В поэме – явный анахронизм.
Мьюр поднялся.
– Анахронизм? Черт возьми, это все один сплошной дурацкий анахронизм. Мы пытаемся найти вещь государственного значения, а вы меня тут кормите сказочками да рассказами о привидениях, придуманными три тысячи лет назад. Какое это, черт возьми, имеет значение, был ли Ахилл застрелен в пятку или в голову и сожгли его после этого или похоронили? Ведь его не существовало!
– Кто-то же существовал, – упрямо ответил Рид. – Может быть, его звали не Ахилл, и его пятка, скорее всего, была не более уязвима, чем все остальные части тела, и я сомневаюсь, что его мать была морской нимфой, но кто-то точно существовал. Если кузнецы на Лемносе выковали такой щит, кто-то его взял. Человек необычный, достойный пользоваться бесценным, священным доспехом. Человек, о котором слагали легенды, пусть даже со временем эти легенды все исказили и перепутали. Но этот человек оставил заметный след в истории.
– В истории? Я думал, мы говорим о литературе. Это же мифы.
– Сто лет назад все были уверены, что и Троянская война – чистейший миф. Полностью выдуманная история. А потом Шлиман начал раскопки. Он не делал неудачных попыток, не тратил годы на поиск места, а отправился прямо в Трою и взялся за лопату. А потом поехал в Микены, столицу царя Агамемнона, и сделал то же самое.
Грант поерзал.
– Откуда он знал, куда ехать?
– Все знали. – Рид вышел в центр зала. Свет газового пламени словно окутывал его со всех сторон. – Это и есть самое удивительное. Люди всегда об этом знали. У нас остались путеводители двухтысячелетней давности, которые описывают эти места для тогдашних туристов. Мы просто потеряли веру в то, что эти рассказы – правда. А Шлиман верил.
Мьюр загасил свою сигарету об алтарь и бросил ее в отверстие с огнем.
– Хорошо, – начал он насмешливо и недоверчиво. – И что вы хотите, чтобы я сделал? Поехал в Турцию и вскопал там каждый холм, чтобы посмотреть, не найдется ли какой-нибудь щит?
– Это не нужно. – Голос Рида смягчился. – Если истории правдивы, щит не там.
– Вы же говорили, что Ахилла похоронили в Трое.
– Да. Но его доспехи – нет. Слишком они высоко ценились. Греки провели состязание, чтобы выяснить, кому они достанутся, и Одиссей его выиграл.
– О господи, так это еще не конец? И что он с ними сделал?
– Никто не знает. И здесь щит Ахилла полностью выпадает из легенды. Одиссей-то, конечно, нет – его десятилетнее возвращение на Итаку стало сюжетом «Одиссеи», но, насколько мне известно, о доспехах Ахилла нигде больше в «Одиссее» не говорится, только коротко упоминается о том, что Одиссей завоевал их в состязании. А сам Одиссей по дороге домой столько раз попадал в кораблекрушения, что вряд ли довез эти доспехи до Итаки.
Мьюр открыл свой портсигар из слоновой кости, пошарил внутри, но там уже ничего не осталось. Он поднял глаза и встретился взглядом с Ридом:
– Давайте уже всю эту белиберду опустим. У вас есть какие-нибудь наметки, где можно найти этот щит, или мне можно отправлять в Лондон телеграмму о том, что охота окончена?
Рид и Мьюр какое-то время пристально смотрели друг на друга.
– Я не знаю, где щит.
Портсигар защелкнулся. Мьюр повернулся, чтобы уйти.
– Но я знаю, где бы я стал его искать.
Глава четырнадцатая
Глифада, Афины. Через два дня
Было ясное весеннее утро. Подножия гор, окружавших город, зеленели после зимних дождей, а снег на вершинах все еще сиял, будто мрамор. Грант и остальные сидели на террасе отеля, обращенной в сторону моря, между горами и мерцающей водой, между зимой и летом, между прошлым и… кто знает чем. Сейчас Грант об этом нисколько не беспокоился. Ему казалось, что последнюю неделю он провел в темноте – ночные паромы, морские пещеры, тесные тоннели и каменные мешки. И сейчас ему очень нравилось сидеть на солнышке со стаканом холодного пива в руке.
Этой Греции он раньше не видел – Греции денежной, Греции среднего класса, далекой от убогих домишек и рыбацких деревень, к которым он привык. Набережную украшали изящные виллы, построенные в начале века, трамвайные пути на эспланаде прятались под толстыми пальмами, а причалы у самого отеля были заполнены стройными яхтами. Здесь можно было почти забыть о гражданской войне, которая по-прежнему шла в стране.
Рид, сидевший напротив Гранта, отпил чаю.
– Нам придется вернуться к самому началу.
Профессор развернул носовой платок, вынул глиняную табличку и положил на середину стола. Грант не мог не изумляться, видя, что после всех приключений она все еще цела.
– Кажется, все началось, когда Пембертон ее нашел. Думаю, во-первых, следует задать вопрос, откуда она взялась.
Марина поставила свой напиток и, взяв табличку, стала водить по ней пальцем, словно читая надписи так, как это делают слепые.
– Может быть, он нашел ее на Крите, но, я думаю, это произошло здесь. Кажется, вернувшись из своей последней поездки в Афины, он был очень взволнован.
– Верно. – Нетерпение в голосе Рида едва ощущалось. – Но где эта табличка была сделана? Ведь ее где-то выкопали. Таблички с линейным письмом Б находили по всему Криту, а также на месте микенских поселений на материке, но в Афинах они никогда не появлялись. Думаю, версию о том, что Пембертон стянул ее из музея, можно не рассматривать. Либо кто-то ему дал ее, либо он нашел ее в одном из магазинчиков, торгующих древностями. А сейчас…
Он замолчал и нахмурился от рева двигателей – над их головами низко пролетел маленький гидросамолет. Над морем он резко пошел на снижение, подпрыгнул и заскакал на волнах, окруженный тучами брызг. Наверное, подумал Грант, это наследник какой-нибудь судоходной компании пускает пыль в глаза своей девушке.
– Разве это имеет значение? – Мьюр выпустил дым через ноздри. – У нас есть табличка, вот что действительно важно. Если вам удастся наконец прочитать, что на ней написано, может быть, это для чего-нибудь и пригодится.
– Если бы вы оставили меня в покое – там, в Оксфорде, я бы, может, чего-нибудь и добился. Чем тащить меня сюда, чтобы тут в меня стреляли, пытались похитить и таскали с одного края Эгейского моря на другой. – Рид сердито смотрел на него поверх чашки. Гидросамолет подруливал к причалу в бухте. – Но я хотел сказать вам, что, даже если бы я расшифровал это линейное письмо и даже если бы текст указал путь к щиту, дальше бы мы не продвинулись. – Он поднял табличку и указал на зазубренный край, где она была обломлена. – Мы бы все равно застряли на полпути, нравится вам это или нет.
– Вы хотите сказать, где-то должны быть другие? – Мьюр стукнул своей чашкой по столу. – И как нам, черт возьми, узнать?
– Узнав, откуда появилась эта. – Рид положил табличку и прикрыл ее салфеткой, чтобы спрятать от любопытных взглядов других посетителей. – Столь важный предмет не мог проваляться на чердаке век-другой. Я предполагаю, что ее нашли на раскопках незадолго до того, как она попала к Пембертону, где-то перед войной. Времена были беспокойные, и неудивительно, что ее никто не заметил, а возможно, она сразу попала на черный рынок.
Грант наморщил лоб:
– Но ведь может же быть, что ее обнаружили случайно. Крестьянин, например, когда пахал свое поле, ну или что-то в том же духе. Гробокопатели…
– Вряд ли. Все таблички с подобными надписями, которые нам известны, появились не случайно. Что бы там ни было на них написано, они были весьма недешевыми, эксклюзивными игрушками. Их находили только в дворцовых комплексах, да и то после долгих раскопок. – Рид повернулся к Марине. – Я был бы вам признателен, если бы вы обратились в Министерство культуры. Узнали бы, кто брал разрешение на раскопки в тысяча девятьсот сороковом и сорок первом годах. Полмира тогда уже воевало, так что разрешений вряд ли было много.
Он поднялся и взял завернутую в салфетку табличку.
– Куда вы с ней собрались? – с подозрением спросил Мьюр.
– К себе в номер, а потом в библиотеку.
– Я иду с вами. – Марина вскочила, и они с Ридом вошли в гостиницу.
Грант, взболтнув остатки пива в стакане, допил его. Мьюр, полуобернувшись, через плечо наблюдал за тем, как швартуется гидросамолет. Высокий мужчина в белых брюках и белой рубашке с открытым воротом выпрыгнул из кабины и начал оживленно разговаривать о чем-то со служителями на причале.
– Тебе лучше пойти с Ридом, – сказал Мьюр, повернувшись к Гранту. – В Афинах небось полно красных. Не хотелось бы, чтобы наш профессор попал в дурные руки. И купи себе костюм, а то сейчас ты выглядишь, словно какой-то оборванец.
Грант решил не обращать внимания на оскорбление.
– Ты что, действительно считаешь, что он это сделает? Разберется с линейным письмом Б?
Мьюр мрачно глянул на Гранта и ответил, тщательно взвешивая слова:
– Во время войны он занимался расшифровкой для нас. Тогда я с ним и познакомился. Кстати, это секретная информация. Может быть, он и выглядит как персонаж комической оперы Гилберта и Салливана, но он человек потрясающий. Шифр венгерского Министерства иностранных дел он расколол всего за три дня.
– Трудный был шифр?
Мьюр саркастически рассмеялся:
– Понятия не имею. Дело в том, что по-венгерски он не говорит.
Грант догнал Марину и Рида на улице, и все вместе они поехали на трамвае в центр Афин. Марина заколола волосы и сменила армейскую форму на простое голубое платье, зауженное в талии. Она сидела ровно, сдвинув колени, положив на них сумочку, – просто молодая женщина, которая едет за покупками или в кино.
Рид смотрел в окно на город. Мимо них проехал открытый грузовик, полный вооруженных солдат, и женщины с мрачными лицами стали уводить детей с дороги. Во всей остальной Европе война, может быть, и закончилась, но скрытая жестокость гражданской войны в Греции проступала повсюду.
– Кто такой Шлиман? – спросил Грант, вспомнив, что рассказывал Рид в пещере.
Удивленный Рид поднял голову:
– Шлиман? Археолог. Вообще-то очень известный. Именно он основал археологию и развивал ее в ходе своих работ.
– Это не все, что он сделал, – надула губки Марина.
– Кажется, вы говорили, что это он нашел Трою.
– Наверное, Марина хочет напомнить нам про его… м-м… энтузиазм. Как я говорил, Шлиман верил в то, что Гомер говорил правду. Романтик! А еще Шлиман очень любил быть в центре внимания. Возможно, преподнося свои открытия, он не избежал театральности.
– Ходили слухи, что половину из найденных сокровищ он сам себе подбросил, – фыркнула Марина.
Рид неопределенно махнул рукой:
– Все это мелочи. Он же не мог подкинуть циклопические стены Трои или Львиные ворота в Микенах. Можно не одобрять его приемы работы и обсуждать его толкования, но нельзя не признавать его достижения. Он вывел Троянскую войну из области мифов и обеспечил ей надежное место в реальном мире.
Грант посмотрел на него:
– Но если Шлиман доказал, что эти истории – правда, почему вы повторяете, что это сказки?
Рид смущенно улыбнулся:
– Я верил так же сильно, как и Шлиман. Или нет, я стал отступником. – Его глаза стали отрешенными. – Я однажды с ним встречался. Мне было десять лет. Он читал лекцию для публики в Королевском географическом обществе, и отец взял меня с собой. Мы поехали на поезде, а на вокзале Пэддингтон отец купил мне лимонное мороженое. Забавно, какие вещи запоминаются. Так вот, Шлиман устроил потрясающее представление. В этом своем рабочем балахоне, с немецким акцентом – просто Алан Квотермейн пополам с капитаном Немо. Час пролетел незаметно, словно ты летом после обеда перелистываешь любимую книгу, читая самые интересные отрывки. Но только тут все было правдой. В тот вечер я решил, что стану таким, как Шлиман.
– И что произошло?
– Я вырос. – Рид грустно вздохнул. – Поступил в Оксфорд и остался в университете. Мне казалось, что это самое лучшее место для молодого человека, который любит классическую филологию. Но Оксфорд потихоньку высосал из меня всю любовь. Нельзя провести жизнь, просто греясь в лучах сияния Гомера. Надо заниматься исследовательской работой, анализировать, толковать. И чем пристальнее вглядываешься, тем дальше оказываешься. Первый эмоциональный порыв расщепляется на совершенно рациональные компоненты, которые в свою очередь расщепляются на все более мелкие, и так далее. Все равно что препарировать любимую собаку, чтобы разобраться, почему ты ее так любишь. Когда заканчиваешь, от любви уже ничего не остается. – Рид вытер лицо носовым платком. В битком набитом трамвае было жарко, и у него на лбу выступили бисеринки пота. – А потом, что бы там Шлиман ни нашел в действительности, одно дело – развалины нескольких укреплений на холмах, пусть даже они возбуждают воображение, и совсем другое – заявление о том, что Гомер описал все так, как оно было на самом деле.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37
– А я думал, Ахилла убили отравленной стрелой в пятку.
– Вообще, – заметил Рид, – это распространенное заблуждение. Ахиллесова пята – это миф.
– Это все – один сплошной миф, – раздраженно вставил Мьюр.
Рид рассердился:
– Я к чему веду? Я вам пытаюсь сказать, что пята Ахилла не есть часть первоначальной легенды. В самых ранних источниках нет никаких указаний, что он был поражен в пятку или что у него там было особо уязвимое место. В письменных сообщениях вы не найдете об этом ни слова – до первого века нашей эры, то есть лет через семьсот – восемьсот после Гомера. У Гомера нет истории о смерти Ахилла. «Илиада» заканчивается раньше, чем он умирает, а в «Одиссее» действие начинается некоторое время спустя.
– Ну если не Гомер, тогда кто же об этом рассказал?
Рид подался вперед:
– К концу классического периода Гомер стал главным столпом греческой цивилизации. Его поэмы были словно слитые воедино Библия, Шекспир и легенды о короле Артуре. Но Гомер ничего не придумывал – он адаптировал для своей поэзии бытовавшие легенды. Устные рассказы и народные предания, мифы и легенды о Трое уже существовали, повторяя друг друга и противореча друг другу. Сначала интерпретация Гомера была лишь одной из многих. Постепенно она стала самой популярной, а затем и официальной. Такова была сила его поэтического слова. Но ведь и остальные версии остались, иначе в поэмах Гомера никакого смысла бы не было. Существовало немало и других поэтов, писателей, драматургов, избравших своей темой Троянскую войну: Софокл, Эсхил, Вергилий, не говоря уже про Шекспира, Теннисона, Чосера… Этот список практически бесконечен, потому что его продолжают и по сей день, хотя прошло уже более двух с половиной тысяч лет с тех пор, как Гомер взялся за перо.
– Так что же случилось с Ахиллом?
– Традиционно считается, что его убил Парис, может быть выстрелив из лука ему в ногу во время битвы у ворот Трои. Согласно краткому изложению истории в «Одиссее», греки сожгли его тело и похоронили пепел в золотой урне где-то у входа в Дарданеллы.
Холм большой и прекрасный насыпали мы над костями, –
Все мы, могучее войско ахейских сынов копьеборных, –
Над Геллеспонтом широким, на мысе, вдающемся в море,
Так, чтобы издали с моря все люди могли его видеть,
Все – и живущие ныне, и те, кто позднее родится.
Грант взглянул на профессора:
– Это правда? И могила все еще там?
– На берегах Босфора много могильных курганов, – ответила Марина. – Археологи занимались там раскопками, но ни разу не нашли ничего стоящего. Щита точно не было.
– И потом, – добавил Рид, – кремация характерна для железного века. Микенцы в Трое хоронили своих мертвых в могилах. В поэме – явный анахронизм.
Мьюр поднялся.
– Анахронизм? Черт возьми, это все один сплошной дурацкий анахронизм. Мы пытаемся найти вещь государственного значения, а вы меня тут кормите сказочками да рассказами о привидениях, придуманными три тысячи лет назад. Какое это, черт возьми, имеет значение, был ли Ахилл застрелен в пятку или в голову и сожгли его после этого или похоронили? Ведь его не существовало!
– Кто-то же существовал, – упрямо ответил Рид. – Может быть, его звали не Ахилл, и его пятка, скорее всего, была не более уязвима, чем все остальные части тела, и я сомневаюсь, что его мать была морской нимфой, но кто-то точно существовал. Если кузнецы на Лемносе выковали такой щит, кто-то его взял. Человек необычный, достойный пользоваться бесценным, священным доспехом. Человек, о котором слагали легенды, пусть даже со временем эти легенды все исказили и перепутали. Но этот человек оставил заметный след в истории.
– В истории? Я думал, мы говорим о литературе. Это же мифы.
– Сто лет назад все были уверены, что и Троянская война – чистейший миф. Полностью выдуманная история. А потом Шлиман начал раскопки. Он не делал неудачных попыток, не тратил годы на поиск места, а отправился прямо в Трою и взялся за лопату. А потом поехал в Микены, столицу царя Агамемнона, и сделал то же самое.
Грант поерзал.
– Откуда он знал, куда ехать?
– Все знали. – Рид вышел в центр зала. Свет газового пламени словно окутывал его со всех сторон. – Это и есть самое удивительное. Люди всегда об этом знали. У нас остались путеводители двухтысячелетней давности, которые описывают эти места для тогдашних туристов. Мы просто потеряли веру в то, что эти рассказы – правда. А Шлиман верил.
Мьюр загасил свою сигарету об алтарь и бросил ее в отверстие с огнем.
– Хорошо, – начал он насмешливо и недоверчиво. – И что вы хотите, чтобы я сделал? Поехал в Турцию и вскопал там каждый холм, чтобы посмотреть, не найдется ли какой-нибудь щит?
– Это не нужно. – Голос Рида смягчился. – Если истории правдивы, щит не там.
– Вы же говорили, что Ахилла похоронили в Трое.
– Да. Но его доспехи – нет. Слишком они высоко ценились. Греки провели состязание, чтобы выяснить, кому они достанутся, и Одиссей его выиграл.
– О господи, так это еще не конец? И что он с ними сделал?
– Никто не знает. И здесь щит Ахилла полностью выпадает из легенды. Одиссей-то, конечно, нет – его десятилетнее возвращение на Итаку стало сюжетом «Одиссеи», но, насколько мне известно, о доспехах Ахилла нигде больше в «Одиссее» не говорится, только коротко упоминается о том, что Одиссей завоевал их в состязании. А сам Одиссей по дороге домой столько раз попадал в кораблекрушения, что вряд ли довез эти доспехи до Итаки.
Мьюр открыл свой портсигар из слоновой кости, пошарил внутри, но там уже ничего не осталось. Он поднял глаза и встретился взглядом с Ридом:
– Давайте уже всю эту белиберду опустим. У вас есть какие-нибудь наметки, где можно найти этот щит, или мне можно отправлять в Лондон телеграмму о том, что охота окончена?
Рид и Мьюр какое-то время пристально смотрели друг на друга.
– Я не знаю, где щит.
Портсигар защелкнулся. Мьюр повернулся, чтобы уйти.
– Но я знаю, где бы я стал его искать.
Глава четырнадцатая
Глифада, Афины. Через два дня
Было ясное весеннее утро. Подножия гор, окружавших город, зеленели после зимних дождей, а снег на вершинах все еще сиял, будто мрамор. Грант и остальные сидели на террасе отеля, обращенной в сторону моря, между горами и мерцающей водой, между зимой и летом, между прошлым и… кто знает чем. Сейчас Грант об этом нисколько не беспокоился. Ему казалось, что последнюю неделю он провел в темноте – ночные паромы, морские пещеры, тесные тоннели и каменные мешки. И сейчас ему очень нравилось сидеть на солнышке со стаканом холодного пива в руке.
Этой Греции он раньше не видел – Греции денежной, Греции среднего класса, далекой от убогих домишек и рыбацких деревень, к которым он привык. Набережную украшали изящные виллы, построенные в начале века, трамвайные пути на эспланаде прятались под толстыми пальмами, а причалы у самого отеля были заполнены стройными яхтами. Здесь можно было почти забыть о гражданской войне, которая по-прежнему шла в стране.
Рид, сидевший напротив Гранта, отпил чаю.
– Нам придется вернуться к самому началу.
Профессор развернул носовой платок, вынул глиняную табличку и положил на середину стола. Грант не мог не изумляться, видя, что после всех приключений она все еще цела.
– Кажется, все началось, когда Пембертон ее нашел. Думаю, во-первых, следует задать вопрос, откуда она взялась.
Марина поставила свой напиток и, взяв табличку, стала водить по ней пальцем, словно читая надписи так, как это делают слепые.
– Может быть, он нашел ее на Крите, но, я думаю, это произошло здесь. Кажется, вернувшись из своей последней поездки в Афины, он был очень взволнован.
– Верно. – Нетерпение в голосе Рида едва ощущалось. – Но где эта табличка была сделана? Ведь ее где-то выкопали. Таблички с линейным письмом Б находили по всему Криту, а также на месте микенских поселений на материке, но в Афинах они никогда не появлялись. Думаю, версию о том, что Пембертон стянул ее из музея, можно не рассматривать. Либо кто-то ему дал ее, либо он нашел ее в одном из магазинчиков, торгующих древностями. А сейчас…
Он замолчал и нахмурился от рева двигателей – над их головами низко пролетел маленький гидросамолет. Над морем он резко пошел на снижение, подпрыгнул и заскакал на волнах, окруженный тучами брызг. Наверное, подумал Грант, это наследник какой-нибудь судоходной компании пускает пыль в глаза своей девушке.
– Разве это имеет значение? – Мьюр выпустил дым через ноздри. – У нас есть табличка, вот что действительно важно. Если вам удастся наконец прочитать, что на ней написано, может быть, это для чего-нибудь и пригодится.
– Если бы вы оставили меня в покое – там, в Оксфорде, я бы, может, чего-нибудь и добился. Чем тащить меня сюда, чтобы тут в меня стреляли, пытались похитить и таскали с одного края Эгейского моря на другой. – Рид сердито смотрел на него поверх чашки. Гидросамолет подруливал к причалу в бухте. – Но я хотел сказать вам, что, даже если бы я расшифровал это линейное письмо и даже если бы текст указал путь к щиту, дальше бы мы не продвинулись. – Он поднял табличку и указал на зазубренный край, где она была обломлена. – Мы бы все равно застряли на полпути, нравится вам это или нет.
– Вы хотите сказать, где-то должны быть другие? – Мьюр стукнул своей чашкой по столу. – И как нам, черт возьми, узнать?
– Узнав, откуда появилась эта. – Рид положил табличку и прикрыл ее салфеткой, чтобы спрятать от любопытных взглядов других посетителей. – Столь важный предмет не мог проваляться на чердаке век-другой. Я предполагаю, что ее нашли на раскопках незадолго до того, как она попала к Пембертону, где-то перед войной. Времена были беспокойные, и неудивительно, что ее никто не заметил, а возможно, она сразу попала на черный рынок.
Грант наморщил лоб:
– Но ведь может же быть, что ее обнаружили случайно. Крестьянин, например, когда пахал свое поле, ну или что-то в том же духе. Гробокопатели…
– Вряд ли. Все таблички с подобными надписями, которые нам известны, появились не случайно. Что бы там ни было на них написано, они были весьма недешевыми, эксклюзивными игрушками. Их находили только в дворцовых комплексах, да и то после долгих раскопок. – Рид повернулся к Марине. – Я был бы вам признателен, если бы вы обратились в Министерство культуры. Узнали бы, кто брал разрешение на раскопки в тысяча девятьсот сороковом и сорок первом годах. Полмира тогда уже воевало, так что разрешений вряд ли было много.
Он поднялся и взял завернутую в салфетку табличку.
– Куда вы с ней собрались? – с подозрением спросил Мьюр.
– К себе в номер, а потом в библиотеку.
– Я иду с вами. – Марина вскочила, и они с Ридом вошли в гостиницу.
Грант, взболтнув остатки пива в стакане, допил его. Мьюр, полуобернувшись, через плечо наблюдал за тем, как швартуется гидросамолет. Высокий мужчина в белых брюках и белой рубашке с открытым воротом выпрыгнул из кабины и начал оживленно разговаривать о чем-то со служителями на причале.
– Тебе лучше пойти с Ридом, – сказал Мьюр, повернувшись к Гранту. – В Афинах небось полно красных. Не хотелось бы, чтобы наш профессор попал в дурные руки. И купи себе костюм, а то сейчас ты выглядишь, словно какой-то оборванец.
Грант решил не обращать внимания на оскорбление.
– Ты что, действительно считаешь, что он это сделает? Разберется с линейным письмом Б?
Мьюр мрачно глянул на Гранта и ответил, тщательно взвешивая слова:
– Во время войны он занимался расшифровкой для нас. Тогда я с ним и познакомился. Кстати, это секретная информация. Может быть, он и выглядит как персонаж комической оперы Гилберта и Салливана, но он человек потрясающий. Шифр венгерского Министерства иностранных дел он расколол всего за три дня.
– Трудный был шифр?
Мьюр саркастически рассмеялся:
– Понятия не имею. Дело в том, что по-венгерски он не говорит.
Грант догнал Марину и Рида на улице, и все вместе они поехали на трамвае в центр Афин. Марина заколола волосы и сменила армейскую форму на простое голубое платье, зауженное в талии. Она сидела ровно, сдвинув колени, положив на них сумочку, – просто молодая женщина, которая едет за покупками или в кино.
Рид смотрел в окно на город. Мимо них проехал открытый грузовик, полный вооруженных солдат, и женщины с мрачными лицами стали уводить детей с дороги. Во всей остальной Европе война, может быть, и закончилась, но скрытая жестокость гражданской войны в Греции проступала повсюду.
– Кто такой Шлиман? – спросил Грант, вспомнив, что рассказывал Рид в пещере.
Удивленный Рид поднял голову:
– Шлиман? Археолог. Вообще-то очень известный. Именно он основал археологию и развивал ее в ходе своих работ.
– Это не все, что он сделал, – надула губки Марина.
– Кажется, вы говорили, что это он нашел Трою.
– Наверное, Марина хочет напомнить нам про его… м-м… энтузиазм. Как я говорил, Шлиман верил в то, что Гомер говорил правду. Романтик! А еще Шлиман очень любил быть в центре внимания. Возможно, преподнося свои открытия, он не избежал театральности.
– Ходили слухи, что половину из найденных сокровищ он сам себе подбросил, – фыркнула Марина.
Рид неопределенно махнул рукой:
– Все это мелочи. Он же не мог подкинуть циклопические стены Трои или Львиные ворота в Микенах. Можно не одобрять его приемы работы и обсуждать его толкования, но нельзя не признавать его достижения. Он вывел Троянскую войну из области мифов и обеспечил ей надежное место в реальном мире.
Грант посмотрел на него:
– Но если Шлиман доказал, что эти истории – правда, почему вы повторяете, что это сказки?
Рид смущенно улыбнулся:
– Я верил так же сильно, как и Шлиман. Или нет, я стал отступником. – Его глаза стали отрешенными. – Я однажды с ним встречался. Мне было десять лет. Он читал лекцию для публики в Королевском географическом обществе, и отец взял меня с собой. Мы поехали на поезде, а на вокзале Пэддингтон отец купил мне лимонное мороженое. Забавно, какие вещи запоминаются. Так вот, Шлиман устроил потрясающее представление. В этом своем рабочем балахоне, с немецким акцентом – просто Алан Квотермейн пополам с капитаном Немо. Час пролетел незаметно, словно ты летом после обеда перелистываешь любимую книгу, читая самые интересные отрывки. Но только тут все было правдой. В тот вечер я решил, что стану таким, как Шлиман.
– И что произошло?
– Я вырос. – Рид грустно вздохнул. – Поступил в Оксфорд и остался в университете. Мне казалось, что это самое лучшее место для молодого человека, который любит классическую филологию. Но Оксфорд потихоньку высосал из меня всю любовь. Нельзя провести жизнь, просто греясь в лучах сияния Гомера. Надо заниматься исследовательской работой, анализировать, толковать. И чем пристальнее вглядываешься, тем дальше оказываешься. Первый эмоциональный порыв расщепляется на совершенно рациональные компоненты, которые в свою очередь расщепляются на все более мелкие, и так далее. Все равно что препарировать любимую собаку, чтобы разобраться, почему ты ее так любишь. Когда заканчиваешь, от любви уже ничего не остается. – Рид вытер лицо носовым платком. В битком набитом трамвае было жарко, и у него на лбу выступили бисеринки пота. – А потом, что бы там Шлиман ни нашел в действительности, одно дело – развалины нескольких укреплений на холмах, пусть даже они возбуждают воображение, и совсем другое – заявление о том, что Гомер описал все так, как оно было на самом деле.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37