Объяснение этого факта лежало на поверхности — очень трудна была дешифровка писем.
Болль предположил, что переписка не закончилась 2 декабря 1598 года, но продолжалась и в те месяцы 1599 года, когда Бончани, по общему мнению, перестал писать. Дежарден просто не стал публиковать эти донесения. Боллю с большим трудом удалось расшифровать часть документов, и результаты своих исследований он опубликовал в 1955 году в маленькой книжке, озаглавленной «Pourquoi tuer Gabrielle d'Estr?es?». Это очень странное, наспех составленное сочинение, которое столь же поспешно отнесли в какую-то флорентийскую типографию. Болль был одержим совершенно ошибочным допущением. Примечательно, что он тщился доказать, что герцогиня пала жертвой заговора, хотя он сам нашел источник, неопровержимо доказывавший, что в тот момент никому было не нужно покушение на жизнь Габриэль.
— Что это за источник? — поинтересовался Кошинский.
Я вытащил из сумки пачку своих записей, положил ее на стол, отобрал нужные листы и протянул их Кошинскому.
— Вот смотрите. Болль цитирует одно письмо Бончани, из которого с полной очевидностью вытекает, что агент еще 9 марта 1599 года, то есть через неделю после банкета, нисколько не сомневался в том, что Наварра женится на принцессе Марии. Читайте, что написал Бончани из Парижа во Флоренцию девятого марта 1599 года.
Кошинский нетерпеливо склонился над листом. Посмотрел на него, а потом перевел взгляд на великолепный пейзаж, расстилавшийся за окном. Я мог бы рассказать ему содержание наизусть, настолько часто я перечитывал его в последние дни.
«Бончани
Его Превосходительству Великому герцогу Тосканскому.
Mediceo Filza4613 (не опубликовано)
Сегодня утром я был у господина де Рони по поводу письма, которое он написал Вашему Высочеству. Там я встретил одного секретаря, который сообщил мне новость, о которой я уже знал от господина Виллеруа, то есть о содержании того письма, которое было отправлено господину де Силлери. Последний должен узнать у кардинала Флорентийского и кардинала Оссатского, склонен ли Папа удовлетворить притязания короля. В случае если Папа из страха вызвать гнев испанцев не готов уладить дело, то сам король мог бы, опасаясь за свою репутацию, не настаивать на официальном уведомлении, но хотел бы тем не менее узнать, каким образом он мог бы жениться на принцессе. Он желал бы также, чтобы кардинал обсудил это дело с Вашим Высочеством. Я вновь обсудил с господином де Рони вопрос о приданом. Он сказал мне, что весь к услугам Вашего Высочества. Он также просил меня уверить в своих письмах принцессу в том, что он был и остается преданным и искренним ее слугой. Он добавил также, что король весьма доволен моей службой Вашему Высочеству, и спрашивал Рони, нет ли у него намерения поручить мне организацию приезда принцессы во Францию. Рони ответил, что не имеет по этому поводу мнения, но передаст сведения. В связи с этим я ответил, что сделаю то, что Вашему Высочеству будет угодно приказать, и выполню то поручение, какое вам будет угодно дать, поскольку вы мой господин…»
Должно быть, Кошинский не один раз прочитал выписку, пока до него дошел ее смысл.
— Это невероятно, — сказал он наконец. Я откинулся на спинку стула. Кошинский покачал головой.
— Второго марта он обещает Габриэль жениться на ней, а неделю спустя обсуждает приданое Марии Медичи.
— Разве это не так? Второго марта состоялся банкет, на котором король официально объявил о свадьбе. Инцидент с картиной, о котором идет в речь в рукописи, в донесении Бончани вообще не упоминается. Но свидетельства о происшедшем в день банкета имеются. Сохранились и пасквильные стихи, они исторически достоверны. Неделю спустя Бончани сообщает во Флоренцию о своих переговорах относительно приданого Марии Медичи и далее утверждает, что Рони по поручению короля хотел узнать, сможет ли Бончани по прибытии принцессы во Францию сопровождать ее. Здесь, во французском оригинале, это было написано черным по белому: «Il а ajout? que le Roi est satisfait que j'aie bien servi Votre Altesse, et lui a demand? s'il croyait que je dusse rester en France avec la Princesse». Еще одно доказательство, говорящее против заговора. Фердинанд вздохнул с облегчением. Какое ему теперь дело до возлюбленной короля, если тот ведет переговоры о приданом Марии? Однако в действительности это еще не доказательство. Быть может, переговоры были всего лишь отвлекающим маневром Наварры, чтобы ускорить развод. Кто знает?
Кошинский удивленно смотрел перед собой. Он задумался, потом снова посмотрел на лист, лежавший перед ним на столе, раздавил в пепельнице сигарету и вдруг рассмеялся.
— Значит, все-таки это действительно Габриэль заказала Виньяку картину. Она все время догадывалась о том, что Наварра ее обманывает. Скандал во время банкета и представление с картинами служили только одной цели — оказать на короля давление с тем, чтобы вырвать у него обещание жениться, обещание, от которого он потом не смог бы отказаться.
— Да, — согласился я, — скорее всего так и было, и Морштадт подводил свою книгу именно к такому выводу. Но он не смог найти доказательств своей теории. Как историку она не доставила ему ничего, кроме головной боли, и в конце концов он не отважился вступить со своими коллегами в конфронтацию, представив им такой смелый, но недоказуемый набросок. Рукопись так и осталась в ящике стола.
— Да и кроме того, Генрих IV прославился не только в истории. Он был любимым королем, и французские коллеги наверняка приняли бы в штыки теорию Морштадта.
— Положение, в котором оказался Наварра, — возразил я, — не оставляло ему иного выбора. История с Генриеттой д'Антраг очень сильна. Но судьба Габриэль была предрешена, он не мог ее изменить. Что он должен был делать? Он ни в коем случае не смел на ней жениться. Но у него не хватило мужества прямо сказать ей правду. Он действительно любил ее сверх всякой меры. Но что значат чувства, когда речь идет о судьбе целого королевства? И кто была Габриэль? Очаровательная молодая женщина, которую ее семья и влюбленный король бросили в водоворот политики великих держав. Она сыграла свою роль, сыграла насколько смогла хорошо. Когда она почувствовала, какой оборот приняло дело, она ушла из жизни. Никто не оплакивал ее. Может быть, Наварра, но и то недолго, как можно в этом убедиться.
— Печальная история.
— Да, но это еще не конец.
— Вот как?
— Обманута была не только Габриэль. Обманут был также художник. Виньяк.
— Скажите мне, он что, действительно существовал?
— Действительно ли его звали Виньяк, я, конечно, не знаю. Все, что от него осталось, это его последняя картина, портрет, который находится в Лувре. Но разве в этой картине не прочитываются с первого взгляда все взаимосвязи, о которых мы говорили? Разве не выглядит дело так, словно в этом полотне обманутый художник собрал воедино все те мотивы, которые привели в итоге к загадочному концу герцогини? Каково было его положение, после того, как ему пришлось бежать из Парижа? Можно ли представить себе, что он не попытается поставить художественную точку, подвести итог своей разбитой жизни?
Я взял в руки книгу, привезенную из Парижа в подарок Кошинскому, и открыл ее в том месте, где на развороте была представлена большая репродукция картины.
— Посмотрите, игра рук, рыжеволосая Парка на заднем плане, покрытый зеленым бархатом стол, гаснущий огонь. Разве не возникает желание назвать поименно все эти персонажи? Мы знаем, что женщина, держащая в вытянутых пальцах кольцо, — Габриэль д'Эстре, это то самое кольцо, которое должно было повенчать ее с Францией. Генрих дал ей это кольцо во время банкета в залог своего обещания жениться на ней. Но кто женщина рядом с ней? Одна из ее сестер, как пишут во всех каталогах? Какой в этом смысл? Разве не вероятнее было бы предположить, что здесь мы имеем, так же как и на другой картине, Генриетту д'Антраг, следующую любовницу короля, точно так же им обманутую? А женщина на заднем плане? Разве не ясно, что по рыжим волосам ее можно опознать как ту, которую современники называли не иначе, как La Rousse, то есть Мари Эрман, домоправительницу Габриэль, которая приняла Виньяка в октябре 1598 года, чтобы заказать ему картину для банкета? Для Виньяка она была отправной точкой. Но кто в действительности стоял за заказом? Этого художник не знал. Именно это незнание истинного заказчика и послужило причиной появления рыжеволосой женщины в картине. Как обеспамятевшая Норна, сидит она на заднем плане и прядет нить судьбы. Сама она странно сгорбилась и выглядит как нереальная, нездоровая тень на фоне черного, окутанного флером смерти зеркала. И разве не видим мы над камином полускрытую картину, на которой скорее всего изображен Бельгард, первый возлюбленный Габриэль, тот самый мужчина, который привел короля в замок Кевр осенью 1590 года и потерял свою Габриэль, уступив ее Наварре? Не поговаривали ли злые языки, что это настоящий отец ее детей? Не потому ли художник не показал нам его голову? Катафалк, помещенный на картине, покрыт зеленой материей. Зеленый — это любимый цвет Габриэль. Вам еще непонятна игра пальцев, которые касаются соска герцогини? Что означает этот жест? Он говорит о беременности, а когда забеременела Габриэль?
— Великий Боже, — прошептал Кошинский, — в октябре, когда королю делали операцию!
— Да! — воскликнул я. — Морштадт очень подробно описывает, как приезд короля застает врасплох Бельгарда и Габриэль.
— И операция, — поддержал меня Кошинский, — тоже описана во всех деталях, чтобы показать, что Генрих не мог быть отцом этого ребенка.
— Да, почему нет? Действительно, почему он столь подробно описывает это хирургическое вмешательство? Только затем, чтобы показать, что в тот момент Наварра был физически не способен зачать с Габриэль ребенка. Но как получилось, что Габриэль в октябре снова забеременела? Король только что перенес тяжелую операцию на промежности и боялся, что утратит свою способность к зачатию. Разве не была наступившая в это время беременность Габриэль доказательством ее неверности? Была ли ее беременность от Бельгарда сомнительной попыткой доказать всему миру, что Генрих здоров, или же попыткой крепче привязать его к себе новой беременностью? И разве не это обстоятельство порицается в картине со всей возможной горечью?
Виньяк знал от Баллерини все подробности выполненной Генриху операции и ее возможные последствия. Но он так никогда и не узнал, кому он обязан крушением своих честолюбивых планов — Габриэль или La Rousse, герцогине или заговору итальянцев? Именно поэтому в своей последней картине он поместил их обеих на гротескное, омраченное присутствием смерти полотно. Смотрите, кричит картина, своей беременностью Габриэль хочет привязать к себе короля, получить кольцо королевства! На заднем плане виден настоящий отец, а рядом с герцогиней уже стоит следующая содержанка короля, Генриетта д'Антраг, о романе которой с королем спустя полгода после смерти Габриэль говорило все королевство. В день своей смерти, 10 апреля 1599 года, Габриэль была на шестом месяце беременности. Следовательно, ребенок был зачат после 13 октября 1598 года, поскольку Габриэль и Наварра расстались за несколько недель до этого. Генрих присутствовал на Совете в Фонтенбло, а Габриэль все это время провела в замке Монсо.
Известно, что больной, страдающий лихорадкой Наварра, был поздно вечером 13 октября неожиданно привезен в замок Монсо. Был поставлен диагноз камня в мочевом пузыре и абсцесса. Несколько дней спустя была сделана операция. Только в конце ноября король оправился от болезни, да и то не полностью. Если зачатие произошло в это время, то в момент смерти Габриэль в лучшем случае была бы на пятом месяце. Нет, ребенок, которого она унесла с собой в могилу, был, без сомнения, ребенком Бельгарда, который весь сентябрь и половину октября жил в замке Монсо, когда Генрих был в отъезде. Мы не знаем, были ли у Генриха подозрения. Кто-то из окружения наверняка сообщил ему о случившемся. Картина очень насмешливо рассказывает об этом. Картина, сказал я?
Я почти попытался назвать имя художника. Да, я представил себе, как после своего бегства из Парижа он вместе с Валерией возвращается в Ла-Рошель. Там, вдалеке от парижской суеты, он заново переживает и обдумывает происшедшие события и свое крушение, смысл которых только теперь начинает до него доходить. Проходят месяцы жизни в провинции. Он слышит о новой любовнице короля и о его женитьбе на Марии Медичи. Он ломает себе голову и пытается составить для себя ясную картину событий, которые помешали ему осуществить план сделаться придворным живописцем. Он размышляет о судьбе Габриэль, о ее исключительном предназначении, с которым он связывал все свои надежды. Но не Габриэль дала начало королевской линии, и королевскому пурпуру было не суждено украсить ее шлейф. Пала ли она жертвой итальянского заговора? Или Генрих отказался от нее из политических соображений и лишь печально наблюдал за отчаянными попытками Габриэль привязать его к себе, заранее зная, что все эти попытки напрасны и бесплодны? Беременность Габриэль в совершенно неподходящий срок, инсценированный скандал на банкете, разве все эти неуклюжие попытки не нашли своего отражения на картине?
Художник не нашел ответов на свои вопросы, но он сумел придать им такую форму, таинственное воздействие которой чувствуется до сих пор. Действительный смысл заказанной ему картины остался для него невыносимой головоломкой, которая не давала ему покоя всю оставшуюся жизнь. Так он пришел к необходимости добавить к первой тайне вторую, когда в какой-то момент, быть может, много времени спустя после смерти Габриэль, он начал набрасывать первые эскизы нового полотна. Потом он загрунтовал дерево и растер краски. Свинцовые белила. Зеленая медь. Киноварь. Память диктовала направление линий, рука безошибочно следовала за воспоминаниями. Линии и краски плыли перед его глазами. Он следовал за ними, надеясь, что в конце они приведут его к ответам. Но ответа не было. Решение ускользнуло, оставив его в тупике, оно бежало, оставив лишь символ: две дамы в ванне, Парку и едва различимую у верхнего края картины нижнюю часть тела обнаженного мужчины, на чьи чресла наброшена красная простыня. Может быть, художник видел, что нити сходятся именно там, в маленькой картине в картине, где не видно ничего, кроме обнаженного тела, прикрытого складками красной материи, которую наш слабый глаз воспринимает как тонкую пурпурную линию?
ЭПИЛОГ
Надо ли мне добавлять, что по пути в Брюссель я еще раз сделал остановку в Париже только для того, чтобы в последний раз засвидетельствовать свое почтение обеим дамам в ванне? Во внутреннем дворе Лувра я опустил входной билет в стеклянную пирамиду у турникета и не спеша направился в выставочный зал. Чем ближе подходил я к картинам, тем больше охватывал меня трепет, который охватывает человека перед встречей с первой любовью далекой юности. Когда же я остановился перед полотном, волнение перешло в благоговейный покой.
Выделяясь матовым силуэтом на фоне полутьмы приглушенно освещенного музейного зала, смотрит она сквозь меня в пространство за моей спиной.
Она стоит справа, навеки застыв на картине, из композиции которой и без того вытеснено всякое движение. Голова, вскинутая над обнаженным, освещенным сильным боковым светом белым как мел телом. Удивленное, выделяющееся под высокой, похожей на парик прической, лицо. Кажется, еще мгновение — и в его чертах отразится какое-то сильное чувство. Но художник не пожелал показать его нам.
Я долго стоял там, и перед моим мысленным взором проходили события, результатом которых стало создание этого завершающего портрета. Сцены из Актеона, пробудившие в душе Виньяка желание написать портрет знатной дамы в ванне для прославления великой будущности Габриэль. Думал я и о странной картине из Флоренции, которую ему заказали, чтобы изобразить воображаемую свадьбу двух дам в такой же ванне. Собственно говоря, Виньяк так и не понял смысла собственного произведения, не смог поверить и осознать, что это оскорбительное изображение было сомнительной попыткой Габриэль показать королю свое невозможное положение и вырвать у него брачное обещание, которое он и не думал исполнять. Из всех неясностей он соткал ткань этого последнего портрета, в котором, не найдя ответа на загадку заказанного полотна и смерти Габриэль, сумел тем не менее отыскать единственно возможную форму.
Но разве не открылась ему при этом другая тайна, тайна искусства, окутанного загадками, искусства, не ответившего на мучительный вопрос, но создавшего прекрасную форму?
Было бы преувеличением сказать, что картина и извилистый путь ее создания сделали из меня другого человека. Но загадка искусства оказала на меня благотворное действие.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46
Болль предположил, что переписка не закончилась 2 декабря 1598 года, но продолжалась и в те месяцы 1599 года, когда Бончани, по общему мнению, перестал писать. Дежарден просто не стал публиковать эти донесения. Боллю с большим трудом удалось расшифровать часть документов, и результаты своих исследований он опубликовал в 1955 году в маленькой книжке, озаглавленной «Pourquoi tuer Gabrielle d'Estr?es?». Это очень странное, наспех составленное сочинение, которое столь же поспешно отнесли в какую-то флорентийскую типографию. Болль был одержим совершенно ошибочным допущением. Примечательно, что он тщился доказать, что герцогиня пала жертвой заговора, хотя он сам нашел источник, неопровержимо доказывавший, что в тот момент никому было не нужно покушение на жизнь Габриэль.
— Что это за источник? — поинтересовался Кошинский.
Я вытащил из сумки пачку своих записей, положил ее на стол, отобрал нужные листы и протянул их Кошинскому.
— Вот смотрите. Болль цитирует одно письмо Бончани, из которого с полной очевидностью вытекает, что агент еще 9 марта 1599 года, то есть через неделю после банкета, нисколько не сомневался в том, что Наварра женится на принцессе Марии. Читайте, что написал Бончани из Парижа во Флоренцию девятого марта 1599 года.
Кошинский нетерпеливо склонился над листом. Посмотрел на него, а потом перевел взгляд на великолепный пейзаж, расстилавшийся за окном. Я мог бы рассказать ему содержание наизусть, настолько часто я перечитывал его в последние дни.
«Бончани
Его Превосходительству Великому герцогу Тосканскому.
Mediceo Filza4613 (не опубликовано)
Сегодня утром я был у господина де Рони по поводу письма, которое он написал Вашему Высочеству. Там я встретил одного секретаря, который сообщил мне новость, о которой я уже знал от господина Виллеруа, то есть о содержании того письма, которое было отправлено господину де Силлери. Последний должен узнать у кардинала Флорентийского и кардинала Оссатского, склонен ли Папа удовлетворить притязания короля. В случае если Папа из страха вызвать гнев испанцев не готов уладить дело, то сам король мог бы, опасаясь за свою репутацию, не настаивать на официальном уведомлении, но хотел бы тем не менее узнать, каким образом он мог бы жениться на принцессе. Он желал бы также, чтобы кардинал обсудил это дело с Вашим Высочеством. Я вновь обсудил с господином де Рони вопрос о приданом. Он сказал мне, что весь к услугам Вашего Высочества. Он также просил меня уверить в своих письмах принцессу в том, что он был и остается преданным и искренним ее слугой. Он добавил также, что король весьма доволен моей службой Вашему Высочеству, и спрашивал Рони, нет ли у него намерения поручить мне организацию приезда принцессы во Францию. Рони ответил, что не имеет по этому поводу мнения, но передаст сведения. В связи с этим я ответил, что сделаю то, что Вашему Высочеству будет угодно приказать, и выполню то поручение, какое вам будет угодно дать, поскольку вы мой господин…»
Должно быть, Кошинский не один раз прочитал выписку, пока до него дошел ее смысл.
— Это невероятно, — сказал он наконец. Я откинулся на спинку стула. Кошинский покачал головой.
— Второго марта он обещает Габриэль жениться на ней, а неделю спустя обсуждает приданое Марии Медичи.
— Разве это не так? Второго марта состоялся банкет, на котором король официально объявил о свадьбе. Инцидент с картиной, о котором идет в речь в рукописи, в донесении Бончани вообще не упоминается. Но свидетельства о происшедшем в день банкета имеются. Сохранились и пасквильные стихи, они исторически достоверны. Неделю спустя Бончани сообщает во Флоренцию о своих переговорах относительно приданого Марии Медичи и далее утверждает, что Рони по поручению короля хотел узнать, сможет ли Бончани по прибытии принцессы во Францию сопровождать ее. Здесь, во французском оригинале, это было написано черным по белому: «Il а ajout? que le Roi est satisfait que j'aie bien servi Votre Altesse, et lui a demand? s'il croyait que je dusse rester en France avec la Princesse». Еще одно доказательство, говорящее против заговора. Фердинанд вздохнул с облегчением. Какое ему теперь дело до возлюбленной короля, если тот ведет переговоры о приданом Марии? Однако в действительности это еще не доказательство. Быть может, переговоры были всего лишь отвлекающим маневром Наварры, чтобы ускорить развод. Кто знает?
Кошинский удивленно смотрел перед собой. Он задумался, потом снова посмотрел на лист, лежавший перед ним на столе, раздавил в пепельнице сигарету и вдруг рассмеялся.
— Значит, все-таки это действительно Габриэль заказала Виньяку картину. Она все время догадывалась о том, что Наварра ее обманывает. Скандал во время банкета и представление с картинами служили только одной цели — оказать на короля давление с тем, чтобы вырвать у него обещание жениться, обещание, от которого он потом не смог бы отказаться.
— Да, — согласился я, — скорее всего так и было, и Морштадт подводил свою книгу именно к такому выводу. Но он не смог найти доказательств своей теории. Как историку она не доставила ему ничего, кроме головной боли, и в конце концов он не отважился вступить со своими коллегами в конфронтацию, представив им такой смелый, но недоказуемый набросок. Рукопись так и осталась в ящике стола.
— Да и кроме того, Генрих IV прославился не только в истории. Он был любимым королем, и французские коллеги наверняка приняли бы в штыки теорию Морштадта.
— Положение, в котором оказался Наварра, — возразил я, — не оставляло ему иного выбора. История с Генриеттой д'Антраг очень сильна. Но судьба Габриэль была предрешена, он не мог ее изменить. Что он должен был делать? Он ни в коем случае не смел на ней жениться. Но у него не хватило мужества прямо сказать ей правду. Он действительно любил ее сверх всякой меры. Но что значат чувства, когда речь идет о судьбе целого королевства? И кто была Габриэль? Очаровательная молодая женщина, которую ее семья и влюбленный король бросили в водоворот политики великих держав. Она сыграла свою роль, сыграла насколько смогла хорошо. Когда она почувствовала, какой оборот приняло дело, она ушла из жизни. Никто не оплакивал ее. Может быть, Наварра, но и то недолго, как можно в этом убедиться.
— Печальная история.
— Да, но это еще не конец.
— Вот как?
— Обманута была не только Габриэль. Обманут был также художник. Виньяк.
— Скажите мне, он что, действительно существовал?
— Действительно ли его звали Виньяк, я, конечно, не знаю. Все, что от него осталось, это его последняя картина, портрет, который находится в Лувре. Но разве в этой картине не прочитываются с первого взгляда все взаимосвязи, о которых мы говорили? Разве не выглядит дело так, словно в этом полотне обманутый художник собрал воедино все те мотивы, которые привели в итоге к загадочному концу герцогини? Каково было его положение, после того, как ему пришлось бежать из Парижа? Можно ли представить себе, что он не попытается поставить художественную точку, подвести итог своей разбитой жизни?
Я взял в руки книгу, привезенную из Парижа в подарок Кошинскому, и открыл ее в том месте, где на развороте была представлена большая репродукция картины.
— Посмотрите, игра рук, рыжеволосая Парка на заднем плане, покрытый зеленым бархатом стол, гаснущий огонь. Разве не возникает желание назвать поименно все эти персонажи? Мы знаем, что женщина, держащая в вытянутых пальцах кольцо, — Габриэль д'Эстре, это то самое кольцо, которое должно было повенчать ее с Францией. Генрих дал ей это кольцо во время банкета в залог своего обещания жениться на ней. Но кто женщина рядом с ней? Одна из ее сестер, как пишут во всех каталогах? Какой в этом смысл? Разве не вероятнее было бы предположить, что здесь мы имеем, так же как и на другой картине, Генриетту д'Антраг, следующую любовницу короля, точно так же им обманутую? А женщина на заднем плане? Разве не ясно, что по рыжим волосам ее можно опознать как ту, которую современники называли не иначе, как La Rousse, то есть Мари Эрман, домоправительницу Габриэль, которая приняла Виньяка в октябре 1598 года, чтобы заказать ему картину для банкета? Для Виньяка она была отправной точкой. Но кто в действительности стоял за заказом? Этого художник не знал. Именно это незнание истинного заказчика и послужило причиной появления рыжеволосой женщины в картине. Как обеспамятевшая Норна, сидит она на заднем плане и прядет нить судьбы. Сама она странно сгорбилась и выглядит как нереальная, нездоровая тень на фоне черного, окутанного флером смерти зеркала. И разве не видим мы над камином полускрытую картину, на которой скорее всего изображен Бельгард, первый возлюбленный Габриэль, тот самый мужчина, который привел короля в замок Кевр осенью 1590 года и потерял свою Габриэль, уступив ее Наварре? Не поговаривали ли злые языки, что это настоящий отец ее детей? Не потому ли художник не показал нам его голову? Катафалк, помещенный на картине, покрыт зеленой материей. Зеленый — это любимый цвет Габриэль. Вам еще непонятна игра пальцев, которые касаются соска герцогини? Что означает этот жест? Он говорит о беременности, а когда забеременела Габриэль?
— Великий Боже, — прошептал Кошинский, — в октябре, когда королю делали операцию!
— Да! — воскликнул я. — Морштадт очень подробно описывает, как приезд короля застает врасплох Бельгарда и Габриэль.
— И операция, — поддержал меня Кошинский, — тоже описана во всех деталях, чтобы показать, что Генрих не мог быть отцом этого ребенка.
— Да, почему нет? Действительно, почему он столь подробно описывает это хирургическое вмешательство? Только затем, чтобы показать, что в тот момент Наварра был физически не способен зачать с Габриэль ребенка. Но как получилось, что Габриэль в октябре снова забеременела? Король только что перенес тяжелую операцию на промежности и боялся, что утратит свою способность к зачатию. Разве не была наступившая в это время беременность Габриэль доказательством ее неверности? Была ли ее беременность от Бельгарда сомнительной попыткой доказать всему миру, что Генрих здоров, или же попыткой крепче привязать его к себе новой беременностью? И разве не это обстоятельство порицается в картине со всей возможной горечью?
Виньяк знал от Баллерини все подробности выполненной Генриху операции и ее возможные последствия. Но он так никогда и не узнал, кому он обязан крушением своих честолюбивых планов — Габриэль или La Rousse, герцогине или заговору итальянцев? Именно поэтому в своей последней картине он поместил их обеих на гротескное, омраченное присутствием смерти полотно. Смотрите, кричит картина, своей беременностью Габриэль хочет привязать к себе короля, получить кольцо королевства! На заднем плане виден настоящий отец, а рядом с герцогиней уже стоит следующая содержанка короля, Генриетта д'Антраг, о романе которой с королем спустя полгода после смерти Габриэль говорило все королевство. В день своей смерти, 10 апреля 1599 года, Габриэль была на шестом месяце беременности. Следовательно, ребенок был зачат после 13 октября 1598 года, поскольку Габриэль и Наварра расстались за несколько недель до этого. Генрих присутствовал на Совете в Фонтенбло, а Габриэль все это время провела в замке Монсо.
Известно, что больной, страдающий лихорадкой Наварра, был поздно вечером 13 октября неожиданно привезен в замок Монсо. Был поставлен диагноз камня в мочевом пузыре и абсцесса. Несколько дней спустя была сделана операция. Только в конце ноября король оправился от болезни, да и то не полностью. Если зачатие произошло в это время, то в момент смерти Габриэль в лучшем случае была бы на пятом месяце. Нет, ребенок, которого она унесла с собой в могилу, был, без сомнения, ребенком Бельгарда, который весь сентябрь и половину октября жил в замке Монсо, когда Генрих был в отъезде. Мы не знаем, были ли у Генриха подозрения. Кто-то из окружения наверняка сообщил ему о случившемся. Картина очень насмешливо рассказывает об этом. Картина, сказал я?
Я почти попытался назвать имя художника. Да, я представил себе, как после своего бегства из Парижа он вместе с Валерией возвращается в Ла-Рошель. Там, вдалеке от парижской суеты, он заново переживает и обдумывает происшедшие события и свое крушение, смысл которых только теперь начинает до него доходить. Проходят месяцы жизни в провинции. Он слышит о новой любовнице короля и о его женитьбе на Марии Медичи. Он ломает себе голову и пытается составить для себя ясную картину событий, которые помешали ему осуществить план сделаться придворным живописцем. Он размышляет о судьбе Габриэль, о ее исключительном предназначении, с которым он связывал все свои надежды. Но не Габриэль дала начало королевской линии, и королевскому пурпуру было не суждено украсить ее шлейф. Пала ли она жертвой итальянского заговора? Или Генрих отказался от нее из политических соображений и лишь печально наблюдал за отчаянными попытками Габриэль привязать его к себе, заранее зная, что все эти попытки напрасны и бесплодны? Беременность Габриэль в совершенно неподходящий срок, инсценированный скандал на банкете, разве все эти неуклюжие попытки не нашли своего отражения на картине?
Художник не нашел ответов на свои вопросы, но он сумел придать им такую форму, таинственное воздействие которой чувствуется до сих пор. Действительный смысл заказанной ему картины остался для него невыносимой головоломкой, которая не давала ему покоя всю оставшуюся жизнь. Так он пришел к необходимости добавить к первой тайне вторую, когда в какой-то момент, быть может, много времени спустя после смерти Габриэль, он начал набрасывать первые эскизы нового полотна. Потом он загрунтовал дерево и растер краски. Свинцовые белила. Зеленая медь. Киноварь. Память диктовала направление линий, рука безошибочно следовала за воспоминаниями. Линии и краски плыли перед его глазами. Он следовал за ними, надеясь, что в конце они приведут его к ответам. Но ответа не было. Решение ускользнуло, оставив его в тупике, оно бежало, оставив лишь символ: две дамы в ванне, Парку и едва различимую у верхнего края картины нижнюю часть тела обнаженного мужчины, на чьи чресла наброшена красная простыня. Может быть, художник видел, что нити сходятся именно там, в маленькой картине в картине, где не видно ничего, кроме обнаженного тела, прикрытого складками красной материи, которую наш слабый глаз воспринимает как тонкую пурпурную линию?
ЭПИЛОГ
Надо ли мне добавлять, что по пути в Брюссель я еще раз сделал остановку в Париже только для того, чтобы в последний раз засвидетельствовать свое почтение обеим дамам в ванне? Во внутреннем дворе Лувра я опустил входной билет в стеклянную пирамиду у турникета и не спеша направился в выставочный зал. Чем ближе подходил я к картинам, тем больше охватывал меня трепет, который охватывает человека перед встречей с первой любовью далекой юности. Когда же я остановился перед полотном, волнение перешло в благоговейный покой.
Выделяясь матовым силуэтом на фоне полутьмы приглушенно освещенного музейного зала, смотрит она сквозь меня в пространство за моей спиной.
Она стоит справа, навеки застыв на картине, из композиции которой и без того вытеснено всякое движение. Голова, вскинутая над обнаженным, освещенным сильным боковым светом белым как мел телом. Удивленное, выделяющееся под высокой, похожей на парик прической, лицо. Кажется, еще мгновение — и в его чертах отразится какое-то сильное чувство. Но художник не пожелал показать его нам.
Я долго стоял там, и перед моим мысленным взором проходили события, результатом которых стало создание этого завершающего портрета. Сцены из Актеона, пробудившие в душе Виньяка желание написать портрет знатной дамы в ванне для прославления великой будущности Габриэль. Думал я и о странной картине из Флоренции, которую ему заказали, чтобы изобразить воображаемую свадьбу двух дам в такой же ванне. Собственно говоря, Виньяк так и не понял смысла собственного произведения, не смог поверить и осознать, что это оскорбительное изображение было сомнительной попыткой Габриэль показать королю свое невозможное положение и вырвать у него брачное обещание, которое он и не думал исполнять. Из всех неясностей он соткал ткань этого последнего портрета, в котором, не найдя ответа на загадку заказанного полотна и смерти Габриэль, сумел тем не менее отыскать единственно возможную форму.
Но разве не открылась ему при этом другая тайна, тайна искусства, окутанного загадками, искусства, не ответившего на мучительный вопрос, но создавшего прекрасную форму?
Было бы преувеличением сказать, что картина и извилистый путь ее создания сделали из меня другого человека. Но загадка искусства оказала на меня благотворное действие.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46