— Чудесный вид, не правда ли? — Неожиданно появившись, он сел за стол напротив меня. Все те же огненно-рыжие волосы и явные следы целебного воздействия только что принятой грязевой ванны.
Я встал, и мы сердечно обнялись. Его маленькое круглое лицо, как и всегда, показалось мне необыкновенно симпатичным. Понравился ли мне номер? Что я предпочитаю — кофе или чай? Он просиял, увидев на столе привезенные мною газеты и журнал.
Я вкратце рассказал о событиях последних лет. Когда я упомянул Брюссель, Кошинский недовольно поморщился.
— Отвратительный город. Вы знаете, какое самое любимое ругательство у тамошних таксистов?
Я удивленно покачал головой.
— Архитектура! Это сразу говорит вам все. Город совершенно обезображен.
Он промокнул носовым платком лоб и жестом подозвал официантку. Пока он разговаривал с ней, я не смог удержаться и скользнул любопытным взглядом по бумагам, которые мой друг положил перед собой на стол. Старые пожелтевшие листы. На верхнем были видны пятна от воды, а на середине страницы виднелся четырехугольный след какого-то предмета, наполовину прикрытый деревянным брелоком ключа от гостиничного номера.
Когда Кошинский, сделав заказ, снова посмотрел на меня, то сразу заметил мое нетерпение.
— Собственно, я хотел поговорить об этом завтра, но мне было очень интересно увидеть вашу реакцию.
Он обстоятельно сложил носовой платок и положил его в карман. Я застыл в ожидании.
— Так-так, старые документы? — спросил я наконец, не пытаясь скрыть некоторую насмешливость.
Он наморщил лоб, словно раздумывая, стою ли я того, чтобы посвятить меня в его тайну. Я взял предложенную Кошинский сигарету и, щелкнув зажигалкой, дал ему прикурить.
— Как сказать. Собственно, это скорее старое семейное дело.
Он проводил взглядом блестящую точку самолета, который пролетел высоко над нашими головами на запад, прочерчивая в небе серебристую полосу. Потом Кошинский окинул оценивающим взглядом людей, наслаждавшихся на террасе теплом наступавшего вечера. Затем его лицо потемнело, и он вперил взгляд в пространство, словно стараясь разглядеть события далеких времен. Я вежливо ждал, когда закончится его исход в необъятную тьму минувшего. Хотя, собственно говоря, он всегда держался прошлого. Иногда я ловил себя на том, что для Кошинского настоящее, а отнюдь не прошлое, представляет собой непроницаемый пандемониум, в котором он чувствует себя как праздный турист. Этот человек — старая причудливая душа — все время путешествует между мирами.
Два часа спустя толпа людей на террасе заметно поредела. На столе перед нами стояли несколько пустых кофейных чашек и два стакана только что принесенного виноградного сока. Мой собеседник выдерживал одну из долгих пауз, которыми он имел обыкновение прерывать свои рассуждения.
Тем временем я мысленно обобщал услышанное от Кошинского. Он побывал в Лондоне на аукционе средневековых инкунабул. Суетная, почти непристойная атмосфера открытого аукциона делала его, по меткому замечанию Кошинского, похожим на публичную казнь. Он и его коллеги из Земельной библиотеки не приобрели ничего. Как обычно, их обошли японцы. Он предположил даже, что швейцарские участники аукциона были всего лишь посредниками некоего консорциума, штаб-квартира которого находится в Киото. Правда, можно порадоваться тому, что бесценные средневековые рукописные книги попали в цивилизованную страну, тогда как в Европе в прошлом с ними не всегда обращались должным образом. Потом Кошинский и его коллеги отправились в Париж, где провели переговоры с Национальной библиотекой о приобретении ряда факсимильных копий.
История не особенно волнующая, хотя из-за нее им пришлось пробыть в Париже целых четыре дня. На обратном пути в Штутгарт Кошинский заехал в Кель навестить родственников. Знаю ли я Кель? Я ответил отрицательно, но потом припомнил, что несколько раз проезжал этот город, хотя в нем самом не был ни разу. Кошинский всегда останавливается в Келе, когда ездит в Париж, а это случается приблизительно один раз в два года. Его дальние родственники владеют там издательством, а когда люди, так сказать, делают одно дело, то им всегда есть о чем поговорить. Поэтому-то он и делает остановку в Келе каждый раз, когда возвращается из Парижа.
На этот раз его тоже встретили очень сердечно, несмотря на массу хлопот. Переезд был в самом разгаре. Кругом ящики и коробки. Хмурые упаковщики в синих робах. Пыль. Телефоны, погребенные под грудами бумаг и глухо звонящие неизвестно откуда. Полная противоположность оснащенным климатическим контролем помещениям государственных библиотек, в которых Кошинский провел всю свою сознательную жизнь и где в последние годы треск компьютерной клавиатуры заглушает звонкие щелчки сейсмографов. Невозможно представить себе большей несопоставимости — здесь лихорадочно пульсирующая работа издательства, похожего нервной суетой на родильный зал, там — холодная, законсервированная ученость и тщательное мумифицирование давно забытых мыслей в стерильных архивах.
Правда, переезд совершенно не волновал родственников Кошинского. Состояние старых фондов требовало наведения порядка в течение многих месяцев. В конце концов, издательский дом существует с начала века и имеет вдобавок предысторию, уходящую корнями во времена гонений на гугенотов. Достоверно проследить эту предысторию можно приблизительно до 1800 года. Дальше начинаются легенды. Предположительно основатели издательского дома происходят из гугенотов, которые после падения Ла-Рошели в 1628 году присоединились к исходу иноверцев на восток и бежали в южную Германию. Правда, подробности этого бегства не сохранились в семейных преданиях.
Вместо того чтобы тщательно привести все бумаги и документы в порядок, сотрудники издательства спешно и без всякой системы разобрали их на кипы и упаковали в ящики, которые теперь стояли в подвале в ожидании вывоза. Кошинский не выдержал искушения и попросил у своего двоюродного брата разрешения хотя бы краем глаза взглянуть на содержимое ящиков. Мы будем тебе за это только благодарны, прозвучало в ответ. Кошинского, правда, предупредили,
чтобы он не ожидал многого от этих ящиков, так как в них уложили остатки тиражей малоценных изданий и старую корреспонденцию.
Он прошелся по подвалу вдоль голых стен, на которых виднелись явственные следы убранных стеллажей. Кошинский провел там много часов, невзирая на предупреждение брата, и убедился в правоте его слов. Здесь было все — бухгалтерские книги, альманахи, календарь для образцового дамского будуара, библии в жалком и убогом типографском исполнении, поваренные книги, счета, песенники, давно забытые романы, поэтические сборники с душещипательными четырехцветными виньетками, годовые подшивки ежедневных газет в некогда зеленых глянцевых папках, партитура «Летучего голландца», «Путеводитель по Эльзасу», испанско-немецкий словарь, горы деловых писем. Коротко говоря — ничего. Любопытство Кошинского начало истощаться. Ему уже не хотелось рыться в других коробках и тревожить мирный сон непроданных учебников, книг полезных советов и никому не нужных альманахов. Другие помещения являли собой ту же картину — геометрически правильные следы исчезнувших стеллажей на стенах и картонные коробки на полу, помеченные синими или красными крестами. Видимо, так обозначили очередность ликвидации этого печатного хлама.
Кошинский испытывал странное чувство — трепет от созерцания уцелевших реликтов прошлого. Не важно, что хранилось в коробках, не важно, насколько малоценными, бессмысленными и ненужными были эта печатные издания. Все равно они трогали его за душу, наполняя ее сладкой печалью. Вот и сейчас его посетило это знакомое чувство. Нет, Кошинский не был собирателем. Для этого ему не хватало дисциплины и алчности. Скорее, его можно было назвать наблюдателем, своего рода геологом мысли, который получает радость, видя, как ее пласты наслаиваются друг на друга, переплетаются, расходятся и вдруг исчезают, как горные жилы, для того только, чтобы неожиданно вынырнуть в другом месте. Эти наблюдения, впрочем, были лишены всякой методической основы, и сам Кошинский сознавал, что его деятельность субъективна и ошибочна. Но что делать, такой он человек, человек мифа, а не сказки.
Пол усеивали обрывки газет и мятой упаковочной бумаги. Солнечные лучи, с трудом пробиваясь сквозь матовые стекла маленьких окошек под потолком, свертывались в бессильный беловатый клубок. Стены дрожали от рева дизельных моторов подъезжавших грузовых автомобилей. Под потолком полуподвала, как снежинка, стремительно проскользнул в поисках выхода растревоженный шумом паучок.
Рядом с одним из ящиков Кошинский вдруг увидел валявшийся на полу кусок картона со странным рисунком. В первый момент его удивил не столько орнамент, сколько свойства самого материала. Только присмотревшись, Кошинский понял, что это не обычный полусгнивший картон, а маленький кусочек холста, который был настолько грязен, что не сразу бросился в глаза. Посмотрев обрывок материи размером не больше спичечного коробка на свет, мой друг с удивлением обнаружил, что этот холст соткан не на автоматическом станке. Даже любитель в состоянии при некотором навыке отличить домотканый холст от холста машинной выработки. Архивариус, который в конце концов просто в силу своей профессии изо дня в день рассматривал на свет старинные пергаменты, сразу разглядел грубую структуру материи, хотя она и была соткана из довольно тонких нитей. Естественно, каждый ребенок знает, что ткацкий станок был изобретен во Франции в 1745 году. Сорок лет спустя, в Англии, Картрайт успешно испытал первый механический станок. Правда, до поступления новых тканей на рынок прошло еще почти шестьдесят лет. В Германии первый механический станок был установлен Шенгерром на ткацкой фабрике в Хемнице в 1845 году. Приблизительно в это время появились первые скатерти машинной выработки.
Рассказывая мне все это, Кошинский тонким слоем насыпал на блюдце сахарный песок, тщательно его разровнял и кончиком зубочистки начертил на полученной поверхности несколько линий. Закончив, он осторожно повернул блюдце ко мне, и я увидел размашисто нарисованную букву S, пронзенную стрелой, направленной снизу вверх. Некоторое время я рассматривал рисунок, а потом недоуменно пожал плечами.
— Вы говорите по-французски? — спросил Кошинский.
— Да, довольно неплохо.
— Как вы переведете: «S, пронзенное стрелой»?
— Un S perc? d'un trait? — предложил я.
Из-за соседнего стола поднялась группа посетителей. Снятые со спинок стульев пиджаки, хруст гравия под ногами. Личико ребенка, спящего на плече отца, который молча покачал головой, когда его жена попыталась набросить на него пиджак.
Кошинский посмотрел на спящего мальчика, помолчал, а потом снова заговорил:
— Рисунок — типичный ребус. Решая его, отвлекаются от абстрактного смысла символов и воспроизводят исходное звучание букв или содержания рисунка. Поэтому дети очень легко решают ребусы.
Он отодвинул в сторону коробки, возле которых нашел кусочек холста. Все они были помечены синим крестом и, очевидно, предназначались для разрезающей машины. Поэтому Кошинский, не испытывая угрызений совести, решительно их вскрыл. Вероятно, это были остатки списанного фонда какой-то библиотеки, неведомо какими путями попавшие в подвал издательства. Скорее всего там когда-то прорвало водопроводную трубу — все бумаги были покрыты водяными разводами.
Кошинский принялся без разбора просматривать содержимое коробок. В нос ударил запах старой бумаги. Он бесцельно пролистал какие-то папки и черновики, но не нашел ничего, имеющего хотя бы самое отдаленное отношение к странному рисунку. Несмотря на это, он упрямо продолжал поиск, удивляясь, как могла такая старая ткань ни с того ни с сего попасть в подвал издательского архива.
В первых пяти или шести коробках оказались подшивки газет начала века, не представлявших, впрочем, никакого интереса для библиофила. Понятно, что издатели решили пустить под нож журналы о лесах и лугах, так же как и содержавшуюся в следующей коробке деловую корреспонденцию. Находчивый филателист, вероятно, нашел бы здесь пару-тройку интересных марок, но Кошинский был к ним равнодушен в такой же степени, как к астрономическим новостям из неизведанного уголка Млечного Пути.
Но вдруг у него в руках оказался пакет — темно-коричневый конверт из вощеной бумаги. На оборотной стороне были четыре кожаные кнопки. Бело-красная крученая нить в виде восьмерок связывала попарно эти кнопки, как бы запечатывая конверт. Края его были надорваны, открывая сложенные в стопку листы бумаги.
Мой друг перевернул одну из пустых коробок и положил пакет на этот импровизированный столик. Кошинскому удалось легко снять нитки, так как за долгие годы они утратили прочность. Когда он начал развязывать узлы, они расслоились в его пальцах, как покинутое осиное гнездо. Он осторожно открыл вощеный пакет и взглянул на первый, представший его взгляду лист бумаги. Да, сомнений быть не могло. Лист был пуст, но в его середине отчетливо виднелся след какого-то вдавления. Кошинский взял найденный кусочек ткани с рисунком и наложил на этот след. Отпечаток и кусок холста полностью совпали. Коричневатая окраска материи оказалась точно такой же, как цвет прожилок водяных разводов на старом пергаменте.
— И это те самые бумаги, которые сейчас лежат перед вами?
Он кивнул.
— Здесь только протокол допроса. Рисунок и остальные тексты у меня в номере.
— Протокол допроса?
— Да. Вот, например, — он протянул мне лист бумаги, — допрос гражданина Парижа, датированный двенадцатым апреля 1599 года. Речь идет о пожаре на улице Двух Ворот, который частично разрушил один из парижских домов в ночь предположительно с десятого на одиннадцатое апреля 1599 года. В подвале нашли труп. По моему мнению — если оно вас интересует, — чистой воды вымысел, но, надо сказать, неплохо исполненный.
Я взял один из листов. «Свидетеля зовут Гастон Бартоломе. Ему тридцать семь лет. Род занятий — торговец лесом. Проживает в Париже на улице Двух Ворот». Почерк размашистый, но довольно разборчивый. Лист исписан с обеих сторон. В верхнем левом углу каждой страницы красовался номер.
— Вымысел?
— Да. Уголовное дело представляет собой смесь исторических фактов и очевидной фантазии. В стопке приблизительно две сотни плотно исписанных листов, и это, несомненно, результат многолетней работы. Можно думать, что это чистовик некоторых глав какого-то романа или чего-то в этом роде. Не видно ни зачеркиваний, ни поправок. Отдельные части сюжетно никак между собой не связаны. Позже, когда я основательно ознакомился с историей, мне постепенно стало ясно, из какого целого она возникла. Но первое впечатление таково, что я столкнулся с его осколками, хотя, быть может, лучше было бы сказать — с набросками.
Я вернул ему листы.
— Но почему никто не захотел сохранить эти документы? Так просто подобные вещи не выбрасывают.
— Я тоже об этом думал. Забрав бумаги из подвала, я показал их двоюродному брату. Он был удивлен тем, что я сумел отыскать, но не выказал по этому поводу особого интереса. Я спросил, известно ли ему о попытках кого-нибудь из его умерших родственников писать, но он ответил лишь, что у каждого из людей их цеха что-нибудь, да завалялось в письменном столе. Кузен бросил беглый взгляд на кипу бумаг, взял кончиками пальцев кусочек полотна и посмотрел его на свет. В этот момент в комнату вошли упаковщики, волоча за собой громадный пластиковый рулон, в который, как я понял, они намеревались завернуть копировальную машину. Этим мое дело было для кузена исчерпано. Он сдвинул бумаги на мой край стола и сказал, что в случае если я найду в них что-то интересное, то смогу ему об этом сообщить. Я покинул невообразимое столпотворение, вышел на кухню и перелистал найденные страницы. Мне хотелось убедиться, стоит ли брать эти документы с собой в Штутгарт. Тут мой взгляд натолкнулся на одно имя, и я внезапно понял, что означал кроссворд на отвалившемся от титульного листа куске материи.
Кошинский еще раз задумчиво разглядел линии, нанесенные им на тонком слое сахарного песка.
Потом он посмотрел на меня, словно ожидая реакции на свой странный вывод, но на моем лице отразилось лишь полное недоумение.
— Вы не понимаете? — спросил он. Я пожал плечами.
— Не понимаю что?
Он таинственно усмехнулся.
— Без вас и имени в рукописи я бы тоже ничего не понял.
— Без меня?
— Да. Взгляните на ребус. Un S perc? d'un trait.
— И что?
— Отбросьте все избыточное. Существенными элементами здесь являются S и стрела.
С этими словами он встряхнул блюдце, разровнял слой сахара и зубочисткой написал ESS.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46