Глаза пастора заморгали быстрее.— Тебе немногому осталось научиться, — сказал он.Сигрид не ответила, она очень устала. Она подняла глаза, услышав голос Кальва. Он шел по двору вместе с дородным мужчиной.— Более подходящее место для Сигрид Турирсдаттер? — услышала она слова, сказанные толстяком, который рассмеялся и локтем толкнул Кальва. — Самое лучшее место для нее в твоей постели…Кальв взглянул на Сигрид и рассмеялся вместе с толстяком.— Я не против, но думаю, король не это имел в виду.Сигрид почувствовала себя плохо. В глазах зарябило. Кальв подхватил ее, когда она начала падать.— Ты больна? — ужаснувшись, спросил он.— Ты знаешь, как со мной обращались, — сказала она, когда пришла в себя, но она-то знала, что не это являлось причиной ее слабости. — Я чувствовала себя плохо все утро.— Ты ела? — спросил Кальв.— Нет, — ответила она.Конюший Бьёрн испытующе посмотрел на нее. Лицо ее вытянулось, и под глазами появились синяки.— Ты не ела не первый раз после прибытия сюда, — сказал он. — Забери ее в кухню, Кальв, и проследи, чтобы она поела, как следует, иначе, боюсь, свадьбы у тебя не будет.Сигрид чувствовала себя такой слабой, что больше обрадовалась, чем разозлилась, когда Кальв обнял ее и помог перейти двор.— Тебе плохо, Сигрид? Или что-нибудь нужно? — Голос был любезным и услужливым, и Сигрид почувствовала благодарность.
Она лежала в поварне, куда перевели ее вместе с мальчиками. День был холодным, но от очага исходило приятное тепло. Потрескивание огня в очаге и запах свежевыпеченного хлеба доходил до нее, как благовест.Она открыла глаза, лежала и смотрела на языки пламени, охватившие большой котел. Затем ее взгляд переместился на крюк, на котором висел котел и далее вверх на отверстие для выхода дыма, где дым встречался с солнечными лучами. Потом взгляд вернулся обратно на языки пламени, облизывающие черное дно котла. Они играли всеми цветами радуги, от теплого золотисто-красного до холодного сине-зеленого; словно лаская, извивались они и внезапно начинали трещать, взлетая ввысь.Сигрид поднялась, опершись на локти, когда женщина, ухаживающая за ней, подошла с крынкой кислого молока.— Ты откармливаешь меня, словно теленка на убой! — воскликнула она, но выпила.Три дня прошло с тех пор, как она слегла. Кальв в тот день помог ей добраться до кухни, а потом для нее наступила темнота, и она ничего не помнила до тех пор, пока не очнулась, лежа на скамье.Взгляд ее задержался на мигающих языках пламени, и она почувствовала, что желание жить снова медленно пробуждается в ней.«Ты выносливее ивового прута!» — сказал когда-то, много лет тому назад, Гутторм Харальдссон. Однако несгибаемой она не была. Воля, которую она вновь ощутила после болезни, была непонятна для нее самой.Ей было легче думать о прошлом. Ведь во время, когда она потеряла власть над собой, могло случиться непоправимое. Разговор, который она слышала на дворе, оказался последней каплей, переполнившей чашу; в этот момент исчезло само желание жить.Может быть, потому и боролась она за сохранение разума, думала она, что ее принуждали разделить постель с этим Кальвом Арнисоном, которого она не знала и не желала знать?В помещение с охапкой дров вошел раб. Он бросил дрова недалеко от очага и подложил поленьев в огонь. В воздух взлетели искры. Казалось, огонь на мгновение задержал дыхание, а потом вспыхнул с новой силой. Языки пламени начали свой танец вдоль поленьев; большие языки, как когтями, охватили дрова, мелкие стали подниматься ввысь к потолку, прыгая и стремясь попасть в отверстие для выхода дыма и выбраться к свету. И Сигрид показалось, что воля к жизни, пробуждавшаяся в ней, была подобна небольшому языку пламени. Она как будто смогла почувствовать его трепетное движение, сначала неуверенное, спадающее, тлеющее, а затем снова вспыхивающее ясным, спокойным пламенем.Как непобедима жизнь, подумала она. И даже, если кто-то из нас погибает, жизнь продолжается, одна волна следует за другой, поколение за поколением. Но в то же время она столь беспомощна и хрупка. В утро кончины Эльвира она теплилась всего лишь короткое мгновение, а затем погасла.Однако он продолжал жить в сыновьях, в ребенке, которого она носила под сердцем. Продолжал и после смерти беседовать с ней о жизни.Не происходит ли то же самое с пламенем жизни, может, оно не умирает, а лишь приобретает иной облик и дает новый толчок всему живому в лесу и на пашне, как утверждают старики? Или оно разгорается в новом месте, когда угасает на земле. Там, где она снова встретится с Эльвиром в Фолкванге или в Гимле? Как говорит древнее учение, люди, любящие друг друга, должны встретиться после смерти в Фолкванге, в чертогах Фрейра.Эльвир много говорил о любви, но это была любовь иного рода. И он утверждал: Бог — есть любовь.А сейчас ее принуждают встать на колени перед Богом короля Олава, перед Богом, именем которого король заставляет своих людей убивать и уродовать им подобных.«Эльвир, — прошептала она, сомкнув глаза, зажав уши руками, — если существует потусторонняя жизнь, если где-нибудь ты ждешь меня, если можешь услышать меня, помоги мне».И она вспомнила, как давным-давно, еще до сражения под Несьяром, Эльвир сказал ей: «Если мне не суждено будет вернуться, то все твое богатство, все что ты мне дала…»Постепенно она начала осознавать, что он имел в виду. И подлинность существовавших между ними чувств, их завершенность, стали сладостным воспоминанием в ее скорби.«Многое одновременно приносит и радость, и горе», — сказал он однажды.Эльвир говорил много. Кое-что из сказанного им она не понимала.Пока она лежала и пыталась вспомнить, о чем он рассказывал, она поняла, как много переняла от него, впитала его мысли. Поняла, что это может стать для нее защитой, она обязана попытаться лучше все понять и передать это сыновьям, как он завещал.
Сигрид должна была отоспаться и сама не знала, как долго спала. Последние сутки прошли в непрерывном сне. Кальв Арнисон сидел на скамье рядом с ней и улыбался, когда она проснулась и села.— Как ты себя чувствуешь? — спросил он.Она оглядела кухню и ответила не сразу. В эти дни люди к ней относились любезно и тепло. Она понимала, что это происходит из-за того, что она вновь станет хозяйкой Эгга и выходит замуж за королевского лендмана. Сигрид чувствовала, что силы возвращаются к ней; до нее дошло, что после отъезда из Мэрина она не притрагивалась к работе.Она бросила взгляд на Кальва Арнисона. Выглядел он, во всяком случае, приятным; не похож на своего брата Финна ни характером, ни внешностью, подумала она. Она посмотрела в его спокойные глаза, скользнула взглядом по простым, слегка грубым чертам лица и почувствовала искренность в его словах, когда он сказал, что не хочет ей ничего плохого. Может случиться и так, что возврат в Эгга вместе с ним не будет для нее столь болезненным, если не ожидать от него слишком многого.Она положила свою руку на его, и сказала:— Намного лучше. — И добавила, назвав его по имени: — Благодарю тебя, Кальв, за все, что ты сделал для меня.Глаза его засветились, и, когда он обеими руками схватил ее за руки, она улыбнулась ему.— Никогда еще я не видел твоей улыбки, — сказал он и, вспомнив, добавил: — У меня для тебя подарок. — Кальв вытащил из кармана кожаный мешочек и протянул ей, и, когда Сигрид развязала его, в ее ладони высыпались пряжки и цепочки. Она не могла вымолвить и слова. Это были ее украшения, которые король отнял у нее на глазах у всех и раздал в Мэрине своим приближенным.— Где? — произнесла она.Он сидел и напряженно смотрел на нее.— Я узнал, у кого они, и отобрал, — сказал он.Она снова посмотрела на украшения. Многие из них вызвали у нее воспоминания. Вот эту золотую пряжку ей подарила Тора осенью, когда она вышла замуж за Эльвира. Это янтарное ожерелье ей преподнес Эльвир в первую годовщину их свадьбы.Хотя она была рада получить свои вещи обратно, все же с его стороны было бы разумнее подарить ей что-нибудь другое. Встретив его взгляд, она не знала, что ей сказать или сделать. Но обманывать его она не могла.Она ничего не сказала, только взяла его руку и на секунду приложила к своей щеке. Он внезапно сделал глубокий вдох.— Сигрид, — прошептал он. И она увидела в его глазах стремление прижать ее к себе. Она же испытывала желание отодвинуться от него; сделать это ей было легко, ибо в кухне было много народу. Она сжалась при мысли о том, что через некоторое время они будут супругами.Он понял, о чем она подумала, ибо в глазах его потух огонек, и заговорил о другом.— Что ты сказала вчера Йону священнику? — спросил он. — Он совершенно сбит с толку; он говорил, что рассказал о тебе епископу, и Гримкелль выразил желание встретиться с тобой, как только ты придешь в себя.Сигрид попыталась вспомнить разговор со священником, и у нее появилось чувство, что она наговорила лишнего.— Я бредила, — сказала она. — И ничего не помню. Он что-нибудь рассказывал?— Ничего, кроме того, что ты о христианстве знаешь больше, чем любой другой язычник, которых он встречал. Даже больше многих, именующих себя христианами. — Он немного помолчал, а затем спросил: — Ты сказала правду королю, что Эльвир был крещен?Она кивнула головой. Кальв долго молчал.— В Мэрине не должно было быть кровопролития?Она покачала головой.— А почему ты не захотела сказать королю, кто отказался привести к Эльвиру священника.Отвечая, она смотрела прямо ему в глаза:— Это был твой брат Финн.Прошло много времени, прежде чем он, глядя в пол, тихо произнес:— Спасибо.Их как будто в этот миг что-то разделило их, и она подумала, как возобновить разговор.— У тебя есть другие братья? — спросила она наконец.— Да, — быстро ответил он. — Нас семеро братьев и одна сестра. Ее зовут Рагнхильд, и она замужем за Хореком из Тьотта.— Семеро братьев? — Сигрид была подавлена. Она не привыкла к такой огромной родне. — Как их зовут?— Старшего брата зовут Торберг. Он живет вместе с отцом и матерью в Гиске. Он наследует усадьбу. Женат на дочери Эрлинга Скьялгссона, которую также зовут Рагнхильд.— Сигурд, мой брат, женат на сестре Эрлинга, — сказала Сигрид. Кальв кивнул. Это было ему известно.— Следующий по старшинству я, — сказал он. — Затем идут Финн, Эмунд, Кольбьёрн и Арнбьёрн. Самый младший — Арни.— Думаю, мне потребуется много времени, чтобы узнать их всех, — улыбнулась Сигрид.— Ты познакомишься со всеми. Они хорошие парни, за исключением…Он замолк.— Мы с Финном никогда не были друзьями, — сказал он. — Он моложе меня на год и очень вспыльчив. Когда мы были мальчиками, он часто выходил из себя, когда мне приходилось ставить его на место.— Ты совершено не похож на него, — промолвила Сигрид.Помолчав, она спросила:— Ты познакомился с моими сыновьями?— Да.— И как они тебя приняли?Он почувствовал себя несколько неловко. Но поскольку она продолжала смотреть на него вопросительно, он почувствовал, что должен ответить.— Я не знаю, кто из них старший; они почти ровесники.Она поняла, что встреча была трудной для всех троих, и больше ни о чем не стала спрашивать.— Младший, Турир, самый сильный из них, — сказала она.На дворе раздался звон колокола. Это означало, что настало время вечерней трапезы. Кальв поднялся.— Я приду позднее, — промолвил он, быстро и несколько неуклюже погладив ее по щеке.— Думаю, я скоро встану на ноги, — сказала она. — Если тебя спросят, можешь сказать, что я готова встретиться с епископом завтра.Но все же она чувствовала себя неуверенно, когда поднялась и прошла несколько шагов.
Несколько раз во время трапезы взгляд Кальва задумчиво останавливался на Финне. Он должен был расспросить Сигрид, что же произошло в Марине: он ей поверил, когда она сказала, что там не должно было бы быть кровопролития.Его глаза встречались и со взглядом конунга Олава, сидевшего за столом недалеко от него.Он уже много лет был сторонником короля, знал его жестокость и вспыльчивость. Но Кальв считал, что жестокость — неплохое качество для короля, желающего удержать власть в своих руках в мятежной стране. И он восхищался Олавом, видя его храбрость и предприимчивость; в убежденности этого человека в том, что право быть конунгом в стране, ниспослано ему самим Богом, было что-то величественное. Его уверенность могла увлечь и других. Когда он отправлялся в поход по Норвегии и именем Христа подчинял себе людей, то, несмотря на невзрачную внешность и малый рост, производил впечатление короля — героя прошлых времен. И поклонение перед ним все более превращало его в конунга.Кальв в эти годы был одним из ближайших друзей короля. Поэтому он видел и то, что другие наблюдать не могли: человека за обликом героя.Он видел человека честного в своей вере и в попытках укротить свой буйный нрав, который глубоко раскаивался, когда сам понимал, что поступал неправильно. Но он также видел человека, слишком энергично насаждавшего христианство в стране, привыкшего с детских лет ставить себя выше любых законов. Видел Кальв и такие черты короля, которые нравились ему еще меньше: мелочность и жадность. Он поражался, что такой могущественный человек может так сильно страдать, когда видел, что допустил ошибку.И сейчас для Кальва стало ясно, что в Мэрине Олав действовал слишком поспешно и совершил серьезную ошибку, даже если и не хотел этого. Сигрид могла бы доказать это, но промолчала и сделала это из-за Кальва.При мысли, что это она сделала ради него, он испытал чувство радости: не так уж много она имеет против него, как показалось ему при первой встрече.Но все же он был неуверен в такой женщине, как Сигрид. Ибо его опыт общения с женщинами был опытом воина. Женщины, с которыми он встречался, были либо пленницами, захваченными в походах, либо такими, которые охотно отдаются мужчинам, но за вознаграждение.Он, правда, встречал и других женщин, которые ему нравились, но это было в те времена, когда он жил дома в Гиске и был скромным, как мальчик: он лишь любовался ими на расстоянии. Его рано стали брать в походы и дальние плавания. Он, как и другие, быстро научился стоять за себя. Последние годы он ездил по стране вместе с королем, и этим поездки почти не отличались от дальних походов.Кальв обратил внимание на Сигрид уже в первый день в Мэрине; и он был не одинок. Но она была такой отчужденной, не обращала внимания на происходившее вокруг и производила впечатление столь оцепеневшей и холодной, словно была вырублена изо льда. Один из приближенных короля назвал ее Ледяной Фрейей. Против выступил Сигват Скальд.— Она не такая, — сказал он. — Это лишь потому, что она очень любила мужа.— Ты с ней знаком? — спросили его.— Да, — прозвучал короткий ответ.Об этом говорили много и о том, что Сигват не имеет намерения слагать песни о поездке на Мэрин, как это он обычно делал о всех походах короля.Когда король взял Сигрид с собой в Каупанг, шептались и о том, что он привез ее для себя. Кальв думал так же. Однако он испытывал большое желание попросить короля отдать Сигрид ему, потому что, во-первых, она нравилась ему, а во-вторых, она была выгодной партией, и он только сомневался, как Олав воспримет это.И когда Сигват предложил поговорить с конунгом о его деле, он сразу же согласился.Если ему отдадут владения Сигрид, то король сделает его лендманом во Внутреннем Трондхейме. Об этом он догадывался. Но то, что король отдал ему Эгга и все остальное, чем владел Эльвир, оказалось выше всех его надежд.Кальв понимал, что ему будет нелегко быть королевским лендманом в Эгга. А после того, что случилось в Мэрине, народ будет настроен против него еще больше. Но все же он был рад.Он привык быть хёвдингом в дальних походах, а последние годы, когда служил в королевской дружине, он почувствовал, что крылья ему подрезали. Сейчас же он снова был свободным и мог показать и себе, и другим, что у него еще полно сил.И Сигрид — он улыбнулся, подумав о ней, — начала отходить; он завоюет ее.
На следующий день после завтрака к Сигрид явился дружинник епископа Гримкелля и увел ее с собой. Когда она вошла в дом епископа, то увидела его вместе с Йоном.Жестом он приказал ей сесть.— Ты была больна, — произнес он.Она уселась на дальний край скамьи и почувствовала, что готова мгновенно вскочить. Прошло какое-то время, прежде чем епископ заговорил, а она осторожно разглядывала его. Он был худ, глаза глубоко запали в глазницы.— Ты сказала Йону, что готова принять обряд крещения, но не хочешь верить в бога короля Олава, — произнес он наконец.— Я говорила тем утром в бреду, — ответила Сигрид. — Я узнала потом, что женщина, ухаживавшая за мной, дала мне ночью сильное снотворное.— Ты считаешь, что сейчас готова верить в Бога конунга Олава?Она помедлила с ответом.— Здесь ты можешь говорить свободно, — промолвил епископ. — Все, что ты скажешь, будет выслушано, как исповедь.Сигрид продолжала молчать.— Я понимаю, что ты знаешь многое о христианской вере, — продолжал он.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27
Она лежала в поварне, куда перевели ее вместе с мальчиками. День был холодным, но от очага исходило приятное тепло. Потрескивание огня в очаге и запах свежевыпеченного хлеба доходил до нее, как благовест.Она открыла глаза, лежала и смотрела на языки пламени, охватившие большой котел. Затем ее взгляд переместился на крюк, на котором висел котел и далее вверх на отверстие для выхода дыма, где дым встречался с солнечными лучами. Потом взгляд вернулся обратно на языки пламени, облизывающие черное дно котла. Они играли всеми цветами радуги, от теплого золотисто-красного до холодного сине-зеленого; словно лаская, извивались они и внезапно начинали трещать, взлетая ввысь.Сигрид поднялась, опершись на локти, когда женщина, ухаживающая за ней, подошла с крынкой кислого молока.— Ты откармливаешь меня, словно теленка на убой! — воскликнула она, но выпила.Три дня прошло с тех пор, как она слегла. Кальв в тот день помог ей добраться до кухни, а потом для нее наступила темнота, и она ничего не помнила до тех пор, пока не очнулась, лежа на скамье.Взгляд ее задержался на мигающих языках пламени, и она почувствовала, что желание жить снова медленно пробуждается в ней.«Ты выносливее ивового прута!» — сказал когда-то, много лет тому назад, Гутторм Харальдссон. Однако несгибаемой она не была. Воля, которую она вновь ощутила после болезни, была непонятна для нее самой.Ей было легче думать о прошлом. Ведь во время, когда она потеряла власть над собой, могло случиться непоправимое. Разговор, который она слышала на дворе, оказался последней каплей, переполнившей чашу; в этот момент исчезло само желание жить.Может быть, потому и боролась она за сохранение разума, думала она, что ее принуждали разделить постель с этим Кальвом Арнисоном, которого она не знала и не желала знать?В помещение с охапкой дров вошел раб. Он бросил дрова недалеко от очага и подложил поленьев в огонь. В воздух взлетели искры. Казалось, огонь на мгновение задержал дыхание, а потом вспыхнул с новой силой. Языки пламени начали свой танец вдоль поленьев; большие языки, как когтями, охватили дрова, мелкие стали подниматься ввысь к потолку, прыгая и стремясь попасть в отверстие для выхода дыма и выбраться к свету. И Сигрид показалось, что воля к жизни, пробуждавшаяся в ней, была подобна небольшому языку пламени. Она как будто смогла почувствовать его трепетное движение, сначала неуверенное, спадающее, тлеющее, а затем снова вспыхивающее ясным, спокойным пламенем.Как непобедима жизнь, подумала она. И даже, если кто-то из нас погибает, жизнь продолжается, одна волна следует за другой, поколение за поколением. Но в то же время она столь беспомощна и хрупка. В утро кончины Эльвира она теплилась всего лишь короткое мгновение, а затем погасла.Однако он продолжал жить в сыновьях, в ребенке, которого она носила под сердцем. Продолжал и после смерти беседовать с ней о жизни.Не происходит ли то же самое с пламенем жизни, может, оно не умирает, а лишь приобретает иной облик и дает новый толчок всему живому в лесу и на пашне, как утверждают старики? Или оно разгорается в новом месте, когда угасает на земле. Там, где она снова встретится с Эльвиром в Фолкванге или в Гимле? Как говорит древнее учение, люди, любящие друг друга, должны встретиться после смерти в Фолкванге, в чертогах Фрейра.Эльвир много говорил о любви, но это была любовь иного рода. И он утверждал: Бог — есть любовь.А сейчас ее принуждают встать на колени перед Богом короля Олава, перед Богом, именем которого король заставляет своих людей убивать и уродовать им подобных.«Эльвир, — прошептала она, сомкнув глаза, зажав уши руками, — если существует потусторонняя жизнь, если где-нибудь ты ждешь меня, если можешь услышать меня, помоги мне».И она вспомнила, как давным-давно, еще до сражения под Несьяром, Эльвир сказал ей: «Если мне не суждено будет вернуться, то все твое богатство, все что ты мне дала…»Постепенно она начала осознавать, что он имел в виду. И подлинность существовавших между ними чувств, их завершенность, стали сладостным воспоминанием в ее скорби.«Многое одновременно приносит и радость, и горе», — сказал он однажды.Эльвир говорил много. Кое-что из сказанного им она не понимала.Пока она лежала и пыталась вспомнить, о чем он рассказывал, она поняла, как много переняла от него, впитала его мысли. Поняла, что это может стать для нее защитой, она обязана попытаться лучше все понять и передать это сыновьям, как он завещал.
Сигрид должна была отоспаться и сама не знала, как долго спала. Последние сутки прошли в непрерывном сне. Кальв Арнисон сидел на скамье рядом с ней и улыбался, когда она проснулась и села.— Как ты себя чувствуешь? — спросил он.Она оглядела кухню и ответила не сразу. В эти дни люди к ней относились любезно и тепло. Она понимала, что это происходит из-за того, что она вновь станет хозяйкой Эгга и выходит замуж за королевского лендмана. Сигрид чувствовала, что силы возвращаются к ней; до нее дошло, что после отъезда из Мэрина она не притрагивалась к работе.Она бросила взгляд на Кальва Арнисона. Выглядел он, во всяком случае, приятным; не похож на своего брата Финна ни характером, ни внешностью, подумала она. Она посмотрела в его спокойные глаза, скользнула взглядом по простым, слегка грубым чертам лица и почувствовала искренность в его словах, когда он сказал, что не хочет ей ничего плохого. Может случиться и так, что возврат в Эгга вместе с ним не будет для нее столь болезненным, если не ожидать от него слишком многого.Она положила свою руку на его, и сказала:— Намного лучше. — И добавила, назвав его по имени: — Благодарю тебя, Кальв, за все, что ты сделал для меня.Глаза его засветились, и, когда он обеими руками схватил ее за руки, она улыбнулась ему.— Никогда еще я не видел твоей улыбки, — сказал он и, вспомнив, добавил: — У меня для тебя подарок. — Кальв вытащил из кармана кожаный мешочек и протянул ей, и, когда Сигрид развязала его, в ее ладони высыпались пряжки и цепочки. Она не могла вымолвить и слова. Это были ее украшения, которые король отнял у нее на глазах у всех и раздал в Мэрине своим приближенным.— Где? — произнесла она.Он сидел и напряженно смотрел на нее.— Я узнал, у кого они, и отобрал, — сказал он.Она снова посмотрела на украшения. Многие из них вызвали у нее воспоминания. Вот эту золотую пряжку ей подарила Тора осенью, когда она вышла замуж за Эльвира. Это янтарное ожерелье ей преподнес Эльвир в первую годовщину их свадьбы.Хотя она была рада получить свои вещи обратно, все же с его стороны было бы разумнее подарить ей что-нибудь другое. Встретив его взгляд, она не знала, что ей сказать или сделать. Но обманывать его она не могла.Она ничего не сказала, только взяла его руку и на секунду приложила к своей щеке. Он внезапно сделал глубокий вдох.— Сигрид, — прошептал он. И она увидела в его глазах стремление прижать ее к себе. Она же испытывала желание отодвинуться от него; сделать это ей было легко, ибо в кухне было много народу. Она сжалась при мысли о том, что через некоторое время они будут супругами.Он понял, о чем она подумала, ибо в глазах его потух огонек, и заговорил о другом.— Что ты сказала вчера Йону священнику? — спросил он. — Он совершенно сбит с толку; он говорил, что рассказал о тебе епископу, и Гримкелль выразил желание встретиться с тобой, как только ты придешь в себя.Сигрид попыталась вспомнить разговор со священником, и у нее появилось чувство, что она наговорила лишнего.— Я бредила, — сказала она. — И ничего не помню. Он что-нибудь рассказывал?— Ничего, кроме того, что ты о христианстве знаешь больше, чем любой другой язычник, которых он встречал. Даже больше многих, именующих себя христианами. — Он немного помолчал, а затем спросил: — Ты сказала правду королю, что Эльвир был крещен?Она кивнула головой. Кальв долго молчал.— В Мэрине не должно было быть кровопролития?Она покачала головой.— А почему ты не захотела сказать королю, кто отказался привести к Эльвиру священника.Отвечая, она смотрела прямо ему в глаза:— Это был твой брат Финн.Прошло много времени, прежде чем он, глядя в пол, тихо произнес:— Спасибо.Их как будто в этот миг что-то разделило их, и она подумала, как возобновить разговор.— У тебя есть другие братья? — спросила она наконец.— Да, — быстро ответил он. — Нас семеро братьев и одна сестра. Ее зовут Рагнхильд, и она замужем за Хореком из Тьотта.— Семеро братьев? — Сигрид была подавлена. Она не привыкла к такой огромной родне. — Как их зовут?— Старшего брата зовут Торберг. Он живет вместе с отцом и матерью в Гиске. Он наследует усадьбу. Женат на дочери Эрлинга Скьялгссона, которую также зовут Рагнхильд.— Сигурд, мой брат, женат на сестре Эрлинга, — сказала Сигрид. Кальв кивнул. Это было ему известно.— Следующий по старшинству я, — сказал он. — Затем идут Финн, Эмунд, Кольбьёрн и Арнбьёрн. Самый младший — Арни.— Думаю, мне потребуется много времени, чтобы узнать их всех, — улыбнулась Сигрид.— Ты познакомишься со всеми. Они хорошие парни, за исключением…Он замолк.— Мы с Финном никогда не были друзьями, — сказал он. — Он моложе меня на год и очень вспыльчив. Когда мы были мальчиками, он часто выходил из себя, когда мне приходилось ставить его на место.— Ты совершено не похож на него, — промолвила Сигрид.Помолчав, она спросила:— Ты познакомился с моими сыновьями?— Да.— И как они тебя приняли?Он почувствовал себя несколько неловко. Но поскольку она продолжала смотреть на него вопросительно, он почувствовал, что должен ответить.— Я не знаю, кто из них старший; они почти ровесники.Она поняла, что встреча была трудной для всех троих, и больше ни о чем не стала спрашивать.— Младший, Турир, самый сильный из них, — сказала она.На дворе раздался звон колокола. Это означало, что настало время вечерней трапезы. Кальв поднялся.— Я приду позднее, — промолвил он, быстро и несколько неуклюже погладив ее по щеке.— Думаю, я скоро встану на ноги, — сказала она. — Если тебя спросят, можешь сказать, что я готова встретиться с епископом завтра.Но все же она чувствовала себя неуверенно, когда поднялась и прошла несколько шагов.
Несколько раз во время трапезы взгляд Кальва задумчиво останавливался на Финне. Он должен был расспросить Сигрид, что же произошло в Марине: он ей поверил, когда она сказала, что там не должно было бы быть кровопролития.Его глаза встречались и со взглядом конунга Олава, сидевшего за столом недалеко от него.Он уже много лет был сторонником короля, знал его жестокость и вспыльчивость. Но Кальв считал, что жестокость — неплохое качество для короля, желающего удержать власть в своих руках в мятежной стране. И он восхищался Олавом, видя его храбрость и предприимчивость; в убежденности этого человека в том, что право быть конунгом в стране, ниспослано ему самим Богом, было что-то величественное. Его уверенность могла увлечь и других. Когда он отправлялся в поход по Норвегии и именем Христа подчинял себе людей, то, несмотря на невзрачную внешность и малый рост, производил впечатление короля — героя прошлых времен. И поклонение перед ним все более превращало его в конунга.Кальв в эти годы был одним из ближайших друзей короля. Поэтому он видел и то, что другие наблюдать не могли: человека за обликом героя.Он видел человека честного в своей вере и в попытках укротить свой буйный нрав, который глубоко раскаивался, когда сам понимал, что поступал неправильно. Но он также видел человека, слишком энергично насаждавшего христианство в стране, привыкшего с детских лет ставить себя выше любых законов. Видел Кальв и такие черты короля, которые нравились ему еще меньше: мелочность и жадность. Он поражался, что такой могущественный человек может так сильно страдать, когда видел, что допустил ошибку.И сейчас для Кальва стало ясно, что в Мэрине Олав действовал слишком поспешно и совершил серьезную ошибку, даже если и не хотел этого. Сигрид могла бы доказать это, но промолчала и сделала это из-за Кальва.При мысли, что это она сделала ради него, он испытал чувство радости: не так уж много она имеет против него, как показалось ему при первой встрече.Но все же он был неуверен в такой женщине, как Сигрид. Ибо его опыт общения с женщинами был опытом воина. Женщины, с которыми он встречался, были либо пленницами, захваченными в походах, либо такими, которые охотно отдаются мужчинам, но за вознаграждение.Он, правда, встречал и других женщин, которые ему нравились, но это было в те времена, когда он жил дома в Гиске и был скромным, как мальчик: он лишь любовался ими на расстоянии. Его рано стали брать в походы и дальние плавания. Он, как и другие, быстро научился стоять за себя. Последние годы он ездил по стране вместе с королем, и этим поездки почти не отличались от дальних походов.Кальв обратил внимание на Сигрид уже в первый день в Мэрине; и он был не одинок. Но она была такой отчужденной, не обращала внимания на происходившее вокруг и производила впечатление столь оцепеневшей и холодной, словно была вырублена изо льда. Один из приближенных короля назвал ее Ледяной Фрейей. Против выступил Сигват Скальд.— Она не такая, — сказал он. — Это лишь потому, что она очень любила мужа.— Ты с ней знаком? — спросили его.— Да, — прозвучал короткий ответ.Об этом говорили много и о том, что Сигват не имеет намерения слагать песни о поездке на Мэрин, как это он обычно делал о всех походах короля.Когда король взял Сигрид с собой в Каупанг, шептались и о том, что он привез ее для себя. Кальв думал так же. Однако он испытывал большое желание попросить короля отдать Сигрид ему, потому что, во-первых, она нравилась ему, а во-вторых, она была выгодной партией, и он только сомневался, как Олав воспримет это.И когда Сигват предложил поговорить с конунгом о его деле, он сразу же согласился.Если ему отдадут владения Сигрид, то король сделает его лендманом во Внутреннем Трондхейме. Об этом он догадывался. Но то, что король отдал ему Эгга и все остальное, чем владел Эльвир, оказалось выше всех его надежд.Кальв понимал, что ему будет нелегко быть королевским лендманом в Эгга. А после того, что случилось в Мэрине, народ будет настроен против него еще больше. Но все же он был рад.Он привык быть хёвдингом в дальних походах, а последние годы, когда служил в королевской дружине, он почувствовал, что крылья ему подрезали. Сейчас же он снова был свободным и мог показать и себе, и другим, что у него еще полно сил.И Сигрид — он улыбнулся, подумав о ней, — начала отходить; он завоюет ее.
На следующий день после завтрака к Сигрид явился дружинник епископа Гримкелля и увел ее с собой. Когда она вошла в дом епископа, то увидела его вместе с Йоном.Жестом он приказал ей сесть.— Ты была больна, — произнес он.Она уселась на дальний край скамьи и почувствовала, что готова мгновенно вскочить. Прошло какое-то время, прежде чем епископ заговорил, а она осторожно разглядывала его. Он был худ, глаза глубоко запали в глазницы.— Ты сказала Йону, что готова принять обряд крещения, но не хочешь верить в бога короля Олава, — произнес он наконец.— Я говорила тем утром в бреду, — ответила Сигрид. — Я узнала потом, что женщина, ухаживавшая за мной, дала мне ночью сильное снотворное.— Ты считаешь, что сейчас готова верить в Бога конунга Олава?Она помедлила с ответом.— Здесь ты можешь говорить свободно, — промолвил епископ. — Все, что ты скажешь, будет выслушано, как исповедь.Сигрид продолжала молчать.— Я понимаю, что ты знаешь многое о христианской вере, — продолжал он.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27