.. Долгополову заметила на передней лодке: гребла она красиво и сильно, совсем не откачиваясь назад, действуя одними только мускулами рук. Старуха была дальнозорка и именно здесь, на реке, разглядела, чего не видела за обедом, что черные волосы Долгополовой подернуты равномерной сединой.
По тропинкам, протоптанным коровами, старуха прошла потом от реки к дороге через весь березовый лесок. Нашла гнездо волнушек и два подорешника и положила их на свежий пень, чтобы сразу кинулись в глаза тем, кто придет сюда за грибами завтра утром или еще сегодня. Кружевные березы уже начинали сбрасывать золотые листья, но очень тихо было в бору и сухо, и старухе казалось, что все кругом, даже жужжанье комаров, имело свой запах.
Въездные ворота, из которых вышел на слободку доктор, она обошла стороною: нужно было пройти и в сосновый бор, - старуха твердо знала о нем, что дышать им даже гораздо полезнее, чем березовым лесом, и в нем ей сразу стало еще легче и еще свободнее. Между маститых молодые елочки колюче торчали повсеместно. Среди них, отгибая их ветки, старуха проходила, уже не высматривая грибов: она только дышала как могла глубже.
Здесь она вышла к новой стройке: из толстых бревен клали довольно обширный дом на кирпичном фундаменте. Бородатые медленные деревенские плотники в лаптях, сверкая голубизной топоров, споро обтесывали по виду недавно и здесь же срубленные сосны.
- Это что же вы строите? - спросила одного старуха.
- А это, бабушка, будет называться столовая - вот это как будет называться... - не спеша объяснил тот, отбрасывая пахучую свежую щепу лаптем.
- Для кого же это столовая в лесу? - удивилась старуха.
- Да, должно быть, все для вас, для градских, - а то для нас, что ли?
Старуха оглянулась кругом, - оказалось, недалеко, через просеку, зарыжел ржавый, мавританского стиля, купол дома отдыха.
- Для кого бы вы ни строили, а что же из сырого-то леса? - спросила старуха.
- Вона!.. Ждать его прикажешь. Небось, в стене досохнет!.. А щели дадут, - пакля на что же?.. Знай, конопать, не жалей!
Через просеку старуха вышла на черный двор. Осмотрела коровник, где стояли только одна заболевшая корова тигровой масти (имя ее было Аленка) и двухгодовалый красный бык - Танк; побывала в свинарнике - полюбовалась пятью крупными, чисто вымытыми боровами; но больше всего умилила ее целая туча больших уже весенних цыплят за сетчатой четырехугольной оградой. Цыплята были только белые леггорны и красные родайланды.
- Красо-та!.. Ах, это же красота! - долго, глядя на них, покачивала головой старуха.
За черным двором, ближе к речке, разлеглось целое поле брюквы и кормовой свеклы с такой зеленой, свежей, густой ботвою, что старуха еще раз умиленно кивала головой и чмокала губами.
II
Доктор Вознесенский так и не пришел к четырем часам к чаю. На его сдобную булочку с чувством смотрели аспиранты Костюков и Пронин. Оба они были живые, веселые: один, пониже и почернявее, - ярославец, другой, подолговязее, плосколицый, сероглазый, с широким ртом, - из чувашей. За чаем Пронин доказывал Костюкову, что у чувашей есть богатый язык, есть своя давняя культура, наконец есть и своя история.
- Вот ты бы и написал эту историю! - советовал ему Костюков.
- А что же, брат, ты думаешь?.. Я уже собираю матерьялы... А что я напишу, то уж напишу непременно... Об этом даже и речи, брат, быть не может!..
Говорил он на "о" и сильно действовал при этом левой рукою. Голова у него была толкачом. Стремительность огромна. Он приехал сюда с пузырьком лекарства, прописанного ему врачом в Москве, но когда биолог Костюков, посмотрев на рецепт, сказал ему, что лекарство его - обыкновенный мышьяк, от малокровия, он обиделся и выкинул пузырек в цветочные клумбы.
- Врет он! Никакого у меня малокровия нет!.. Ишь ты, выдумал что: мало-кровие!
После чая оба они пошли играть в волейбол.
Это была шумная, азартная игра. Аспирантов и аспиранток собралось порядочно, к ним пристали более маститые. Черный мяч метался неистово.
Рядом на аллее четверо играли в городки, звонко били березовые палки, выбивая фигуры.
Волейбола старуха совсем не понимала, и хотя городки ей были несколько знакомы, но стоять близко к ним она не решалась, опасаясь прихоти прыгающих палок.
Дальше в парке на теннисной площадке играло несколько человек. Старуха прошла было туда, постояла немного, поглядела на красивые движения ракеток в умелых руках уже немолодых, значительно плешивых партнеров, но поворачивать туда и сюда голову - следить за полетами мяча - ей надоело. Она уселась на одной из зеленых скамеек около пристани и тут снова ушла в созерцание то таинственных отражений в воде, то весело появляющихся на ней из-за поворота лодок. Дальше по реке расположен был дом отдыха для рабочих на тысячу с лишним человек, и лодки с веселой молодежью, то поющей, то играющей на мандолинах и баянах, шли теперь оттуда и, прогремев и просверкав, исчезали за излучиной, за сединой ветел.
Заглядевшись, она не заметила, как появился Вознесенский и уселся на другой такой же зеленой скамье через дорожку, прямо против нее. Он закурил и, дымя папиросой, вертя в руке портсигар из карельской березы и щуря свои китайские глазки, сказал ей врастяжку:
- Лю-бу-е-тесь!.. За-нят-но!.. Ваше имя-отчество?
Вопрос был сделан быстро, деловым тоном. Старуха ответила тут же, привычно:
- Евфалия Кондратьевна, - и, только когда ответила, отвернулась, буркнув: - Зачем это вам нужно имя-отчество?
- Так я уж привык по старинке... Евфалия - имя довольно редкое... Но иногда раньше попадалось... Ев-фалия, Ев-фимия, Ев-патория...
Он был теперь гораздо краснее, чем за обедом, и крупнее и ярче показался старухе его мясистый нос.
- Евпатория - это разве имя?.. Это - город такой, - пробасила старуха.
- А-а?.. Вот как?.. Значит, я перепутал... Правда, правда... город... Туда еще как-то лет двадцать назад поехала лечиться от чего-то моя жена и там без вести пропала.
- Ну, вот видите... Как же это так без вести?.. - вкось на доктора поглядела старуха.
- Под-стро-ено, под-стро-ено все было так, разумеется, чтобы я ее не искал!.. А я ее, признаться, и вообще-то не искал, - подмигнул он. - Зачем мне?.. Захотелось тебе без вести пропадать, пропадай, матушка, на здоровье!.. Может быть, где-нибудь и жива еще... Хотя после стольких лет пертурбаций всяких - едва ли...
- Как же вы после этого? - полюбопытствовала старуха.
- То есть в каком смысле? - и доктор жестоко затянулся и закашлял. После этого ведь тут в скорости война началась, я был мобилизован, конечно, попал на турецкий фронт, потом революция, потом... вообще, как вам известно, тогда уж совсем не до жен было...
- А дети-то ваши как же?
- Какие дети? - очень высоко поднял изумленные брови доктор.
- Совсем не было?
- Гм... За-нят-но!.. - Доктор вдруг стал еще веселей, чем был. Де-ти!..
- Что же это вы, как будто я вас об тиграх спрашиваю! - отвернулась старуха.
- Об тиграх?.. - Доктор захохотал. - За-нят-но!.. Нет, детей никаких не было... Для этого особый талант нужен, как вам известно... А раз к этому никакого призвания не имеешь...
- Да у вас, должно быть, и к медицине вашей тоже призвания никакого нет, - обиженно перебила старуха и отвернулась.
- Не-ет, я бы так решительно о себе не сказал, не-ет! - весело заерошил бороду доктор. - Как сами видите, вопросом об естественном долголетии я интересуюсь, а этот вопрос все-таки имеет же кое-какое касательство к медицине... Вот, например, и на вас я смотрю и думаю: доживете вы до ста лет или не дотянете?.. Вы, может быть, и не знаете, так я вам скажу, что от такой прелести, как рак, вы, вероятно, уже избавлены, а от рака погибает по-рядочный процент людей... Затем брюшной тиф, - этот красавчик вам тоже уж не опасен... Геморрой вам надоедать не будет... И вообще блистательно перешагнули вы через целую кучу болезней... Что же вам теперь остается?.. Так, кое-какие пустяки: склероз... крупозное воспаление легких...
- Э-э, - поморщилась и гневно обернулась старуха. - Что это вы тут мне с болезнями с такими?..
- Не любите?.. Вот видите... В этом мы с вами вполне, значит, сходимся: я сам их терпеть не могу!.. Но они, окаянные, тем не менее существуют!..
Тут большой черный мяч волейболистов, кем-то поданный с излишней энергией, залетел к зеленым скамейкам, и бежавший за ним Костюков крикнул Вознесенскому:
- А-а, доктор... Чуть я вашу булочку не слопал!
- Глупо, что оставили! Надо было слопать! - поспешно отозвался, как того требовал момент, Вознесенский.
На аллее, где играли в городки, молодой круглоплечий, в очках, инженер-механик мастерским ударом выбил сразу всю фигуру, да еще такую трудную, как "змейка". Доктор крикнул туда: "Браво!" - и слегка похлопал в ладоши.
А по речке в это время плыла лодка с целым квартетом балалаечников со скульптурными, голыми до пояса, молодыми телами. Очень бравурную мелодию кинули к зеленым скамейкам хорошо сыгравшиеся балалаечники, так что старуха сказала уж не шмелиным своим басом, а в более высоком регистре:
- Ишь как у них выходит!.. А, кажись, что же такое балалайка? Так себе - трень-брень.
Доктор же сделал рупором руки и закричал вдогонку проплывшей лодке:
- Бра-вис-симо-о!..
Старухе он сказал потом:
- Хорошо-хорошо... Отлично поют канашки... И вообще здесь неплохо... А если еще протянется бабье лето этак до-о...
- Так уж и бабье! - перебила снова басом старуха. - Теперь только женщины, а баб уже нет!.. Довольно!..
- Вот как! - удивился доктор. - Значит, попили нашей кровушки, и будет?.. Ну, нет так нет... Пусть будет женское лето, мне все равно... Так вот если протянется это женское лето, скажем, до половины сентября, будет совсем чудесно, а?..
Но старуха поднялась почему-то и пошла, придерживая свою шаль у подбородка. Она не сказала даже теперь: "Шли бы вы с дамами болтать!" - а просто, вздохнув и прикашлянув слегка, задвигала ногами от реки в сторону дома, и доктор, не зная, что об этом подумать, опять, как это уже было сегодня, глядел ей вслед и находил в ней что-то библейское. Когда же к нему подошел и сел рядом табаковод, доктор, глядя на его крупный, с сильным выгибом нос и выпуклые глаза, спросил прищурясь:
- А что, скажите, турка у вас в роду не было?
- Воз-можно!.. Все, знаете ли, возможно! - ответил беспечно Чапчакчи. А что?
- Да так как-то этак... вид у вас несколько притурковатый...
В семь часов две или три подавальщицы бегали с колокольчиком, давая знать, что нужно сходиться на ужин.
На второе за ужином подали гурьевскую кашу.
- Странное дело... Почему же она гурьевская? - спросил, ни к кому не обращаясь, Пронин.
- Ага!.. Вот именно... Почему гурьевская? - подхватил Вознесенский.
- Город есть такой - Гурьев... Кажется, в Астраханском крае... или в Оренбургском... - начал было думать вслух Костюков, но доктор перебил его оживленно:
- Город Гурьев!.. Да, есть такой при устье Урала... Только каша эта не городом пахнет, а целым министром!.. Был такой при Александре Первом министр финансов - граф Гурьев... Оставил после себя на память вдребезги расстроенные финансы (Канкрину их пришлось потом выправлять), дочь Нессельродшу да вот эту кашу... И вот ирония судьбы человеческой: о финансах расстроенных забыли, о Нессельродше - на что была баба-бой - тоже забыли, а кашу его даже вот через сто лет и даже в доме отдыха подают!.. И что же он тут такого изобрел, скажите на милость?.. В обыкновенную манную кашу понатыкал кусочков разных фруктов, чем и приобрел бессмертие!..
- Предлагаю стереть с лица советской земли этот позор! - сказала с жаром Алянчикова.
- Стираем! - отправляя в рот ложку, кивнул ей Костюков.
- Переменить название! - объяснила Алянчикова.
Доктор поспешно дотянулся к самому уху старухи и спросил шепотом:
- Ваша фамилия как?
- Уточкина... а что? - прожужжала старуха, но доктор уже поднялся и торжественно начал, приосанясь:
- Вношу предложение по вопросу дня: в честь уважаемого товарища Уточкиной (он указал на старуху) предлагаю назвать это блюдо уточкиной кашей... Кто против?
Никто не высказался против. Все рассмеялись, даже и Ландышева. Старуха внимательно поглядела на Вознесенского и покивала головой, как кивают старые на молодых и умные на глупых.
После ужина было еще светло. Казалось, что солнце задержалось на горизонте гораздо дольше, чем было ему отведено, и эти последние иззелена-оранжевые лучи просквозили верхушки сосен, берез и елей в парке так, как этого и нельзя было представить солнечным днем. Не только каждая ветка, каждый лист - каждая игла казалась отдельной. Тончайшее кружево сплелось над головами, лица стали значительнее и сложнее.
Эти последние перед сумерками лучи, - в них есть какая-то ласковость, задушевность, и она отражается на человеческих лицах, слабо окрашенных в слегка зеленое, когда стушевываются скулы, щеки и подбородки и глубже, и ярче, и задумчивее выступают глаза.
На карих глазах Ландышевой, которая, робко и будто не вполне доверяя своей способности ходить по аллее, посыпанной мягким желтым песком, а не по гладким плитам и асфальту тротуаров, двигалась скользящей походкой к реке, задержались серые с золотыми точками глаза инженера Шилина, шедшего уже от реки к дому.
- Хотите кататься в лодке? - вдруг спросил Шилин, едва остановясь.
Он, усталый, даже и глазами не улыбнулся при этом: внимательность прозвучала только в его голосе, надтреснуто-глуховатом.
- Покататься? - изумленно отозвалась Ландышева. - Я ведь ничего не умею: ни грести, ни этим... как он называется?.. рулем...
- Да вам ничего и не нужно будет: только сидеть. - Шилин слабо махнул рукою.
- А кто же будет грести?
- Да вот еще - кто же!.. Я ведь иду за веслами...
И, кивнув ей головою, он выпрямился, и шаги его потом стали тверже, а Ландышева, радостно встревоженная, уверенно пошла к пристани взглянуть на ту лодку, которая ее ждала.
Женщина размашистых движений - Алянчикова - приколола к своим рыжим волосам плотную, едва распустившуюся чайную розу. Она воткнула ее в гребенку, предполагая, что цветок свесится влево, но роза была вся переполнена соком и упруго покачивалась на ее голове задорным хохолком, в то время когда она, идя рядом с Шорниковым, говорила о книгах и читателях:
- Чрезвычайно показательно, как изменился у нас читатель... Отошла мода на пустые романы, - это замечательно!.. Теперь всякий стремится заполучить квалификацию, поэтому что он читает? Книги по технике!.. По всяким отраслям, но только техническую литературу... Автомобиль, например... Сколько бы книг по автомобилю ни появилось в книжных магазинах, их сейчас же раскупают мо-мен-тально!.. Только появились в витринах - и готово!.. А в библиотеках такие книги обыкновенно зачитываются без остатка!.. Их не успевают выписывать... Авиация - тоже!.. Вообще всё, где есть моторы... Маленькие ребята читают путешествия, открытия, биографии ученых... Вообще, вы себе представить, не можете, до чего изменился теперь - вот всего за последние несколько лет - читатель!.. Как вырос у него практический деловой ум!.. - И правую руку она подымала то и дело, точно говорила с эстрады.
Шорников шел молча. Его голова и лицо в зеленоватых вечерних лучах потеряли присущую им тяжесть. Он не спрашивал, имеется ли в той библиотеке, которой заведовала Алянчикова, его брошюра. Для него и без этого вопроса было ясно, что шелестят ее страницами миллионы читателей. Он глядел себе под ноги, как бы стараясь безошибочно представить пласты здешней почвы до глубины в тысячу метров.
Волейболисты не закончили игры до ужина, и теперь она шла, приближаясь к концу, с еще большим азартом. Долгополова же и Чапчакчи, один на один, играли в городки, и инструкторша гребли торжествовала над неловким табаководом.
- Кто же так кидает палки, как вы?.. Можно, конечно, и не сгибать руку, когда бросаешь палку, но это, если палка очень тяжелая... и если городок от городка очень далеко... и вообще надо уметь попадать в городки, а не в березу!..
- Да ведь я когда играл в городки, а? - пытался объяснить Чапчакчи.
- Какое же мне дело, когда вы там играли?
- Я играл только в своем детстве, вы поняли?
- Хотя бы в чужом, мне безразлично... Вот я уже выбила две фигуры, а вы ни одной... Извольте ставить мне третью, это - ваша обязанность!
И Чапчакчи, смешно присев на корточки, покорно и неумело начинал ставить "пушку".
Тут же рядом была разбита и крокетная площадка, но на ней беспризорно валялись два сломанных молотка и полинялый шар, понемногу зарастая травою: слишком чинная игра - крокет - была явно не в духе времени. По этой площадке походили было двое степенных, еще не скинувших городских пиджаков и галстуков; один толкнул ногою шар, другой нагнулся было поднять молоток, но не задержались, пошли вдоль берега реки влево, где сплошь синела, дожидаясь первых заморозков, капуста и чернел деревянный через реку мост.
Вознесенский шел с двумя своими соседями по койкам - музейным работником Дегтяревым и просвещенцем Резвым - тоже вдоль капустных огородов и речки и говорил:
1 2 3 4 5