Воображение дорисовывало эту таинственную картину, на которой была изображена сама она. Разгоряченная фантазия девушки нуждалась в ответе на собственную мысль, она копалась в своей памяти, но не могла его найти. Вдруг ей подумалось, что это Изяслав приказал привести ее насильно в его дворец, чтобы замучить, как замучил ее отца, и тогда снова перед нею возникла та ужасная картина, которую она видела в Дебрях. Потом Люда решила, что ее похитил змий крылатый и унес в хоромы королевича Валигоры. Ей даже померещилось далекое пение: это ее убаюкивали для того, чтобы она уже никогда не проснулась.По-прежнему загадка оставалась неразгаданной.Вдруг она как бы пробудилась от волшебного сна и спросила себя: «Где я?» Подойдя к окну, прислушалась и глядела, глядела — кругом незнакомая местность… Вдалеке блестела какая-то река, вероятно Днепр; шумели в синеве вершины деревьев, и совсем рядом шел разговор на непонятном ей языке. И снова в ее головке зарождался безответный вопрос: «Где я?»Неуверенность, неизвестность и тревога сменяли одна другую; перед глазами мелькали таинственные картины, написанные на громадном кровавом полотне поляны, где она отыскала тело повешенного отца. Среди прочих волнений девичьего сердца ей как будто кто-то шептал: «Не бойся… это он, твой суженый, запер тебя здесь… Это королевич Валигора, искавший для себя самую красивую жену… Это он ехал за нею во главе вооруженного отряда, нашел и привез в свои хоромы… Чего тебе бояться! Посмотри, какое здесь богатство и роскошь, сколько золота, тебе будет здесь хорошо… О ком тебе тужить? У тебя был лишь отец, но его уже никто не воскресит…»И она на минуту успокаивалась.Потом опять, откуда-то из глубины сердца, что-то накатывало… Неужели совесть?..Уже смеркалось, а она сидела одна в полумраке светелки и руками сжимала голову, а какой-то голос все шептал настойчиво: «Возвращайся домой, здесь тебе не место! Ты оставила девичий терем в отцовском доме… вернись… не доверяйся обольстительному пению русалок. Они увлекают тебя в хрустальные дворцы подводного царства, усыпляют твою совесть роскошью, приручают, а потом схватят и защекочут и вместо хрустальных дворцов похоронят тебя на дне Славутича… Теперь они манят к себе, а потом, когда ты проснешься, столкнут в глубину, и ты никогда не увидишь горячего солнца, голубого неба и сада, окружающего дом твоего батюшки, где ты играла ребенком и засыпала в тени деревьев, убаюкиваемая матерью и Добромирой».Этот невидимый голос сжимал ее сердце и грудь тоской, исторгал рыдания и говорил на понятном ей одной языке: «Вернись, вернись!..» Заслушавшись, она продолжала сидеть в темноте.Вдруг дверь тихо отворилась, и в комнату вошли на цыпочках покорные служанки и спросили: не прикажет ли она чего-нибудь? Она не знала и даже не думала о них, они сами пришли, точно их нарочно для нее прислал волшебник.Этот долгий и тяжелый день слез, страха и волнений уложил девушку в постель, она — заснула. И снился ей прежний, знакомый сон: ее суженый, тот самый, которого видела она, возвратившись с посиделок, в окошечке своей светелки, видела, как он проезжал над деревьями отцовского сада, видела потом на крыльце Красного двора, окруженного воинами, закованными в доспехи. Ей грезилось, что это королевич Валигора, который похитил ее, унес и спрятал в заколдованных хоромах… Там она жила одна, и ей там было спокойно и хорошо, она чувствовала себя счастливою возле королевича. Убаюкиваемая приятным сном, девушка проспала до утра…Людомира поселилась на Красном дворе. Хотя Болеслав обещал отослать ее домой, как только стихнет шум в городе, он этого обещания не выполнил.Пережитое так повлияло на девушку, что она не могла себе дать отчета в своем положении, ее охватили равнодушие и тоска — она не могла ни о чем думать.В продолжение нескольких дней, кроме девушек, прислуживавших ей как королевне, никто к ней не входил. Из окна она видела только широкий Днепр, уходивший далеко-далеко к горизонту, да на дворе — движение коней и солдат. И больше ничего.Через несколько дней она пожелала вернуться домой, просьбу свою передала через одну из девушек.Вскоре после этого в терем к ней вошел красивый рыцарь, и она осталась с ним наедине.Неизвестное ей доселе чувство овладело ею, когда она встретилась взглядом с этим человеком. Ей опять показалось, что это он и есть, суженый, предсказанный бесчисленными сказками и песнями, на которых она была воспитана. При виде его она не могла вымолвить ни слова. Ею овладел страх, она не знала, что делать, а кто-то все нашептывал ей, что это и есть ее суженый, и он король ляхов.Несмотря на свое суровое лицо, он так ласково, так нежно говорил с ней, что его слова казались песнями.— Ты хочешь вернуться? — спросил он.— Мне скучно здесь, — отвечала она, глядя ему прямо в глаза, и голос ее дрожал от волнения.— Подожди еще, — ласково сказал король, привлекая ее к себе и целуя. — Потом, быть может, тебе не будет скучно.Она не отвергала его поцелуев, хотя до этой минуты ее лица и даже лба не касались ничьи губы. Ей показалось, что от его поцелуя по ее лицу пробегает огонь, и в волнении она не знала, что ответить.— Милостивый… господин… — только и пролепетала она.И они встретились взглядом и будто все сказали друг другу.— Останься, дитя мое… — проговорил король. — Ты можешь вернуться в любое время, когда захочешь.И Людомира осталась. Какая-то могучая сила привязывала ее к этому смуглому лицу и голубым глазам. Она любила короля и скучала по нему. Когда он был дома, искала его взглядом во дворе среди вооруженной дружины. А когда он уезжал, следила за ним глазами, пока его золоченый шлем не скрывался из виду, и, если он долго не возвращался, стояла у окна, смотрела и ждала… ждала с беспокойством каждый день. Зато, когда он возвращался, ей казалось, с ним возвращались спокойствие и счастье.Прежде она больше тосковала по дому, а теперь привыкла к новому жилищу и тосковала только тогда, когда король долго не возвращался. Стоило ему появиться на пороге терема, она радостно кидалась к нему. В сердце девушки зарождалась любовь, она все росла и приковывала ее к королю. Люда была благодарна ему за доброту и ласки. Она чувствовала себя одинокой и все больше привязывалась к королю. Она любила его за любовь к ней.Ей не было нужды скрывать это чувство ни перед собой, ни перед людьми; она любила и не считала это преступлением, любила, как может любить только молодая девушка. С каждым днем она все больше чувствовала, что эта любовь становится для нее потребностью. Поэтому изо дня в день откладывала свой отъезд с Красного двора в оставленный ею отцовский дом. Потом в конце концов этот отъезд стал совершенно невозможным… Теперь ей нечего было тужить по прежней жизни, она нашла новую, еще незнакомую ей жизнь — в сердце короля: расстаться с нею было чересчур тяжело, просто невозможно.Через несколько недель своего пребывания на Красном дворе Людомира вспомнила о своей доброй старой мамушке Добромире и заскучала по ней.Между тем мамка одиноко жила в опустевших хоромах Коснячко. Едва услышав, что воеводу увез на княжий двор Славоша, известный всем киевлянам разбойник и палач, все отроки и гридни со страха разбежались. Все еще шло кое-как, пока Люда жила дома, но вот и Люды не стало, она ушла и бесследно пропала.Добромира, сидя в светелке Людомиры, по целым дням пряла пряжу и смотрела в оконце, не увидит ли дорогого лица своей Люды. Посередине двора, свернувшись кренделем, лежал верный пес; при каждом шорохе на улице он поднимал голову и прислушивался, уж не знакомый ли это голос, но, убедившись, что нет, клал голову между лапами и опять лежал неподвижно. Добромира и он охраняли дом и добро воеводы.Однажды за два или за три часа до захода солнца кто-то робко постучался в калитку. Добромира не слыхала стука, услышал его пес, он поднял голову и зарычал. Вскоре он замолчал и, насторожив уши, повернул голову к воротам; затем встал, потянулся, тряхнул лохматой шерстью и медленно пошел к воротам. Подойдя к калитке и воткнув нос в щель, он понюхал воздух и завилял хвостом… Какое-то беспокойство овладело им: он отбегал от калитки, становился посреди двора и смотрел на окно, у которого сидела Добромира, как бы желая обратить ее внимание; потом опять вернулся к калитке, понюхал воздух, помахал хвостом и наконец завизжал.Стук в калитку усилился. Услыхала ли старуха стук на этот раз или ее внимание было привлечено визгом собаки, но она встала, спустилась вниз и подошла к калитке.— Кто там? — спросила она.— Отворите! — отозвался чей-то женский голос. — Я пришла с весточкою…Сердце старухи дрогнуло. С горячечной поспешностью она отодвинула засов и отперла калитку, в нее вошла незнакомая ей девушка.— Люда прислала меня за вами, — сказала она.— Люда… Люда… Да где же она?! — радостно воскликнула Добромира. — Бедное дитя!..У девушки был несколько смущенный вид.— Где Люда?.. Говори скорее.— На Красном дворе…Мамка сразу не поняла.— Где, где? — переспросила она.— Около Выдубичей… На Красном дворе… в обозе ляшского короля.Добромира всплеснула руками от страха и удивления.— Бедная Люда! — воскликнула она и вперила свои глаза в девушку, как бы спрашивая о подробностях, но девушка ответила другим восклицанием:— О, она так счастлива, так счастлива!.. И только желает, чтобы вы были при ней.— Счастлива?— Да. Ее король так любит…— Король? Какой король? Ляшский?— Ну да, Болеслав…Все это для Добромиры было загадкой: как Люда очутилась на Красном дворе, где ее увидел король, что это за счастье и любовь, о которых упомянула девушка! Однако сердце старухи преисполнилось радости, потому что ту, которую она вскормила своей грудью, полюбил король и она с ним счастлива.— Посиди же, моя голубка, на рундучке, — обратилась она к девушке, — отдохни… Я только запру все двери, и мы пойдем…Не прошло и получаса, как Добромира с девушкой уже были в дороге.Все произошло так внезапно, что старуха даже забыла зайти к Брячиславовой и поделиться с нею известиями о Люде. Но ей хотелось поговорить, порасспросить!Она знала, что Мстислав велел повесить воеводу, что Люда пошла искать тело отца, а нашла ли она его, об этом еще никто ей не сказал. По дороге девушка рассказывала ей чудеса о том счастье и роскоши, которыми окружена на Красном дворе ее питомица Люда.— А Люда нашла ли отца-то? — спросила старуха.— Да, нашла и похоронила его близ Аскольдовой могилы.Она рассказала и о том, каким образом Люда отыскала его и как попала на Красный двор.Солнце уже зашло, когда обе женщины выходили из лесу и перед ними замелькали постройки двора.— Вот и Красный двор, — заметила девушка.Добромира глубоко вздохнула.— Замучилась я, — отвечала старуха.— Отдохнете у Люды… Она, наверное, нас высматривает с нетерпением.Старою мамкою овладели приятные чувства.— Какое доброе да ласковое дитя! — сказала она как бы про себя.Наконец они пришли на Красный двор. V. Пир на княжьем дворе Пировальная гридница на княжьем дворе могла вместить несколько сот человек. К ней с обеих концов примыкали две другие поменьше. Посередине залы стояли в два ряда колонны, подпиравшие потолок. Княжеская гридница служила исключительно для пиров и приемов, для жилья имелся второй этаж. В данное время княжий двор занимал Изяслав. Обычно здесь князья жили только осенью и зимой, а весной и летом уезжали в свои летние терема, которых в окрестностях Киева было немало: Красный двор, Красница, двор на Берестове, Олегов двор на могиле Аскольда и терем Ольги над Днепром, неподалеку от деревянной церкви Святого Андрея. При настоящих обстоятельствах Изяслав вынужден был жить в городе, именно на княжьем дворе. Кто жил на княжьем дворе, тот и княжил в Киеве. Это вошло в обычай, в поговорку, слагавшуюся сто лет. В нем жила Ольга, Святослав, Владимир и Ярослав. Собственно говоря, этой традиции Изяслав не придавал особенного значения и не она привязывала его к княжьему двору: ввиду сложившихся обстоятельств это место было для него самым удобным, так как он мог свободно следить за всем, что предпринимали киевляне — чтобы они, не дай Бог, не пригласили на великокняжеский стол Святослава или Всеслава. Поэтому вполне понятно, что он предпочел княжий двор всем пригородным теремам.В большой гриднице во всю ее длину, как равно и в примыкавших к ней комнатах, были поставлены длинные столы. В большой зале, предназначавшейся для князей, стол покрыли полотенцами, расшитыми цветными нитками; там и сям разбросаны были петухи, лебеди, фантастические грифы. Полотенца заканчивались широкой каймой, украшенной цветами и арабесками, сделанными крестиком. В обеих смежных горницах дубовые столы ничем не покрывались; их гладкая поверхность только по углам была украшена грубой резьбой, по-видимому, местных мастеров.Сервировка княжеского стола была замечательно богата и обнаруживала византийскую роскошь, к которой богатые соседи приучили русских князей. По краям стола с равными промежутками были расставлены серебряные тарелки; рядом с каждой положена круглая серебряная ложка и нож, оправленный оленьим рогом. Середину стола занимали серебряные и золотые блюда различной, бросающейся в глаза величины. Одни были узкие, длинные и плоские, с длинными серебряными ушками; другие — поменьше, овальные, а некоторые из них совсем круглые. Каждое из этих блюд имело особое назначение: первое называлось бараньим, второе — лебяжьим, третье — куриным, потому что на первом помещался целый зажаренный баран, на втором — лебедь, а на третьем — куры или дичь. Таких блюд было бесконечное множество. Между ними стояли отличающиеся разнообразием форм чаши, рога и кубки с резными ручками — в виде змеиной головы, головы медведя или клюва совы.Один конец стола отличался еще большим богатством: на нем тарелки и ложки были из чистого золота, чаши более изящной резной работы и больше по величине. Этот конец стола назывался княжьим, и здесь сидели князь Изяслав с сыном, Болеслав, Болех Ястржембец и еще несколько выдающихся воевод и посадников, которые были приглашены самим князем. Изяслав и Болеслав сидели на возвышениях.Когда все сели за стол, в гридницу вошло несколько отроков, одетых в одинаковое богатое платье: красные кафтаны без рукавов, черные лисьи шапки; на шее у каждого красовалась гривна на золотой цени. Они шли по два в ряд прямо к княжескому концу стола и, поклонившись низко князю и королю, остановились. Один из отроков, шедший впереди всех и исполнявший обязанности крайчего Крайчий (кравчий) — придворный чин, в обязанность которого входило обслуживать пиры и трапезы.

и виночерпия, украшенный, кроме гривны, золотым кольцом в левом ухе, сделал шаг вперед, снова молча поклонился князю и гостям и громко сказал:— Милостивый княже, кушанье готово.— Подавайте! — коротко отвечал Изяслав.Отроки снова поклонились князю и гостям и начали собирать блюда со стола и уходить парами, как пришли; оставшиеся принялись наливать в чаши и кубки мед.Через минуту стали вносить кушанья. На первом блюде был лебедь, который подавался только на княжеских пирах, как неизбежная принадлежность стола в торжественных случаях. Крайчий поставил первое блюдо перед князем и королем; за первым блюдом последовали другие, так что стол в несколько минут заставился разнообразными кушаньями, и каждый из гостей выбирал себе, что ему нравилось. В общем никто не стеснялся присутствием князя или почетных гостей. Для питья подавали хмельной мед; только князю и почетным гостям наливали в рога и кубки дорогие греческие вина.Под влиянием выпитого меда и вина у всех развязались языки, застолье становилось шумным.В разгаре пира, среди звона ножей, тарелок и чаш, как бы вторивших веселому настроению и свободному выражению чувств пирующих, грянул величальную песнь в честь князя и гостей хор певцов. То не солнышко светит весело,То Изяслав пирует со друзьями;То не звездочки светят на землю,А огнем блестят княжьи очи:Взглянет на кого — тому шубу сулит,Молвит слово — точно чашей дарит.Возле князя пирует дружина его,Рядом гость, круль Круль — король (польск.).

полянский, сидит,Знают силу его, мощь державной рукиИ отвагу в той земле-то мадьярской,Острие меча уж давно притупилОн на вражеской шее немецкой. Бояны замолкли. Оживленный разговор да звуки серебряной и золотой посуды заглушили последние слова песни.— Да здравствует князь наш! — крикнул кто-то на «сером» конце, где сидела дружина.Варяжко, сидевший недалеко от князя, нахмурился и повел косо глазами на дружинников; мед уже произвел свое действие на его голову.— А какого князя вы хвалите? — резко спросил он. — Того ли, который в песне шубами дарит, или того, которого мы должны дарить куницами да соболями?Казалось, на эти слова никто не обратил внимания, бояре продолжали шуметь, чокаясь и осушая чаши.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18