Видишь, какое счастье, что твоих драгоценностей не было в доме!..Представить себе не могу, что уже не увижу своего кабинета, а как подумаю о тех неприятностях и страхе, которые вы пережили, я просто с ума схожу.Живу я у славного Клеменса, но здесь только мое тело, а душа — с вами. Меня не радуют его роскошные гостиные, на его знаменитых обедах, которые и ты, верно, не забыла, я ничего не ем. Скажу тебе откровенно, состояние моего здоровья просто меня пугает.Передай Зайцу, чтобы он все имеющиеся у него запасы…"
— О каких таких запасах он говорит? — опять вставила пани.
"…все имеющиеся у него запасы продал немедленно и деньги отдал тебе, дорогая Меця. Я, пожалуй, не возьму из них ни гроша, чтобы у вас было побольше. Прошу тебя, ничего для себя не жалей и не вздумай экономить. Здоровье прежде всего.Мы живем в исключительно трудное время. Я не знаю ни одного человека, который не имел бы тяжких забот. Веришь ли, пани Габриэля порвала с Владеком! Узнав об этой новой неприятности, ты будешь иметь слабое представление о том, как я страдаю. Что делать, такой уж у меня характер!Клеменс целует твои ручки. Этот благородный человек вот уже два часа в дурном настроении из-за того, что не может послать тебе клубнику из своего сада…"
Не дочитав письма, пани скомкала его и сунула в карман. Это был ее первый энергичный протест за все годы.— Бессердечный человек! — прошептала она.Второе письмо было от тетки Анны, той самой, которая встретила в усадьбе такой холодный прием. Пани распечатала его неохотно.— Бедная! — сказала она. — Наверное, просит помощи, а я сейчас ей ничего уделить не могу.Все же она начала читать:
"Дорогая, любимая сестра!Я узнала от Шмуля про все ваши несчастья. Боже мой, как это могло случиться? Шмуль говорит, что вы теперь живете в лачуге и вам нечего есть и не во что одеться.Ах, если бы я поступила экономкой к какому-нибудь почтенному ксендзу, я могла бы вам оказать более существенную помощь. Но мне самой сейчас туго приходится, и я посылаю вам только кое-какую одежонку…"
— О какой это посылке она пишет? — удивилась глубоко тронутая пани.— Правду пишет, — сказал Шмуль. — Она дала мне для вас какой-то узелок. Вот он.
"Бог видит, как я рада была бы взять вас всех к себе, но комнатка у меня тесная и только одна кровать, да такая, что на ней и один человек с трудом может улечься.Все-таки приезжай сейчас же, дорогая сестра, это необходимо. Пани председательша, тетка твоего мужа, должна вернуться на этой неделе, но она пробудет дома только несколько дней и потом уедет на полгода за границу. Так что тебе надо поскорее с нею увидеться.Она должна вас поддержать, иначе бог ее накажет. Ведь ее племянник промотал твое имение и теперь гуляет себе по свету как ни в чем не бывало.Приезжай со Шмулем, не откладывай ни на один день, — и, может быть, тетка даже возьмет тебя с собой за границу на воды. Когда она согласится приютить вас, я поеду за твоими детьми.Заезжай прямо ко мне, но заранее извини, что я живу бедно и не могу принять тебя как следует. Ах, если бы я нашла место у какого-нибудь почтенного ксендза, все было бы по-другому!Деток твоих, а особенно милую Анельку, этого ангела, целую заочно. Благослови их бог.Панна Валентина здесь. У бедняжки большое огорчение — ее поклонник, некий пан Сатурнин, женится на другой…"
Дальше следовали опять поцелуи, благословения и настойчивые уговоры ехать в город сейчас же.Бедная пани Матильда, читая все это, заливалась слезами. Плакала и Анелька и целовала письмо доброй тетушки. А жена Зайца, видя, что другие плачут, тоже прослезилась и заговорила о своих умерших детях. Даже Шмуль сказал:— Вот какая хорошая женщина! Сама ведь в большой бедности живет… Такую только среди евреев можно встретить.Успокоившись и прочитав еще раз письмо тетки Анны, пани задумалась. Она то обводила глазами убогую избу, то смотрела на детей, а временами куда-то в пространство, словно хотела проникнуть взором в дом пани председательши, а может, и в глубь ее сердца.— Что делать? Что делать? — бормотала она.Молча наблюдавший за ней Шмуль сказал:— Вельможной пани надо съездить в город хотя бы на два-три дня. Очень вам советую… А я никогда пустых советов не даю. Я знаю пани председательшу. Письмом вы тут ничего не сделаете… Притом она сердита на пана Яна за то, что он ее уже несколько раз обманывал. А когда она увидит вас, вельможная пани, в такой бедности и больную… Ну, тогда ей совесть не позволит отказать вам.Пани сложила руки на коленях и печально кивала головой.— Не во мне дело, а в детях. Они в этой страшной нужде одичают и погибнут… Мне уже немного надо… Здоровье мое совсем подорвано.— А вы не отчаивайтесь, пани, — утешал ее Шмуль. — Правда, вы похудели, но вот и паненка похудела, хотя раньше была здоровенькая. Это здесь воздух такой вредный. Если бы вы тут прожили год, два, тогда бог знает, чем бы это кончилось. Но в городе столько докторов и аптек, там вы поправитесь. Ну, да это еще впереди, а теперь надо вам ехать в город, увидеть пани председательшу и все ей разъяснить. Она назначит вам хотя бы тысячи две в год и детей отдаст в школу. Я сейчас еду домой, а завтра утром вернусь за вами. Здесь вы ничего хорошего не дождетесь ни для себя, ни для детей.Пани понимала, что он прав, но все еще была в нерешимости. Она чувствовала себя плохо, и ее страшила необходимость целый день трястись в повозке Шмуля. К тому же стыдно было показаться в городе среди знакомых в старом, потрепанном платье. А больше всего угнетала ее мысль о разлуке с детьми, да еще при таких обстоятельствах!Однако именно ради детей необходимо было ехать. Ах, если бы можно было взять их с собой!.. Но куда их девать в городе? Здесь у них по крайней мере есть кров над головой и они не умрут с голоду. И, наконец, через несколько дней она вернется или увидится с ними в городе — это еще лучше. Тогда она уже будет спокойна за их настоящее и будущее. Только бы выкарабкаться из нужды…Да, надо ехать!Обе они с Анелькой не спали почти до утра. Мать рассказывала дочери о богатстве бабки, о пансионе, куда ее, Анельку, отдадут учиться. Говорила, что несколько дней разлуки пролетят незаметно. Наказывала ей присматривать за Юзеком и заклинала беречь себя.— Не выходи по вечерам… вели топить печь… воды пей поменьше. Здесь место такое… Я в костях чувствую эту гниль и сырость. Надо быть осторожной…Анелька просила мать писать ей почаще длинные письма и вернуться сразу после свидания с бабушкой. Она передавала поцелуи панне Валентине, а главное — тетушке Анне.На другое утро пани поручила детей Зайцу и его жене, умоляя заботиться о них, как о родных.— Будем служить паненке и паничу так же, как при вас, — сказал Заяц. — Ничего худого с ними не приключится, и дай бог вам всем выбраться отсюда поскорее, тут воздух для вас вредный…Около семи приехал Шмуль и покормил лошадь.Пани была в сильной тревоге. Продажа имения, болезнь, пожар, отъезд мужа, нужда — все это были катастрофы, но самое тяжелое предстояло сейчас.Расстаться с детьми!Легко сказать: «Уеду на несколько дней, оставлю их». Но как трудно это сделать! Она срослась с детьми, они были как бы частью ее тела. Со дня их рождения они постоянно были у нее на глазах. Уже и не помнилось, что когда-то их не было и для нее существовало в мире что-то иное. При мысли о разлуке с ними хотя бы на несколько дней она чувствовала себя как человек, у которого почва уходит из-под ног. В ее мыслях дети были чем-то таким же неотъемлемым от нее, как измерение и вес от всякого материального тела. Если бы огромный камень стал легким, как перышко, и прозрачным, как дым, она была бы безмерно удивлена. Такое же удивление, но еще и боль вызывало сознание, что ей надо оторваться от детей.Все же эта женщина, всегда такая плаксивая, нервная и капризная, успокоилась наконец — по крайней мере внешне. Она старалась не думать об отъезде и мысленно твердила себе: «Вернусь через два-три дня или даже завтра… Нет, это слишком долго! Вернусь еще сегодня. Только каких-нибудь несколько часов я не буду знать, что с ними. О, боже, как тяжело!»Анелька была опечалена предстоящей разлукой, к тому же теперь она чувствовала себя ответственной за Юзека. А что, если в городе матери станет хуже и понадобится ее помощь? В девочке говорили привязанность и привычка. Она никогда еще не расставалась с матерью, и разлука казалась ей не только мучительной, но и чем-то неестественным.Конечно, она знала, что люди уезжают и возвращаются, к этому могли бы приучить ее частые отлучки отца. Но именно потому, что она привыкла к его отсутствию в доме, он вызывал в ней какие-то иные чувства, чем мать. Со всеми можно было расстаться, но только не с матерью.В другое время и в другой обстановке отъезд матери взволновал бы ее меньше. Когда у человека весело на душе, он и в будущее смотрит весело. Но после стольких несчастий как могла Анелька отогнать предчувствие, что отъезд этот несет им новую беду, новые страдания? Вокруг все рушилось, все безвозвратно уходило из ее жизни. Никогда уже не увидит она родного дома, Каруся, а быть может, и отца — кто знает? Что, если и с матерью они расстаются навсегда?Шмуль не торопил пани, но, покормив лошадь, собрал остатки сена, убрал торбы и стал запрягать. Наконец, видя, что все это не произвело никакого впечатления, сел в повозку и подъехал к самому дому.Жена Зайца дала пани свой большой клетчатый платок и новые башмаки. Платок пани взяла с благодарностью, а от башмаков отказалась.Наконец, Заяц вынес за порог табурет, чтобы пани легче было влезть на повозку.Юзек расплакался.— Joseph, ne pleure pas <Жозеф, не плачь (франц.).> . Как тебе не стыдно? Мама скоро воротится! — утешала его мать, бледная, как восковая свеча.— Ягна, голубушка, вот оставляю вам три рубля. Смотрите за детьми. Когда все, бог даст, переменится к лучшему, я вас отблагодарю, щедро отблагодарю.— Мама, мы тебя проводим до леса, — сказала Анелька.— Очень хорошо, проводите меня! Я пройдусь с вами пешком… Ведь еще насижусь в дороге. Поезжай вперед, Шмуль.Шмуль крикнул на лошадей и медленно двинулся по дороге. Шагах в двадцати шла мать, ведя за руку Юзека, а рядом с ней Анелька. За ними плелись Заяц с женой.И мать и Анелька старались оттянуть тяжелую минуту прощания.— Бабушка уже, должно быть, дома, — говорила мать. — Завтра побываю у нее, а послезавтра за вами приедет тетя Андзя. Юзек, ты смотри же, будь умником, тогда я тебе куплю такого казака, какой у тебя был раньше.Так она старалась отвлечь детей и себя от мыслей о расставании. И все поглядывала на дорогу. До леса было еще далеко. Может, дороге этой не будет конца?Они шли медленно, часто останавливались.— Право, здесь хорошо, — говорила мать. — В лесу вы можете собирать ягоды, а дома займитесь курами и кроликами. Попросите как-нибудь Зайца, чтобы он вас повез за лес, там увидите деревню, побываете в костеле…— Мама, а ты сразу напишешь нам? — спросила Анелька.— Ну конечно! Шмуль завтра сюда вернется и все вам расскажет… Куплю и пришлю с ним тебе бумаги, чернил и перья, чтобы и ты мне писала. Жаль, что почта отсюда так далеко. Пришлю вам еще книжек, а для Юзека букварь. Ты его учи азбуке, Анельця, тебе будет не так скучно.Она очень устала, и Заяц подсадил ее на повозку, а заодно и детей, которые хотели проводить мать до леса.У опушки Шмуль остановил лошадей и, оглянувшись, сказал:— Ого, как далеко отъехали от хутора. Паненке и паничу пора домой.Анелька не могла удержаться от слез. Она стала на колени в повозке и, целуя мать, шептала:— Ты вернешься, мама? Не бросишь нас так, как… — Она не договорила.Мать прижала к себе головы детей и вдруг крикнула:— Шмуль, поворачивай обратно. Не поеду я без них.Шмуль стал ее уговаривать:— Ай, вельможная пани, какая же вы капризная! Разве я не уезжаю от своих детей? Мне по делам приходится целыми неделями разъезжать… Никто такого баловства себе не позволяет, как паны. Это просто грешно! Ведь ехать вам нужно ради себя и детей. Вот отвезу вас, а через неделю или, может, даже послезавтра повезу в город паненку и панича. Вы теперь думайте не о том, что тяжело прощаться, а о том, как хорошо будет встретиться. Я знаю, что бог все переменит к лучшему, — на свете так не бывает, чтобы человеку всегда было плохо.— Не плачь, Юзек, — сказала Анелька. — Вот видишь, Шмуль часто уезжает из дому и всегда возвращается.Заяц ссадил детей с повозки.— Через несколько дней мама опять будет с нами, — говорила Анелька. — Мы останемся тут не одни, а со своими… И мама тоже едет не одна, а с Шмулем. Никому ничего худого не сделается. Шмуль нам все расскажет про маму, а ей про нас.Пани перекрестила детей и Зайца с женой. Шмуль погнал лошадей. С минуту Анелька бежала за повозкой, потом они оба с Юзеком еще постояли, протягивая руки вслед матери.Дорога лесом вначале шла прямо. Дети видели мать, а мать — их. Потом Шмуль свернул.Жена Зайца пошла домой, а Заяц остался с детьми.— Ну, пойдемте, — сказал он. — Побегаете по лесу и ягод наберете. Будет вам веселее.Дети его послушались. Он сделал им лукошки из коры и повел их на те места, где росло очень много черники и земляники. Показал им большого дятла, который долбил трухлявый сук, выгоняя червячков, а потом и белку на верхушке сосны, где она собирала молодые шишки.Дети видели большущие муравейники и папоротник, цветок которого приводит людей к укрытым под землей кладам. Полежали на мху. Анельке было уже не так тоскливо, а Юзек — тот и совсем повеселел. Заяц обещал им, что, когда мать будет возвращаться, они выйдут ей навстречу с ягодами. Ах, какая это будет радость! Глава четырнадцатая Унылые дни На другой день к вечеру вернулся Шмуль. Он привез бумагу, чернила и перья — все, что нужно для писания писем, букварь Юзеку и какую-то старую книжку рассказов и стихов для Анельки. Кроме того, хлеб, печенье и разные мелочи.Письма мать не написала. Она только передала через Шмуля, что немного утомилась в дороге и просит детей терпеливо ожидать ее возвращения.От себя Шмуль, чтобы успокоить Анельку, сказал, что все будет хорошо, но, уезжая с хутора, свернул в поле к Зайцу.— Ну, как доехали? — спросил тот.— Ох, не дай бог никому таких хлопот, каких мне наделала пани! — ответил Шмуль. — Всю дорогу она смеялась, и плакала, и обмирала, а когда приехали в город, мы ее еле с повозки сняли. Там, в хате, я ничего не сказал, потому что пани с меня клятву взяла, что дети не узнают.Заяц покачал головой и обещал, что даже Ягне не проговорится.Шли дни за днями, и один был как две капли воды похож на другой. Заяц косил траву. Ягна ходила за скотиной, носила мужу в поле обед, и дети по целым дням оставались одни.Вначале Анелька хотела учить братишку азбуке. Но Юзек, все реже вспоминавший, что он «слабенький», предпочитал бегать и играть, а не сидеть за книжкой. И странное дело — убийственный воздух болот, грубая простая пища и движение пошли Юзеку на пользу больше, чем постоянное сидение дома и лекарства. У него и цвет лица стал здоровее.Анелька же была больна. Уже одни только вредные испарения болот могли подточить ее здоровье, а к ним еще прибавилась тоска, от которой не было лекарств. И от лишений, печали и постоянных тревог этот хрупкий цветок увядал на глазах.Никаких угрожающих симптомов болезни не было заметно, но девочку постоянно лихорадило. По временам у нее бывали озноб, головная боль, упадок сил. Это ее не пугало, потому что в другие дни она чувствовала себя бодрее, чем когда-либо.Заяц и его жена видели, что девочка худеет чуть не с каждым днем. Лицо ее было бело как мел, а иногда принимало болезненно-желтый оттенок, пальцы стали почти прозрачными, в губах не было ни кровинки. Но по временам щеки ее пылали жарким румянцем, глаза из голубых становились темно-синими, а губы пунцовыми. В такие часы Анелька бывала весела, говорлива, охотно бегала, хваталась за всякую работу.Ягна думала, что это признаки здоровья, но Зайца этот лихорадочный румянец и возбуждение тревожили больше, чем обычная бледность Анельки.Юзек часто вспоминал мать, сердился, что она не едет, плакал. Анелька старалась чем-нибудь отвлечь его, никогда при нем не говорила о матери. И только один раз, поздно вечером, когда Ягна, управившись со всей работой по хозяйству, сидела на пороге дома, бормоча молитву, Анелька, сев рядом, положила голову к ней на колени и тихо заплакала.Прошла неделя, а ни матери, ни вестей от нее не было. Даже Шмуль не появлялся.Анелька, насколько хватало сил, делала всякую домашнюю работу, отчасти из желания помочь хозяевам, отчасти — чтобы убить время. Она растапливала печь и варила в двух горшках обед на всех (чаще всего картошку и кашу), носила воду из колодца, задавала корм волам, коровам и курам. Она даже пыталась стирать белье, свое и Юзека, хотя это ей было труднее всего и плохо удавалось. Напрасно Ягна запрещала ей делать то, что ее утомляло. Бросив одну работу, Анелька хваталась за другую с упорством, которого ничто не могло победить.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19
— О каких таких запасах он говорит? — опять вставила пани.
"…все имеющиеся у него запасы продал немедленно и деньги отдал тебе, дорогая Меця. Я, пожалуй, не возьму из них ни гроша, чтобы у вас было побольше. Прошу тебя, ничего для себя не жалей и не вздумай экономить. Здоровье прежде всего.Мы живем в исключительно трудное время. Я не знаю ни одного человека, который не имел бы тяжких забот. Веришь ли, пани Габриэля порвала с Владеком! Узнав об этой новой неприятности, ты будешь иметь слабое представление о том, как я страдаю. Что делать, такой уж у меня характер!Клеменс целует твои ручки. Этот благородный человек вот уже два часа в дурном настроении из-за того, что не может послать тебе клубнику из своего сада…"
Не дочитав письма, пани скомкала его и сунула в карман. Это был ее первый энергичный протест за все годы.— Бессердечный человек! — прошептала она.Второе письмо было от тетки Анны, той самой, которая встретила в усадьбе такой холодный прием. Пани распечатала его неохотно.— Бедная! — сказала она. — Наверное, просит помощи, а я сейчас ей ничего уделить не могу.Все же она начала читать:
"Дорогая, любимая сестра!Я узнала от Шмуля про все ваши несчастья. Боже мой, как это могло случиться? Шмуль говорит, что вы теперь живете в лачуге и вам нечего есть и не во что одеться.Ах, если бы я поступила экономкой к какому-нибудь почтенному ксендзу, я могла бы вам оказать более существенную помощь. Но мне самой сейчас туго приходится, и я посылаю вам только кое-какую одежонку…"
— О какой это посылке она пишет? — удивилась глубоко тронутая пани.— Правду пишет, — сказал Шмуль. — Она дала мне для вас какой-то узелок. Вот он.
"Бог видит, как я рада была бы взять вас всех к себе, но комнатка у меня тесная и только одна кровать, да такая, что на ней и один человек с трудом может улечься.Все-таки приезжай сейчас же, дорогая сестра, это необходимо. Пани председательша, тетка твоего мужа, должна вернуться на этой неделе, но она пробудет дома только несколько дней и потом уедет на полгода за границу. Так что тебе надо поскорее с нею увидеться.Она должна вас поддержать, иначе бог ее накажет. Ведь ее племянник промотал твое имение и теперь гуляет себе по свету как ни в чем не бывало.Приезжай со Шмулем, не откладывай ни на один день, — и, может быть, тетка даже возьмет тебя с собой за границу на воды. Когда она согласится приютить вас, я поеду за твоими детьми.Заезжай прямо ко мне, но заранее извини, что я живу бедно и не могу принять тебя как следует. Ах, если бы я нашла место у какого-нибудь почтенного ксендза, все было бы по-другому!Деток твоих, а особенно милую Анельку, этого ангела, целую заочно. Благослови их бог.Панна Валентина здесь. У бедняжки большое огорчение — ее поклонник, некий пан Сатурнин, женится на другой…"
Дальше следовали опять поцелуи, благословения и настойчивые уговоры ехать в город сейчас же.Бедная пани Матильда, читая все это, заливалась слезами. Плакала и Анелька и целовала письмо доброй тетушки. А жена Зайца, видя, что другие плачут, тоже прослезилась и заговорила о своих умерших детях. Даже Шмуль сказал:— Вот какая хорошая женщина! Сама ведь в большой бедности живет… Такую только среди евреев можно встретить.Успокоившись и прочитав еще раз письмо тетки Анны, пани задумалась. Она то обводила глазами убогую избу, то смотрела на детей, а временами куда-то в пространство, словно хотела проникнуть взором в дом пани председательши, а может, и в глубь ее сердца.— Что делать? Что делать? — бормотала она.Молча наблюдавший за ней Шмуль сказал:— Вельможной пани надо съездить в город хотя бы на два-три дня. Очень вам советую… А я никогда пустых советов не даю. Я знаю пани председательшу. Письмом вы тут ничего не сделаете… Притом она сердита на пана Яна за то, что он ее уже несколько раз обманывал. А когда она увидит вас, вельможная пани, в такой бедности и больную… Ну, тогда ей совесть не позволит отказать вам.Пани сложила руки на коленях и печально кивала головой.— Не во мне дело, а в детях. Они в этой страшной нужде одичают и погибнут… Мне уже немного надо… Здоровье мое совсем подорвано.— А вы не отчаивайтесь, пани, — утешал ее Шмуль. — Правда, вы похудели, но вот и паненка похудела, хотя раньше была здоровенькая. Это здесь воздух такой вредный. Если бы вы тут прожили год, два, тогда бог знает, чем бы это кончилось. Но в городе столько докторов и аптек, там вы поправитесь. Ну, да это еще впереди, а теперь надо вам ехать в город, увидеть пани председательшу и все ей разъяснить. Она назначит вам хотя бы тысячи две в год и детей отдаст в школу. Я сейчас еду домой, а завтра утром вернусь за вами. Здесь вы ничего хорошего не дождетесь ни для себя, ни для детей.Пани понимала, что он прав, но все еще была в нерешимости. Она чувствовала себя плохо, и ее страшила необходимость целый день трястись в повозке Шмуля. К тому же стыдно было показаться в городе среди знакомых в старом, потрепанном платье. А больше всего угнетала ее мысль о разлуке с детьми, да еще при таких обстоятельствах!Однако именно ради детей необходимо было ехать. Ах, если бы можно было взять их с собой!.. Но куда их девать в городе? Здесь у них по крайней мере есть кров над головой и они не умрут с голоду. И, наконец, через несколько дней она вернется или увидится с ними в городе — это еще лучше. Тогда она уже будет спокойна за их настоящее и будущее. Только бы выкарабкаться из нужды…Да, надо ехать!Обе они с Анелькой не спали почти до утра. Мать рассказывала дочери о богатстве бабки, о пансионе, куда ее, Анельку, отдадут учиться. Говорила, что несколько дней разлуки пролетят незаметно. Наказывала ей присматривать за Юзеком и заклинала беречь себя.— Не выходи по вечерам… вели топить печь… воды пей поменьше. Здесь место такое… Я в костях чувствую эту гниль и сырость. Надо быть осторожной…Анелька просила мать писать ей почаще длинные письма и вернуться сразу после свидания с бабушкой. Она передавала поцелуи панне Валентине, а главное — тетушке Анне.На другое утро пани поручила детей Зайцу и его жене, умоляя заботиться о них, как о родных.— Будем служить паненке и паничу так же, как при вас, — сказал Заяц. — Ничего худого с ними не приключится, и дай бог вам всем выбраться отсюда поскорее, тут воздух для вас вредный…Около семи приехал Шмуль и покормил лошадь.Пани была в сильной тревоге. Продажа имения, болезнь, пожар, отъезд мужа, нужда — все это были катастрофы, но самое тяжелое предстояло сейчас.Расстаться с детьми!Легко сказать: «Уеду на несколько дней, оставлю их». Но как трудно это сделать! Она срослась с детьми, они были как бы частью ее тела. Со дня их рождения они постоянно были у нее на глазах. Уже и не помнилось, что когда-то их не было и для нее существовало в мире что-то иное. При мысли о разлуке с ними хотя бы на несколько дней она чувствовала себя как человек, у которого почва уходит из-под ног. В ее мыслях дети были чем-то таким же неотъемлемым от нее, как измерение и вес от всякого материального тела. Если бы огромный камень стал легким, как перышко, и прозрачным, как дым, она была бы безмерно удивлена. Такое же удивление, но еще и боль вызывало сознание, что ей надо оторваться от детей.Все же эта женщина, всегда такая плаксивая, нервная и капризная, успокоилась наконец — по крайней мере внешне. Она старалась не думать об отъезде и мысленно твердила себе: «Вернусь через два-три дня или даже завтра… Нет, это слишком долго! Вернусь еще сегодня. Только каких-нибудь несколько часов я не буду знать, что с ними. О, боже, как тяжело!»Анелька была опечалена предстоящей разлукой, к тому же теперь она чувствовала себя ответственной за Юзека. А что, если в городе матери станет хуже и понадобится ее помощь? В девочке говорили привязанность и привычка. Она никогда еще не расставалась с матерью, и разлука казалась ей не только мучительной, но и чем-то неестественным.Конечно, она знала, что люди уезжают и возвращаются, к этому могли бы приучить ее частые отлучки отца. Но именно потому, что она привыкла к его отсутствию в доме, он вызывал в ней какие-то иные чувства, чем мать. Со всеми можно было расстаться, но только не с матерью.В другое время и в другой обстановке отъезд матери взволновал бы ее меньше. Когда у человека весело на душе, он и в будущее смотрит весело. Но после стольких несчастий как могла Анелька отогнать предчувствие, что отъезд этот несет им новую беду, новые страдания? Вокруг все рушилось, все безвозвратно уходило из ее жизни. Никогда уже не увидит она родного дома, Каруся, а быть может, и отца — кто знает? Что, если и с матерью они расстаются навсегда?Шмуль не торопил пани, но, покормив лошадь, собрал остатки сена, убрал торбы и стал запрягать. Наконец, видя, что все это не произвело никакого впечатления, сел в повозку и подъехал к самому дому.Жена Зайца дала пани свой большой клетчатый платок и новые башмаки. Платок пани взяла с благодарностью, а от башмаков отказалась.Наконец, Заяц вынес за порог табурет, чтобы пани легче было влезть на повозку.Юзек расплакался.— Joseph, ne pleure pas <Жозеф, не плачь (франц.).> . Как тебе не стыдно? Мама скоро воротится! — утешала его мать, бледная, как восковая свеча.— Ягна, голубушка, вот оставляю вам три рубля. Смотрите за детьми. Когда все, бог даст, переменится к лучшему, я вас отблагодарю, щедро отблагодарю.— Мама, мы тебя проводим до леса, — сказала Анелька.— Очень хорошо, проводите меня! Я пройдусь с вами пешком… Ведь еще насижусь в дороге. Поезжай вперед, Шмуль.Шмуль крикнул на лошадей и медленно двинулся по дороге. Шагах в двадцати шла мать, ведя за руку Юзека, а рядом с ней Анелька. За ними плелись Заяц с женой.И мать и Анелька старались оттянуть тяжелую минуту прощания.— Бабушка уже, должно быть, дома, — говорила мать. — Завтра побываю у нее, а послезавтра за вами приедет тетя Андзя. Юзек, ты смотри же, будь умником, тогда я тебе куплю такого казака, какой у тебя был раньше.Так она старалась отвлечь детей и себя от мыслей о расставании. И все поглядывала на дорогу. До леса было еще далеко. Может, дороге этой не будет конца?Они шли медленно, часто останавливались.— Право, здесь хорошо, — говорила мать. — В лесу вы можете собирать ягоды, а дома займитесь курами и кроликами. Попросите как-нибудь Зайца, чтобы он вас повез за лес, там увидите деревню, побываете в костеле…— Мама, а ты сразу напишешь нам? — спросила Анелька.— Ну конечно! Шмуль завтра сюда вернется и все вам расскажет… Куплю и пришлю с ним тебе бумаги, чернил и перья, чтобы и ты мне писала. Жаль, что почта отсюда так далеко. Пришлю вам еще книжек, а для Юзека букварь. Ты его учи азбуке, Анельця, тебе будет не так скучно.Она очень устала, и Заяц подсадил ее на повозку, а заодно и детей, которые хотели проводить мать до леса.У опушки Шмуль остановил лошадей и, оглянувшись, сказал:— Ого, как далеко отъехали от хутора. Паненке и паничу пора домой.Анелька не могла удержаться от слез. Она стала на колени в повозке и, целуя мать, шептала:— Ты вернешься, мама? Не бросишь нас так, как… — Она не договорила.Мать прижала к себе головы детей и вдруг крикнула:— Шмуль, поворачивай обратно. Не поеду я без них.Шмуль стал ее уговаривать:— Ай, вельможная пани, какая же вы капризная! Разве я не уезжаю от своих детей? Мне по делам приходится целыми неделями разъезжать… Никто такого баловства себе не позволяет, как паны. Это просто грешно! Ведь ехать вам нужно ради себя и детей. Вот отвезу вас, а через неделю или, может, даже послезавтра повезу в город паненку и панича. Вы теперь думайте не о том, что тяжело прощаться, а о том, как хорошо будет встретиться. Я знаю, что бог все переменит к лучшему, — на свете так не бывает, чтобы человеку всегда было плохо.— Не плачь, Юзек, — сказала Анелька. — Вот видишь, Шмуль часто уезжает из дому и всегда возвращается.Заяц ссадил детей с повозки.— Через несколько дней мама опять будет с нами, — говорила Анелька. — Мы останемся тут не одни, а со своими… И мама тоже едет не одна, а с Шмулем. Никому ничего худого не сделается. Шмуль нам все расскажет про маму, а ей про нас.Пани перекрестила детей и Зайца с женой. Шмуль погнал лошадей. С минуту Анелька бежала за повозкой, потом они оба с Юзеком еще постояли, протягивая руки вслед матери.Дорога лесом вначале шла прямо. Дети видели мать, а мать — их. Потом Шмуль свернул.Жена Зайца пошла домой, а Заяц остался с детьми.— Ну, пойдемте, — сказал он. — Побегаете по лесу и ягод наберете. Будет вам веселее.Дети его послушались. Он сделал им лукошки из коры и повел их на те места, где росло очень много черники и земляники. Показал им большого дятла, который долбил трухлявый сук, выгоняя червячков, а потом и белку на верхушке сосны, где она собирала молодые шишки.Дети видели большущие муравейники и папоротник, цветок которого приводит людей к укрытым под землей кладам. Полежали на мху. Анельке было уже не так тоскливо, а Юзек — тот и совсем повеселел. Заяц обещал им, что, когда мать будет возвращаться, они выйдут ей навстречу с ягодами. Ах, какая это будет радость! Глава четырнадцатая Унылые дни На другой день к вечеру вернулся Шмуль. Он привез бумагу, чернила и перья — все, что нужно для писания писем, букварь Юзеку и какую-то старую книжку рассказов и стихов для Анельки. Кроме того, хлеб, печенье и разные мелочи.Письма мать не написала. Она только передала через Шмуля, что немного утомилась в дороге и просит детей терпеливо ожидать ее возвращения.От себя Шмуль, чтобы успокоить Анельку, сказал, что все будет хорошо, но, уезжая с хутора, свернул в поле к Зайцу.— Ну, как доехали? — спросил тот.— Ох, не дай бог никому таких хлопот, каких мне наделала пани! — ответил Шмуль. — Всю дорогу она смеялась, и плакала, и обмирала, а когда приехали в город, мы ее еле с повозки сняли. Там, в хате, я ничего не сказал, потому что пани с меня клятву взяла, что дети не узнают.Заяц покачал головой и обещал, что даже Ягне не проговорится.Шли дни за днями, и один был как две капли воды похож на другой. Заяц косил траву. Ягна ходила за скотиной, носила мужу в поле обед, и дети по целым дням оставались одни.Вначале Анелька хотела учить братишку азбуке. Но Юзек, все реже вспоминавший, что он «слабенький», предпочитал бегать и играть, а не сидеть за книжкой. И странное дело — убийственный воздух болот, грубая простая пища и движение пошли Юзеку на пользу больше, чем постоянное сидение дома и лекарства. У него и цвет лица стал здоровее.Анелька же была больна. Уже одни только вредные испарения болот могли подточить ее здоровье, а к ним еще прибавилась тоска, от которой не было лекарств. И от лишений, печали и постоянных тревог этот хрупкий цветок увядал на глазах.Никаких угрожающих симптомов болезни не было заметно, но девочку постоянно лихорадило. По временам у нее бывали озноб, головная боль, упадок сил. Это ее не пугало, потому что в другие дни она чувствовала себя бодрее, чем когда-либо.Заяц и его жена видели, что девочка худеет чуть не с каждым днем. Лицо ее было бело как мел, а иногда принимало болезненно-желтый оттенок, пальцы стали почти прозрачными, в губах не было ни кровинки. Но по временам щеки ее пылали жарким румянцем, глаза из голубых становились темно-синими, а губы пунцовыми. В такие часы Анелька бывала весела, говорлива, охотно бегала, хваталась за всякую работу.Ягна думала, что это признаки здоровья, но Зайца этот лихорадочный румянец и возбуждение тревожили больше, чем обычная бледность Анельки.Юзек часто вспоминал мать, сердился, что она не едет, плакал. Анелька старалась чем-нибудь отвлечь его, никогда при нем не говорила о матери. И только один раз, поздно вечером, когда Ягна, управившись со всей работой по хозяйству, сидела на пороге дома, бормоча молитву, Анелька, сев рядом, положила голову к ней на колени и тихо заплакала.Прошла неделя, а ни матери, ни вестей от нее не было. Даже Шмуль не появлялся.Анелька, насколько хватало сил, делала всякую домашнюю работу, отчасти из желания помочь хозяевам, отчасти — чтобы убить время. Она растапливала печь и варила в двух горшках обед на всех (чаще всего картошку и кашу), носила воду из колодца, задавала корм волам, коровам и курам. Она даже пыталась стирать белье, свое и Юзека, хотя это ей было труднее всего и плохо удавалось. Напрасно Ягна запрещала ей делать то, что ее утомляло. Бросив одну работу, Анелька хваталась за другую с упорством, которого ничто не могло победить.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19