– Итак, четыре форинта – раз… Четыре форинта – два… – произнес секретарь и поднял молоток в третий раз.
– Подождите, господин секретарь! Минутку! – раздался голос Лайоша Давида. Он вышел на середину комнаты. – Так дело не пойдет. Весной люди покупали урожай черешни и вишни. И всем хватило. А теперь одному человеку. Да это не торги, а…
Лицо секретаря стало серьезным. Он было открыл рот, чтобы возразить, но Давид уже стоял подле стола и, повернувшись к собранию, заговорил:
– Чего же вы молчите? Зачем тогда пришли? Четыре форинта вы всегда выручите, даже если всего-навсего по пять килограммов с дерева соберете. Да тут и нет таких деревьев, которые дадут меньше.
Секретарь нетерпеливо перебил его:
– Бросьте, Давид! Не берут – их дело! Насильно никто не заставляет. Продолжаем аукцион! – выкрикнул он и снова поднял молоток.
– Подождите, господин секретарь! Так нельзя. Разве вы не видите, что тут не все в порядке?
Секретарь с раздражением пожал плечами.
– Что здесь: аукцион или уголовный розыск? Если вам угодно, можете потом вести следствие.
Давид хотел было возразить, но секретарь вновь перебил его:
– А что, собственно, не в порядке, Давид? Я ничего такого не вижу. Просто у людей нет денег. Это я знал с самого начала. Им предоставили жилье, дали землю, а денег они не получили. Только и всего! Надеюсь, и вам, Давид, понятно? А теперь к делу.
Молоток снова поднялся в воздух.
– По пять форинтов беру все! – подняв руку, твердо сказал Давид.
Секретарь уставился на него, от удивления забыв закрыть рот.
– По пять форинтов? Сто пятьдесят семь деревьев?
В комнате зашевелились, зашумели.
– Я предупреждаю вас, Лайош Давид, – откидываясь на стуле, строго заметил секретарь, – мы здесь не шуточки шутим. Если покупка останется за вами, вам придется платить наличными. С общественным имуществом я шутить не позволю!
Кренц нервно постучал пальцами по столу. Нетерпеливо выкрикнул:
– Шесть форинтов, господин секретарь! Беру по шесть за корень!
Секретарь спешил положить конец этой нервотрепке.
– Шесть форинтов – раз, шесть форинтов – два…
– Семь форинтов!
Секретарь бросил молоток на стол. Наклонясь вперед, спросил:
– Послушайте, Давид. Вы представляете себе, что такое сто пятьдесят семь деревьев по семь форинтов? Это же больше тысячи!
– Я умею считать, господин секретарь.
Секретарь управы шепнул что-то старосте.
– Внимание! – крикнул староста и хлопнул в ладоши. – Тише! Секретарь решил обратиться ко всем собравшимся.
– Сначала Давид говорил, что здесь не все в порядке. А теперь это же скажу я, Давид! Вы бедняк, хлеб получаете по карточке, ну откуда у вас может взяться тысяча форинтов?
– У меня и сотни нет, господин секретарь.
– Так как же вы смеете дурачить людей? – побагровел секретарь.
– У меня нет, зато есть у кооператива.
– У кооператива? Он же еще не действует!
– Как видите – уже действует.
Секретарь неожиданно улыбнулся.
– А скажите, Давид, есть у вас доверенность от кооператива на то, чтобы истратить такую сумму?
Он ехидно смотрел на Давида. Тот помолчал, а затем негромко сказал:
– Если вам угодно, можете потом провести следствие. А сейчас идут торги, и я предлагаю по семь форинтов за корень. Плачу наличными, – стучите своим молотком. Потом расследуем. Я готов отвечать за свои
действия.
Волей-неволей приходилось продолжать аукцион. Снова воцарилась напряженная, томительная тишина. Кренц набавлял по пятидесяти филлеров. После того как за деревья было предложено по девяти форинтов, он долго высчитывал что-то, обдумывал и, наконец, все же произнес:
– Девять пятьдесят.
Давид тотчас же предложил десять.
– Тысяча пятьсот семьдесят форинтов! – воскликнул секретарь и обвел взглядом присутствующих.
По залу прокатился гул.
– Ну, что вы скажете на это, люди? – спросил он. – Мне-то ведь все равно… Мое дело предупредить. Эта покупка не без риска. Весь капитал молодого кооператива может уйти на нее. Не так ли? В конце концов, все вы члены кооператива, а не один Давид! Речь идет о деньгах, которые принадлежат всем вам. Вот и решайте! Что же вы молчите?
Гул усилился, люди зашевелились, стали откашливаться.
– Погодите, люди. Сначала дайте мне спросить, – заявил Давид, обращаясь к собравшимся. – Я говорил об этом деле в Бальфе – вот Барна подтвердит, – в уездном комитете союза, и мы несем полную ответственность за свои действия. Не для себя я все это делаю, а для вас, товарищи. Скажите безбоязненно господину секретарю: почему вы не принимаете участия в торгах?
Снова наступила тишина. Давид повернулся к стоявшему впереди всех пожилому крестьянину и спросил:
– Ну хотя бы ты, дядя Пуки, почему ты не участвуешь в торгах? Ведь в понедельник ты продал теленка! Или, может, пропил деньги?
Пуки смущенно переминался с ноги на ногу.
– Деньги-то? Нет, не пропил. Целы еще…
– А почему же не торгуешься? Или дорого?
– Да как тебе сказать…
– На ветер и четыре форинта выбросить жалко, – крикнул кто-то из толпы.
Ободренный этой репликой, Пуки быстро заговорил:
– Вот, вот!.. Я тоже так думаю. На ветер и десять филлеров бросать не хочется.
Прежний голос за спинами снова выкрикнул:
– Спросите женщин, они вам скажут! Этой ночью опять фашисты приходили из Австрии.
– Не видать нам ни этих яблок, ни слив, – сказал Пуки.
Все заговорили разом. В поднявшемся шуме нельзя было разобрать ни слова. Каждый хотел объяснить, почему не участвует в торгах.
Рядом с Давидом появился Иштван Барна. Перекрывая шум голосов, он крикнул:
– Как вам не стыдно? Трусы! Что вы за люди, черт вас побери?!
По мере того как унимался шум, голос его тоже становился тише.
– Нам с Давидом сегодня основательно всыпали в Бальфе. Не знали куда глаза со стыда девать. Слушайте же: если уж вы так боитесь тех, кто будто бы приходит по ночам из Медеша, то можете сейчас же убираться туда, откуда пришли! У труса нет родины. Вам нужна была земля? Вы ее получили. Вы счастья хотели? Оно в ваших руках. Но я скажу вам, – если вы, переселенцы, действительно смелые люди, ни один фашист из Медеша не вернется живым обратно. Пусть осмелится наведаться к нам сюда. Пусть только осмелится! Ведь раз мы сообща купим сады, то неужели не сможем их сообща охранять? Не сможем защитить их от нескольких беглых швабов?
– Верно! – подхватил Давид. – Не посмеют они. Рады будут, что подобру-поздорову унесли отсюда ноги. – Давид усмехнулся. – Вот и у меня жена – как все женщины. Ночью встает посмотреть: хорошо ли заперла дверь. Тоже боится, что «они» придут. А я ей сказал и вам говорю: «Все это сказки». А распространяет их известно кто… – Давид окинул взором с недоверием слушавших его крестьян. – Говорят, мол, опять ночью приходили из Медеша вооруженные автоматами фашисты, что они убивают переселенцев. А я послушаю – и меня смех разбирает. – Давид снова рассмеялся. – Ведь если это так, почему не угнали из села ни одного коня из тех, что принадлежали выселенным швабам? Почему им так нужны фруктовые деревья? И все эти слухи как две капли воды похожи на те, что распространялись весной, когда мы сеяли. Тогда только и разговоров было, будто американцы всех швабов обратно в Венгрию переселяют. Что, мол, в неделю их по два поезда из Австрии прибывает. И что, мол, на новый мост в Будапеште атомную бомбу сбросили.
После выступления Давида воцарилось молчание. Было слышно лишь, как ерзал на шатком стуле секретарь управы.
– А в общем ловко вы все это проделываете! – глядя на Антала Кренца, сказал Давид. – Если бы мне захотелось скупить все деревья по четыре форинта за штуку, я бы, наверное, тоже какой-нибудь слушок пустил бы промеж женщин.
– Попрошу без оскорблений! – надулся как индюк Кренц.
Люди у стен зашевелились. Секретарь нервно постучал по столу карандашом.
– Вы что же, забыли, где находитесь? Здесь вам не кабак и не митинг! Личные счеты можете свести потом! – сердито заговорил он и грохнул молотком по столу. – Здесь происходит официальный акт! Попрошу это учесть и уважать действия властей. Продолжаем аукцион!
– Правильно, – подтвердил Давид. – Продолжаем! Я предложил десять форинтов.
– Ну и торгуйтесь дальше, если хотите! – поспешно бросил Кренц и, расталкивая толпу, направился к выходу.
– Разве вы не предложите десять пятьдесят, господин Кренц? – крикнул ему вдогонку кто-то.
– Ни филлера больше! Не успеют фрукты созреть, как их разворуют. Я один не могу охранять сто пятьдесят семь деревьев. Я не кооператив.
– Кто же будет красть? Может, фашисты из Медеша? Значит, и вы верите в эти сказки? Но тогда непонятно, почему вы доторговались до десяти форинтов?
Уже стоя в дверях, красный от злости, Кренц закричал:
– Кто будет красть? Такие голодранцы, как вы, которые рады поживиться за чужой счет, а сами не хотят работать!
Он обвел крестьян ненавидящим взглядом и, ничего больше не сказав, громко хлопнул за собой дверью.
– …Мне кажется, – говорил своему другу Барна, когда они возвращались с торгов, – что и у господина секретаря рыльце в пушку. Не без его участия состряпали весь этот «аукцион». Небось заранее уговорились поделить между собой прибыль. Да не вышло дело! – Он усмехнулся.
Давид молча шагал рядом.
Перед покосом камыша переселенцы провели собрание. На него прибыл и председатель уездной управы «Союз новых землевладельцев». Значит, предстоят важные события. Как только закончилось собрание, председатель сразу же отправился к себе в Бальф, но люди еще долго не расходились.
Давид, Барна и еще несколько человек, сидя за столом, составляли протокол. Собрание было очень бурным, и все порядком устали. Крестьяне продолжали спорить, правильно ли поступил Давид во время торгов.
Председатель уездного правления «Союза новых землевладельцев» сказал:
– Государство сдает в аренду хольд камыша за сорок форинтов, – собственно говоря, за бесценок, и делает оно это только для того, чтобы помочь переселенцам, а не для того, чтобы кулаки вроде Кренца наживались на этом. Вы отлично знаете, что кулак Кренц, арендуя у государства хольд покоса за сорок форинтов, все равно выгадывает, если затем сдает его вам же, в под-аренду за шестьдесят процентов укоса. Кроме того, государство разрешает крестьянам, если у них нет наличных денег, расплатиться натурой, арендуя делянки исполу. Лучше пусть идет государству, чем кулаку. Потому что Кренц и ему подобные – почти те же помещики, каких мы только что прогнали. Ясно? Недоглядим – они заграбастают в свои руки всю землю.
Крестьяне понимающе кивали головами, но тут же принимались за свое:
– Вот если бы государство тоже давало, как Кренц, по шестьдесят килограммов со ста скошенных, вот тогда бы…
Размахивая руками, Давид с жаром объяснял, что еще и осенью не поздно будет рассчитаться с государством наличными, если даже кто-то запишется на аренду исполу. А к тому времени у всех будут деньги от продажи урожая. В крайнем случае поможет кооператив. На одних фруктах заработаете, мол, столько, что сможете уплатить за весь камыш. А кооператив, если камыш будет в цене, даст и по шестьдесят и больше процентов. Вот когда будет порядок! Крестьяне слушали и снова говорили: «Все же лучше синица в руке, чем журавль в небе».
И только Барне удалось переубедить крестьян.
– Вспомните, как было в прошлом году! Кренц и тогда давал нам по шестидесяти. Да только надо было весь скошенный камыш, в том числе и его долю, перевезти в село. А если случалось просить у него волов, то он вычитал за это часть камыша, да еще приходилось кормить скотину. Даст, бывало, Кренц косу, и за нее плати. А потом, как стал отмерять свои сорок процентов, себе забирал самый лучший камыш. Вспомните, разве не так было?
– Правильно, так! – зашумели в комнате.
– А кроме того, к Кренцу никогда не поздно будет обратиться, пусть даже у нас совсем ничего не выйдет! Ведь он-то наверняка возьмет в аренду не меньше сотни хольдов. Если мы единодушно выступим, где он достанет людей? И придется ему даже больше шестидесяти процентов давать, только бы скосили!
В этих словах был смысл. В округе вообще осталось немного людей, а таких, кто взялся бы за поденную работу, – и вовсе мало. В этом Барна был прав.
К шести часам вечера начали собираться старые землевладельцы. Они приходили по одному. Пришел и Кренц, Мало-помалу небольшая комната заполнилась людьми. Было уже четверть седьмого, а секретарь уездной управы все не появлялся. Наконец выяснилось, что он не приедет и вместо себя прислал своего помощника.
Сначала подписывали договоры на делянки камыша, за которые нужно было тут же вносить деньги. Записывались все, хотя бы на один-два хольда: такой камыш обходился дешевле всего. Кренц подписал договор сразу на двести хольдов. Восемь тысяч форинтов! Крестьяне шепотом передавали друг другу эту цифру.
Помощник секретаря достал новый лист бумаги и предложил записываться на аренду участков исполу. Кренц попросил слова. И тоже достал лист бумаги.
– В прошлом году было очень много желающих косить не исполу, а за шестьдесят процентов. Вот почеку я нынче арендую целых двести хольдов. Кто хочет платить камышом, – прошу сначала записаться у меня, потому что я даю шестьдесят процентов.
Но желающих не оказалось. Наступила точно такая же тишина, как две недели назад, когда здесь происходили торги.
Удивленный молчанием, Кренц повторил свое предложение и, держа наготове карандаш и бумагу, обвел всех взглядом. Но люди смотрели на него так, словно он говорил на непонятном им языке. А Кренц говорил по-венгерски, хотя и растягивал слова на немецкий манер.
– Что же, значит, вас уже не интересует работа? – Кренц побагровел. – Хотите, чтобы такая уйма камыша осталась нескошенной? Что-то я такого за всю свою жизнь не припомню! – Он выжидал с минуту, а затем продолжал: – Мне-то все равно. Людей я найду и в Ракоше. Даже еще дешевле!
Кто-то из толпы заметил:
– Это еще бабушка надвое сказала!
Помощник секретаря смущенно поиграл карандашиком. Кренц поднял голову и, обращаясь к Давиду, словно это были его слова, переспросил:
– Что вы сказали?
Давид ничего не ответил. Промолчали и остальные, только сзади кто-то закашлялся, сдерживая смех.
– Рады, что восстановили против меня людей? – вызывающе крикнул Кренц.
Тогда поднялся Давид и заговорил, обращаясь к помощнику секретаря:
– Как видно, желающих принять предложение господина Кренца нет. Перейдем к аренде покосов исполу, господин помощник. Запишите меня на двенадцать хольдов…
– Постойте, – крикнул Кренц. – А что же я буду делать с этими двумя сотнями хольдов? Я еще не получил ответа… Крестьяне! – повернулся он к присутствующим. – Что же вы молчите? Или онемели? Какая муха вас укусила?
Все глядели на Лайоша Давида, ожидая, что уж он-то ответит за всех как надо.
– Скажи ему, – шептал Давиду Барна, – больше, мол, дураков нет!
Давид откашлялся.
– Видите ли, господин Кренц, – (тот дико посмотрел на Давида), – вот мне тут подсказывают, что, мол, больше дураков нет. Мне кажется, – это верно. И не онемел народ. Совсем нет! Это вы пытались заставить людей молчать. Но из этого, как видно, ничего не выйдет…
Давид говорил не спеша, взвешивая каждое слово.
– Ваше предложение, – повысил голос Давид, – не представляет интереса для крестьян. Только и всего. Примите это к сведению, а мы перейдем к делу.
Кренц вскинул голову.
– В таком случае надо было раньше об этом сказать! Что ж мне теперь делать с таким количеством камыша?
– Сами косите или наймите людей. А еще лучше – попросите, чтобы вас вычеркнули из списка.
– Я от своих слов никогда не отказываюсь! Я не из таких, как вы… Не рвань какая-нибудь! – И он ударил кулаком по столу. – Подло, подло так поступать!
Помощник секретаря испуганно дернул головой, огляделся и осторожно постучал карандашом.
Кренц заговорил тише.
– Люди! Это подстрекатели действуют против ваших интересов. Неужели вы этого не понимаете? Ведь шестьдесят всегда было больше пятидесяти! Нет, такого мне еще в жизни видеть не доводилось! – обращаясь к помощнику секретаря, развел руками Кренц. – Да говорите же вы! – повернулся он к крестьянам. – Не позволяйте себя запугивать! Ведь вы же свободные люди! Сейчас демократия!.. Не будьте, как бараны, – куда вас гонят, туда идете. Фу! Нет, таких людей я еще не встречал! – снова, поворачиваясь к помощнику секретаря, воскликнул Кренц. Крестьяне молча стояли вдоль стен. – Ну хорошо, этого, я вижу, вы понять не в силах… Но где же ваша совесть, благодарность?
Это было уж слишком!
Барна не выдержал и, перебивая Кренца, заговорил: – Насчет совести и благодарности вам бы, господин Кренц, лучше помолчать. Мы в прошлом году из благодарности дважды, а то и четырежды все свои долги отработали вам.
– А разве я сам не этими вот руками заработал свое добро? Каждую лошадь, каждого быка, которых я вам давал? Или, может, мне все легко досталось?
1 2 3 4