– Одним словом, – продолжал Гутхабер, – это лицо применило такие выражения, как «злоупотребление служебным положением», «превышение власти» и тому подобное. Поэтому я посчитал важным…
Штюмер равнодушным взглядом оглядел присутствующих.
– Считает ли нужным уважаемый национальный комитет обсудить этот вопрос? – спросил он.
Андришко попросил слова. Улыбаясь, Альбин Штюмер наклонился к нему и тихо сказал:
– Я бы посоветовал тебе, Марци, выступить в конце, поскольку, как видно, есть еще желающие высказаться.
И верно, рука Фери Капринаи уже маячила в воздухе. Фери начал громко и решительно:
– Уважаемый национальный комитет! Мне хотелось бы, чтобы этим делом действительно занялись, и занялись в срочном порядке, именно теперь, здесь. Злоупотребление служебным положением – это очень серьезное обвинение, и в отношении господина бургомистра оно выдвигается не впервые. Печально, конечно, что этот вопрос до сего времени обсуждался не на таком демократическом форуме, а в приватных беседах да шепотком. Я могу сообщить, что один из членов руководства нашей партии, могу даже назвать его фамилию, – инспектор по садоводству Дюла Шароши, – еще прошлой осенью заявил, что по распоряжению бургомистра из городской оранжереи и парников известной вам большой селекционной станции, принадлежащей городу, были вывезены все стекла. Уважаемому национальному комитету понятно огромное народнохозяйственное значение оранжереи… И это было сделано на пороге зимы!
Поднялся шум, кто-то из депутатов-коммунистов крикнул:
– Стекла нужны были городской больнице! А это на пороге зимы важнее оранжереи!..
Стуча левой рукой по столу, Альбин Штюмер поднял правую, призывая к порядку. Когда ему удалось добиться тишины, он сказал:
– 'Я очень прошу уважаемый национальный комитет отнестись к делу со всей серьезностью, соблюдая при этом должный порядок. Злоупотребление служебным положением – весьма серьезное, а для государственного служащего, пожалуй, самое тяжелое обвинение…
Тут его неожиданно прервал короткой репликой доктор Маркович, сидевший в группе социал-демократов:
– До пяти лет тюремного заключения!.. Статья четыреста семьдесят шестая Уголовного кодекса!
На какое-то мгновение внимание присутствующих обратилось к Марковичу. В наступившей мертвой тишине Штюмер спокойно и уверенно продолжал:
– …Сегодня, когда наше демократическое правительство ведет энергичную борьбу за проведение в жизнь своих постановлений и распоряжений, стремясь в зародыше ликвидировать перегибы и злоупотребления властью, к сожалению еще имеющиеся на местах, такие обвинения в нашем комитете позволительно выдвигать только после самого серьезного рассмотрения. Поэтому я настоятельно прошу уважаемых коллег внимательно и с максимальной ответственностью подойти к разбору этого дела. Ведь речь идет о бургомистре Мартоне Андришко, о первом гражданине нашего города, и не только о первом гражданине, но и о человеке, который завоевал всеобщую любовь и уважение, о нашем испытанном друге. Я прошу, чтобы в своих выступлениях вы учитывали это.
– Пардон, – сказал Капринаи, – я еще не закончил. Как-то к нам обратился с жалобой даже не член нашей партии… Этот случай произошел еще летом. Жалобщица – некая Палне Сарка, вдова совладельца лесного склада «Сарка и Сомораи». Поскольку владелец склада, боясь военных действий, как известно, уехал на Запад, склад был опечатан соответствующими органами власти. В начале лета по распоряжению бургомистра склад вскрыли и находившиеся там в довольно большом количестве строительный лес и доски были вывезены к столяру Шандору Хиршу. Я не знаю точно, для какой цели…
Снова поднялся шум, послышались выкрики с мест. Теперь было уже совершенно ясно, что комитет раскололся на несколько лагерей. Буржуазные демократы и представители партии мелких сельских хозяев с нескрываемым злорадством слушали выступавших. Коммунисты сначала открыто возмущались обвинениями в адрес Андришки, но потом стали тихо переговариваться между собою. Представители национально-крестьянской партии и социал-демократы после реплики Марковича сидели неподвижно, с непроницаемыми лицами; нельзя было определить, какую они занимают позицию или какую заняли бы, если бы их не связывали условия договора о левом блоке. Альбин Штюмер снова постучал по столу, требуя тишины. При этом он откинул назад голову и закрыл глаза. Голос его звучал мягко и увещевающе:
– Мне хотелось бы, уважаемые члены национального комитета, чтобы это дело обсуждалось нами в совершенно спокойной, свободной от страстей атмосфере. И было бы желательно, чтобы вы отказались от узко партийных позиций. Вопрос поставлен на обсуждение. Будем рассматривать наш комитет как единый, сплоченный, дружный орган, каждый член которого, ничего не скрывая, может высказать все, что у него на душе. Личность бургомистра – это внепартийное дело. Я ведь тоже никогда не отрекался от своей партии, но, исполняя функции председателя, всегда стремился быть беспартийным членом этого важного форума, человеком, ставящим интересы национального комитета превыше партийных. Поэтому прошу вас высказываться именно в таком духе– Пожалуйста!
Слова попросил адвокат Маркович. С чувством тревожного любопытства и плохо скрываемого удивления слушал Альбин Штюмер его выступление.
– Я считаю, что господин председатель прав, и тот факт, что об этом деле мы будем говорить в дружеском кругу, не с узкопартийных позиций, позволяет и мне сказать несколько слов. К сожалению, я должен признать, что реальность инкриминированных здесь товарищу Андришке обвинений в злоупотреблении своим служебным положением не вызвала у меня сомнений. – Как бы прося извинить его, Маркович посмотрел в сторону коммунистов. – Ведь мы же здесь все свои люди, не так ли? Еще в прошлом году, когда он отдал хорошо известное вам распоряжение относительно черепицы, я предупреждал его… Правда, официально изданного распоряжения на этот счет, по существу, не было, однако оно прозвучало из уст бургомистра на совещании уполномоченных по домам. Я сказал ему тогда, что у меня у самого есть пара домишек, один из которых – развалина. И, конечно, черепицу с его крыши немедленно растащили. Да черт с ней, с черепицей! Пусть пропадает! Я всю свою жизнь трудился на благо общества. Будем считать, что я ее сам отдал. Но есть ведь и такие, кто вовсе так не думает, и с их мнением тоже нужно считаться. Более того, надо прямо сказать, – распалялся Маркович, – что они правы. Да-с! Как с формальной точки зрения, так и по существу! Куда бы мы докатились, если бы сейчас, сразу…
Замешательство и возмущение овладели одними; чувство веселого возбуждения и ожидания было написано на лицах сторонников другого лагеря. Это еще больше подогрело Марковича.
– Если факты злоупотребления служебным положением вызывают прямые обвинения, то это действительно серьезное дело. В свое время существовала практика, при которой на период следствия такого служащего отстраняли от должности. Я не знаю, были ли выдвинуты официально подобные обвинения в адрес нашего бургомистра или нет. Думаю, что нет. Тем лучше, ибо мы сможем, прежде чем это дело получит огласку, обсудить его здесь, в дружеской среде и, вероятно, тем самым спасти от позора и город, и товарища Андришку, и партию, братскую нам партию, из рядов которой…
В воцарившейся напряженной тишине слова попросили сразу двое: бургомистр и опять Фери Капринаи. Но Андришко уже встал. Он был бледен, голос его, то ли от волнения, то ли от гнева, звучал глухо. Он говорил быстро.
– Я хотел бы, чтобы уважаемый национальный комитет, прежде чем обсуждать этот вопрос дальше, выслушал и меня. Возможно, что по уголовному кодексу за такие дела и впрямь полагается пять лет, но, по-моему, если бы я вовремя не отдал всех тех распоряжений, меня следовало бы повесить. – Эти слова Андришко произнес со своим «акающим» акцентом. – Каждому в нашем городе известно, что стекло с Шарошской оранжереи потребовалось для нашей больницы. Во всем городе не было стекла, и достать его было негде. Убыток, причиненный оранжерее, мы возместили. На месте погибших растений вырастут другие. А жизнь человека – для нас самое дорогое сокровище. Этому меня учили, и этому я буду всегда следовать. Что касается досок с лесосклада, то и это дело хорошо известно моим коллегам, если они не забыли, конечно: доски нужны были для гробов. Не мог же столяр Хирш делать гробы без досок, а ждать было невозможно… Ведь в городе ежедневно умирало по четыре-пять человек… Хоронить без гробов родственники не соглашались. Те, кто был тогда здесь, знают, каково было положение… То же самое и с черепицей для крыш. За три недели было покрыто двести домов, и лишь потому, что я разрешил, взяв на себя ответственность за это. Приближалась дождливая пора, и для нас были важнее двести домов, в которых живут люди, чем развалины. К тому же город возместит убытки тем, кто предъявит претензии, а похоронное бюро возместит ущерб, причиненный лесному складу.
Обрамленное седыми волосами лицо его было красным, глаза холодно сверкали.
– В то время никто не сказал мне, что это нехорошо. Даже товарищ Маркович ни слова не сказал…
Маркович что-то промычал.
– Да, да, ничего не сказал. Не помню такого. Сегодня, конечно, все это выглядит иначе. Но тогда я поступил правильно и готов доказать это, если нужно…
– А что вы скажете насчет пекарни Гутхабера? – выкрикнул Капринаи.
– И на это отвечу. Решение первой инстанции было вынесено в пользу часовщика Чика на основе предложения национального комитета. И странно, что член национального комитета Гутхабер обратился с жалобой в министерство.
– Меня не было на том заседании! – вскочил Гутхабер. – Прошу занести это в протокол!
– Итак, он обратился с кассационной жалобой в министерство, хотя национальный комитет установил, что вопрос о помещении для многодетного бедняка, которому негде работать, был вопросом жизни или смерти! А в пекарне Гутхабера больше года даже и жалюзи не поднимались…
– По нынешним временам у меня пока еще не было возможности…
– Однако вы нашли возможность открыть все свои булочные и пекарни в центре города. Почему же именно там, в рабочем квартале, вы не сумели этого сделать?
– Дело вовсе не в том, рабочий это квартал или нет…
– Прошу вас, уважаемые господа! – Альбин Штюмер постучал по столу вечной ручкой. – Прошу прекратить эту словесную дуэль! Давайте соблюдать порядок. Пожалуйста, попросите слова и выступайте!
Не успел Андришко сесть на место, как Капринаи, воспользовавшись паузой, снова поднял руку.
– Уважаемый национальный комитет, – заговорил он. – Если уж речь зашла об этих вопросах, то я должен сделать одно сообщение. Мне стало известно, что по указанию городской управы один из старших служащих областной сберкассы способствовал закупке большой суммы валюты. В связи с этой операцией называли и имя господина бургомистра. Пожалуй, было бы целесообразно, чтобы господин бургомистр соизволил дать нам некоторые разъяснения и по этому вопросу…
– Это было сделано вовсе не по указанию городской управы, а по моей личной просьбе. И, следовательно, никоим образом не относится к делу! – вспылил Андришко.
– Я слышал о сумме в сто двадцать долларов. Если учесть материальные затруднения самого господина бургомистра, во всяком случае, если говорить о видимости…
– Тогда уж уважаемому господину, члену национального комитета, наверняка известно, что это за деньги и для какой цели они предназначены?!
– Вот, вот, насчет этого и хотелось бы получить разъяснение. Ибо совсем не безразлично, что именно в нынешние времена совершается столько махинаций с общественными деньгами…
Изумление отразилось на лицах представителей всех партий. Альбин Штюмер с печальной озабоченностью опустил голову. Но вдруг он быстро вскинул глаза и предотвратил дискуссию.
– Я думаю, не повредит, если я обращу внимание присутствующих на совершенно секретный характер нашего совещания. О таких делах ни слова нельзя говорить за пределами этого помещения до тех пор, пока расследование обстоятельств не подойдет к той стадии, когда станет возможным проинформировать общественное мнение. Прошу вас, господин бургомистр!
– Эти деньги, – сказал Андришко в гробовой тишине, – собрали рабочие кирпичного завода для закупки продуктов. Их поездка за продуктами на прошлой неделе была неудачной. Вот они и передали мне деньги, чтобы я положил их к себе в сейф. Снова поехать в деревню рабочие сумеют не раньше чем через две недели. А тогда на эти деньги и пары яиц не купить.
– Я говорил с заместителем председателя завкома, но он и понятия не имеет о каком-либо спекулятивном поручении… – Фери Капринаи тоже встал; на лице его было написано неподдельное возмущение. Он словно воплощал собою любовь к чистоплотности в вопросах общественной морали.
– На основе взаимной договоренности и взвесив все должным образом… – продолжал Андришко.
– Я назвал своего свидетеля по этому делу. Было бы неплохо, если бы и господин бургомистр…
– Об этом может дать справку господин референт, доктор Янчо, ответственный по закупкам, – ответил бургомистр.
– Не знаю, какой интерес для национального комитета могут представлять свидетельские показания запутавшегося именно в такого рода махинациях и отстраненного за это от должности служащего! Тем более что он, как поговаривают в городе, состоит в близких отношениях с…
– Ну, это уж совсем не относится к делу! – Да, это действительно лишнее!
Среди депутатов-коммунистов поднялась волна возмущения.
– Любой ценой хотят подкопаться под бургомистра, и в этом все дело!
– Такие вещи выискивают и так их здесь преподносят, что…
– Разумеется, щекотливые дела!
– Бургомистр на все вопросы уже ответил!
– А на этот – нет!
– На недоказанные обвинения и личные выпады нет нужды отвечать!.. Все это было подстроено заранее! Это тесто замешано на Гутхаберовой муке!..
– Прошу! Прошу! Прошу вас, господа! – С большим трудом удалось Альбину Штюмеру прекратить этот спор, принимавший все более бурный и острый характер. Сделав небольшую паузу и окинув недоумевающим взглядом сидевших полукругом членов комитета, он глухо, с дрожью в голосе заговорил:
– Уважаемый национальный комитет! Здесь прозвучал целый ряд серьезных обвинений в адрес такого человека, к которому мы питали полнейшее доверие безотносительно к партийной принадлежности… И нельзя обижаться на то, что у членов комитета все это вызвало большие, чем дозволено, страсти. Однако, если обсуждение этого вопроса и дальше пойдет в том же духе, это не принесет пользы тому делу, которое так близко принимает к сердцу каждый демократически настроенный гражданин нашего города, а тем паче наш комитет. Да и господину бургомистру Андришке это тоже повредило бы. Поэтому я предлагаю: создать из узкого круга лиц комиссию для расследования данного дела, обязав ее на ближайшем заседании, не позднее чем через неделю, доложить нам о результатах, чтобы мы могли вынести соответствующее решение.
Делегаты-коммунисты один за другим запросили слова. Председатель сидел с опущенной головой, словно не замечая их. Тогда один из них встал и предложил:
– Пусть через неделю сам бургомистр доложит. Нет никакой необходимости в проведении расследования! Нет причин для этого! Нам уже все ясно из его ответов… Расследование понадобилось бы только для того…
Альбин Штюмер закатил глаза и укоризненно покачал головой.
– Прошу проголосовать мое предложение! – он доверительно кивнул коммунистам, как бы желая этим сказать: «Положитесь на меня и откажитесь от своего предложения». – Нет смысла ни продолжать, ни возобновлять сейчас эту дискуссию!
Потом он бросил взгляд на Андришку. Бургомистр скорее для себя, чем для протокола, сказал лишь следующее:
– Моя совесть чиста, за каждое свое распоряжение я готов нести ответственность и могу спокойно предстать перед любой комиссией.
Большинством в два голоса прошло предложение председателя. Перед самым голосованием Маркович, как бы невзначай, бросил в сторону социал-демократоЕ и членов национально-крестьянской партии:
– Речь ведь идет не о вынесении приговора, а всего лишь о проведении расследования! И за это нельзя не голосовать!
Поднялся шум, голоса членов левого блока разделились, и таким образом был достигнут этот результат.
В момент, когда Альбин Штюмер диктовал секретарю для протокола принятое решение, поднялся Фери Капринаи и заявил:
– Выступавший ранее господин адвокат Маркович весьма правильно заметил, что в таких случаях принято отстранять от исполнения служебных обязанностей.
Это было подано под таким соусом, будто предложение внесли сами социал-демократы.
1 2 3 4 5 6 7